Если желаемое выдают за действительное, значит, такова действительность. 3 страница

ПУЧИНА – 1.

Человек – саморазвлекающийся автомат.

М ы у м и р а е м г о р а з д о р а н ь ш е н а ш е г о т е л а, н о н е з а м е ч а е м э т о г о у ж е у м е р ш и м у м о м...

Каких-то три-четыре года назад я как-то вдруг стал замечать, что мир молодых стремительно удаляется от меня. И даже частенько соприкасаясь с этим молодым миром, уже не принимаешь его искренне – всё видишь слишком глупым и примитивным, как в детском саду. Девицы и молодые женщины, даже самого взрослого вида, стали незапоминавшимися куклами, манекенами – с приклеенными прическами, улыбками, с наивными вечными проблемами и разговорами, однообразно повторяющимися из поколения в поколение. И даже в своем среднем возрасте, когда я выглядел совсем уж молодо, когда я мог обманывать молоденьких девчонок, прикидываясь юношей – не выдавая интеллекта и полнейшего знания их женского мира, не рассказывая о количестве бывших жен и детей, да, я мог дурачить их, но не себя.
Стадия размножения прошла. Прожита сумбурная глупая, бурлящая гормонами часть человеческой вселенной. Началась другая стадия – творческая, в сущности, такая же глупая и наивная –соревнование с Богом...

Впрочем, мой средний возраст проскользнул мгновенно – в суточных примитивных работах и дома за письменным столом. И вот уже с острой подсознательной заинтересованностью я присматриваюсь к лицам стариков и с удивлением обнаруживаю, что они вроде бы не такие уж и старые! И даже есть среди них симпатичные. У многих еще неплохо сохранилась кожа, и морщины – не такая как будто страшная штука.
Разглядывая себя в зеркале и замечая едва заметные морщинки, я пытаюсь представить, словно примеривая на себя предстоящее новое лицо: как же всё это будет выглядеть потом, дальше?...
Я еще не знаю, что не доживу до старости, а умереть, оказывается – это так до обидного просто и обыденно...
Но пока я поднимаюсь по лестнице, радуясь, что я еще могу вот так подниматься, быстро, через две ступеньки. Глубоко вдыхаю прохладный, остро пахнущий морем, осенью и жизнью воздух. Жить, жить, как хочется жить!

Нет, организм не обманешь! Жива, жива еще часть души и мозга, ответственная за женские дела! И не сбить тяжелый приступ одиночества ни творчеством, ни прогулками, ни бутылкой водки с приятелем. Не спасут ни мастурбация, ни видеопорнуха. Мне, самцу, нужна женская биоэнергия и все эти пошлейшие древнейшие мерзопакостные выкрутасы в постели! Мне, писателю, необходимо словесное излияние с самкой, пусть даже ей семнадцать лет и ее умственные способности ниже средних!
И сколько ни философствуй, что ты всё это знаешь и всего было до чёрта, что всё глупо и примитивно... Но работает железа, встроенная Богом иди дьяволам, выделяются гормоны, твой мозг, твоя психика, твоя жизнь, твое творчество – всё, всё крутится на этих невидимых внутренних подшипниках-гормонах, на их недостатке или избытке. И твой жуткий приступ одиночества всего лишь мощный позыв всё того же инстинкта размножения. Да уж и писал ты об этом достаточно. Хватит мудрить! Вот, тебе, кафе «ПУЧИНА». На пару рюмок найдется, а бесплатную рыбку выловишь в этой самой п у ч и н е...

Рыдают скрипка и виолончель. Чья-то музыка, какая-то классика. Красиво? Пожалуй. Лица, лица плывут в сигаретном дыму. Может быть, ей еще рано задумываться о несовместимости красивой музыки с этим кабаком-притоном? И с ней самой? Двадцать лет... Двадцать! Кошмар! Лица-лица... Найти бы одно... Неглупое и... с деньгами. Но таких здесь нет.
О чем она? О несовместимости. Почему жизнь так грязна? А музыка хороша. Наверное, гениальна. Хочется плакать. Но – несовместимо. А эти-то два лысых еврея, ха, наяривают несовместимую музыку на своих несовместимых инструментах в несовместимом притоне для несовместимой публики. Продают себя. И она продаёт. Все продают. Себя. Так или иначе. Там или здесь. За дорого или за дешево…

