История одной жизни 7 страница

Она всегда жалела о строгом отношении к причастию матери Марии де Гонзаг, которая отказывалась применять декреты 1891 года, способствовавшие частому причащению1. Такой душок боязливого янсенизма резко контрастировал с дерзновенным доверием сестры Терезы. "Мой путь - только доверие и любовь; я не понимаю людей, которые боятся такого нежного Друга". В больничной палате она скажет настоятельнице: "После моей смерти я заставлю вас изменить ваше мнение".2

В последний день новены Тереза почувствовала себя лучше. Какое разочарование! "Я - здоровенькая девочка! Все кончено! Надежды на смерть почти не осталось. Господу Богу угодно, чтобы я полностью забыла о себе, словно младенец, которого не беспокоит, что с ним будут делать".

В конце июня после последней встречи в переговорной с родными она констатирует: "Как же я оробела во время свидания с дядей! Возвращаясь, я сильно отругала одну послушницу, я просто не могла себя узнать. Как противоречив мой характер!" В другой день она скажет: "Я никогда никого не боялась и всегда ходила, куда хотела".

Она больше никогда не увидит своих родственников, которые уезжают на каникулы в ля Мюсс. На протяжении всего лета сестра Мария от Евхаристии будет сообщать им все новости. Уже с июля у Терезы постоянно держится высокая температура; она не может больше писать пером и теперь для продолжения своих записей и корреспонденции пользуется маленьким карандашом.

Во вторник 6 июля ее сильно вырвало кровью, "как из печени": начался период постоянных кровохарканий, который продлится до пятого августа. Терезу ежедневно посещает доктор Корниер, прозванный ею "косматым Клодионом". 8-го она исповедуется аббату Иуфу и просит о соборовании. "Исполненная радости", она целый день шутит: "Находиться в агонии - это что-то! Но что это может дать в конце концов?! Я уже несколько раз чуть не умерла...по глупости". Она явно перестаралась: после осмотра в пятницу доктор заключил, что она не настолько больна, чтобы ее соборовать. И навещавший ее каноник Мопа отложил церемонию, что вызвало огромное разочарование умирающей: "Никак я не обучусь этому ремеслу!" В следующий раз она приготовится получше, ведь ей достаточно лишь выпить чашку "ужасного цельного молока", прописанного доктором, - и тогда, наверное, ее в конце концов "пособоруют".

В больничной палате
(8 июля 1897 года)

Хотя доктор и запретил ей любые передвижения, ее все-таки на циновке переносят из кельи в больничную палату, расположенную на первом этаже в северо-восточном углу внутренней галереи. Огромное окно этой комнаты - четыре метра на пять - выходит в сад. С железной кровати с коричневым пологом (она прикрепит на него своих "любимых": Деву Марию, Теофана Венара, маленьких сестер и братьев...) ей видна статуя улыбающейся Богородицы, переехавшая вместе с ней. Таков отныне мир сестры Терезы.

Больничной сестре Сен-Станислас уже семьдесят три года, и она охотно уступает свои обязанности помощнице - сестре Женевьеве, которая ночует в соседней комнате. Теперь главным действующим лицом в окружении больной становится мать Агнесса. Она продолжает записывать высказывания Терезы, так как ей поручили присматривать за сестрой во время вечерних служб. Благодаря этому почти ежедневному дневнику, мы видим, как Тереза живет, страдает, шутит, любит.

Совершенно изможденная Тереза ничем не отличается от других больных. "С тех пор как я болею, я ни о чем не думаю". Как же она может молиться? "Я ничего Ему не говорю, я Его люблю". Когда ей особенно тяжко, она постанывает.

Она познала все унижения лежачей больной, целиком зависящей от окружающих. "Как просто прийти в отчаяние, когда тяжело болеешь". Как всегда, ей остается лишь полностью отречься от себя.

