Если желаемое выдают за действительное, значит, такова действительность. 8 страница

Н а м д ы м о т е ч е с т в а с л а д о к и п р и я т е н – д о т е х п о р, п о к а о н н е п р е в р а щ а е т с я в с м о г...

Жизнь становится всё искусственнее, а искусство – всё жизненнее... Эту ночь нужно бы вписать в роман, если я его когда-нибудь напишу.

Ч т о б ы н а п и с а т ь у м н ы й р о м а н, н у ж н о в с п о м н и т ь и з а п и с а т ь в с е с о в е р ш ё н н ы е г л у п о с т и.

Как много эпизодов, человеческих жизней не записано! Не зафиксировано! Проваливаются бесследно в никуда...
Мне шесть лет. Мы с матерью только что сошли с поезда. Темно. Раннее утро. Прохладно. Сыро. Пахнет близкой водой и дымом. Владивосток. Впервые в моем сознании. «Ты постой здесь, я сейчас приду», – говорит мать, и я стою у входа в железнодорожный вокзал.
Я стою на небольшой площадке, улегшись на чугунные крашенные перила – я значительно ниже их. Я озираюсь, я вижу воду и дорожки огней на ней. Бухта Золотой Рог. Но я не знаю еще ее имени. Я вижу впервые в жизни трамвай – первый утренний трамвай с его пронзительным звонком.

Я видел совсем другой город – незастроенный, совсем другой Золотой Рог – в нем тогда еще водилась съедобная рыба и можно было купаться. Я видел совсем другой трамвай, старинный, без рессор.
В окрестностях города и прямо за вокзалом, на мысе Эгершельд, еще бегали дикие козы, лисы, олени. Еще был воздух, а не смог. Еще вода в водопроводе была питьевая.
Тридцать семь лет назад. Вечность. Миллиарды изменений только в этом одном городе. Большинство из тех живших давно умерли... А площадка та привокзальная стоит себе со своими чугунными перильцами. Они мне сейчас по пояс.

Пройдет еще семь лет от этого мгновения, где я топаю домой едва живой после бурной ночи, и уже я, журналист, в одной из статей буду описывать этот вокзал, его историю, архитектуру, реставрацию, подойду и потрогаю те самые чугунные перильца, с которых началась моя жизнь в этом проклятом, некогда любимом городе...
Впрочем, о чём я, зачем? Эпизоды жизни? Искусство? Но разве мы сами – не чьё-то произведение? Разве нас ежемгновенно ни читают? Ни смотрят? Ни изучают? И тогда наше искусство – лишь слабое эхо от искусства настоящего – нас самих.

И с к у с с т в о – в ы с ш а я ф о р м а у д и в л е н и я ж и з н и п е р е д с о б с т в е н н о й б е с с м ы с л е н н о с т ь ю.

А-а, хватит философствовать. Любая философия – литература для Умных. Или глупых. Но не более того. Устаревают философии, языки, образ и стиль жизни. Мы постоянно пытаемся что-то сотворить с собой. Ускорить эволюцию? Но всё происходит так, как происходит. Будущее является и внешне оно красивее прошлого. Будущее стремится к современности. Но каждое будущее ядовитее и гнилее своего прошлого.
Б у д у щ е е с т р е м и т с я к к о н ц у. Потому что время идет из конца. Он известен. Он уже существует – конец всего...

В с ю ж и з н ь ж д ё ш ь с в е т л о г о б у д у щ е г о, а п о п а д а е ш ь в ч ё р н о е н а с т о я щ е е.

«Я иду по родному городу, в нём промчался конвеер лет. Я иду в любую сторону, но нигде лиц друзей нет». Мое трехлетнее прошлое. Чище на три года. Уже невозможное сегодня. Всё течёт, всё загрязняется....
Вот так бы вклинить этот стих в главу ненаписанного романа. Топает некто, чуть тёпленький, с перевозбужденной от секса и алкоголя башкой, и декламирует мысленно эдакий стишок, написанный три года назад. Подал четверостишие и чтоб не скучно было читателю, подал абзацик в прозе. И афоризмик. И опять четверостишье.
«Я иду по родному городу – сорок лет, сорок лет! Я иду в любую сторону, но нигде любви нет».
Это ж надо! Всего три года назад – и был таким дураком! «Друзей, любви...» Или стал дураком и пустой оболочкой сейчас? Вот уж поистине: Б о л ь ш е в с е г о в ж и з н и н у ж н о у ч и т ь с я т о м у, ч е м у н и г д е н е у ч а т...

