Глава третья. Другие методы исследования труда

Кинематография

Метод хронометража давно уже явно не удовлетворял многих, являющихся даже сторонниками системы Тэйлора, который впервые ввел хронометраж сначала как метод установления расценков, а затем (с 1903 г. только) как метод установления норм выработки. Эту неудовлетворенность высказывали неоднократно многие авторы во Франции, Англии, Германии и даже в самих Соединенных штатах Америки.

Все они как будто чувствовали, что хронометраж дает только мерку времени, но не касается степени рациональности способов и условий выполнения самой работы. Искание всеми неудовлетворенными новых путей на первых порах привело к использованию кинематографа. Стали производить съемку рабочего процесса в его натуральном виде помощью кинематографического аппарата, получая фильм.

При этом рядом с фотографируемым рабочим помещают большого размера хронометр-хроноскоп, который также попадает на фильм.

На нем стрелка обегает весь циферблат шесть (или даже больше) раз в минуту, окружность циферблата разделена на 100 деления, из которых каждое, следовательно, соответствует 1/10, а то еще меньшей доле секунды. Так как фильма состоит из множества отдельных быстро следующих друг за другом фотографических снимков, то на каждом из них изображен работающий человек в новом каждый раз положении его работающих органов, также и хронометр с новым каждый раз положением стрелки на циферблате.

Если допустить, что тот малый кусок фильма состоит из девяти моментальных снимков, соответствует как раз одному из составных элементов, на которые можно разложить всю операцию при полном обороте колеса, то этот кусок фильма, будучи рассматриваем на свет (или при проектировании на экран, но при медленном вращении ленты), дает возможность выделить 1 и 9 снимки как соответствующие началу и концу данного элемента операции. На 1 и 9 снимках этого же куска фильма можно в то же время сделать отсчет показаний стрелки хронометра, из показания на 9 снимке вычесть показание на 1, — и мы получим весьма точное количество секунд и долей секунды, соответствующих продолжительности данного элемента рабочей операции. То же самое можно сделать и по отношению к остальным элементам всей рабочей операции.

В общем приходится сказать, что такой метод киноленты представляет тот же хронометраж, но технически более совершенный. Здесь не надо останавливаться во время продолжающейся работы изучаемого человека, чтобы записать отсчет по хронометру; здесь нет надобности в спешке, неизбежно вызывающей ошибки в отсчете или в записи отрезков времени. Здесь все фиксируется совершенно автоматически самим аппаратом; любую цифру, т. е. положение стрелки на циферблате, можно рассмотреть не торопясь еще и еще раз. Словом, технически этот метод хронометрирования даже совершеннее, чем приводимый обыкновенно в книгах способ пользования «часами» Поппельройтера, где все-таки необходимо вмешательство наблюдающего во время самого трудового процесса.

Но за всем тем технически более совершенный хронометраж есть все-таки хронометраж, не больше. И все, что было сказано о хронометраже вообще, полностью относится и к этому его виду. Так что по существу использование кинематографии нас не подвинуло вперед в смысле прямого разрешения основных двух задач— нормирования и рационализации трудовых процессов. Нельзя, однако, сказать, чтобы кинофильма рабочих операций не могла косвенно принести пользу. Прежде всего фильм можно и на свет и проектируя его на экране просматривать сколько угодно раз, с максимальной внимательностью и в самой спокойной обстановке, воспроизводя во всех подробностях уже минувший трудовой процесс. Во-вторых, на фильме зафиксированы не только моменты времени и начала и концы элементов операции, но все течение этих элементов да и вся окружающая работающего обстановка. Материал для изучения благодаря этому получается гораздо более обильный, полный.

Еще важнее то, что отчетливо сделанные отдельные снимки кинофильмы можно увеличить и четко различить такие детали, которых нельзя уловить простым глазом даже в натуре во время самого рабочего процесса. Особенно важно то, что можно фотографировать работающего человека, снявшего с себя одежду, как это, между прочим, делал и Ацлер при своих исследованиях. Потом, при значительном увеличении киноснимков, Ацлер получал возможность хорошо разглядеть не только то, как человек в те или иные моменты вносил определенные изменения в свою позу (переступал на другую ногу и т. п.), но и разглядеть, какие мышечные группы работающий напрягал каждый раз. Вряд ли нужно еще пояснять, что из всех этих наблюдений компетентный физиолог кое-какую существенную пользу извлечь может.

Наконец отметим еще одну выгодную сторону кинофильмы трудовых процессов. Это—возможность получить то, что немцы называют «Zeitlupe» («лупа времени»): под этим названием разумеют замедленное проведение на экране заснятых в натуре движений.