Как в страданиях физических (высокая температура, обильное потоотделение, удушье, бессонница, запоры, пролежни, заражение кишечника...), так и в страданиях нравственных ее лицо остается прежним, и некоторые сестры не считают ее по-настоящему больной. Нестабильность болезни сбивает с толку и ее и доктора. Какое-то время она опасается, что надолго останется на попечении довольно бедной монастырской общины, да еще переменчивый характер матери Марии де Гонзаг провоцирует сцены, за которые Тереза расплачивается сполна. Неделикатность некоторых сестер (даже Селины) заставляет ее немало страдать. Ей милосердно пересказывают, что сестра Сен-Винсент де Поль сказала на рекреации: "Не знаю, почему так много говорят о сестре Терезе от Младенца Иисуса. Она не сделала ничего примечательного. Совсем не видно, как она упражняется в добродетели; даже нельзя сказать, что это хорошая монахиня". На что заинтересованное лицо отвечает: "Какая радость на смертном одре услышать, что я - плохая монахиня. Нет ничего приятнее для меня!" Все время ей приходится выдерживать вопросы окружающих о ее прошлом, о дате смерти: "Так от чего же вы умрете?" - "Я умру от смерти!.. Почему я должна быть более защищенной от страха смерти, чем другие?"

Тереза постоянно испытывает духовные страдания, тоску: "Я любуюсь земным небом, другое же для меня все более закрывается". С 19 августа она лишена возможности причащаться, поскольку у нее уже не хватает сил переносить сложный обряд. Однажды она была на грани нервного срыва. В другой день она так мучилась, что порекомендовала не оставлять сильнодействующие лекарства рядом с тяжелобольными: "Я удивляюсь, что не так уж много неверующих, которые кончают с собой. Не будь у меня веры, я бы покончила с собой, не размышляя ни минуты".

Но даже в таком состоянии проявляется ее веселый и шутливый нрав. "Я всегда весела и довольна". Мать Агнесса отмечала ее игру слов, подражания, мимику, интонации, улыбки. Тереза называла Селину "Бобонной, мадемуазель Лили". "Разрешите мне немного пообезьянничать". Ведь речь идет о том, чтобы утешить посетительниц. Больничная палата становится центром притяжения и благотворного влияния. Новициатки, особенно "Куколка" (сестра Мария от Святой Троицы), жалуются на невозможность доступа к Терезе. Сестра от Святого Иоанна от Креста и другие "старейшины" тайком приходят к ней за советом. В письме Тереза объясняет, "как маленькой девочке", свой малый путь удалому солдату Морису Белльеру!

У нее отзывчивое сердце, которое умеет любить и радоваться этой любви. Она требует у матери Агнессы такой поцелуй, чтобы был "чмок"! Тереза всегда была здравомыслящей; она знает, что уже переступила порог, и подчеркивает это словом "теперь": "Как я теперь счастлива, что лишила себя многого с самого начала своей монашеской жизни! Сейчас я наслаждаюсь наградой, обещанной тем, кто отважно сражается. Я не чувствую больше надобности отказывать себе во всех утешениях сердца, потому что душа моя укреплена Тем, Кого Одного я желала любить. Я с радостью вижу, что от любви к Нему сердце становится шире и может дарить неизмеримо больше ласки дорогим ему людям, чем будь оно сосредоточено на эгоистической и бесплодной любви".

На собственном опыте она проверяет, что все написанное ею - верно. Она хотела любить так, чтобы умереть от любви, которая вмещает все - Иисуса, сестер, вселенную. В то время, когда болезнь подтачивает тело, ее духовная зрелость проявляется во всей полноте. И все же она остается ребенком и часто называет себя "младенцем" (ее опять "посадили" на молоко). Но она уже не шутит, когда говорит сестре Марии от Святого Сердца: "Я состарившийся младенец". Она говорит правду, ибо "бег исполина" заканчивается.

Она признается, что измождена до предела. "Я падаю, но в объятия Господа Бога". У нее уже нет сил продолжать писать воспоминания даже карандашом. Черная тетрадка заканчивается на 37 странице так: "Да, я чувствую, что будь у меня на совести все грехи, которые только можно совершить, я бы кинулась в объятия Господа с разбитым от раскаяния сердцем, потому что мне известно, как нежно Он любит возвращающегося к Нему блудного сына. И вовсе не потому, что Господь Бог в Своем предупреждающем милосердии оградил мою душу от смертного греха, я восхожу к Нему путем доверия и любви..." Писать дальше она уже не может.

Перед этим, на 35-й странице, она бросает последний взгляд на свою жизнь: "Уже с самого детства Твоя любовь предваряла меня, она возрастала вместе со мной, и теперь это бездна, глубину которой невозможно измерить... О Иисусе мой, возможно, это заблуждение, но мне кажется, что Ты не можешь исполнить душу любовью большей, чем та, которой Ты исполнил мою душу... Здесь, на земле, я не могу представить себе любви безграничней, чем та, которой Тебе было угодно одарить меня безо всякой заслуги с моей стороны".