«Я забываю имя и привыкаю к отчеству. Время мое стынет арктикой одиночества».
Неужели я писал это серьёзно и искренне? Можно ли вообще что-то писать серьёзно и искренне – если каждое мгновение мгновенно устаревает, и каждое новое мгновение перечёркивает каждое прошлое мгновение?!

Ж и з н ь н а с т о л ь к о т р а г и ч н а, ч т о е е н е в о з м о ж н о в о с п р и н и м а т ь с е р ь ё з н о.
И не стоит.
«Лица молодых женщин – жительниц чужого века. Жизни во мне всё меньше, но я ищу человека. Лица молодых женщин – новых песен начала. Мне бы десяток вечностей, но и этого так мало!»
Ах ты ненасытный старый развратник!
«Лица молодых женщин – забытый кинофильм славный. Вспоминается всё нездешней, что и я был героем главным..."

Почаще надо тренироваться, как сегодня...
«Я иду по родному городу, на плечах несу сорок лет. Я бреду в любую сторону, но как будто меня здесь нет».
Вот это бы четверостишие оставить. Верное. Город давно стал чужим. Вымершим. Устаревают не только философии и слова, еще быстрее устаревают иллюзорные дружбы, любови. Гаснут чувства, запахи, звуки, цвета. Появляется предчувствие смерти. Всё отмирает – как поэзия, как настоящая проза. Одебиленное человечество прекратило читать...

Да что же это в конце концов в карманах болта... Хм! Чудо. Яблоко. Шоколадка... Конфеты... Пачка сигарет американ... Ну, девчонка! Прелесть! Но... никаких сексуальных картинок! Спать, спать, вперед, домой, в квартиру с подселением... На кухне сейчас Таня жарит рыбу или лук. Вонь от жарева и от Тани. Сто тридцать килограммов тридцатилетних желеобразных немытых таниных телес сейчас шастают и воняют на кухне. Таня – не женщина. Таня – животное, которое не осознаёт, что оно –животное... И как потом окажется – гэбэшное животное. Никем не брезговала свинная канибальская фирма...
К дьяволу о Тане. Впрочем, посвятить бы ей главку в ненаписанном романе – как широчайшему явлению среди дебильной биомассы. Но если каждой свинье посвящать отдельную главку, придется вырубить последний лес на Земле и пустить его на бумагу. И не хватит... Если человек – искусство Высшего Разума, то зачем понадоби-лось вот такое, как Таня с ее семейством?

Ай-ай, одинок человек в чёрной пустыне! И нет никого и ничего, и летающие «тарелки» – не про нас. В постельку скорей. Закрыть вторую дверь в спальню, заткнуть уши ватой и – спать!

ПУЧИНА – 2.

Если все дороги ведут в никуда,
значит, туда и дорога!

– Подлая страна! Не могу я в ней больше! Не хочу. Какой дурак... мог бы остаться т а м... В Канаде, в Австралии... – Это произнес здоровый широкий мужик лет тридцати пяти… Я выхватываю напряженным ухом обрывки фраз. Интересно. Сюжеты, сюжеты вокруг. Не грех и подслушать. Писателю многое позволяется – как врачу. /Я всё еще забываю, что с литературой покончено в нынешнем дебильном мире!/.
Я ненавязчиво рассматриваю двоих, сидящих за столиком. Мужик, который жалуется: большая голова, макроцефал, сибирские скулы, широченные плечи, обтянутые замшей, толстые пальцы, мощные кисти рук. "Уж если ты стонешь, с твоим-то здоровьем..."
Второй, седой, постарше, симпатичный, с усиками. То ли еврей, то ли кавказец, пожалуй, еврей. Хитро усмехается, потягивает коньячок из рюмочки. На столе бутылка уже ополовиненная. Старые друзья?
– Нет, Аркаша, не могу больше здесь. Я тебе сейчас такое расскажу...
Я злобно смотрю на музыкантов. Вот наяривают! Не слышно...
–... И этот хренов гипнотизер, понимаешь.... будет стоять как лом. Будешь трахать всё, что шевелится. И говорит: выворачивай карманы...