Почему же тоска и хочется разнюниться? Потому что музыка или … дёшево?! С её фигурой, кожей, фэйсом… Уж она-то могла бы выйти… Да ни хрена! Такая судьба. Карма. Такая ее природа. Да. Вот. Призналась себе. Природа. От нее не уйти. Не могу любить. Жить с одним. Разные, разные… Развлечение. Игра. Хобби. Почти искусство. Природа. «Нет грязи и чистоты в природе. Это всё в человеке», – сказал ей на днях один умник. И всё-таки, она способна на большее. Ухватить бы богатого америкашку…
– Привет, Принцесса!
– Здорово, прынц...
Да, вот жизнь, могла ли она предположить когда-то... Что этот сопливый ссыкун... Не этот, конечно, этот здоров, мордаст и нагл, а еще тот, прежний Димуля-сосед, засовывавший ей под платье по вечерам на скамейке свои потные трясущиеся ручонки... И ведь это ничтожество... Он был у нее второй!
Первый был неизвестный солдат. Вова. Всё, что она знала о нем. В овраге, в кочегарке. Ей тогда так сильно захотелось! Хоть на стену лезь, и она пошла в овраг. А потом Димуля. Почувствовал, что она уже не девочка. И выпросил. Унижался, клянчил. И несколько раз получил... Потом она его отшила. Рыбье что-то в нём. И вот сейчас Димуля – сутенер, вор и бандюга.
– Ну, как делишки насчет задвижки, Принцесса?
– Отваливай-ка, прынц, от меня подальше.
– Нэ понял? – морда у Димули обиженно и сурово вытягивается.
– Со мной провели беседу в милиции. Интересовались тем англичанином, которого вы... Меня видели с ним в гостинице... Он говорит: «Всё прощу, пусть только бумаги мне вернут». Так что сейчас следят за мной, наверное... Смотри.
– Ясненько, – Димуля тут же встал, натянуто улыбаясь и бубня одновременно: «В случае чего – нечаянная встреча с бывшим соседом, отдыхай...»

Димуля юркнул в толпу танцующих – евреев заменили на магнитофонный рок. «Ах ты ж сучёнок вонючий! «Отдыхай». Разрешил...»
Стелла исподволь проследила его путь. Он слегка кивнул в сторону столика в углу, там сидели «кожаные» –жуткая уголовщина. Это они правят городом, а не какие-то липовые власти. Или власти с ними заодно? Или вообще всё наоборот? Эти кожаные – всего лишь исполнители, пальцы на руках, а настоящие «руки», уголовники-бандиты – те, что в кабинетах? Ей не так много лет, но кое-что она видела и поняла: сколько ни грабь иностранцев, ни обчищай квартиры, ни угоняй тачки –больших маклей не будет никогда. А вот этот кабак стоил пятнадцать миллионов. Только за пустое старое помещение. Плюс ремонт, плюс все эти мраморы, зеркала, стойки, бары, кабинки...
Откуда оно всё валится? И вон тех кожаных в углу и всех других по городу накрыть ничего не составляет, всё известно, всё на виду, за час можно... Но они нужны – как пальцы на руках, тем, в высоких кабинетах. А милиция ловит неорганизованных лохов... Для отчетности. Вон, у окна сидят Кылин и Голыш... Брр! На каждом из них десятки, а может и сотни трупов!
Жуткая, заколдованная страна! Скорей бы свалить из нее! Ей всегда и везде страшно. Она только делает вид, что смелая. Она боится всех этих молодых злобных дебильных рож. Преступники. Импотенты и садисты. У них «крыша» едет. Наркоманы. Ее здесь пока не слишком трогают, заставили наводить на состоятельных иностранцев. Сволота.

Нет, ее привлекают мужчины, понимающие в сексе. И в жизни. Ласковые. Но где их взять? Здесь их нет. А этого козла, Димулю, она подняла. Именно. Тогда еще. Потому что все, кто переспал с ней однажды, поднимаются. В собственных глазах. Са-мо-ут-вержда-ют-ся!
Еще бы. Ведь она – сексоидеал. Она – редкий камень! Вместе со своим великолепным телом и фэйсом она отдает еще что-то. Может, какую-то особую энергию? Которая зовется просто: неповторимые секунды ее драгоценной улетающей молодости! А сама – теряет, теряет... Кто оценит ее в дебильной стране? Вот эти что ли соп
ливые олигофрены?

