Или.. уже полноценная 1 глава. 40 страница

Потом я почти перестала ее ревновать. Ревновать Волкову – это смешно. Мало того – это бесполезно. Все равно она будет делать все, что захочется, спать, с кем захочется. Ну и черт с ней! Я знала одно – на сцене она только моя, и никто не вправе отбирать у меня ее. Она знала это тоже, и даже кажется – со временем перебесилась. Мы проводили друг с другом слишком много времени. Поэтому – ее секс всего лишь отдых от меня, - уверяла я себя, как только она уезжала куда-то на ночь в клуб. Она никогда не принадлежала мне полностью, и вряд ли бы такое могло случиться, если бы мы не полюбили друг друга. Если бы мужики не перестали занимать у нее первое место…

И мы стали подозревать, что между нами что-то не то.

Банальный интерес стер все границы, которые были возможны и невозможны.

Однажды, после очередного выступления, мы пришли в наш номер, разделись и легли спать.

- Почему ты не хочешь попробовать? – Совсем обычно спросила она, смотря в потолок.

- Попробовать что? – Совсем не поняла вопрос я. – О чем ты?

- Заняться сексом…

- А я хочу любовью.

- Займись любовью.

- Не с кем. – Пожимаю плечами я и смеюсь. – С кем? Вот не с кем…

- У тебя столько парней, которые к тебе неравнодушны. – Улыбается она и поворачивается ко мне.

- И что мне до них? Любовью, говорю же…

- Может, тебе девушки нравится? – Теперь смеется и Юлька. – Не хочешь попробовать?

- С кем? – Устало спрашиваю я.

- Со мной, например… - Она совсем не настойчива, просто интересуется.

- Тебе мало голозадых дружков?

- Не называй их так! – Обижается девчонка и отворачивается.

- И все же?

- Катина, прекрати ревновать!- Заливается смехом та. – Я просто спросила…

- Проехали. – Закатываю глаза я. – Давай спать.

- Ну дело твое. – Соглашается она, видимо на секс пятый раз в день у нее нет сил.

Волкова – это Волкова. Никто не мог в точности сказать, что это за человек и с чем его едят. А если такие были, то знайте – врали. Даже я, та самая, что провела с ней огромную часть своей жизни, не знала ее. Ее невозможно было узнать, разгадать. Она оставалась такой же непонятной, как кулон на шее. Я могла только догадываться о том, что она скажешь в следующую секунду, о чем подумает, и это – предсказуемо. Но никто и ни когда не узнал ее. Вдоль и поперек. Даже я, будучи зная каждую родинку на ее теле, не могла все еще угадать ее. Разгадать тайну ее голубых глаз. Это Волкова, и ничего уж тут не поделаешь. У меня никогда не получилось приручить ее. И не получилось бы. Отдаться кому-то, с ее стороны это выглядело предательством. А предать себя она никак не могла. По определению. Поэтому, вряд ли она кому-нибудь принадлежала. Волкова – это Волкова. Таких больше нет. И ее целеустремленный подбородок часто упирался в мой собственный, ее губы застывали около моих губ, не пересекая несколько миллиметров границы – до моих губ. И она, застывая так, около меня часто спрашивала:

- Ты ведь со мной, Ленок?

- Я с тобой… - Продавая всю сердце и душу ей, отвечала я.

Но вряд ли она когда-нибудь она ценила это по-настоящему. Вряд ли в ее голову хоть раз врывалась мысль о том, как я ее люблю. Однажды ей приснился сон, и она рассказала его даже кому-то с телевидения.

- Снится мне сон… приезжает Ленка к моему подъезду на огромной лимузине, сидит за рулем, потом звонит мне и говорит: «Юля, спустись, мне нужно очень срочно с тобой поговорить. Это важно», я спускаюсь, сажусь в машину к ней, и мы отъезжаем к парку. Тут она говорит: «Может я сошла с ума, не знаю, но мой имидж перерос в любовь, я и правда люблю тебя», потом отвозит меня до дома, я выхожу такая в слезах… Вот… - Она на секунду замолкает. – Но от Ленки я такого не жду…

От меня она ждала всего, что угодно – только не этого. Иногда мне казалось, что она сама чего-то боялась, но чего – эти мысли, страхи только в ее голову, и у меня нет шанса угадать их.