На этом кончается песнь о милосердии Господа к ее малой душе.

Публиковать ли рукописи?

В июле мать Агнесса делится с Терезой одним замыслом: "Что, если в качестве посмертного циркуляра опубликовать ваши воспоминания? Написанное вами вполне может в один прекрасный день дойти до Святого Отца". Тереза смеется: "Et nunc et semper!"1

Но если говорить серьезно, то Тереза допускает такую возможность и даже дает некоторые указания: "Матушка, если бы я совершила все возможные грехи, у меня все равно было бы то же доверие. Я чувствую, что все множество согрешений было бы подобно капле воды, упавшей в пылающий костер. Затем вы расскажете историю обратившейся грешницы, которая умерла от любви2, и люди сразу все поймут, ведь это - яркий пример тому, что я хотела сказать".

Мать Агнесса волнуется, предвидя всевозможные сложности, связанные с такой публикацией. "Ну, так я скажу, как Жанна д'Арк: "Вопреки человеческой зависти, воля Божия исполнится"". Она с улыбкой называет старшую сестру своим "историком". Пусть мать Агнесса добавляет и сокращает на свой вкус, Тереза полностью доверяет ей. Она таинственно предугадывает, что "тетрадка ее жизни" сможет принести много добра.

Через некоторое время мать Агнесса просит сестру перечитать один отрывок из рукописи, показавшийся ей незаконченным, после чего находит Терезу в слезах: "То, что я перечитываю в этой тетрадке, - это и есть моя душа! Матушка, эти страницы принесут много хорошего. И доброта Господа Бога будет известна лучше..." И она добавляет: "Да, я уверена, что все меня полюбят... Это очень важное дело... Но, обратите внимание! Здесь будут вещи на любой вкус, за исключением любителей необычайного".

"Свое Небо я проведу на земле"

Но Терезе мало оставить после себя книгу, хотя ей совершенно безразлична дальнейшая участь ее сочинений. Ей все равно, решит ли мать Мария де Гонзаг сжечь ее рукописи или нет. Ее неотступно преследует желание "не оставаться на Небе в бездействии". Она рассуждает: "Господь Бог не внушил бы мне желание творить добро на земле после смерти, если бы не хотел его исполнить, - в противном случае Он внушил бы мне желание отдохнуть". Но она просто не может представить себе Небо местом отдыха. "Душа, охваченная пламенем любви, не может оставаться в бездействии... Если б вы знали, какие у меня замыслы, сколько всего я сделаю, когда буду на Небе... Я начну свою миссию..." (сестре Марии от Святого Сердца). Она уточняет: "Скоро начнется моя миссия, которая состоит в том, чтобы дать людям мой малый путь и чтобы Господа Бога любили так, как Его люблю я. Если Господь Бог исполнит мои желания, то до скончания века свое Небо я проведу на земле. Да, свое Небо я хочу провести, делая добро на земле... Я вернусь... Я спущусь..."

Ее дерзновение не знает границ: "Господу Богу придется исполнять все мои желания на Небе, потому что я никогда не следовала желаниям своей воли на земле". Сестре Марии от Святой Троицы она, рассмеявшись, поведала, что от предчувствия будущего у нее кружится голова: "Другая могла бы принять меня за сумасшедшую или за большую гордячку!" Но она продолжает жить в совершенной бедности, "с пустыми руками". "У меня ничего не задерживается в руках. Все, что у меня есть, все, что я заслужила, это - для Церкви и для людей. Если я доживу до восьмидесяти лет, то все равно останусь такой же бедной".

Каким радостным был праздник Божией Матери горы Кармель, который отмечали 16 июля! Недавно рукоположенный в священники аббат Труд1 принес сестре Терезе Святые Дары. Едва сдерживая рыдания, двоюродная сестра Мария спела евхаристический стих, сочиненный Терезой, которая выразила немалое удивление, что еще может писать стихи, но более всего тому, что еще жива. Пользуясь этим, она пишет прощальные письма.