Скрипка с виолончелью прекратили стоны, и далее я смог уловить и соединить более-менее куски фраз в одно целое – как Васю ободрал какой-то жуткий гипнотизер. И еще там была какая-то Лариса, которую...
Я даже подзабыл цель своего пребывания здесь. А я надеялся увидеть здесь Стеллу. Ах, девчонка! Но если я встречу ее, что скажу? Просто – спасибо?...
Меня, писателя, пишущего в четырех литжанрах, воровская коммунистическая свора не подпустила ни к одному средству массовой информации: ни к газетам, ни к радио, ни к телевидению. Всё те же бездарные проститутки – журналистики-редакторишки остаются на своих "рабочих" местах. По обнародованной статистике тридцать процентов из них – сотрудники КГБ. Компартия подыхает, но все СМИ продолжают оставаться у них.
Меня обрекают на голод, социальную, моральную и умственную деградацию. Невозможно быть писателем моего уровня и крутить тупо гайки на дне, среди дебилов.
Они меняют вывески на своих газетенках и телеканалах, но всё это п о к а принадлежит всё той же коммунистической мафии.
Когда моих тыканий по редакциям набралось достаточно, поступили, конечно, сигналы всё в тот же мафиозный КГБ. И ко мне явился сексот-Толян. С литровой банкой технического гидролизного спирта...

"Ты был слесарем, им и оставайся, здоровее будешь... А то коммунисты тебя убьют..." – "тонко" сообщил "приятель" после половины выпитой банки. Мразь.

Стелла... Я после нее провалялся несколько дней в жутком состоянии. Поднялось давление, организм разваливался. Через неделю, когда отошел, даже первую пробежку сделал, позвонил ей. Услышал в трубке мужской голос: "Алло?" И положил свою трубку. На что надеялся? Но в тот же день в своем абонентском ящике на почте обнаружил перевод. На десять тысяч. "Гонорар за детектив "миллион алых роз". Издательство "Пучина". – Вот что было написано на талоне.
Минут десять мне понадобилось, чтобы понять, от кого перевод... Что ж, месяца на три, может быть, хватит. На скромное питание. Деньги торговая мафия катастрофически обесценивает. Но если подзакупить консервов...
И вот я здесь. Сказать спасибо. Стакан бурды мутной – яблочный сок, и поглядывание на вход – может, подойдет? И странная история от здоровяка: гипнотизер, доллары, Лариса...
Но Вася начинает новую историю, совсем свежую. И опять я весь внимание. Сюжеты-сюжеты. Подобных историй я слышал достаточно, они ежедневно повторяются в портах Дальнего Востока. Но здесь всё-таки очевидец, личное впечатление...
Вася нервничает, захмелел, выпил, возможно, еще где-то раньше. Он перемежает свою речь ненормативным языком, то есть, матами, не слишком беспокоясь о посторонних слушателях. Да их, кроме меня и нету рядом. Второй же, Аркадий, трезво улыбаясь, вставляет лишь изредка реплики, например; – А может быть, Васек, нужно играть по их правилам? – Я с трудом понимаю Аркадия, он сильно заикается.
– А что ж ты... Что ж ты... Шесть лет... На катере... На шесть лет о н и тебя обыграли, а, Аркаша?! И что они с тобой сейчас сотворили? Жутко смотреть...

