Или.. уже полноценная 1 глава. 39 страница

- Ну ладно, звоните если что! – Уже более менее бодро говорит она, и на заднем плане я слышу, как какая-то толпа людей врывается к ней.

Но мне уже все равно.

Я кладу трубку и, ничего не говоря, погружаюсь в воспоминания с Поднебесной.

Там и правда было круто, и вряд ли кто-то поспорит с этим. По крайней мере – романтики уж точно не поспорят. А я как раз этот случай. Самое обыденное в поднебесной – мешок первоклассной травы, несколько диванов и потаенная в сумерках студия, когда уже прожектора не светят на тебя ярким светом, когда все притихнут. Так оно и было. И все самые забавные истории происходили как раз по накуру, - как любил выражаться Ваня. Как раз с ним этих забавных историй было больше всего. А иначе – не могло было быть.

Однажды, приходит Ваня в гостиницу, зашел такой важный, а охранник на первом этаже смотрит на него и улыбается. Ну, Ваня, усмехнулся, подошел к нему и говорит:

- Чего лыбу давишь?

Охранник заулыбался пуще прежнего, едва сдерживая смех, а сам на Ванькины ноги косится.

- Вань, так у тебя ботинки разные! – Удивился тот и снова усмехнулся.

- Да? – Горе-продюсер покосился на ноги. – И правда, разные!

- А чего ты одинаковые не одел? – Еще больше удивился мужчина.

- Ну, ноги-то у меня разные! – Озадачено почесал голову Шаповалов. – А ты зачем одинаковые носишь?

- В смысле ноги у тебя разные?

- Одна – правая, другая - левая! – Засмеялся Ваня и снова посмотрел на свою обувь.

Все правильно, на одной ноге испачканный грязью белый кед, на другом черный ботинок. Ноги-то разные, все верно!

- И что? – Снова затупил охранник.

- Как что? Ноги разные и обувь разная! Вот – левая, - показывает он, - вот – правая. А если я одинаковые ботинки одену, как же я ноги различать буду?

Тут уж охранник не выдержал за засмеялся во весь голос, а Ваня со спокойной душой поехал на 13 этаж гостиницы.

Ноги-то разные, все верно!

Как-то, гуляя по студии, я неожиданно заметила огромную картину, на самом потолке Поднебесной. В общем-то ничего примечательного на этой картине не наблюдалось. Дружба народа Китая и СССР, картина, как картина. Там мост изображен, с одной стороны моста – наш рабочий класс, мужичок с гармошкой, а с другой стороны – китайские девушки танцуют. И вот, в один из накуренных дней, в сумрачной студии Поднебесной, сидели заядлые курильщики на диванах и неожиданно кто-то сказал: «Во, приколись, там чел на потолке на Ваню Шаповалова похож!». И затем дикий ржач. Оказывается, кто-то распечатал голову Шаповалова, а затем как-то добрался до потолка и наклеил эту голову на одного из персонажей росписи. Причем размер и цвет так удачно совпали, что реально никто не понял в начале, что это такой прикол. «Ну, реально похож», - в ответ угорали, сидящие на диване, люди.

Много историй было связано с этим местом, но это никак не меняло дел. Прошлое – на то оно и прошлое, хотя иногда и приятно повспоминать. А пока в ближайшее время нам предстоял тур. Промо-тур, если быть точным, и ничего с этим не поделаешь.

- Юль, а может мы на дачу к Ване поедем? – Несмело предложила я, и удивилась самой себе.

- К Ване? Зачем же? Он на даче? – Удивилась еще больше она. – Это Люся тебе звонила, которая спонсор Поднебесной?

- Она-она, - закивала я, - она позвала нас на дачу, говорит, что до сих пор все там. Представляешь? И шоу было еще полтора года.

- Какая шучь. – Недовольно фыркнула она и отвернулась. – Зачем нам к ним? Нас там не ждут, Ленок.

- Ну почему не ждут? Я думаю, что будут рады нас видеть!