× × ×

Она вернулась в наш номер глубокой ночью. В тот час я уже спала, но она разбудила меня. Последнее, что я помню – ее голозадый дружок и она. Весь оставшийся вечер я думала только об этом. Тогда зачем были все вопросы останусь ли я с ней, ее ли я? Какое это имеет значение? Она вошла в номер, и не теряя ни минуты, скинула свою одежду прямо на пол, затем залезла ко мне под одеяло. Я закрыла глаза, чтобы не расплакаться. Не знаю, что на меня нашло. От нее все еще пахло случайной страстью, от нее пахло этим кобелем. И самой ею. Ее запах я не спутаю ни с чем, и я даже бы могла быть парфюмером, если бы не пела с ней…

Она лежала притихшая, смирная, моя девочка. Она лежала, и ее грудь волнительно вздымалась и падала. Она лежала совсем измученная и прирученная, моя девочка, и я ненавидела ее. Я ненавидела ее за то, что она с кем-то развлекается, что ее тело сминают в своих руках мужики, которые совсем не нежны с ней. С которыми не нежна она. Другое дело – я. Ласковая, мягкая, и ей иногда такого не хватало. В такие минуты, как сейчас. Она хотела почувствовать себя любимой, она хотела почувствовать себя чьей-то. И если бы она когда-нибудь кому-нибудь принадлежала, то только мне. Она обернулась ко мне и прилипла ко мне. Обняла руками, зарылась лицом в мои волосы и волнительно засопела.

- Что не хватает тебе, что ты прижалась ко мне? – Спустя минуту тихо пропела я.

Она ничего не ответила и продолжила молча лежать, убаюканная моим теплом, моей добротой. Но я все больше ее ненавидела. Мою девочку.

- Почему ты молчишь? Час назад ты все еще была с ним? – Повысила голос я, но она молчала. – Юля! Почему ты молчишь? Что ты хочешь от меня? Зачем тебе все это нужно? Зачем ты играешь с моими чувствами?

Но она все еще молчала. Или заснула… или, черт подери, я ее просто ненавижу!

- Ты что думаешь, весь мир вокруг твоего пальца вертится? – Сорвалась на крик я, и резко вскочила с кровати. – Пошла ты к черту, Волкова!

С тех пор мы не виделись всю ночь.

Всю ночь. Она осталась в комнате, а мне пришлось снять другой номер. Иного выхода – я не видела. Теперь я совершенно была опустошена, я не знала куда идти, что делать, как себя вести. Я не понимала от чего именно бешусь. Я вообще не понимала, что происходит. Мы давно уже не спим, да и желания такого не возникает. Мы – сестры, семья, близкие люди, но не любовники. Я все еще не могу с чем-то смириться…

Я просыпаюсь посередине чужой комнаты и мне становится страшно. Впервые, за долгое время, я проснулась – одна. В голове проматываются вчерашние фрагмент. Она и он. Да пошло все к черту! Я тебя ненавижу, моя девочка! Я ничуть не жалею, просто грустно! Так же, как и маленьким детям, когда с ними перестает кто-то дружить. Но я совсем не жалею ни себя, ни ее. Пошло все к черту. У нас есть несколько выходных до следующего выступления, у меня есть подумать несколько дней. Иначе это никогда не закончится.

Юлька взяла на вооружение еще один старый тезис Вани: «Все на продажу». Нужно уметь продаваться и нужно получать за это по максимуму. Нужно не стесняться, и тогда получишь за это даже больше, чем по максимуму. Странно дело – ненавидя цитаты и умные книжки, моя девочка напропалую крадет его тезисы. Я тоже многое позаимствовала, и тоже многим пользовалась. Очень часто. А потом мы разбили нашего Ваню на отдельный цитатник. Но все равно ничего хорошего из этого не вышло. А может мы брали не те цитаты?