Отцу Руллану: "Брат мой, я чувствую, что буду намного вам полезней на Небе, чем на земле, и с радостью сообщаю вам о моем скором отбытии в благословенный град". Геренам: "С Богом, дорогие мои родные, лишь на Небе я смогу выразить вам свою признательность, хотя и здесь мой карандаш будет передавать вам ее". Леони: "С Богом, дорогая моя сестра, я хотела бы, чтобы мысль о моем восхождении на Небо наполнила тебя ликованием, потому что я смогу любить тебя еще больше". Она совершенно уверена, что в конце концов ее сестра поступит в монастырь Навещания в Кане и останется в нем. Об этом она сказала сестре Марии от Святого Сердца.

Но для Мориса Белльера Тереза делает исключение: он будет получать письма, пока у нее есть силы. Она напишет ему еще три письма дрожащим в руке карандашом. В это время молодой семинарист проводит каникулы в Лангрюне и сильно унывает от перспективы потерять сестру. Она знает, что нужна ему, и старается его подбодрить: "Я вижу ясно, как никогда, что ваша душа сродни моей, ибо она призвана вознестись к Богу на лифте любви, а не карабкаться по крутой лестнице страха... Вы совершенно меня не знаете, если опасаетесь, что откровенный рассказ о ваших недостатках неблаготворно отразится на моем добром отношении к вам!.. Вы просто не имеете права идти на Небо иным путем, чем путь вашей бедной сестрички".

С пятницы 30 июля у нее начинается постоянное кровохарканье; она задыхается, и ей дают подышать эфиром. Доктор Корниер считает, что эту ночь она не переживет. В шесть часов вечера каноник Мопа наконец-то разрешает соборование и предсмертное причастие. В соседней комнате сестры-ризничии подготавливают свечи, освященную воду и специальную циновку для могилы. Через приоткрытую дверь Терезе видны эти приготовления. "Посмотрите-ка на эту свечку, когда Вор заберет меня, ее вложат в мою руку, но не надо давать мне подсвечник, он слишком уродлив". Она не боится черного юмора.

И снова болезнь разочаровывает: на следующий день она чувствует себя лучше. "Когда же я умру?" Вокруг ее постели постоянно ведутся споры о том, сколько дней осталось ей жить; она вмешивается: "Больной это лучше знать! А я чувствую, что я здесь еще надолго".

И правда, вопреки всем ожиданиям, с 6-го по 15 августа ее состояние остается неизменным. Доктор Корниер уезжает в отпуск.

"Как мало я прожила!"
(6-15 августа 1897 года)

В долгие часы неподвижного одиночества, в тиши больничной палаты ей вспоминается вся ее жизнь: детство, ее борьба, девять лет кармелитской жизни. В июле она говорила: "Увы, как мало я прожила! Жизнь всегда казалась мне слишком короткой. Мне кажется, что детство было вчера". Но она живет настоящим, "только для сегодня".

Тереза ужасно боится "притворства". Не имеет значения, что подумают о ней кармелитки или доктор. Несмотря на намеки матери Агнессы, она не говорит ничего поучительного доктору Корниеру. Даже матушка не вполне понимает больную. "Я сказала ей, что она, наверное, много сражалась, чтобы достигнуть совершенства". - "Нет, это совсем не то!"

На протяжении двухсот дней болезни она не расстается с распятием и, не отрываясь, смотрит на Иисуса. Она часто целует Его "прямо в лицо", а не в ноги, как это принято. "Наш Господь умер на Кресте в страшных мучениях, но это - самая прекрасная смерть от любви. Только на нее и нужно ориентироваться... Умереть от любви не значит умирать, пребывая в восторге (как представляли это сестры). Уверяю вас, мне кажется, это именно то, что я испытываю".

В последних беседах заметно ненавязчивое уподобление ее страданий страданиям Иисуса Христа. Когда у нее болит плечо, она вспоминает несение креста. Три сестры уснули около постели больной. Когда они проснулись, она показала пальцем: "Петр, Иаков и Иоанн!"

Она лишена причастия? Какое это имеет значение! Она сама стала хостией. "Я часто размышляю над словами святого Игнатия Антиохийского; нужно и мне тоже быть перемолотой страданиями так, чтобы я стала божественной пшеницей"1.