Через несколько минут в баре "Пучина" произойдет нечто, это самое н е ч т о соединит на некоторое время судьбы всех троих: мою, Васину, Аркадия. И Васины истории примут, в конце концов, упорядоченный и более литературный вид. Примерно, такой...
Десять лет назад, моряк, моторист Вася, русский, родом из Сибири, и моряк, штурман дальнего плавания, со смешанной, космополитической кровью – русской, украинской, греческой, еврейской, родом из города Таганрога, познакомились в приморском портовом городишке Находка. Около двадцати трех часов вечера...
Вася вышел из одноименного с городом ресторана. И было ему тогда всего-то двадцать восемь годиков! Молод, горяч, здоров как бык. Ни о каком простатите, будь ты проклят, он тогда и не слышал. Какой там простатит! И бабы пёрли на него, как на буфет. Они и сейчас прут. Бабы обожают крупных мужиков. Они знают, что у крупных – всё крупное... Бабы только не знают, что такое простатит...
Так вот, топал Вася по ночной глухой и темной Находке в сторону моря, где стояла его коробка. Судно, то есть. В одной руке у Васи перекатывались ядреные бёдра самой фирменной тётки, которая нашлась в одноименном кабаке, а в другой руке у Васи приятно тяжелилась вместительная сумка, под завязь набитая пойлом разного калибра и консервированно-шоколадной колбасно-икорной закусью. Эх, годы вы застойные, а выпить и закусить было, ох, было, ежели макли, конечно, имелись, с которыми открывались с чёрного входа двери спецмагазинов – для партийных мудаков.
Тёлка – в меру пьяная и веселая, и не в меру грудастая, ногастая и жопастая, трепыхалась под мощной ладонью, в меру стараясь изобразить почти невинность и почти порядочность: неудобно по каютам, мол, шастать, я, мол, никогда, я не таковская, я старший бухгалтер, мол, но понимаешь, живу в общаге и пригласить туда не имею законных возможностей после двадцати трех ноль-ноль, через вахту не пройдем. Да и в комнате нас трое. И что же, мол, нам делать, боюсь к тебе на пароход, может, на бережку посидим?
На что Вася ей отвечал: он ничего не имеет против "посидеть на бережку", но такового здесь нет, всё застроено, а пляж находится километров за пятнадцать, сама знаешь. А на судне почти никого, бояться ей нечего, и он никому ее в обиду не даст. И через вахтенного они пройдут свободно, вон, полная сумка, вытащит один пузырек – и ноу проблем. И каюта о’кей, на двоих, напарника нет.

Вот так они шли, в предвкушении: один из двухмесячного рейса, здоровый, молодой, в соку, голодный, аж дымящийся, потому что бабы хоть и любят крупных мужиков, но достаются мелкому начальству... А она, несчастная старший бухгалтер, ростом и формами под стать Васе молодая и ядренная, запертая в дурацкой целомудренной общаге, готова была прямо здесь, на улице... Он это чувствовал, да так, что едва сам сдерживался...
Но не суждено было Васе в ту ночь соединиться с Верой – так ее звали, с ней у него было потом, попозже. Потому что в ту ночь он познакомился с Аркадием. Потому что впереди на дороге, в слабом отсвете дальнего фонаря, Вася увидел, как избивают человека. Трое одного. Или убивают. И человек кричит: "Помогите!"
Вася, бросив сумку и Веру, кинулся туда, молодой был, горячий, сильный. Не знал он никогда никаких приёмов. Что ему приёмы с его гирями-кулаками! Трах одного – трупом! Трах второго. Увернулся, гад и сзади – резкая боль в левом плече.
Ах, сука! Нож! В сердце метил! Ну получите! Он хватает двоих за руки, но один успевает еще раз всадить нож. Метил в живот, но Вася высок, он подставляет бедро. Рывком дёргает этих штопанных гандонов и бьёт их лбами, и выворачивает и ломает им руки. Получите! Не жильцы вы больше на этом свете...
И хлещет кровища собственная, заливая новенький порезанный финский костюм. И хлещет из носа и рта кровь у того, кого он спас, и качается этот мужик, и не в себе, и благодарит; и плачет, не веря, что спасен. И Вера с сумкой здесь же, вытирает кровь, охает. И все они оказываются всё-таки в каюте, в капитанской, на судне у Аркадия. И пьют до утра...