А может мы просто изжили себя? Как изживают себя группы-однодневки.

Но разве нас можно было отнести к ним? Тех, кто продавал миллионами свои диски. Черт подери! Может, все дело в материале? Нет. Может, все дело в нас? Ведь – мы больше не любим друг друга, мы никогда не любили друг друга. Может, это привязка? Я не знаю…

Но в любом случае на вопрос журналистов, которых интригует наше продолжение, мы всегда отвечали одно и тоже: «Нам еще есть что сказать и что показать».

Но у нас так же было и то – о чем нужно молчать. То, о чем никто и никогда не узнает.

Однажды, много лет назад, мы сидели у Вани в офисе и дожидались Шаповалова вместе с Юлькой. Мы сидели на нашем любимом диване, потягивая кофе. Ночь выдалась бессонной – мы записывали какой-то трек. Под утром должен был приехать продюсер и прослушать материал. Это было настолько волнительно, что мы не стали езжать домой и отсыпаться, а решили дождаться его. За окнами шел дождь уже n-ный день подряд, и выходить из здания совсем не хотелось. Юлька включила в углу комнаты магнитофон, и заиграла какая-то мелодия. Если я не ошибаюсь это были пробные мелодии Гаялояна. Они всегда ласкали слух. Моя девочка довольно заулыбалась и откинулась на мое плечо, всматриваясь в окно.

- Вот знаешь, Лен, если мы когда-нибудь станем такими же известными, как Бритни или как Битлс, или как Майкл, хотя наверное не станем? Да? Ну вот, если все-таки станем, ты знаешь… я вот никогда от тебя не уйду. Буду до конца жизни с тобой петь, записывать десятки альбомов и сотни песен! Было бы круто, правда?

- Было бы круто. – Соглашаюсь я. – Мне кажется, что я тебя тоже никогда не оставлю, - я обняла девчонку одной рукой за шею, - как же мы друг от друга отстанем, если Ваня нам сказал держать друг друга за руки, даже если кто-то попытается разлучить нас? Мы ведь всегда будем вместе?

- Всегда. – Вторит она бархатным голосом, который ласкает слух ничуть не меньше Галояновской демки. – Мне всегда будет 16, и я всегда буду любить тебя…

Я замолчала и обняла ее еще сильнее. Дождь за окном прекратился, и через минуту Ваня зашел в комнату.

Кажется, что ей до сих пор 16, и она до сих пор любит меня…

… Когда открылась дверь – я сразу же обернулась. Она нашла меня. И меня совсем не волновал вопрос: «КАК»? Это совсем неважно. Она вошла почти не слышно, на цыпочках, как кошка. Наткнувшись на мой взгляд, она замерла около меня.

- Что тебе нужно? – Сонным голосом спросила я.

- Что с тобой происходит? – Взволнованно поинтересовалась та. – Ленок, мы ведь не…

- … не лесбиянки? – Я засмеялась.

- Нет, мы не любовницы. Почему ты так реагируешь?

Я и сама не могла ответить на этот вопрос. Я искренне не знала.

- Ты могла бы найти другое место для секса. – Сухо изъясняюсь я. – Никак уж не гримерку.

- Извини, я знаю, так вышло…

- Так вышло. – Вторю я, пробуя слово на вкус. – Ясно.

- Прости меня. Ты же знаешь, что ты мне дороже всех их…

- Не знаю. – Отворачиваюсь я и чувствую себя преданной. – Я хочу побыть одна, уходи…

Она тяжело вздыхает и подходит ко мне. Нагнувшись, моя девочка целует меня в висок и беззвучно удаляется.

Я удрученно лежу и смотрю в окно. Делать мне больше нечего. Вечером самолет и снова гастроли. Я совсем не понимаю, что с нами происходит. Что происходит со мной. Прошло уже столько лет, а я потерялась во времени. Застряла во временном промежутке и никак не могу отвыкнуть от мысли, что мы больше не играем. Я так боюсь признаться в себе, что заигралась. Я боюсь полюбить ее по-настоящему. Или я уже полюбила? Во всяком случае что-то невидимо меня убивает, разрывает изнутри, заставляет сжиматься в комок и грустить. Я грустить – я ненавижу.