Дело в том, что обыкновенно киносъемка делается с такой скоростью, чтобы получилось потом впечатление живых движений; это значит, что скорость должна быть такою, при какой друг друга сменяющие отдельные картинки, неподвижно зафиксированные на ленте, слились бы в зрительном нашем восприятии в непрерывную картину движений. Для этого обыкновенно необходимо отсола 15 следующих друг за другом снимков в секунду.

Но вот иногда делают киносъемку умышленно гораздо быстрее: свыше 500 снимков в секунду. Если такой фильм проектировать на экране с обыкновенной скоростью 151 снимков в секунду, то получится зрительное восприятие движения, замедленного примерно в 35 раз. Этим в 35 раз увеличивается продолжительность движений,—получается такое же увеличение во времени, какое мы получаем в пространстве, когда рассматриваем мелкий предмет сквозь лупу или микроскоп.

Этой «лупой времени» пользуются для того, чтобы внимательнее разглядеть такие движения, при которых образы слишком быстро сменяют друг друга. Таким путем можно изучать, например, полет птиц, движения крыльев летающей мухи и т. п. Это же искусственное замедление движений можно использовать, чтобы тщательно изучить движения работающего человека. При этом изучающему может броситься в глаза иная деталь, которая при обыкновенной кинофильме или при наблюдении в натуре осталась вовсе незамеченной.

Словом, при соответствующем использовании в умелых руках кинофильм рабочей операции может принести несомненную пользу. Но, как известно, и самая красивая девушка в мире не может представить собою больше того, что она есть. И самое остроумное использование кинофильма рабочих движений не может извлечь из нее того, чего в ней нет, а нет в ней данных о расходуемой на эти движения физиологической энергии и о том, сколько этой энергии затрачено на каждую единицу произведенной полезной работы. Поэтому из кинофильма никак нельзя извлечь вывод о рациональности самих движений и степени напряжения сил при этом. Вот почему проф. Ацлер только попутно снимал фильм, а в основу исследования клал принцип оптимума.

Искания Гильбрета

Метод киносъемки рабочих операций практиковал в Америке известный инженер Франк Гильбрет—наиболее талантливый из последователей Тэйлора, довольно скоро ставший в отрицательное отношение к тэйлористскому хронометражу. Тот же Гильбрет не мог удовлетвориться методом кинолент. Он искал выхода, и эти его искания весьма характерны для интересующего нас вопроса.

Вкратце разница между путями Тэйлора и Гильбрета может быть формулирована следующим образом. Тэйлоровский хронометраж не выходил за пределы измерения времени. Гильбрет стремился вырваться за эти пределы, чувствуя недостаточность элемента времени для решения организационных задач. Он ощупью направился прежде всего в сторону фиксирования элементов пространства, как это мы сейчас увидим. Тэйлор поэтому не пошел дальше «изучения времени» («Time study»); Гильбрет же направился по пути «изучения движений» («Motion study»).

Но за этой внешней стороной скрывается более глубокая разница. Тэйлор искал скорейшего выполнения работы; Гильбрет же определенно формулировал то, чего он искал: «the one best method»—«единственного наилучшего метода» работы. Тэйлор не выходил за пределы вопроса о количестве времени; Гильбрета же, очевидно, интересовала качественная сторона, качество использования рабочей силы человека. Гильбрет смутно чувствовал принцип оптимума, но, не будучи хорошо знаком с физиологией и вообще с современной наукой, искал выхода в сторону улавливания пространственных форм движения работающего органа.

Циклография

Таким образом Гильбрет и пришел к своеобразному методу—циклографии, на котором нам необходимо вкратце остановиться. Сущность этого метода сводится к следующему. К работающему органу (руке, ноге) прикрепляют в одном месте или в нескольких (к тыловой стороне кисти руки, к локтевому сочленению, к плечу) маленькую электрическую лампочку слабого вольтажа (около 3 вольт). Лампочка включена в цепь помощью гибкого провода, не мешающего рабочим движениям. Когда электрическая цепь замкнута,— лампочка горит, давая слабый свет. Испытуемый работает в обстановке, слабо освещаемой. Эту работу снимают фотографическим аппаратом (не кинематографическим, а обыкновенным), притом делая длительную выдержку на все время производства операции.

В результате на фотографической пластинке, а потом и на отпечатанном снимке слабо или вовсе не виден работающий человек и окружающая обстановка, но зато ясно выделяется светлая линия—след движения светящейся лампочки во время операции. Раз операция заснята полностью до момента начала следующей повторной операции, то лампочка под конец обязательно возвращается к той же точке, с какой началось ее движение при этой операции. Получается таким образом кривая линия, конец которой совпадает с началом, т. е. кривая замкнутая, как круг (или цикл). Вот почему эта кривая носит название циклограммы, а метод съемки циклограмм называется циклографией.