Стелла незаметно поводит глазами. У стойки торчит горилла Алик. Помимо различных вечерних обязанностей у Алика есть и такая: охранять сидящую за столиком с табличкой «Администратор» очередную девицу. Сейчас Алик охраняет ее. Если кто-то подойдет к ней и усядется рядом, не взирая на солидную табличку, и если этот кто-то не понравится ей, тогда она уберет свою сумочку со стола и поставит ее на пол. Тут же подойдет Алик и кое-что шепнет самонадеянному болвану. Этого достаточно, чтобы через секунду болван испарился из кабака.

Стелла двигает свой прекрасный и невинный взор – да, вот так ей сейчас очень хочется – прекрасный и невинный взор! – далее, на рядом с Аликом сидящего за стойкой чудака.
«Ну-ну, раскатал губищу! Торчишь с одной маленькой рюмочкой и пустыми кармашками цивильного пиджачка. Таращишься уже полчаса. Т а щ и ш ь с я от меня...»

Она давно чувствует его ВЗГЛЯД. Взгляд для нее – всё. Струя энергии, которая льётся из глаз, может рассказать ей о мужчине главное: какова его мужская сила, жесток он или добр, щедр или жаден, умен или глуп, по душе ли ей придется...
Этот взгляд ее грел даже издалека. В нем не было особой мужской силы, в нем совсем не было денег, в нем была отталкивающая ирония и превосходство ума и, наверное, возраста, в нем было пренебрежение интеллигента, но всё-всё перевешивало в этом взгляде – ПОНИМАНИЕ и... ЖАЛОСТЬ! И с т и н н а я ЦЕНА ее молодости и внешности. Только он один здесь знал её н а с т о я щ у ю цену! Потому что он умудрён и стар. На вид лет тридцать или двадцать пять. Но ее не обманешь. Нет ни морщин, ни седин, стройная юношеская фигура и подчеркнутая молодая небрежность в одежде – тщательно продуманная. Но ее не обманешь! Взгляд, а в нем чуть ли ни отцовская нежность. Что-то знакомое-знакомое. Наверное, она его где-то видела раньше. Или – в з г л я д?
Красивым лицо становится только н а п о л н е н н о е. У него такое, не пустое. Она слегка, р о м а н т и ч н о улыбается ему. И смотрит на Алика. И незаметно подмигивает. Тот понимающе-противно ухмыляется. Что-то говорит красавчику. Тот глотком опорожняет рюмашку и достаёт тощее портмоне.
Сейчас будет жест! Точно. Берет у бармена бутыль шампанского и два бокала. Мой маленький! Эта бутыль стоит здесь!... Будешь месяц голодать. Но если и жест, то дорогого стоит. От души. Жесты делают и кооператоры-спекулянты. А этот – мужик-работяга. Продает свой труд – руки или мозги. А от купи-продай, «бизнесменов» её уже стало поташнивать. Гермафродиты безмозглые. Мужик должен быть мужиком. Дело делать. Создавать. Мужик и в постели мужик. А эти...

Если бы она уже умела уходить дальше в своих рассуждениях, она бы пришла к мыслям-инстинктам, которые сказали бы ей, примерно, следующее: мужчина-делатель, умеющий сам сделать стул, написать картину, книгу и так далее, потому всегда ближе женскому самскому инстинкту, что выходит из начального прошлого, из мужчины-охотника, добытчика, строителя. Действующий мужчина-делатель – это показатель его психического и физического здоровья, его умственной зрелости и половой силы.