Вот так началась дружба. Кровная. Моторист и капитан дальнего плавания, который, впрочем, сам начинал с моториста. Одному льстило, что он рядовой моторист, а приятель у него – капитан. Другому в обществе такого здорового парня было всегда спокойно и безопасно.
Работали они в разных пароходствах, но Аркадий убедил товарища, что его пароходство гораздо перспективнее – из-за границы не будешь вылазить. Вася знал, что так и есть, он и сам мечтал бы там работать. И Аркаша устроил – блат, взятка...
Они даже успели сходить вместе в один рейс на судне, где Аркадий был кэпом, а Вася – мотылём. Рейс отличный подучился. Потому что когда твой друг капитан – это уже совсем иное дело. Потому что у него трехкомнатная каюта с ванной и туалетом. И полный бар законной выпивки, а не какой-то там нелегальной, которую надо прятать по рундукам. Представительская. И буфетчицы... Они уважают тех мотористов, у которых друг капитан этого же судна...

А после веселого рейса Аркаша вылетел с пароходства. С волчьим билетом. Без права работать капитаном и штурманом на судах дальнего плавания. Аркаше доверили теперь только катерок портофлота. Капитань на здоровье, вози партийных начальствующих боссов на рыбалку – с водкой и шлюхами...
Потому что Аркадий хоть и закончил высшую мореходку, хоть и старше на пять лет, а наивен был еще в ту пору!... Впрочем, как почти все. Читал Аркадий в ту пору газету "Правда" – орган ЦК КПСС. И как раз после их совместного незабываемого рейса, Аркаша на беду свою купил в киоске эту самую "Правду", завернуть что-то надо было. И попалась ему на глаза в этой самой "Правде" статейка: "Американский моряк".
Ну как же советскому моряку да не прочитать эдакую статейку про американского коллегу? Тем более что эта самая "Правда" вполне правдиво описывала условия работы и зарплату американского моряка, рядового и комсостава. Аркаша, хоть вроде и грамотный, и в мореходке даже астрономию изучал и по-английски неплохо бормочет, а статейка в газетенке его все-таки ошарашила. Такая разница в уровне зарплаты и жизни у их кэптэнов и наших кэпов!
Вырезал наивный капитан Аркадий /вот и верь, что евреи хитрые и умные!/ статейку, и попёр в управу за получкой. И статейку всяким встречным знакомым показывает: вот, полюбуйтесь, как они там за рейс получают, и как мы... Если уж это "Правда" пишет, то уж вообще...
Получил Аркадий зарплату, статейку кому-то отдал и забыл о ней. Но через два дня ему напомнили. В Управлении Комитета Государственной Безопасности...

А Вася, между тем, рассказывал свою вторую историю – недельной давности. "Ах, Васёк, Васёк, как ты наивен! Как весь советский народ..." – в свою очередь думает Аркадий, глядя на приятеля.
–... И остался без гроша. Что делать? Зафрахтовался на сухогруз. "Коммунист" называется, восемь месяцев, понимаешь, восемь месяцев! Во всем себе отказывал, ни банки пива, ни сигареты! Вкалывал: и на зачистках трюмов, и на выгрузках, и ремонт... Да что тебе говорить, сам знаешь. И вот сделали специальный заход в Японию, чтоб машины взять. А я же в первый раз, раньше на других линиях да и раньше же знаешь, не разрешали машины везти... вобщем, повезло, приобрел тойотовский джипер. Не совсем новый, но "Круизёр", тёмносиний...
Ну, что, дома не были восемь месяцев, идем счастливые, судно блестит как новенькое, на ходу покрасились. Все навострились на берег, помылись-побрились, тут идти-то всего-ничего, сам знаешь. Ждем радостные, затоваренные, у каждого по тачке, да шмутки кое-какие – телики, видики... И доллары остались. Да и соскучились все по родному берегу. Будь он проклят!.................!!!