- На обкуре им все равно, Лен! Зачем? Давай, лучше фильм посмотрим?

- Фильм? – Грустно улыбнулась я. – Ну давай посмотрим фильм…

× × ×

- Чего молчишь? – Серьезно спрашиваю я, на загруженную Волкову.

- Да тише ты! Я думаю…

- О чем?

- Думаю…

Я засмеялась и откинулась на стул. Все не так уж и плохо, а точнее сказать все отлично. Даже Юлька счастлива. Неожиданно к нам вошел представительный мужчина в пиджаке от Прадо, этот пиджак въелся мне в голову, после просмотра какого-то каталога. Но не суть. Она вошел с дежурной улыбкой на лице, но тем нее серьезно сказал:

- Через пять минут выход.

Мы одновременно кивнули и он удалился.

Сердце забилось чуть быстрее. Почему это происходит перед каждым нашим выступлением? Ведь их больше сто-о-олько. Почему? Юлька, покрутившись перед зеркалом, уверенно берет меня за руку.

- Пошли.

И мы выходим. Идем через море коридор, тусклых, притихших, пустых. Идем-идем-идем. И сердце начинает биться все быстрее.

Около сцены нам вручают микрофоны. Желают удачи, подталкивают вперед.

И прожектора. Их десятки, сотни. Телефоны, крики. Фанаты. Крик, дикий крик. Вспышки…

Мы расплываемся в улыбках, беремся за руку и выходим. Машем фанатом руками. Улыбаемся.

Вспышки, вспышки. Орущая толпа. Их много, но не так, как раньше.

Их очень много, но не как раньше.

- Да не волнуйся ты. – Шепчет мне Волкова, крепче сжимая мою руку.

Мы стоим посередине. Интро проиграло…

- Привет, Япония! Мы вернулись! – Почти без дрожи в голосу говорю я, и меня окутывает эйфория…

-55-

- Страшно представить, что бы было, если бы еще прошло минут десять, - задыхаясь, стонала Волкова, цепляясь за край стола.

Стол – не лучшее место для любви, для случайной страсти, нахлынувшей на нас, как безумное цунами. Она сбила нас с ног, окутало тело, захватило горло, не давай возможности дышать. И ворвавшись, как тайфун, в наш отельный номер, мы рванули вглубь комнаты, а дверь с громким хлопком закрылась. Не разбирая ничего по пути, я быстро усадила Юлю на стол, резко раздвигая ей ноги. Время на ласки не было, на нежные поцелуи, жаркий шепот в губы и прочие шалости. Она вцепилась в мои плечи руками, запрокидывая голову. Не теряя ни минуты, я избавилась от ее нижнего белья и вошла в нее. Она была полна решимости и необузданного желания, она горела от нетерпения, дрожа в моих руках.

- Лен, Лен, подожди, - попыталась слабо сказать она.

- Что? – Не прекращая быстрых движений между ее ног, спросила я? – Что-то не так?

- Нет, я просто хочу сделать тебе приятно тоже! – В ее голосе были нотки, с которыми было бесполезно спорить.

Тем более, что я давно уже была готова к ее ласкам. К ее неистовым ласкам, под которыми так и хочется извиваться, кусать губы в кровь, впиваться в ее спину. Я так хотела быть с ней единым целым. Она, не дожидаясь ответа, резко спрыгнула со стола и в секунды я оказалась прикованной к кровати. Стол – не лучшее место для любви. Она всегда любила меня руками, и даже в этот раз не изменила своим пристрастиям. Так же, как я, она быстро избавила меня от джинс и трусов, и тут же ее пальцы очутились во мне. Они двигались сначала медленно, возбуждая меня все больше и больше, затем ее движения стали более быстрыми и резкими. Так, что я едва успевала хватать воздух ртом. Она любила меня, как ненормальная, а когда мое тело мелко затряслось в ее руках, она неожиданно опустилась вниз, и ее язык был везде.

Обе мы, совершенно взмокшие, и опустошенные после случайной страсти, переглянулись. Она мягко улыбнулась и потянулась к моим губам…

Я резко подскочила с кровати, ударившись головой о голову Юли.