I wanted you to know I love the way you laugh

I wanna hold you high and steal your pain away

I keep your photograph; I know it serves me well

I wanna hold you high and steal your pain

Because I'm broken when I'm lonesome

And I don't feel right when you're gone away

You've gone away You don't feel me here, anymore

Я так хочу от всех убежать, убежать от себя. Как мне все надоело, вокруг столько непонятного, что мне хочется от этого убежать, скрыться. Я боюсь внешнего мира, он не такой красочный и простой, как мне казалось, когда мне было 5 лет. Сейчас все по-другому.

Дежавю. Ненавижу это состояние. И песня крутится у меня в голове… Она крутилась у меня в голове за несколько дней до того, как мы с Юлькой первый раз поцеловались. Случайно, у меня на кухне… дежавю.

-57-

Сложно было перестать это делать, но я сделала. Я перестала злиться на нее с тех пор, когда без конца стала кричать на меня. Обвинять меня во всех смертных грехах, иногда бить меня. А я просто молчала, понимала, что она боится заплакать. Она никогда бы не позволила себе заплакать - это самый смертельный грех из всего списка ее смертных грехов. И она до ужаса боялась плакать. Слезы, по ее мнению, обжигали ее нежную кожу, и на тех местах оставались шрамы. Странно, но с лицом у нее все было в порядке. Это всего лишь метафора.

Я перестала злиться на нее с тех пор, когда мы перестали быть двумя псевдо-лесбиянками в коротких юбках, которые, как мартышки только и делают, что прыгают по сцене, держа микрофон на уровне груди, и так же поют. Она ненавидела меня так же, как и я ее, ненавидела всей душой, за то, что мы больше не могли быть вместе. Так или иначе – мы не могли остаться вместе. Она – жила своей жизнью, а я – своей. Так или иначе мы бы разошлись… рано или поздно.

В один из вечеров я молча сидела у окна гостиницы, и перечитывала дневники со времен Тату. Она шумно вошла ко мне и, застав меня за этим занятием, снова стала кричать.

- Сколько можно, Лена, сколько ты можешь перечитывать эту чушь? Эту полную чушь! Неужели ты веришь в эту чепуху? Как ты могла верить в это тогда? Я не понимаю тебя!

- Прекрати. – Сухо и совсем негромко сказала я, не оборачиваясь к ней. За все это время я так привыкла к ее нападкам, что ровным счетом сейчас мне стало абсолютно наплевать.

Тотально наплевать.

- Дай мне это, дай я выкину это к чертовой матери, когда они закончатся у тебя? Сколько ты исписала этих записных книг?

- Перестань! Прекрати кричать на меня, оставь меня в покое, я устала от твоих бесконечных срывов, чем тебе мешают мои дневники?

- Зачем ты бредишь этим прошлым? Его нет, понимаешь? – Она подскочила ко мне и встряхнула за ворот халата.

Записная книга выпала из моих рук, а халат небрежно распахнулся. Я грустно, и в то же время, зло потупила взгляд в пол, молча продолжая ненавидеть ее. Молча продолжая любить ее всем сердцем, и зная, что мы никогда не смогли бы быть вместе…

- Посмотри на себя, Лена, - она сочувственно покачала головой, - ты ничуть не изменилась. Все та же тихоня, такая же рыжая, только робеть ты стала реже, конец, привыкла к распущенности, у нас ведь было так много времени на это, не правда ли?

- Оставь меня.

- Нужно менять жизнь, так нельзя…

- Перестань жалеть меня, - я оттолкнула ее руки от себя и встала, завязывая пояс халата. – Ты бредишь, ты живешь фальшью, это никому не нужно!

- Да плевала я на остальных, меня все устраивает! Я не ною каждую ночь в гостиничном номере, не перечитываю эти идиотские дневники! Зачем это нужно?

- Зачем ты обманываешь себя, Волкова? Чего ты боишься, я не понимаю, не понимаю, чего ты хочешь от жизни?