А дальше было так. Выйдя из Нагасаки в восточно-китайское море, а затем в Корейский пролив, они пересекли Японское море, зашли в свои воды, обогнув мыс Поворотный и, наконец, прошли морские ворота города Владивостока, как всегда запросив разрешение у пограничников.
Они вошли в свой родной пролив Босфоро-восточный в своём родном заливе Петра Великого. Диспетчер по рации приказал им стать на рейд в восемнадцатой точке, поскольку пока стояночных мест на причале нет. Ждите.
Ну что ж, – есть, так точно, как прикажете, хотя многие семеные и не на рейде бы им торчать, а скорей домой! Но палубная команда уже бегает, суетится, уже вот-вот смайнают якоря.
Ничё, на рейде так на рейде! Сейчас поймаем катер, и на хауз! На рейде так на рейде, на своем рейде! Вот он, такой знакомый родной остров "Русский" – зеленый еще весь, осенний.
Э-эх, вот они, неизгладимые из памяти моряцкой бухты свои: малый Улисс, Большой Улисс, Патрокл! Вот они, свои дома на берегу, свои дымы. Нам дым отечества и сладок, и приятен! Эх, сейчас, сейчас, скорей, вон и катера шаровые топают, сейчас, якоря на дно – и домой!
Но что это? Какие-то не такие катера, вообще-то, катера обыкновенные, советские. Два морских буксира. Но почему на баках того и другого – а они заходят сразу с двух бортов, почему стоят эти, в спортивных костюмах и кожаных куртках, с уголовными тупыми рожами? Капитан рассматривает их в цейсовский бинокль. И видит у некоторых... обрезы, топорики, ножи...
"Боцман, отставить! Поднять и закрепить якоря!" – Приказывает капитан по трансляции. И даёт в машину – полный вперед! По рации связывается сначала с диспетчером порта: "На нас напала банда, пришли отбирать вещи и деньги, разрешите швартовку в порту?!"
Ответ диспетчера порта: "Помочь ничем не можем. Сообщаю частоты Управлений Внутренних дел города и края. Обратитесь к ним".
Советское российское судно "Коммунист", в советских российских портовых водах советского российского города Владивостока, средь белого дня, на глазах у офицеров высоких чинов пограничных войск /недавно принадлежащих КГБ/, наблюдающих в бинокли и локаторы, полным ходом, вспаривая форштевнем советскую соленую водицу, под улюлюканье бандитов с катеров, бежит, рыскает в стороны... А катера не отстают, вот они, рядом, и орут с них смурные рожи матами, и выкрикивают имена и фамилии членов экипажа дизельэлектрохода "Коммунист". И бледнеют моряки на "Коммунисте". Есть от чего побледнеть...
"Эй, Петрушенко, готовь тачку! А то я твою Люсю поимею в зад и в рот!" – нагло ржет поганая фиксатая харя с катера, и в дополнение называет точный домашний адрес Петрушенко, место работы его жены Люси, номер детского сада, в который ходит пятилетний сын Вовка... Побледнеешь.

А радист наяривает. В Управление МВД города Владивостока. Помогите! Ответ: "Помочь ничем не можем, нет людей". Просто, ясно, лаконично.
В Управление МВД Приморского края: "Помогите!" Ответ: "Обратитесь в МВД Владивостока". "Да мы только что обращались?!" Ответ: "Ну, а мы что? У нас нет своего спецназа..."
Просто и ясно, товарищ генерал. В КГБ: "По-мо-ги-те!!!"
Ответ: "Охрана судов не входит в компетенцию органов безопасности". Можно считать за юмор.
К военным пограничникам, они совсем рядом, в нескольких сотнях метров: "Помогите?!"
Ответ: "А мы чё? мы ничё..."
В конце концов катера слегка поотстали – после того, как "Коммунист" вплотную подошел к стоящему на рейде советскому русскому крейсеру: с двумя тысячами матросов на борту и с полным боевым набором автоматического стрелкового, артиллерийского и ракетного ядерного оружия.
Экипаж срочно решает: оставить на борту вахту, а остальным добраться до берега и все-таки найти защиту у властей, в конце концов! К самым главным, в конце концов! Всем экипажем, в конце концов! Вон и баржа какая-то самоходная, сейчас, мы ей бутылки заграничные, давайте, с каждого по бутылке, эй, на барже! В конце концов!

