Красота у философов

Тема Красоты была впоследствии разработана Сократом и Платоном. По свидетельству, приведенному Ксенофонтом в Воспоминаниях о Сократе (Memorabilia), и, скорее всего, учитывая предвзятость сочи­нителя, — недостоверному, Сократ хотел, по-видимому, теоретически обобщить практику творчества, выделив по меньшей мере три раз­личные эстетические категории: идеальную Красоту, представляющую природу через совокупность частей; духовную Красоту, выражающую душу через взгляд (как в случае скульптур Праксителя, который прописывал глаза, чтобы сделать статуи более правдоподобными); и Красоту полезную, то есть функциональную.

Сложнее у Платона, положившего начало двум наиболее значитель­ным концепциям Красоты, разработанным в последующие века:

Красота как гармония и пропорциональность частей (восходящая к Пифагору) и Красота как сияние, описанная в диалоге Федри повлиявшая на идеи неоплатонизма. Для Платона Красота существует сама по себе, вне зависимости от физического носителя, случайно оказавшегося ее выражением; таким образом, она не связана с тем или иным чувственным объектом, она вездесуща. Красота не соответствует тому, что видит глаз (известно ведь, что Сократ был внешне безобразен и тем не менее светился внутренней Красотой). Поскольку тело для Платона — это темная пещера, где томится душа, чувственное видение должно быть преодолено видением интеллектуальным, требующим овладения диалектическим искусством, то есть философией. Не всем, таким образом, дано узреть истинную Красоту. А вот искусство в собственном смысле слова является мнимым отображе­нием подлинной Красоты и соответственно вредно для воспитания молодежи — поэтому его лучше исключить из школьных программ и заменить Красотой геометрических форм, основанной на про­порциях и математической концепции универсума.

Воспоминания. Ксенофонт (V-IV вв. до н. э.) Воспоминания о Сократе

В другой раз Аристипп спросил его, знает ли он что-нибудь прекрасное. Даже много таких вещей, отвечал Сократ, Все они похожи одна на другую? спросил Аристипп.

Нет, так непохожи некоторые, как только возможно, отвечал Сократ. Так как же непохожее на прекрасное может быть прекрасно? спросил Аристипп. А вот как, сказал Сократ: на человека, прекрасного в беге, клянусь Зевсом, непохож другой, прекрасный в борьбе; щит, прекрасный для защиты, как нельзя более непохож на метательное копье, прекрас­ное для того, чтобы с силой быстро лететь. Твой ответ, сказал Аристипп, совершенно не отличается от ответа на мой вопрос, знаешь ли ты что-нибудь хорошее. А ты думаешь, отвечал Сократ, что хорошее — одно, а прекрасное — другое? Разве ты не знаешь, что все по отношению к одному и тому же прекрасно и хорошо? Так, прежде всего о духовных достоинствах нельзя сказать, что они по отношению к одним предметам нечто хорошее, а по отношению к другим нечто прекрасное; затем, люди называются и прекрасными и хорошими в одном и том же отноше­нии и по отношению к одним и тем же предметам; также по отношению к одним и тем же предметам и тело человеческое кажется и прекрасным и хорошим; рав­ным образом все, чем люди пользуются, считается и прекрасным и хорошим по отношению к тем же предметам, по отно­шению к которым оно полезно. Так, и навозная корзина — прекрасный предмет? спросил Аристипп. Да, клянусь Зевсом, отвечал Сократ, и зо­лотой щит — предмет безобразный, если для своего назначения первая сделана прекрасно, а второй дурно. Ты хочешь сказать, что одни и те же предметы бывают и прекрасны и безобразны? спросил Аристипп.

Да, клянусь Зевсом, отвечал Сократ, ров­но как и хороши и дурны: часто то, что хорошо от голода, бывает дурно от лихо­радки и, что хорошо от лихорадки, дурно от голода; часто то, что прекрасно для бега, безобразно для борьбы, а то, что прекрасно для борьбы, безобразно для бега: потому что все хорошо и прекрасно по отношению к тому, для чего оно хоро­шо приспособлено, и, наоборот, дурно и безобразно по отношению к тому, для чего оно дурно приспособлено. [....]

Если когда Сократ разговаривал с художниками, занимающимися своим искусством с целью заработка, то и им он был полезен.

Так, он пришел однажды к живописцу Паррасию и в разговоре с ним сказал: Не правда ли, Паррасий, живопись есть изображение того, что мы видим? Вот, например, предметы вогнутые и выпуклые, темные и светлые, жесткие и мягкие, неровные и гладкие, молодое и старое тело вы изо­бражаете красками, подражая природе. Верно, отвечал Паррасий. Так как нелегко встретить человека, у ко­торого одного все было бы безупречно, то, рисуя красивые человеческие образы, вы берете у разных людей и соединяете вместе какие есть у кого наиболее красивые черты и таким способом достигаете того, что все тело кажется красивым. Да, мы так делаем, отвечал Паррасий. А изображаете вы то, что в человеке все­го более располагает к себе, что в нем всего приятнее, что возбуждает любовь и страсть, что полно прелести, — я разумею духовные свойства? Или этого и изобразить нельзя? спросил Сократ. Как же можно, Сократ, отвечал Паррасий, изобразить то, что не имеет ни пропор­ции, ни цвета и вообще ничего такого, о чем ты сейчас говорил, и даже совершенно невидимо?