"Великие страдания"
(15 - 27 августа 1897 года)

На праздник Успения Божией Матери в болезни произошел новый перелом: Терезу начали мучить страшные приступы удушья, сильные боли в левом боку, отекшие ноги. 17 августа из-за отсутствия доктора Корниера мать Мария де Гонзаг разрешает наконец Франсуа Ля Неелю обследовать родственницу. Между настоятельницей, дорожащей своим авторитетом, и молодым прямодушным врачом складываются весьма натянутые отношения. Диагноз крайне пессимистичен: "Правое легкое потеряно целиком: множественные каверны с распадом ткани. Левое на треть снизу охвачено тем же процессом. Больная страшно исхудала, но выглядит пока довольно хорошо... Туберкулез на последней стадии"2.

Наконец-то произнесено это постыдное слово - "табу" того времени. Скорее всего, доктор Корниер хотел его избежать. Еще 8 июля сестра Мария от Евхаристии писала родителям: "Это не туберкулез, а очень сильное воспаление легких". Но ее родственник со свойственной ему откровенностью сказал правду.

Болезнь охватила весь организм, включая кишечник. В конце августа страдания достигли апогея. Тереза задыхается, тяжело и прерывисто дышит, функции организма расстроены. "От этого можно сойти с ума... У младенца больше нет сил".

Последняя передышка
(27 августа - 13 сентября 1897 года)

Великие страдания закончились 27 августа после полудня; остался жар (у нее никогда не меряли температуру), жажда и особенно удушье - она дышит половиной левого легкого.

Чтобы она могла видеть цветущий сад, ее кровать выдвигают на центр больничной палаты. Теперь окно находится слева от нее, а напротив - статуя улыбающейся Богородицы, которая видна ей в обрамлении постельного полога. "Смотри-ка! Она стережет меня!" Тереза удивляется, что при всей ее любви к Деве Марии, она всегда с большим трудом читала розарий.

В те дни, когда болезнь временно отступила, мать Агнесса много записывает из сказанного больной. Это короткие отрывистые фразы. Тереза по-прежнему владеет собой, следит за словами и жестами. Она все время шутит, чтобы развеселить сестер. Дойдя до конца, когда "внешний наш человек тлеет, а внутренний со дня на день обновляется" (2 Кор 4,16), сестра Тереза предстает умиротворенной, свободной и счастливой. Окружающие удивляются: "Что вы сделали для того, чтобы дойти до такого неизменного мира, ставшего вашим уделом?" - "Я забыла о себе и постаралась больше ни в чем не искать себя".

Она думает о сестре Женевьеве, которая провела из-за нее немало бессонных ночей. Тереза по-прежнему не лезет за словом в карман. Мать Агнесса все время волнуется: "Как несчастны больные люди!" - "Нет, вовсе не несчастны, если болезнь ведет к смерти. Как это странно - бояться смерти! Конечно, если есть семья, муж и дети, тогда понятно; но у меня никого нет!"

30 августа на больничной кровати ее везут по внутренней галерее до отрытых дверей церкви: в последний раз она поклоняется Святым Дарам. Ради Господа Иисуса она обрывает лепестки роз и осыпает ими свое распятие. В это время сестра Женевьева фотографирует Терезу. 14 сентября, опять обрывая лепестки роз, она скажет: "Сестрички, собирайте же эти лепестки, позже они послужат вам, чтобы приносить радость... Не потеряйте ни одного..." Это одно из ее редких пророчеств.

Тетя Герен старается удовлетворить все желания больной, которая сама немало удивлена ими: ей хочется жареного мяса, пюре, пирога с яблоками, шоколадного эклера. "Я всегда ела, как мученица, но сейчас я проглотила бы все. Мне кажется, что я умираю от голода".

Она говорит все реже и реже. "Все сказано". Ее взгляд часто устремлен в сад: на грушевом дереве, которое растет рядом с окном, она насчитала девять груш. "Я очень люблю цветы: розы, особенно красные, и красивые розовые маргаритки". Или: "Смотрите, вы видите эту черную дыру (под каштанами, недалеко от кладбища), где уже ничего не видно. В такой же, как эта, дыре я нахожусь душой и телом. Ох, какой мрак! Но я мирно пребываю в нем".

8 сентября, в седьмую годовщину монашеского пострига, Терезе преподносят охапку полевых цветов, а Леони присылает музыкальную шкатулку, простенькие мелодии которой доставляют ей немало радости. Видя себя окруженной любовью и вниманием, она плачет: "Это - от чуткости Господа по отношению ко мне; извне я осыпана ею, хотя внутри у меня постоянное испытание... но также и мир".