И еще, если бы она могла мыслить социальными категориями, она бы некоторую часть молодых спекулянтов и прохиндеев поняла и даже оправдала, так же, как прощала она себе свои грехи... Потому что когда тебе двадцать и даже двадцать пять, но у тебя еще нет зрелого ума, образования, профессии – так уж сложилось – от природы или обстоятельств, но есть молодое тело, которое нужно питать и одевать, и куда-то пристроить на жильё. И никаких перспектив впереди! Когда-то еще выучишься, когда-то освоишь профессию и будешь хоть что-то зарабатывать, когда-то у тебя будет своя квартира – если будет в этой нищей поганой стране когда-нибудь вообще! А жизнь – вот она, сейчас! молодость капает и выкапывает по дням, по часам. Мимо проезжают чужие импортные машинки, мимо шагают чужие длинные ноги в капроне. И единственный способ жизни в этой говской стране: с волками жить – по волчьи выть... А эти культурные разговорчики о душе, о Боге, умных книгах, а-а! Что с них толку? Ими сыт не будешь. Это потом, когда-нибудь, когда будут деньги...

Но человек – это то, что он знает. И потом, от пустоты жизни, голова превращается в кучу дерьма...
Стелла не умела еще доходить до мыслей-инстинктов и социальных обобщений. Но она уже умела сравнивать. Имела опыт. С мужинами-созидателями ей было куда интересней. И в постели, и в разговоре. Они для нее – еще загадка. Другой уровень. В них многое от отца, которого она... так хотела когда-то. А пацаны... Здоровые, широкоплечие, качают мускулы. Но они п у с т ы е, оболочки, заготовки к мужчине и не более. С ними очень скучно.

Идёт... Мой маленький! Вытерпел Алика, его разрешение...
Я вытащил портмоне, молясь всем святым – только бы не опозориться, только бы хватило на пузырь шампуни! Что будет дальше – ни работы, ни денег, а... черт с ним! Фу, хватило! Двести восемьдесят бутылка. Плитка шоколада – сто двадцать. Обойдемся без него.
Приступ одиночества. Давно не было бабы! В последний раз полгода назад. Выпил с приятелем, гася очередной приступ одиночества, шел домой. Остановила юная пьяная дама. Попросила проводить. У нее оказалась бутылка коньяка. Проводил ее к себе. Девятнадцать лет, огромная грудь. Наградила грибком. Лечил потом пихтовым маслом... Полгода назад. Предстательная разваливается. А дальше – импотенция, рак, смерть... «Нужны регулярные половые акты», – открыла новость молодая шарлатанка-уролог из поликлиники.

ВЗГЛЯД: потому что на уровне биотоков а чёрт какие там био хотя.. опережаешь поле времени я вижу её она... мы... роденовский поцелуй переплетенье тел в ночи... с проституткой. «Ты меня любишь, лепишь, творишь, малюешь! О-о, это чудо! Ты меня любишь!»
Нужно только очень поверить. Захотеть. П о с л а т ь с и г н а л. Верь. И сбудется.
ТЫ БУДЕШЬ МОЯ! СЕГОДНЯ! – С И Г Н А Л.
Большая часть жизни состоит из абзацев, которые уже написал. Да, когда-то моя живая жизнь постепенно переплавилась в тигле мозга, перелилась на бумагу и застыла там в виде афоризмов и философских абзацев – в рассказах и повестях. И меня, автора, меня, человека, в реальности уже почти не существует. Фокус, как и с любым чего-то стоящим писателем, когда в сущности, всё равно – жив автор или давно умер: вот есть бумага и всё то, что автор смог из себя на нее выжать, а остальное – животный быт, никому неинтересный.

Я уже не нужен этой реальности, все абзацы я написал, а новых не предчувствуется. За какую бы ниточку-мысль я ни потянул – всё уже было у меня, и об этом писал, и о том. Все истины, висящие в воздухе, выраженные кем-то и не выраженные, я притянул к себе и перенес на бумагу. Так мне кажется. Нет новых абзацев и значит нет предощущения новой жизни.
А дальше – тишина? Но рано, рано еще! Еще хочется повторять – уже не в жизни, а на бумаге, потому что творчество – самое сильное удовольствие, наркотик. И нужно насильно заставлять себя жить жизнью живой, держаться, быть здоровым, чтобы потом получать удовольствие – на бумаге...