Сорок человек прыгают на баржу. У каждого в руках по две полные сумки – всё мое ношу с собой. Жаль, нельзя машины прихватить. Доллары тоже с собой. Поехали, кэптэен! Но что это?! Открывается люк и… из него вылазят эти самые, кожаные, с дубьём, обрезами и топорами. Вообще-то их немного, всего пятеро. Но экипаж…
Да нету его, советского экипажа, нету его, хваленого советского коллектива! Не воспитали их целые поколения нахлебников-помполитов – бездельников, бабников и алкашей.
И экипаж – стадо трусливых ничтожеств-одиночек, каждый из которых попал в это и н т е р е с н о е пароходство разными и н т е р е с н ы м и путями, стоит на дрожащих ослабевших ножках, запихивая этими побледневшими ножками свои баулы подальше от пронырливых моргал боевиков.
Стоят сорок крепких, здоровенных мужиков – каждый сам за себя, каждый, как умел, делал за бугром свой бизнес. И каждый знает, что есть среди них стукачи из КГБ и от этих, кожаных.
Но каждый из сорока трясущихся за свои шмутки, доллары и шкуру, не знает многого, а точнее – ничего. Только подсознательные догадки – на уровне мозжечка, рождаются и отлетают далеко, высоко, вникуда, вникому…
Но в туманном тёмном мозжечке шевелятся какие-то дяденьки в генеральских мундирах МВД и КГБ, змеится всё кубло породнившейся местной власти – и не местной.
У власти всё еще придурок Горбачёв. Но никакой власти уже в стране нет. И самые подлые-умные поняли: надеяться не на кого, без денег – пропадешь. Но все природные и материальные ресурсы пока еще государственные. Еще не пришло поколение беспредельщиков – кремлёвских и «малинных». Они вот-вот появятся, поубивают десятки тысяч старых директоров, судей, прокуроров и захватят нефть, газ, металлы, всё – бесценные земные народные сокровища.
А пока… Надо же с чего-то начинать, пусть с мелочей, но жизнь идет и пора, пора получить своё…
И забурлил поток из десятков, сотен тысяч авто японских фирм: "тойота", "мазда", "ниссан", "хонда", забурлил широкий поток на платформах железнодорожных и в отсеках грузовых военных суперсамолетов "Антеях", туда, туда, на дикий советский запад, через военные и правительственные аэродромы... Там эти японские штучки в тридцать-пятьдесят раз дороже.
Есть новюсенькие, с магазина, а в основном – сэконд хэнд – следующие руки. Бэ-у по русски, бывшие в употреблении. Ездили на них аккуратнейшие япошки по идеальным пластмассовым своим дорогам, каждую пылинку сдували, но пришли новые модели, новые моды, и этот неплохой еще кар надо на свалку, да еще платить за утилизацию. Но приходит дилер и забирает – для русских...
И сбылась русская мечта – машина! Да не "фиат"-"жигули" образца 1966 года, а современная шикарная тачка. Ну, пусть уже и не очень в Японии современная, но все же не проклятые "жигули"!
Хочешь – сам моряк катайся, хочешь – продай, заработал своей жизнью, годами скитаний по морям-океанам, без семьи, без детей, без земных простых и непростых радостей...
Заработал за нищее ничтожное детство, заработал за позорную символическую зарплату, заработал за всегдашнее и вездешнее хамство и грубость в Стране Дураков и Негодяев, заработал за вечный страх говорить что знаешь и думать как хочешь...
Заработал ничтожную стодолларовую жестянку на колесах. Бывшую в употреблениям лет пять или десять... Для многих в нищей стране – предел мечты, целое состояние.

Но шевелится ненасытное прожорливое властно-преступное кубло. Все-то ему, змеинному, мнится, что мало нахапало. И поглядывают дяденьки в генеральских мундирах на золотые швейцарские часики: что ж этот, твою мать! Уголовник Мохнатый ничего не сообщает по своей портативной импортной радиостанции "Кобра"?!
Ага, вот и Мохнатый вышел на связь. Сколько, говоришь, выбили? Семь штук? Ладно, отваливайте. Оставь человек пять в порту. Мы их арестуем для порядку. Часика на два.
Но как же можно забрать машину, когда она на судне? Да очень просто!