Вернувшись из отпуска, доктор Корниер нашел ее сильно исхудавшей и изможденной (она с трудом могла осенить себя крестом). Он только произнес: "Ей осталось жить дней пятнадцать". На этот раз он не ошибся.

"Если такова агония, то какова же смерть?"

(14 - 30 сентября 1897 года)

Жизненная сила Терезы продолжает удивлять окружающих. Утром 18 сентября самая сильная из монахинь сестра Эме от Иисуса взяла ее на руки, пока поправляли постель. Все считали ее умирающей, но после обеда она заявила: "Я чувствую себя лучше". Позвали мать Марию де Гонзаг, чтобы она могла удостовериться в невероятной худобе Терезы. "Кто же это такой худенький?" - "Шкелет!" - ответила ей больная.

Теперь с ней происходит то, чего она опасалась: дыхание становится все короче и короче. "Матушка! Мне не хватает земного воздуха, когда же Господь Бог даст мне небесного?" Ее преследует мысль, что она задохнется. "Никак я не научусь умирать".

29 сентября в среду утром она страшно хрипит. Все монахини собрались в больничной палате и почти целый час читали на латыни молитвы об умирающих. Затем настоятельница отослала сестер, а больной перевели только что прочитанное. В полдень она спросила у матери Марии де Гонзаг: "Матушка, это агония? Что мне сделать, чтобы умереть? Никак я не научусь умирать". После посещения доктора: "Матушка, так это - сегодня?" - "Да, моя девочка"... - "Я больше не могу! Молитесь за меня! Иисус! Мария!.. Да, я хочу, я очень хочу... Матушка! Как это раздражает!"

Вечером, чтобы исповедать ее, пришел тяжело больной аббат Фокон. Выходя из больничной палаты, он признался: "Какая прекрасная душа! Она кажется утвержденной в благодати".

Следующей ночью в первый раз настоятельница поручает сестре Марии от Святого Сердца и сестре Женевьеве дежурить рядом с постелью их умирающей сестры. Они поочередно сменяют друг друга. Мать Агнесса ночует в соседней келье. Для Терезы это страшная ночь, полная кошмаров. Она молится Деве Марии. Наступает хмурое и дождливое утро, три сестры Мартен не отходят от больной даже на время мессы. Она говорит им: "Это чистая агония, без малейшей примеси утешения".

Целый день она задыхается, но, всем на удивление, очень подвижна и даже садится в постели, чего давно уже не могла сделать. "Смотрите, сколько сил у меня сегодня! - говорит она. - Нет, я не умру! Я здесь еще на месяцы, а может быть, и на годы!"

Мать Агнесса записывает каждое ее высказывание, звучащее в перерывах между частыми вздохами. "Если б вы знали, что такое задыхаться!.. Боже мой, сжалься над Своей бедной девочкой!.. Сжалься!"

Матери Марии де Гонзаг: "Матушка, уверяю вас, чаша наполнена до самого края!.. Но Господь, конечно, не оставит меня... Он никогда не оставлял меня".

Во второй половине дня, после вечерни, мать Мария де Гонзаг кладет на колени умирающей образ Божией Матери горы Кармель. "Матушка, представьте меня поскорей Деве Марии... у младенца больше нет сил... получше готовьте меня к смерти". Ей отвечают, что она готова. "Да, мне кажется, что я всегда искала только истину; да, я поняла, что такое смирение сердца... Мне кажется, что я смиренна".

"Все, что я написала о моем желании страдать, о как же это верно!.. И я не раскаиваюсь, что предала себя в жертву любви. О нет, я не раскаиваюсь в этом, напротив!"

Сестра Мария от Святого Сердца настолько потрясена предсмертным борением крестницы, что никак не может решиться войти в больничную палату. А мать Агнесса поднимается на второй этаж помолиться перед статуей Святого Сердца Иисуса, чтобы в последние минуты ее сестра не впала в отчаяние.

В пять часов вечера колокол поспешно созывает монахинь в больничную палату. Умирающая встречает сестер улыбкой. Она крепко держит в руках распятие. Ее грудь раздирают страшные хрипы. Лицо сделалось багровым, руки - фиолетовыми, а ноги - ледяными; пот был настолько обильным, что пропитал матрас насквозь... Но время идет, и настоятельница отпускает монахинь.