- Чего ты? – Испугалась она, ничуть не меньше меня. – Я всего лишь хотела сказать доброе утро…

- Господи…, - шумно задышала я, хватаясь за лоб. – Извини, плохой сон приснился…

- Ничего, бывает. – Понимающе кивнула она и соскользнула с кровати. – У нас сегодня еще одно выступление, нужно бы вставать, через три час8эа мы должны быть на площадке, тебе заказать завтрак?

- Да, пожалуйста. – Вяло ответила я, вставая и шлепая в ванную.

Это сон. Что на меня нашло? Стою напротив зеркала в ванной и несмело ощупываю себя. Я почти – все та же. Такая, какая и было, ничего не изменилось. Ничего и не могло измениться по определению. Только этот он. Он как будто что-то разбудил во мне. Это не были старые-добрые воспоминания, он был настолько реалистичен, что на секунду, я могла бы такое предположить…

Но только на секунду. Махнув головой, отгоняя ненужные мысли, я более-менее уверенно вошла в душ и включила воду. Этот сон что-то определенно изменил, и мой взгляд стал более мягким, глаза стали более серые. И прилив нежности стал все чаще. Почему мне снится подобное? Этот вопрос никак не выходит у меня из головы. Ведь все давным-давно закончилось, все это уже в прошлом… И сейчас, я не допускаю такой мысли, что мы с Юлей можем накинуться друг на друга, как было несколько лет назад. Да и она, наверное, уже ни о чем не думает. У нее есть ребенок, она любит парней. И я люблю парней. Парней и ее. Такое никогда не проходит. Это даже не любовь, это что-то большее…

- Ленок, ты что будешь на завтрак? – Из раздумий меня выводит громкий голос Юльки за дверью. – Ленок? – Она тихонько открывает дверь и просовывает голову.

- Яичницу с ветчиной и капучино. – Я выглянула из душа и улыбнулась ей.

- Через десять минут все будет! – Подмигнула она и скрылась.

На самом деле ничего и никогда не закончится.

Просто нужно запомнить это. Ничего и никогда. Ни при каких обстоятельствах. Все будет по-прежнему меняться, вокруг твоего пальца будет вертеться мир, буду меняться люди вокруг тебя, но… Ничего и никогда не закончится, ничего и никогда не изменится в наших сердцах. Иногда врать – необходимо, потому что так или иначе бывают такие моменты, когда приходится разговаривать на больные темы. Ничего и никогда не изменилось. Я по-прежнему любила ее, завесила от нее, как рыба от воды, как паук от паутины, как люди от воздуха, как человек от любви. И все казалось мне предельно простым, но в то же время предельно сложным. Ведь, вроде бы, на верный наивный взгляд, это так просто – любить человека. Но это намного сложнее воображения. Любить – это в первую очередь отдавать больше, чем принимать, - как говорил Ваня. И он чертовски прав. Она никогда не давала мне клятвы оставаться со мной навсегда. Такого и не должно было быть. И не могло было быть. Это Юля. А это я. Но все же… я думаю…

Она любила меня. Не так, как я ее. По-другому. Не больше и не меньше. Просто по-другому. И я не обижалась на нее. Не могла обижаться, и все казалось мне предельно простым и сложным одновременно. Юля всегда относилась ко мне, как к сестре, просто, как к близкому человеку. Пусть иногда мы ругались из-за всяких мелочей, но разве это причина, чтобы быть друг от друга на расстоянии вытянутой руки? Совсем нет! Мы любили друг друга, и всегда призывали всех к любви! Это и была концепция Тату.