Но разве не бывает, что человек смотрит на кого-нибудь ласково или враждебно? спросил Сократ.

Думаю, что бывает, отвечал Паррасий. Так это-то можно изобразить в глазах? Конечно, отвечал Паррасий. А при счастье и при несчастье друзей, как ты думаешь, разве одинаковое бывает выражение лица у тех, кто принимает в них участие и кто не принимает? Клянусь Зевсом, конечно, нет, отвечал Паррасий: при счастье они бывают весе­лы, при несчастье мрачны. Так и это можно изобразить? спросил Сократ. Конечно, отвечал Паррасий.

Затем, величавость и благородство, униженность и рабский дух, скромность и рассудительность, наглость и грубость сквозят и в лице и в жестах людей, стоят ли они или двигаются. Верно, отвечал Паррасий. Так и это можно изобразить? Конечно, отвечал Паррасий. Так, на каких людей приятнее смотреть, спросил Сократ, — на тех ли, в которых видны прекрасные, благородные, до­стойные любви черты характера или же безобразные, низкие, возбуждающие ненависть?

Клянусь Зевсом, Сократ, тут большая разница, отвечал Паррасий. Однажды Сократ пришел к скульптору Клитону и в разговоре с ним сказал: Прекрасны твои произведения, Клитон, — бегуны, борцы, кулачные бойцы, панкратиасты: это я вижу и понимаю; но как ты придаешь статуям то свойство, которое особенно чарует людей при взгляде на них, — что они кажутся живыми? Клитон был в недоумении и не сразу собрался ответить. Тогда Сократ продолжал: Не оттого ли в твоих статуях видно больше жизни, что ты придаешь им сходство с образами живых людей? Конечно, отвечал Клитон. Так вот, воспроизводя то опущение или поднятие при разных телодвижениях, то сжатие или растяжение, то напряжение или ослабление, ты и придаешь статуям больше сходства с действительностью и больше привлекательности. Совершенно верно, отвечал Клитон. А изображение также душевных аффектов у людей при разных действиях разве не дает наслаждения зрителю? Надо думать, что так, отвечал Клитон. В таком случае у сражающихся в глазах надо изображать угрозу, у победителей в выражении лица должно быть торжество? Именно так, отвечал Клитон. Стало быть, сказал Сократ, скульптор должен в своих произведениях выражать состояние души.

Гармония и пропорциональность. Платон (V-IV вв. до н. э.) Тимей, V

Ведь бог, пожелавши возможно более уподобить мир прекраснейшему и вполне совершенному среди мыслимых предметов, устроил его как единое видимое живое существо, содержащее все сродные ему по природе живые существа в себе самом. [...] Прекраснейшая же из связей такая, которая в наибольшей степени единит себя и связуемое, и задачу эту наилучшим образом выполняет пропорция.

Сияние Платон (V-IV вв. до н. э.) Федр, XXX

В здешних подобиях нет отблеска справедливости, воздержанности и всего про­чего, что ценно для души, и не многим удается, да и то с трудом, подходя со сво­ими несовершенными орудиями к этим отображениям, узнать, что в них отобра­жено. Сияющую красоту можно было видеть тогда, когда мы вместе со счастливым сонмом видели своим взором блаженное зрелище, одни — следуя за Зевсом, другие — за прочими богами, и приобщались к таинствам, которые по праву можно назвать самыми блаженными, и совершали их, сами еще непорочные и не испытавшие зла, ожидавшего нас в будущем. Допущенные к видениям непорочным, простым, неколебимым и счастливым, мы созерцали их в чистом сиянии, чистые сами и еще не отмеченные, словно над­гробием, той оболочкой, которую мы теперь называем телом и не можем сбросить, как улитка — свой домик.

Красота геометрических форм Платон (V-IV вв. до н. э.) Тимей, 55е-5бс

Как бы то ни было, оставим этот вопрос и начнем разделять роды, только что рожденные в нашем слове, на огонь, землю, воду и воздух. Земле мы, конечно, припишем вид куба, ведь из всех четырех родов наиболее неподвижна и пригодна к образованию тел именно земля, а потому ей необходимо иметь самые устойчивые основания. Между тем не только из наших исходных треугольников равнобедренный, если взять его основание, по приро­де устойчивее неравностороннего, но и образующийся из сложения двух равно­бедренных треугольников квадрат с необходимостью более устойчив, нежели равносторонний треугольник, причем соотношение это сохраняет силу как для частей, так и для целого. Значит, мы не нарушим правдоподобия, если назначим этот удел земле, а равно и в том случае, если наименее подвижный из остальных видов отведем воде, наиболее подвижный — огню, а средний — воздуху. [...] Но при этом мы должны представить себе, что все эти [тела] до такой степени малы, что единичное [тело] с каждого из перечисленных родов по причине своей мало­сти для нас невидимо, и лишь складывающиеся из их множества массы бросаются нам в глаза. Что же касается их количественных соотношений, их движений и вообще их сил, то бог привел все это в правильную соразмерность, упорядочивая все тщательно и пропорционально, насколько это допускала позволившая себя переубедить природа необходимости.

Дата добавления: 2015-08-17