Но я уже предчувствую гибель страны, гибель культуры, ненужность искусства и творчества. Я еще не знаю, что этот бывший концлагерный строй вот-вот логически перетечет в нечто еще более варварское и изощренно-подлое, где писатели будут не нужны вообще, даже назнакченные КГБ-ФСБ, а самыми уважаемыми профессиями станут лавочники и убийцы.
Этот начинающийся пир во время чумы висит в воздухе, но мне нет места даже на сей смертельной пьянке – потому что нет денег.
Интуиция говорит мне: всё. Надеяться не на что. Интеллект на планете проиграл. Пришло время маскультуры. То есть, время массового бескультурия. Время дебилов.
Но тело не хочет умирать, еще требует жизни...

– Добрый вечер, – говорю я, вполне осознавая глупость своего присутствия в уголовном (но других-то в этой стране уже нет!) притоне и вот это очень сомнительное приключение с красивой дорогой проституткой.
Но девочка великолепна! Не знает себе цену? И в молодости, пожалуй, у меня таких не бывало. Или забыл уже? Есть в ней еще нечто... В з г л я д?
- Добрый вечер. Вы не против, если... Если я... «Совсем одичал за письменным проклятым столом!»
– Ну садитесь, раз пришли, да еще так крупно потратились. Зря вы. Здесь же грабёжь, – говорит она просто, подбадривая в эти всегда трудные первые мгновения знакомства.
Я с облегчением убеждаюсь, что не ошибся, что она не против моего присутствия, и что я не нарвусь здесь на хамство и грубость. А среди нынешних красоток эти качества процветают: как же, они единственные и неповторимые, и будут цвести вечно... года два-три.
Улыбаюсь пошире и уже хочу автоматически-пошло переспросить: «Зря?...» – с намеком, но вовремя останавливаюсь и рубахой-парнем откровенно признаюсь и на всякий случай, чтоб у нее не возникли иллюзии насчет моих карманов). – Да, на плитку шоколада не хватило.
Сажусь напротив, покосившись на табличку «Администратор». Всё-то у них здесь обкатано-продумано. Вот и громила-вышибала не обманул, сказал: «Иди, мужик, девушка скучает». Но карманы моего вельветонового пиджака пусты, и это подлое обстоятельство ярко светится большими неоновыми буквами на моем лбу!

Т р у д н о с к р ы т ь н е т о, ч т о е с т ь, а т о, ч е г о н е т...

В чём же расчет у нее?
Не тороплюсь суетливо разливать по бокалам шампанское – бутылка уже открыта барменом – держу паузу.
Внедрившись в пространство её дыхания, запаха духов, шампуни, тела, в область её воздушных вибраций-колебаний, теплового излучения, гравитации, биотоков, телепатии и всего остального непознанного, внедрив в о к о л о е ё пространство своё – со всеми собственными параметрами, я за две-три секунды пытаюсь приучить и даже слегка приручить два о к о л о п р о с т р а н с т в а, не уничтожить их спешкой и пустотой слов.

И она не суетится. И она держит паузу, медленно расстегивая сумочку, доставая плитку шоколада и одновременно тайком оглядывая лицо во вделанное в сумочку зеркальце.
Я замечаю, что она осматривает свое лицо – вечный жест вечной женщины – и она замечает, что я заметил, и оба мы еще более почувствовали, что наш предварительный в з г л я д был пророческим, что он нас соединил, пусть не надолго, пусть на одну ночь, но она нам предстоит. Может быть... Если не помешают те кожанные из темного угла. Ведь каждая свобода всегда весьма относительна, как и жизнь, и всегда может быть грубо и неожиданно нарушена или грубо и неожиданно прервана...

Поэтому, пауза паузой, но достав шоколад и как бы невзначай, скромно произнеся: «С шоколадом у нас проблем нет», – девушка разломала его в бумаге и развернула, а я улавливаю ее незаметную спешку и понимаю, что с эдакой супердевочкой сидеть здесь небезопасно. Это не в Америке на Бродвее в три часа ночи. Здесь –дикая Россия, последние дни власти моего дяди Миши Горбачева, то есть, полнейшее безвластие, начало разгула беспрецедентной преступности, которая вскоре расползется по всей планете...