Помню, совсем недавно, мы сидели в российской штаб-квартире Universal, ожидая какое-то интервью. Юлька приобняла меня, и я совсем не понимаю ее. Не то чтобы не понимаю, просто какое-то странное ощущение внутри. Совсем не то, что было раньше, несколько лет назад. Раньше – мы сидели и сидели, мы позволяли себе даже больше, чем нужно, и никаких эмоций это не вызывало. Ну, обнимала она меня, ну целовала – это наша работа. А сейчас я сжалась в комок от непривычки, она так давно меня не обнимала. И обернувшись, я улыбнулась ей, чуть придвинувшись ближе. Она улыбнулась мне в ответ. За окнами идет снегодождь, хмуро так, а тут, в комнате, так светло, уютно – совсем другой мир. В углу стоит музыкальный центр, на котором тихо проигрывается новый альбом «Люди инвалиды». Журналист последний раз просматривает вопросы, включает диктофон и начинает интервью…

- Ага. Автограф можно? – Парень протягивает фото пятилетней давности, где мы запечатлены в школе Волковой перед первой в своей жизни пресс-конференцией.

- Ух ты, какая фотка! – Широко улыбается Юля, держа снимок в руках и пристально разглядывая его.

- Нам тут 16. Или 15?

- Смотри, какой у меня тут свитер прикольный! – Начинает смеяться она, показывая мне фотографию.

Затем она берет маркер и размашисто расписывается за обеих.

Она давно привыкла делать это. Расписываться за обеих не плохо, но все же…

- Ууу, вот, зараза... – шутливо протягиваю я.

- Извини, я всегда неправильно расписываюсь. – Виновато улыбается девчонка и отдает автографы журналисту. – Продолжим?

- Люди-инвалиды - это кто такие?

- Моральные уроды. Естественно, не в физическом плане. – Говорит Юлька, заранее отработанную фразу.

- А какие типы людей вам неприятны?

-Те, которые руководствуются исключительно негативом. Вокруг нас очень много людей, которые не умеют любить, они не способны на это. Не способны сопереживать, сострадать, поддерживать. Они злые, завистливые, я не знаю, эгоист...ичные. Ну, и все с этим связанное. А нам кажется, что надо любить друг друга, чтобы жизнь стала лучше. Потому что сейчас мир очень злой, обозленный. – Почти полно отвечаю я и одариваю журналиста улыбкой.

Он ее заслужил.

- Новый альбом, на ваш взгляд... какой он?

- В нём гораздо меньше поп-интонаций, он более депрессивный, даже жёсткий, в общем, в нашем стиле. – Объясняет Волкова, поворачиваясь ко мне, что свидетельствует о том – нужно продолжить.

- Он посерьёзнее, подепрессивнее... Если в прошлом альбоме говорилось больше о любви, то эта пластинка про людей в целом, про столкновения личностей, характеров. В общем, о глобальном!

- То есть про любовь вы теперь больше в принципе ни за что не поёте?

- Не, конечно, поём! – Тут же уверяю парня я. - Любовь - это вечная тема, без неё никак нельзя. Она будет всегда, я думаю, что это самое главное для любого человека, который способен на какие-то серьёзные чувства. К сожалению, не все люди такие.

- В Америке вы сняли сразу 2 клипа - Dangerous & Moving (Люди-инвалиды) и All About Us. Расскажите о них.

- Режиссёром обоих клипов стал Джеймс Кокс, который снимал фильм "Wonderland", очень весёлый, энергичный человек. Он сразу всё понял, просёк фишку. И работа закипела. – Оживленно рассказывала я.

- Люди-инвалиды - заглавная песня на альбоме. О чём она?

- О моральных инвалидах, о недочеловеках, которые не умеют любить. Там есть слова: "Вечер без любви, утро без обиды - люди-инвалиды, люди-инвалиды". Мы живём, видим этих людей повсюду. Настоящих людей осталось очень мало, в основном нас окружают такие недочеловеки.

- Раскручивая новый альбом, вы будете продолжать работать с лесбийским имиджем?