- Ты должна перестать заниматься этими глупостями, - словно не слыша меня, продолжила девушка.

Я устало опустилась на кресло перед окном и отвернулась от нее. Так было каждый вечер. Все эти ссоры, пререкания. Я так устала от этого.

Я знаю, что она всего лишь чего-то боялась. Того, что неизбежно в нашем случае. Я, так же девственно, боялась спать с ней, но она – боялась другого. Чего – я так и не узнала. Она бы никогда не об этом не сказала, ни за что на свете. Она бы не продала мне свои страхи, не рассказала бы тихо нашептывая в ухо, не рассказала бы в пьяном бреде, она бы ни за что не сказала бы мне. И я так боялась, что она так и умрет с этим. И она так и умрет с этим… Иначе быть и не могло. Юля всегда была сдержанней, всегда хранила секреты в себе, а страхи – так подавно. И она бы ни за что не осталась со мной. Такова уж жизнь. И даже не смотря на то, что мы так любили друг друга… Или нам так казалось, что любили?

- Уходи, пожалуйста, - небрежно кинула я, не оборачиваясь.

- Забудь о прошлом, Катина, нужно жить настоящем.

Она ушла, беззвучно прикрыв за собой дверь. Когда я осталась одна я снова взяла в руки свои дневники, вчитываясь в то, чего, по сути, не было.

«Иногда мне кажется, что она и правда меня любит. Наверное, я слишком много пью, и эти мысли приходят в мою нетрезвую голову. Ваня не запрещает и ничего не говорит нам на то, что мы целуемся у него на глазах, вне сцены. Иногда нам просто сносит крышу и мы дурачимся, но меня волнует, по-настоящему волнует то, какими становятся наши поцелуи. В номере, когда мы ложимся спать, Юлька позволяет себе ласкать меня, запускать свой язык ко мне в рот. Это не такая наивная и нежная любовь, как на сцене. А настоящая, страстная. Мне становится страшно, когда она начинает постанывать, очередной раз целуя меня, тогда я отстраняюсь от нее. А она смеется, всего лишь смеется…

6 декабря 2002 год.»

Я боюсь спросить у нее, любила ли она меня когда-нибудь по-настоящему. Боюсь верить ей. Я совсем не знаю ее. Или знаю слишком хорошо. Она живет фальшью, а я цепляюсь за прошлое. Все слишком сложно. Только дневники напоминают мне о том, как я, будучи маленькой девочкой, так привязалась к человеку, которого сейчас так ненавижу. Но люблю.

«Мне страшно оттого, что я ловлю себя на мысли о том, что действительно люблю ее. Я не сказала бы ей об этом даже дрожащими от страха губами. Ведь я и, правда, люблю ее. А она постоянно говорит мне о том, что любит меня. Я не уверена, что это искренно, но она не устает это повторять. Я боюсь влюбиться в нее только потому, что это Волкова…этим многое можно сказать

13 апреля 2004 год».

Боюсь читать дальше, боюсь вспоминать. Нельзя жить воспоминаниями, это беззвучно, но уверено убивает меня.

Я иду в нашу комнату и по привычке ложусь с ней рядом.

Она обнимает меня, прижимает к себе. И я ненавижу ее, мою девочку.

- Малышка, тебе просто надо забыть о прошлом, я так хочу быть с тобой, - шепчет она меня куда-то в шею.

- Я не верю тебе. – Грустно вздыхаю я, еще сильней сжав ресницы. – Не верю…

- Правда. Ты же любишь меня? - Она как всегда проницательна. Черт бы ее побрал!

- Давай спать? – Несмело предлагаю я. – Спокойной ночи, Юль.

- Девочка моя, я никогда тебя не оставлю, просто нужно забыть о прошлом…

- Ты даже тогда меня не любила, когда тебе приказывали…

- Это все чушь, мы жили фальшью. – Уверяет она меня, и сама не верит в сказанное.

- Это ты живешь фальшью, нужно перестать, Юлек…

- Нет же!

- Ты никогда не любила меня…

- Я всегда любила тебя, котенок. – Шепчет она мне на ухо.