И я разливаю шампанское. И в тот миг, когда вино, искрясь и бурля пузырьками заполнило стекло – как жаль, что не хрусталь! опять зарыдали скрипка с виолончелью!
Как кстати! Потому что для женщины, даже если её и считают блядью, очень важен момент к месту! Шампанское, непонятная несовместимая музыка и напротив – непонятный несовместимый человек. Из другого времени. Может, из времени этой классической музыки? Ну нет! Не такой он древний. Ни единой морщинки. Совсем юноша. Возраст – только в темных глазах. Опыт. Когда она уедет в Штаты, она выйдет замуж вот за такого. Похожего. Но богатого…

Стилизованная сороковая симфония Моцарта в темпе аллегро, и в этой вселенской вечной музыке я смотрю на ее простые вечные женские ухищрения – понравиться, и каждый новый миг рядом с ней прибавляет мне мужского, от нее идут осязаемые токи чувственной юной самки! Я не могу смотреть на нее в упор. Она ослепляет мой возраст своей молодостью и внешностью. Я забываю, что мне самому не дают больше двадцати пяти – ведь возраст внутри нас!
Косметика и очень дорогая, особенно по нынешнему времени инфляции одежда, придают ей нестерпимый блеск и обычную иллюзорную женскую многоопытность, словно не я, а она старше на двадцать лет.
Не могу смотреть я и на ее ноги, почти полностью открытые. Чёрное короткое серебристое декольтированное платье и ноги в чёрных, каких-то необыкновенных чулках или колготках. Т а к и х ног не бывает, но т а к и е ноги у нее. Я и не смотрю туда, потому что то мужское, что растет во мне, может вырасти слишком быстро...

Но мне жалко ее до слёз! Как пошло – «жалко до слёз». Жалко до всего объема Вселенной! Только так и не меньше. Так я ощущаю после первого бокала шампанского и той рюмашки водки у бара.
А она почему-то лишь слегка пригубила. Почему? Какие-то планы?
Жалко, потому что эту прекрасную молодую внешность не удержать – песок сквозь пальцы! Никакими диетами и гимнастиками. Молодые женщины – мгновенно вянущие цветы. Сколько их состарилось на моих глазах!
Жалко, что она не появится на обложках журналов и на экранах. А если б и появилась? В каком виде? И что толку – всё преходяще, смертно. Не востребовано и не оценено. Бесконечный морозный рисунок на оконном стекле... И я ничем не смогу ей помочь. Ничем. Также, как никто не сможет помочь не умереть и мне.

Жалко. Так ощущал я после второго бокала, слегка подвинувшись к ней и все-таки искоса поглядывая на ее невозможные ноги.
Но главное! Они инопланетяне – с разных планет-времен! Она не знает того, что знает он. Нет, не жизнь, не ее внешнюю... Стадии-возраста, переключения реле, болезни, смерти, прикосновения к Богу и Космосу...
Женщины – они только к климаксу, к пятидесяти-шестидесяти начинают что-то понимать. Не все, конечно. Как и не все мужчины. Вот эти молодые люди с пьяными пустыми или злобными глазами. Их тоже очень жаль! Уж он-то знает, как неопределенно, мелко и темно сейчас в этих стриженных головах!

Давно ли и сам... И не все они выйдут удачно из пикирующей в н и к у д а молодости. Как жалко!
Эта несоединимая пропасть – ВРЕМЯ!
Я, разумеется, постараюсь ее завуалировать, так, как замаскировал свои сорок три: седину – хной и басмой, лицо – слегка кремом и пудрой, стареющие клетки организма – гимнастикой, десятикилометровыми пробежками и диетой.
Но как жалко... этой бессмысленной жизни – гигантского жестокого обмана! Об этой жалости я ей и говорю, пытаясь говорить понятно для ее возраста. Но она сейчас в фазе бессмертия, мои слова – пустой звук.
– Чем ты занимаешься? Как добываешь хлеб свой насущный в эти трудные времена? – прерывает она, исподволь оглядывая зал. Иностранцев нет. Только группа китайских туристов зашла. И еще она думает, что этого чудака, Александра, – они уже представились друг другу и, конечно, он сказал: какое у тебя красивое имя – все они так говорят, – она видела где-то когда-то, даже как будто неоднократно. Хотя, есть такие люди, глядя на которых кажется, что они обязаны существовать, что этот мир невозможен именно без этого человека...
«Но зачем мне всё это? Он слишком говорлив, вся сила у него уходит, наверное, в слова. Много таких, желающих поговорить. Он ласков, с ним интересно, совсем другой уровень – не то что пацаны, а кармашки-то, однако, его пусты... Но внешность... да... Даже его обидная жалость не обидна. Куда бы мы с ним могли двинуть? К нему? Ко мне?»