Оказывается, вот чего я ждала. Я ждала этого вопроса целую вечность, даже ни смотря на то, что его задавали на каждом гребаном интервью! И на каждом гребаном интервью мы отвечали одно и тоже. Почти одно и тоже. Разве лесбиянки рожают? Разве они любят парней? Разве короткостриженные черненькие лесбиянки строят глазки журналистам с вопросами в руках? Разве они делают минет, так умело, как… Я тряхнула головой, даже не думаю продолжать. Да, черт возьми, разве мы похожи на лесбиянок? Как же я ждала этого вопроса, как же ждала. Я, ничуть не растерявшись (от этой привычки я решила избавиться, пусть кто-нибудь другой сворует ее себе, например, Борис! Он почему-то никогда не теряется!), расплылась в улыбке, пожирая глазами парня, берущего интервью. Кажется, он смутился. А может растерялся.

- Мы лесбиянками не были никогда. Разве не ясно? – Отчеканила я. - Я, например, со всеми подружками целуюсь, и что?

- Мы просто любим друг друга! – Говорит Юлька зазубренную фразу и я теряюсь. Черт! Я теряюсь, сама не знаю почему… - А как мы можем быть лесбиянками, если я, например, ребёнка родила?

Да уж, она от меня точно никогда не отстанет. – Смеюсь я, но не растеряно. Мы ведь просто любим друг друга. - Мы не можем друг без друга! Это установленный факт!

В комнату вносят тарелку с фруктами. Юля вскакивает с места и движется к десерту.

- Дай, пожалуйста, банан. – Прошу я. - Будете?

-Нет, спасибо.

- Мы просто голодные, с утра ничего не ели. Можно только нас не фотографировать с бананами? – Смеется Волкова.

- Конечно. – Шутливо улыбается фотограф.- Для ваших поклонников вы уже почти превратились в сиамских близнецов, в нечто целое. Вам это нравится?

- Мы очень разные, но мы и есть одно целое... - Распечатывает пачку сигарет Юля. – Понимаете…?

- У вас все поровну в жизни?

- Ну... - Задумываюсь я, после чего твердо отвечаю. - Да.

Таких интервью было столько, сколько моя голова не вместит. Их бывало несколько в день, и каждый раз были одни и те же вопросы. На каторые были одни и те же ответы. Стандарты – малоразрушими, моими губами, которые время от времени нашептывали все зазубренные фразы из умных цитатников Ленчика и Кипер. Но не Ленчика, ни Кипер с нами не осталось. Только в самых пыльных книжных шкафах можно по-прежнему откопать старые книги с разноцветными стикерами, что свидетельствовало о любимых страницах – Кипер; или же небрежно завернутые уголки страниц, что говорило о том, что здесь, в глубине потаенных книг, волнительно отпечатались пальцы – Ленчика. Оба они были романтиками, и фразы, и цитаты – были у них соответствующие. И ничего с этим не поделать. «Горе помогает жить», - как говорил Ленчик, - «Оно помогает находить в сложных, страшных ситуациях просвет. Вот вы – лесбиянки, это хреново. Не тот факт, что вы лесбиянки, а то, что вы врете. А просвет в том, что вы помогаете людям жить, даете надежду верить в себя, призываете их показывать любовь». С тех пор я мало чего вспоминала, но только сейчас осознала то – что зря. Горе помогает жить. Потом я убедилась в этом. Потом, когда моя любовь к Юльке была настолько очевидна, что никто и ничего уже не мог скрыть, как бы не пытался. И это «горе» мне помогало жить. Я знала, что она со мной, и мне грех жаловаться. Но то ли это – чего я ожидала? Да и что ожидала я, в конце концов? В конце концов – ничего не могло произойти. Это по определению. А чего нужно было ждать? Что мы останемся навеки веков страстными любовницами? Будем нянчить ее детей? Так же, срываясь в магазине нижнего белья, будем мчаться в ближайшую гостиницу и заниматься сексом, в то время, как ее парень будет слушать «абонент недоступен»? И все так глупо. Просто и сложно. В конце концов так не могло было бы быть. По определению. Тогда что же я ждала от нее? Чуть больше внимания? Чуть больше ласки? Любви? Нежности? Чего я ждала? Того, что она искренне мне скажет, что любит меня? Да и ее тысячи «люблю» хоть раз были искренними? Я не знаю, я запуталась…