Ее котенок убаюкивает меня, и в то же время заставляет волноваться. Она сама же напоминает мне о прошлом, о нашем беззаботном прошлом. Я так не хочу ничего вспоминать, но сама же перечитываю дневники. Я не верю в то, что она когда-то любила меня, в но в то же время продолжаю надеяться на ее любовь и искренность.

Какая я глупая.

Я не отвечаю ей слишком долго, и она, оценив это как нечто вызывающее, осторожно поцеловала меня в уголок губ. Не встретив сопротивления, она решительно привстала и заглянула в мои тотально грустные глаза. Зачем? Я по-прежнему не умею разгадывать ребусы. И понимаю…

В ту самую минуту… я понимаю – на мне по-прежнему висит ее запретный кулон. Она больше не смотрит на него ревностно, она вообще не обращает на него никакого внимания. Теперь – я вижу ее целеустремленность, а точнее сказать настойчивость.

Чувствую, как ее губы прирастают к моим, бесцеремонно ее язык врывается в мой рот.

Ее руки везде, мне хорошо, но почему-то хочется плакать. Она снова сминает мое тело под своими руками, она снова пользуется мною по полной. Потому что она всегда была нимфоманкой, и вряд ли когда-нибудь любила меня, и вряд ли когда-нибудь искренне говорила мне свое сплеванное с запеченных губ: «Люблю».

После всего того, что случилось, я молча лежу, грудь часто вздымается и опадает.

- Почему только сегодня, столько лет спустя ты позволила мне…? – Она запнулась и внимательно посмотрела на меня.

- Юль, а ты тогда любила меня, ну, по-настоящему?

- Ты же понимаешь, это всего лишь была игра для всех, ее же Ваня придумал, - Волкова улыбаясь, смотрела на меня, она наверняка думала, шучу ли я или спрашиваю серьезно.

- А сейчас… это что было? Так, просто?

- Детка, ну ты чего? Ты ведь понимаешь, у меня любимый человек и ребеночек…, - она засмеялась и весело откинулась на подушку, - может, ты когда-нибудь станешь относиться ко всему проще…

Я вскочила вся взмыленная, мое сердце забило так быстро, что я не на шутку испугалась. Юлька опять же стояла рядом и с волнением смотрела на меня.

- Что с тобой в последнее время происходит? – Сочувственно спросила она, садясь на край кровати. – Ты уже целую неделю вскакиваешь по утрам, ночью кричишь, плачешь. Что тебе снится?

- Ничего…, - бормочу я, и понимаю, что начинаю плакать. – Неважно.

- Ленок, что случилось? Ты чего? – Она обняла меня, бережно прижав к себе. – Ну, успокойся, что такое? Родная моя… не переживай.

- Где мы? Юль, у меня начинает ехать крыша…

- Мы в городе Дортмунде, в Германии, Лен. У нас сегодня концерт, ты помнишь?

- Да, - слабо отзываюсь я и вновь откидываюсь на кровать. – Ты чего не спишь?

- Боря звонил. – Недовольно засипела она. – К вечеру в клуб надо ехать. Но у тебя есть еще время поспать.

- Не, я не хочу, ложись со мной, полежим. – Улыбнулась я, приглашая к себе в постель. – Что за клуб там?

- Rush Hour, вроде. – Неуверенно отзывается Юлька и ложиться рядом. – Не помню точно…

- Русский тот самый что ли?

- Ага.

- Ну прикольно, интересно русские ребята будут? – Спрашиваю я, не особо озадачиваясь вопросом.

- Думаю, будут, а там посмотрим. Блин, впереди еще дофига концертов! Я уже так устала каждый день ездить туда-сюда.