– Так чем же ты занимаешься? А?
– У меня стыдная, позорная профессия. Я каждый день насилую. Себя.
– О-о, заинтригова-ал! – в её «а-ал», с хриплым смешком из приоткрывшихся свежих губ вылетают, да, все-таки вылетают и непроизвольная ироничная насмешка над моим скрытым возрастом, и неверие в мои возможности, в потенцию...

Пока я не смог переломить естественные дурацкие границы хода человеческого времени и подавить волю этой девочки с идеальным кукольным, пусть и с некоторым сексуальным опытом, лицом уже не ребенка, но еще не совсем полноценной, не рожавшей женщины. Она берет верх надо мной, не совершая никаких усилий. Потому что лицо каждого – фотография на пропуске в определенный возрастной мир. Соответствуешь – проходи в нашу вселенную, мы будем взаимодействовать с тобой на полном серьёзе. Не соответствуешь – иди ищи своих! А с тобой мы можем чуть-чуть пообщаться, шутя, сквозь зубки...
О моем истинном возрасте, она, конечно, не догадывается, но интуиция...

Когда-то, когда он был такой же молодой и даже позднее, далеко за тридцать, он, вот также, как Стелла сейчас, гипнотизировал женщин без малейших усилий. Он п р о с т о смотрел на них, п р о с т о разговаривал, п р о с т о улыбался. И они, часто в первый вечер знакомства, предлагали ему, наивные, кто что мог: руку и сердце, машину, дачу и полное родительское содержание, или единственное достояние – юное тело.
В школе, в выпускном, к нему приставала учительница, а два класса, десятый и одиннадцатый, прекрасный пол, разумеется, заключили пари: он будет гулять с девочкой только из их класса. Но в школе он был еще стеснительный лопух. Тогда еще не изобрели видеомагнитофон, а по телевизору демонстрировались два советских телеканала...

Платонически-неопределенная влюблённость в одноклассницу, из тех любовей-болезней: со стихами, мыслями, новыми мироощущениями, с неслучайными прикосновениями к ней, с тяжелой пульсирующей головой и напряженным членом, когда он смотрел на нее, на ее открытые специально для него ноги – она сидела впереди, с истекающей половой истомой, когда она, хотевшая его не меньше, обхватывала его вытянутую под партой ногу – ботинок, своими ногами, и прижимала и гладила...
А ночью – приятнейшие непонятные поллюции, а утром – мокрые скользкие трусы. Э-э, если бы он умел использовать тогда свое лицо!

Лицо. Или морда. Или харя. Лицо состоит из... Из чего? Из щёк. Из подбородка. Из носа, лба, губ. Из бровей, переносицы, ресниц. Ещё: виски? разнообразные волосики или их отсутствие. Еще: гладкая кожа, прекрасная, ласковая, бархатная, идеальная, нежная... или: угри, одряблости, морщины, родинки, бородавки, складки, борозды, опухоли, шрамы...

А глаза?! глазки! глазёнки! глазоньки! Блюдца. Тарелки. Зыркалы. Моргала. Карие. Чёрные. Как бирюза. Синие как небо. Как море, как васильки! Большие. Круглые. Квадратные. Удлиненные. Запавшие. Раскосые. Выпученные. Развеселые. Прищуренные. Зажмуренные. Косые. Пьяные. Трезвые. Опухшие. Одуревшие. Маленькие свинные. Зеленые кошачьи. Красные собачьи. Бешенные. Сонные. Бездонные. Колючие. Гипнотические. Злые. Добрые. Сексуальные. Масляные. Подленькие. Серые стальные. В крапинку. Сияющие...

А нос?! Носик! Носярник! Носюгальник! Нюхало! Сопливчик, шнобель, рубильник... Острый, ехидный, прямой, римский, сизый, красный, прыщавый, фиолетовый, облупленный, утиный, орлиный, крючком, горбатый, курносый, вздернутый, картошкой, унылый, вислый, толстый, тонкий, плоский, и...
А лоб?! Лобик?! Скошенный, узкий, широкий, белый, морщинистый, высокий, гениальный, медный...
А реснички?! А бровки? А губки, зубки, язычок, ротик? А щечки, щёчки-то! Бодрые, бритые-небритые, гладкие, упругие, пухлые, мягкие, тугие, розовые, румяные, обвислые, наливные как яблочки, надутые как у бурундучка...