Потом…

В тот день на мне висел ее кулончик. Не ее – мой, если быть точным. Тот, который она подарила мне в мой первый День Рождение, после нашего знакомства. Тот самый, где в глубине раковинки каури, посеребренной рамке, покоилась запретная самая ностальгическая фотография – «Мы у Вани в офисе. 25 сентября 1999 года». Он висел на мне – и я обнаружила его случайно, тот момент, когда я одела его – будто вылетел у меня из головы. Когда это произошло? Он висел на мне, отблескивая на солнце, как новенький, но от него так и веяло тайной, от него веяло загадкой, неприкосновенностью. Даже я, так боялась открыть его, посмотреть на маленькую фотографию, боялась, не зная чего. Этот запрет бил мне по рукам, заставляя их мелко трястись. Странно, что я не помню тот момент, когда одела его. Странно…

Но в тот день на мне висел, веющий тайной, кулон. Она смотрела на него ревниво, пожирая его глазами, пытаясь вспомнить в точности ту фотографию, что покоиться внутри. Но она так же не могла открыть его. И это странное ощущение внутри не давало нам покоя обеим. На этом мы и порешились. Значит, что-то подсказывает нам – оставить его в покое. Ну и пусть висит. Висит и висит. Серебряный, аккуратный, пахнущий прошлым и какой-то тайной, которую наверняка никто и никогда не разгадает…

Она последний раз кинула на него ревнивый взгляд, после чего посмотрела мне в глаза. Разве в них можно было найти ответы? В этих ребусах даже я не сильна. И, похоже, - она поняла это. Удрученно вздохнув, она медленно двинулась вперед, а я, как покорный слуга, как палач, как любовница, как фанатка, двинулась за ней. Но у самого края сцены, то ли боясь упасть, то ли думая со мной над разгадкой кулона, она схватила волнительно мою руку и крепко сжала ее. Я выдохнула ей в затылок и она беззвучно улыбнулась.

Именно тогда мы обе поняли – мы никогда не разгадаем эту загадку. Никогда.

Никто и никогда не разгадает ее.

- Hi, guys! – Мой крик полон энергии. – We’re come back for you!!!

И подо мной разливаются фонари…

Начинают играть первые аккорды Dangerous and Moving, Юлька отходит чуть дальше от меня, погружаясь в свои мысли. А меня еще еще не покидает странное ощущение - ощущение кулона на шее. Он прожигает мою кожу, заставляет сердце биться быстрее, я готова сорваться и открыть его прямо здесь и сейчас. А потом схватить Юльку в объятия, зарыться в ее волосы и зарыдать. Даль волю чувствам…

Но этого никогда не случится.

Разливающиеся огни под нами, не дают мне время соображать, они настойчивы, и дают нам шанс очередной раз показать себя. Мы ведь вернулись. Пусть совсем другими, но вернулись. Мы начинаем петь, и я почти забываю обо всем. Особенно в те моменты, когда Волкова обнимает меня, я чувствую ее поддержку. М9аооое сердце волнительно бьется в такт сердцам наших поклонников. Так проигрывается песня за песней, мои любимые, Юлькины любимые. И наступает время «Ничьей».

Тогда, в тот самый момент, в первые секунды, я чувствую, что подо мной нет ничего. Передо мной – ничего. Вокруг – ничего. И мое сердце не бьется. И я вообще не жива. Но через несколько мгновений это чувство проходит, его сменяет жгучая боль, ревностная боль в области шеи, там – где висит кулон. Чертов запретный кулон, что ему не имется? Боль еще никогда не была такой острой, завистливой, и я чувствую, что что-то не так. Играет одна из моих любимых песен, а мое горло словно обхватывают железными цепями, но на свое удивление – пою я легко и чисто. Юлька, удивленно смотрит на меня. Ведь я уже несколько дней страдаю из-за простуды. А тут – на тебе. Это очень странно, мое горло словно разрывается внутри, но пою… Пою будто я – не я. И она умилительно улыбается мне, подходит и поет, глядя мне в глаза. И я тону в них, чувствуя тепло от ее руки…

- We love you! – Хрипло кричит Юлька после закончившегося выступления. – We’ll come back again!