- Я тоже, а что поделать? Надо, Федя, надо! Говорят, что этот Rush Hour очень милый клуб…

Клуб был и правда милым, хотя в корни не отличался от всех других. Это, конечно же, не площадка Tokyo Dome в Японии, это не с/к Олимпийский в Москве, это не парижский клуб, где проходило выступление Glam As You, это даже не Arena Gaudi, в которой мы встретили Ваню, это не площадки в Seul, но тут совсем не хуже. Просто по-другому. Внутри довольно атмосферно, даже романтично, я бы сказала, везде приглушенный красно-оранжевый свет, только сцена освещена лучше. Еще бы. В зале, как и присуще всем подобным клубам, стоят несколько баров, на вторых этажах – столики и диваны, внизу – огромная площадка для танцев. И все бы ничего, если бы не тот прискорбный факт, что мы задержались, и прибыли в клуб только ближе к часу ночи. Вечные у нас проблемы. Народу к тому времени уже было завались, внизу сцены все толкались, и это было похоже на огромный муравейник.

- Давайте, давай, скорее, - подгонял нас организатор, беспардонно ворвавшись в нашу гримерку. – Мы и так задержали выступление больше чем на два часа!

- Идем. – Бросила Юлька, давай понять, что ему нужно выйти.

- Будто мы виноваты! – Возмутилась я, когда тот ушел. – Боря, как обычно не предусмотрителен!

- Пошли уже. – Девчонка стремительно вылетела из гримерки, направляясь к сцене. – А то он окончательно достанет меня за сегодня.

Я молча поплелась за ней, даже не удосужившись глянуть на себя в зеркало. Убедиться, что все в порядке, и я по-прежнему такая, как и всегда. И ничего не изменилось. А мой кулон по-прежнему покоится у меняя на шее и веет какой-то тайной, которую мы не в силах разгадать. Которую не в силах разгадать никто.

И ничего с этим не поделаешь.

Мы стояли за кулисами, пока играло интро. Оттуда хорошо просматривался зал – народа было и правда полно. Пусть это не сравнится с площадками Tokyo Dome в Японии, с Олимпийским в Москве, но все же, все же… Фанаты возбужденно взревели, едва началась мелодия песни «Люди Инвалиды», взревели, напомнив о том, что мы желанны. А это самое главное.

- Что у тебя на голове? – Засмеялась Волкова, прямо перед самым выходом.

- Что? – Запаниковала я. – Что? Волосы!

- Блин, видела бы ты себя, - протянула она и принялась поправлять мне прическу. – Ну ты вообще, Ленок!

- Сама сказала, что мы спешим. – Беззлобно сказала я и улыбнулась, выходя на сцену.

Она уверенно пошагала за мной, так же беззлобно, улыбаясь мне.

Заиграла музыка, и я вновь почувствовала себя свободной. Только музыка поистине освобождала меня от всех волнений, страхов, мыслей, которые витали в моей голове, не давай прожить спокойно даже одну минуту. Сцена – это единственно место, где я могла не думать о наболевшем, где я могла жить честно, не боясь быть обманутой, запуганной. И наши два голоса в унисон звучат, как ничто – мелодично, завораживающе. И ничто так не успокаивает меня, как наши два голоса – сливающиеся воедино. Это гладит меня по вздыбленной шерсти, заставляя забыть обо всем. Мы поем и смотрим на реакцию ребят, которые внизу, под нашими ногами дружно орут, подпевают нам, кричат наши имена, снимают на видео, фотографируют. Снимают, фотографируют – и когда-нибудь это станет поистине ценным, когда-нибудь это будет так же ностальгически, как и фотография в раковине каури, которая покоится у меня на шее. А ценно это будет потому, что сейчас такое «золотое время», в котором нельзя не заметить самое важное – искренность. И никакой наигранности. Никаких намеков на игру, на честь быть обманщиками, врунами. Только все самое честное. Юлька честно смотрит на меня с такой нежностью, - что это нельзя не запечатлить. Я так честно держу ее за руку, с такой нежностью, - что не запечатлить это нельзя. Они так преданно смотрят на нас, так искренне любят нас – настоящих, что не запечатлить это тоже нельзя! Никак нельзя оставить это без внимания!

- Где вы? Где ваша энергия? Мы вас не слышим! – Кричит Юлька, и зал с новой силой взрывается криками.