В начале восьмого вечера Тереза смогла выговорить: "Матушка! Это еще агония?.. Я не умираю?" - "Да, бедная моя девочка, это агония, может быть, Господу Богу угодно продлить ее еще на несколько часов". - "Ладно!.. Хорошо!.. Хорошо!.. О, я бы не хотела страдать меньше..." Она смотрит на распятие: "О, я люблю Его... Боже мой... я... Тебя люблю!"...

Ее голова падает на подушку. Мать Мария де Гонзаг снова велит звонить в колокол; монахини поспешно возвращаются и встают на колени. Они видят, как лицо Терезы становится совершенно спокойным, взгляд замирает чуть выше статуи улыбающейся Богородицы на время, нужное для прочтения Символа веры. Затем она, обессилев, закрывает глаза и улыбается. В это мгновение Тереза была необыкновенно красива и выглядела, как совсем юная девушка. Было около двадцати минут восьмого вечера.

В слезах сестра Женевьева стремительно вышла во внутреннюю галерею. Шел дождь. "Хоть бы звезды были на небе!" - сказала она себе. Через несколько минут облака развеялись, и на абсолютно чистом небе засияли звезды. Эту внезапную перемену заметили также возвращающиеся домой Герены, которые во время агонии племянницы молились в церкви Кармеля. Сестра-привратница передала им записку матери Агнессы: "Дорогие мои родные, дорогая Леони, наш ангел улетел на небо. Около семи часов вечера она испустила последний вздох, прижав распятие к сердцу и сказав: "О, я люблю Тебя!" Она устремила свой взгляд на Небо. Что она там увидела?!"

На прощальной открытке, врученной сестрам в июне, сестра Тереза от Младенца Иисуса написала: "Я вижу то, во что верила. Я обладаю тем, на что надеялась. Я соединилась с Тем, Кого любила всеми своими силами".

На следующий день, в пятницу, тело сестры Терезы вынесли в церковь Кармеля. Еще в больничной палате сестра Женевьева сфотографировала ее. Вплоть до вечера воскресенья, согласно традиции, Мартены, Герены, Ля Неели, Моделонды, друзья, священники и просто верующие молились и подходили друг за другом к телу, чтобы прикоснуться к нему четками или образками.

Похороны были назначены на понедельник 4 октября, на девять часов утра.

"Я не умираю, я вступаю в жизнь"

В понедельник 4 октября запряженный двумя лошадьми катафалк медленно поднимался по косогору, ведущему к городскому кладбищу, которое располагалось за холмом, возвышающимся над долиной Орбикета.

Во главе траурной процессии шла Леони Мартен вместе с Геренами, Ля Неелями и горсткой друзей. "Весьма небольшой" кортеж. Дядя Исидор, прикованный к постели подагрой, не смог участвовать в похоронах племянницы. Никогда ему не приходило в голову, что Тереза первой займет купленный им для Кармеля участок на кладбище.

На следующий день кармелитки убирают больничную палату, сжигают циновку и веревочные сандалии1. Сестра Мария от Святого Сердца хотела оставить их, но сестра Марта запротестовала: "Не сохраните же вы эту гадость!" Это и правда было отрепье.

Монастырская жизнь потихоньку входила в свой размеренный ритм, основанный на молитве, работе и упражнениях в послушании. На мгновение нарушенное спокойствие вернулось в Кармель Лизье, ибо в подобных местах "жизнь или смерть кармелитки почти не отражаются на распорядке работ и богослужениях"...

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ:
"УРАГАН СЛАВЫ"

"Для сильного огня довольно искры малой"

Так завершается история Терезы Мартен.

И начинается удивительная история ее посмертной жизни. Не может быть и речи о том, чтобы описать ее здесь: для этого потребуется вторая книга. Приведем только некоторые факты и даты.

Сестру Терезу от Младенца Иисуса и Святого Лика любили и ценили не только ее родные, но и многие кармелитки, несмотря на сдержанное отношение со стороны некоторых. После ее смерти кое-кто, вероятно, присоединился бы к мнению приехавшей из Сайгона сестры Анны от Святого Сердца, которая до отъезда в Индокитай прожила семь лет вместе с Терезой: "Я ничего не могу сказать о ней; она была очень милой, скромной и незаметной; я не могла и подумать, что она - святая".

Дата добавления: 2015-08-17