Я так боюсь разбиться, Ангел! Она окрыляет меня, и это даже пугает. Немного, но пугает. Раньше такого не было, я никогда не чувствовала подобного. И мне даже страшно. Я боюсь разбиться, сломать крылья о камни. Я боюсь, что подарив мне надежду на что-то, она швырнет меня в пропасть. Я не хочу, чтобы она оставляла меня, я боюсь… Потому что я разбита, когда я одинока, когда она уходит от меня. И я чувствую, что уже не стану сильнее, она не дает мне сделать это. Она не дает мне дышать, я задыхаюсь, когда она рядом.

Ее губы почти касаются моего подбородка, она молчит долго и упорно, пытаясь разгадать тот самый ребус, ту самую тайну кулона. Моего горящего кулона, который же сама мне и подарила. Она сидит, нависнув надо мной, и ровно дышит. Ее дыхание убаюкивает меня, но я по-прежнему задыхаюсь, когда она так близко.

- Что? – Шепчу я ей с закрытыми глазами.

- Что? – Шепчет она мне в ответ, и ее губы предательски касаются моего холодного, дрожащего подбородка.

Ее горячие, напористые губы. Не дай мне задохнуться, моя девочка.

- Ты что-нибудь понимаешь? – Спрашиваю я онемевшим ртом, с пересохшим небом и не подчинявшимся языком. – Ты что-нибудь понимаешь, что происходит?

- Нет, - застыв на месте, отвечает она. – Нет, ничего… только…

- Что только? – Цепляюсь я за ее слова, чувствуя ее губы на подбородке.

Я хочу ухватиться за ее слова губами, не отпускать их, распробовать на вкус…

- Пообещай, что никогда не оставишь меня…

- Обещаю, - не раздумывая отвечаю я.

Отвечаю я, очередной раз закрепив свою зависимость.

- Честно? – Ее дрожащие, спекшиеся на солнце, губы застывают чуть ниже моих губ.

Волна, нет, цунами проносится по телу в тот момент! Заряд тока… огромная скала падает на мои плечи. Я чувствую рабскую зависимость от нее, и мой кулон слова начинает разгораться на шее…

- Обещаю, - вторю я с закрытыми глазами.

И пока мои онемевшие губы без раздумья подчиняются ей – она находит причину вспомнить о моих пересохших, волнительных губах. Она осторожно, все еще думая о тайне нашего кулона, прикасается к моей нижней губе. И я слышу, как волнительно трясутся ее сомкнутые ресницы, как ее колени прижимаются к моим коленям, как ее ключицы сводит в печали, как мой позвоночник начинает дрожать. Я чувствую, что все – безвозвратно. Она прикасается ко мне так легко, что я едва могу уловить ее губу, невесомую, мягкую. Но мой кулон, моя запретная раковинка Каури, протестует и вскипает. Я неожиданно отпрыгиваю от Юльки, как только она хочет обнять мои губы, мой язык…

В ответ она молчит, и только смотрит на огненный от ревности серебряный кулон. Черт бы его побрал! Наше прошлое – мешает нашему настоящему…

Страшно вовсе не то, что было,

То, что есть – пугает меня.

Раньше ты по приказу любила,

А теперь без приказа – я…

-56-

Сложно было представить мое выражение лица, когда я застала ее.