Наконец, когда все подутихи, пришло время лирики. Лирике, к слову, уделялось большее внимание, акцент делался на нежности, особенно в такое «золотое время». Так было по определению. Когда заиграла мелодия «30 minutes», зал упоительно загудел, пушки сделали приглушенный свет, и тогда же, в зале зажглись огоньки от мобильных и зажигалок. Весь зал довольно гудел, а на припеве подпевал нам, кто-то из зала выкрикивал русские слова, от чего нельзя было не радоваться. Вот тебе и русский клуб в Германии.

По установленной традии и концепции, наверное, каждого артиста – в перерыве между песнями, он разговаривает с залом, общается с зрителями, и мы не оставались исключением. Перед тем, как заиграла песня «Show me love», Юлька обернулась ко мне и со серьезным выражением лица сказала:

- Show me love!!!

- Me?

- Yeah! You!

- Сейчас, сейчас, я тебе покажу, - сказала я уже по-русски и заулыбалась.

В следующую секунду, я схватилась за ремень своих джинс и стала расстегивать его, довольно улыбаясь счастливой Юльке и заведенным ребятам. Но все это продолжалось недолго, когда пришло время петь, и проигрыш уже прошел, пришлось застегнуться. Зал все равно довольно гудел и помогал нам петь. Потом Волкова взяла камеру какого-то парня и стала снимать со сцены все, что происходило внизу(при этом она даже не смотря на дисплей, и это забавляло меня).Было видно, что эту песню они приняли с энтузиазмом. Как оно и требовало того. Во время всех песен мы с Волковой переглядывались, улыбались друг другу, радуясь каждой минуте, проведенной вместе. Неожиданно для самих себя, мы стали танцевать, как раньше. Я сама не поняла, как так получилось, и кто первым затеял эту игру, но сам факт. Сам факт. Мы приседали, как раньше, в первых годах нашей славы, кружились, как на проигрыше песни All the things she said. И сами же смеялись над собой. Это так здорово, что на меня находит состояние эйфории.

- Вы все знаете эту песню! Меня полностью нет, абсолютно всерьез, - Юля специально замолчала для публике, и обернувшись ко мне, расплылась в улыбке. – Я себя не пойму, ты откуда взялась?

Зал закричал по-русски слова. Затем началась песня, и мы запели. Все, я уверена, что определенно все, ждали от этой песни чего-то большего, чем просто исполнения. И это было легко объяснимо. Кто бы не хотел взглянуть еще раз на трепетный поцелуй двух пвсевдо-лесбиянок, но теперь никто нас не заставляет это делать. Вани – нет с нами, и мы не целуем друг друга. Проигрыш проходит спокойно, хотя зал бушует. Кто-то из фанатов просил петь по-русски, но посредине песни это было невозможно, поэтому закончив петь песню, я сказала уже на русском:

- Мы вас любим, ребята! Спасибо, что вы с нами!

Затем заиграла русская композиция «Что не хватает тебе», на мой взгляд, одна из самых сильных на вечер. Ребята упоительно гудели, и на этой песне из зала было больше всего вспышек фотоаппаратов. Все потому, что девчонка, встав напротив меня, непрерывно смотрела в мои глаза, а я в ее.

- Что не хватает тебе, что ты прилипла ко мне, если бы на земле было чуть-чуть теплее?...

- Ты не узнаешь, как меня зовут, я не скажу тебе… что не хватает тебе…

Она смотрела на меня так пронзительно, что по моему позвоночнику пробежал холодок. Она улыбнулась мне и взяла за руку.

- Времени нет и не будет, крикнешь и я все забуду, что б не случилось – ночь зажигает огни… и не жалея давай ляжем с тобой под трамвай…

Она спела это так, что я и в правду готова была лечь под трамвай. И пусть все останется так, как и там на луне. Времени – не было, была сцена – и эта секунда. Она всегда знала, чем меня взять. Как взять меня голыми руками. И у нее это отлично получалось. Черт бы ее побрал, она всегда об этом знала, смотря мне в глаза, заставляя меня забываться, думать только о ней, и всецело принадлежать той, которая никогда и никому не принадлежала. И не могла принадлежать по определению. Разве что мне…

Дата добавления: 2015-08-17