Вот, среди сорока бледных, с дрожащими коленками, стоит и Вася, да, тот самый, который десять лет назад бросился на три ножа и уложил их хозяев. Тот, да уже совсем не тот! И хотя за эти годы он не стал слабее, наоборот, стальные мышцы его бугрятся еще рельефнее, потому что двухпудовые гири Вася держит в каюте не для понта, но сейчас он не бросится кого-то защищать. Бесполезно. "Пол страны – палачи, пол страны –стукачи..." Кого защищать?!
Вот к Васе направляется один из блатных с широкой поганенькой фиксатой улыбочкой. Боковым зрением Вася наблюдает, как бьют его товарища, моториста Колю. Бьют пока аккуратно. Сначала поддыхло, потом ребром тренированной ладони – по шее. Упал. Пнули пару раз в бока...
– Каво я вижу, братан! Вася Иванов! – Орёт блатной и протягивает ручонку. Вася видит его впервые, руку в ответ не подает, но начинает понимать – не на уровне мозжечка, что дело у них поставлено серьёзно. У них есть даже фотографии, вон как безошибочно подвалил…
– Не узнаёшь? Ну и не надо. Давай побазарим, отойдем немного. Вася отодвигается от толпы. – Слушай, "Лэнд Круизер" тачка неплохая, конечно... – блатной испытующе ловит Васин взгляд: видишь, всё-то нам известно, так что смотри, с кем дело имеешь. – Ну, сколько хочешь?
– Нет, я не продаю.
– Двести. Последний раз предлагаю. – Угрожающе скалится блатной, а Вася видит, как бьют еще двоих, уже с кровью, и еще он видит, как от крейсера прёт мотобот, на нем офицер и человек пять матросов с "калашниковыми". Но увы, мотобот берет курс левее, в сторону города.
– Или вариант – получаешь взамен "Кароллу", – продолжает блатной, зыркая на мотобот.
Лицо Васи наливается кровью. Кулаки тяжелеют и наполняются бесконечной силой. Блатной понимает, что может стать инвалидом или покойником, отваливает, пообещав: – Ну, мы еще встретимся, Иванов...
– Заберешь кроссовки, – слышит сзади шепот Вася, оборачивается, видит, как Сидоренко Саша, третий штурман, в спортивном костюме, в носках, с бутылью китайского самогона – "бренди", пригибаясь за спинами стоящих, скользнул к низенькому фальшбортику, перегнулся и нырнул. Отчаянный! Вода холодная, октябрьская. А Саша плывет навстречу военному мотоботу, машет рукой с бутылью – стойте!
Офицер и не собирается ввязываться во всё это – команды такой не было. Да и вообще... Но матросы сами подруливают бот к плывущему, затаскивают его на борт.
Нет, не защитили советские российские военные моряки, вооруженные мощным стрелковым оружием советских российских гражданских моряков. Почапали в порт. Но третий штурман Саша, дрожа от холода, слегка погревшись с военными китайским "бренди", добрался всё-таки до майора милиции, начальника дивизиона охраны порта, тот первым делом поинтересовался: сколько машин на борту? Шестьдесят? По десять тысяч за охрану с каждой. Такая такса на сегодня, – сказал майор милиции и выделил двух молоденьких милиционерчиков, которые сторожили в порту дырки в заборах.

Ну, а там, на барже? К ней подлетает быстроходный катерок и уголовники смываются. Дело сделано. Семерых моряков они запугали и принудили продать машины по символической цене. А сорок российских мореходов – униженных, обплёванных, избитых, – решают возвратиться на судно, там не так страшно.
Дизельэлектроход "Коммунист" продолжает галсы по рейду. Те два буксира с другими бандитами продолжают гоняться за судном. Да, конечно, эти бандиты сами по-себе. Лохи. У них нет прикрытия на верху...
Через пару часов прибывает на катере штурман Саша и два милиционера. У них – по пистолету "макарова" и по мелкокалиберному автомату "калашникова".
Ура-а, спасены! Бросаем якоря! К судну опять подваливают всё те же буксиры, кожаные забрасывают "кошки" на фальшборты и лезут по канатам. Пираты! Экипаж попрятался по каютам. На палубу, из кают-компании, где их ублажали деликатесами, выскакивают молоденькие напуганные милиционерчики. "Назад!" – кричат они.
Но бандитам по фиг. Они уже на палубе. Они прут на милиционерчиков. Здоровенные качки. А милиционерчики худенькие, хиленькие. "Назад... вашу мать!!!" – орут милиционерчики, сдергивают автоматы и шмаляют. Поверх голов. И бандиты, молодые неопытные сопляки конца "перестройки", с топорами, дубинами и муляжами обрезов, прыгают вниз, в холодную воду...

Дата добавления: 2015-08-20