Она не видела меня, но в то же время, она не пыталась куда-то скрыться от меня. Гримерка – слишком банально, слишком просто, слишком экстремально и возбуждающе. Она не видела меня, но наверняка слышала. Я видела ее и ее голозадого дружка. Дружка на вечер. Учитывая тот факт, что мы давно перестали заниматься сексом, она находила себе приятелей на вечер. Но раньше – это было по-другому. Они прятались в тех местах, о которых мне знать не нужно, о которых я никогда не узнаю. По крайней мере раньше это не выглядело так демонстративно. Но я застала ее, в тот самый момент, когда ее пальцы расцарапывали его спину, ее белоснежные, острые колени были разведены, а задница ее дружка потряхивала. Черт бы их, черт бы их подрал! Я стояла, как вкопанная, не в силах закрыть дверь, не в силах зайти, не в силах пошевелиться. Только я ощущала одно – мой кулон все еще висел, он все видел, он прожег дыру в моей нежной шее. Черт бы вас подрал! Она стонала, как сумасшедшая, явно преувеличивая, ее ноги летали вверх-вниз, а сама она крепко обнимала тело своего дружка. Черт, черт, черт! Я просто не могла оторваться. И все внутри вскипало, но это ее жизнь. И она делает все, что хочет. Тем более, что мы давно перестали заниматься сексом. Собрав оставшуюся волю в кулак, я вышла, тихо прикрыв за собой дверь. И только она прикрылась, я услышала, как ее друг взревел, словно раненый зверь. Наверняка он бурно кончил. Черт бы его подрал! Кончил в мою девочку! Сжав зубы, я пошагала в другую сторону, направляясь непонятно куда…

Она всегда была извращенкой! Чертова нимфоманка! Она перестала это скрывать только через два или три года, после нашего знакомства. Тем более, что к тому времени я уже успела уловить взглядом пару десятком голозадых дружков, с которыми она развлекалась. Иногда были и девушки. Но эта стерва всегда обожала секс, она просто сходили с ума, и иногда ей окончательно сносило голову. Однажды, она решила снять отдельный номер, в то время, как мы выступали в каком-то городе. Ваня был удивлен, я еще больше. Но все разъяснилось чуть позже. Той же ночью. Я проснулась от громких стонов за стеной. Эта стерва умудрилась снять номер прямо у меня над ухом. Она трахалась так громко и с такой дерзостью, что я не на шутку испугалась, что кровать и правда сломается или треснет стена. Она ругалась матом, кричала какие-то непонятные вещи, и с каждым новым стоном я ненавидела ее все больше и больше…

Я ненавидела ее так сильно, что сама боялась своей ненависти. Зато я отчетливо понимала то, что у меня нет шанса уйти. И в те самые моменты, я хотела насиловать ее. Морально и физически, издеваясь над ней. Интересно, как она относится к садомазохизму? Это и впрямь увлекло меня, и я уж было хотела предложить ей, но вовремя одумалась. Она постоянно целовалась с кем-то, как только мы слезали со сцены и отпускали руки друг друга. Я ненавидела ее, и то, что она нимфоманка.

Однажды, едва спустившись со сцены, она накинулась на какого-то паренька, который поджидал ее. Где тогда был Ваня? Я не помню… Она запрыгнула на парня, а он придерживал ее гордо за задницу, относя в какую-то подсобку. Волкова романтик, ничего не скажешь. Они занимались любовью так демонстративно, что у меня едва не заложило уши. Об этом услышала и Шаповалов. Он вошел к ним со спокойным видом, Юлька здорово испугалась. А он стоял и смотрел. Они остановились. Волкова спрыгнула с какой-то кушетки, и со спокойным лицом, поправив юбку, вышла из комнаты, прихватив с собой Ивана.

После чего трахалась с ним.

Нимфоманка, ничего не скажешь.

Ваня курил свою траву, в то время, как она ублажала его. Чертова нимфоманка. А ему вообще все равно. Он всего лишь любит, когда ему делают приятное. И я ненавидела их. Ненавидела! Об этом никто и никогда не узнает…

Волкова всегда отличалась непристойностями, всегда находила того, кто бы смог устроить нам очередной мероприятие… Почти бесплатно. Затем следовало предложение поехать в гостиницу. А я – еще девочка, куда мне? Я молча ненавидела их. Волкова, без особых зазрений совести – ехала, потом прыгала и довольно улыбалась. Твою мать, чертова нимфоманка!

Дата добавления: 2015-08-17