Лица бывают разные – прекрасные и безобразные. И в промежутке.
Лицо может быть красивым. Красивым по частям или в целом. Красивым-интеллектуальным. И красивым-безмозглым. Красивым-подвижным-открытым-артистичным. Красивым-маскообразным-самозамкнутым-нарцистичным. Красивое лицо – такое, на которое хочется смотреть еще и еще.

Ч е л о в е к к р а с и в, к о г д а п о м н и т об э т о м.

Лицо может быть: весёлым, великолепным, вульгарным, воображаемым, восковым, вредным, великим, важным, властным, великодушным, величественным, высохшим, верным, вот таким...
Грустным, грозным, гениальным, глумливым, гадостным, гадливым, глупым, горестным, грешным, геройским, главным...
Постным, потным, поганым, пожилым, похожим и непохожим, плаксивым, пьяным, простым, пакостным, похотливым, пухлым, парализованным, придурочным, приукрашенным, плоским, правдивым, преневозможным.
Заспанным, затасканным, затрапезным, замученным, злым, злобным, злющим, знакомым и незнакомым, задумчивым, загорелым, затравленным, заинтересованным, здешним...
Озабоченным, озадаченным, одураченным, охваченным, отстраненным, одухотворенным, отъевшимся, отрешенным, отжившим, отстрадавшим, околпаченным, обезумевшим, опьяненным...
Тупым, толстым, таким, тяжелым, третьим, тонким, трогательным, тронутым, тошнотворным, тревожным, трагическим, тусклым, тягостным, тоскливым, талантливым, тихим, топорным, тяпнувшим, транссексуальным...
Равнодушным, ревнивым, разбойным, раскованным, рыжим...
Жестоким, жестким, жуликоватым, жующим, жирным, желтым, жалостливым и безжалостным, жадным, жлобным...
Надменным, неласковым, ненавистным, неординарным, необыкновенным, необычным, невзрачным, неприкаянным, надоевшим, нездешним, нажравшимся...
Странным, сумасшедшим, смелым, свекольным, сонным, скотским, садистским, сволочным, сморщенным, старческим, самонадеянным, соленым, сладким, сияющим, солидным, светлым, смирным, смиренным, смущенным, смуглым, совращенным, следующим...
Кретинистым, дебильным, добродушным, добропорядочным, довольным, ласковым, ленивым, любимым и нелюбимым, участливым и безучастным, хитрым, хорошим, хреновым, худым, мечтательным, широким, узким, белым, холодным, красным, черным, желтым, артистическим, аппатичным, конопатым, малиновым, умудренным, узнаваемым, абвгдж, првлхтсё, ь, ъ, §, +, –, 1,=, %, _,:, «,;,; …

Се человек.

В с а м о м к о н ц е: Страшные. Зеленые. Синие. Обезображенные. Жуткие.
Бывают в жизни лица подставные и фиктивные. Гражданские. Частные. Государственные. Инкогнито. Неприкосновенные. Сопровождающие. От лица и по поручению которого. Уклоняющиеся от ответственности и алиментов. Подозреваемые. Преследуемые законом.
Есть лица непривлекательные, некрасивые, неприятные, хищные, отвратительные, уродливые, безобразные.
Лица испитые, извращенные, нахальные, наглые, уголовные переходят в: рожи кривые, морды, которые кирпича просят, хари поганые.

Е с л и ч е л о в е к к а ж е т с я п л о х и м, т о н а с а м о м д е л е о н е щ е х у ж е.

Лица. Личики. Личонки. Лиценята. Мордочки. Мордашки. Мордуленции. Морды. Рожицы. Рожи. Харьки. Хари. И дальше, и везде, и привсегда.
Ой, сколько нас лиц, рож, морд и харь! Черепа, черепушки, черепки! Объёмные химические изображения на странном экране – Земля...

Дата добавления: 2015-08-20