Такие циклограммы, давая общее внешнее представление о том, как двигался работающий орган (вместе с лампочкой) во время работы, сами по себе, однако, недостаточны для какого бы то ни было исследования. И вот Гильбрет положил немало труда и проявил много изобретательности, стараясь извлечь побольше данных из метода циклографии.

Во-первых, циклограмма как фотографический снимок на пластинке представляет в уменьшенном размере ту кривую, которую лампочка описывала в пространстве. Надо было обеспечить масштаб для суждения о действительных протяжениях этой кривой и отдельных ее частей. Для этой цели Гильбрет стал помещать рядом с работающим человеком непрозрачный щит. разграфленный одинаковыми квадратами. На фотографическую пластинку снимается вместе с лампочкой этот щит. Если, допустим, действительная длина квадрата на щите составляет 10 см, а на снимке та же сторона квадрата имеет, длину в 1 см, то пропорция уменьшения составляет 1/10. Это значит, что, например, отрезок циклограммы длиною в 1,5 см представляет натуральное протяжение в 15 см. Таким образом представляется возможность по циклограмме легко определить действительную длину пути, пройденного работающим органом.

Кроме длины пути Гильбрет хотел из циклограммы вычитывать также время, потраченное на пройденный путь. Для этой цели он ввел прерыватель электрического тока, благодаря которому ток прерывался ритмически через определенные промежутки времени. Это достигается различными путями. Например, часовой механизм вращает зубчатое колесико, зубья которого то соприкасаются с пружинящей пластинкой, то отходят от нее, благодаря чему электрический контакт то восстанавливается, и ток замыкается, то нарушается,—и ток прекращается. Таким образом лампочка то светится, то потухает, и кривая циклограммы представляется в виде не сплошной, а прерывистой линии. Если по ходу часового механизма число перерывов тока в секунду составляет, скажем, 5, то достаточно сосчитать на циклограмме число перерывов,—скажем, 15,—чтобы установить, что данный вусок циклограммы пройден работающим органом в 3 секунды.

Или же пользуются камертоном определенной высоты тона, следовательно, определенного количества колебаний ножек камертона в секунду 2. Колебаниями этими достигаются те же замыкания или размыкания тока, т. е. те же перерывы в линии циклограммы. По их числу опять-таки можно определить количество секунд, соответствующее определенной части циклограммы.

Чтобы иметь, сверх того, возможность определять в каждой точке циклограммы—иногда весьма запутанной кривой,—в каком направлении здесь происходило движение лампочки, прибегают к одному из двух способов: либо устраивают так, что черточки, из которых состоит линия циклограммы, заострены в виде треугольника в сторону движения; либо перерывы устраивают так, что после черты известной длины получается другая черточка меньшей длины.

Итак, циклограмма, таким образом составленная из прерывистых линий, снабженная изображением разграфленного щита, дает уже больше возможности: по ней можно судить и о форме движений, длине их пути, продолжительности во времени, о скорости (путь, поделенный на время) движения и о его направлении в каждой данной точке.

Но и это не удовлетворяло Гильбрета. Ведь сама циклограмма, как фотографическое изображение движений, была только вертикальной проекцией действительного пути, т. е. плоским изображением пространственной кривой. В плоской циклограмме только два измерения, третьего измерения—глубины—нет. А это сводит на нет значительную часть усилий Гильбрета. Чтобы и с этим недостатком справиться, Гильбрет стал делать съемку движений не обычным фотографическим аппаратом, а стереоскопическим. В нем камера разделена диафрагмой на две отдельных половины; каждая имеет свой отдельный объектив. При соответствующем расстоянии между центрами объективов полученные два отдельных снимка, будучи напечатаны и надлежащим образом наклеены рядом, если их рассматривать через два отдельных окуляра стереоскопа, дают, как известно, восприятие пластичное, рельефное, с глубиною.

Таким образом мы получаем уже не плоскую проекцию пространственной кривой, а самую эту кривую трех измерений. Дальнейший шаг, сделанный неутомимым Гильбретом, состоит в том, что, рассматривая снимок движений сквозь стереоскоп, он тут же рядом воспроизводил полученную пространственную кривую в виде модели из прочной, но гибкой проволоки. Такая модель, установленная на подставке, дает полное воспроизведение траектории рабочих движений заснятой операции. Если еще тут же находится разграфленный на квадраты щит, то натуральные длины разных частей модели можно определить по масштабу. Самую проволоку можно выкрасить в темный цвет и на его фоне белой краской нанести те длинные и короткие черточки, которые видны на циклограмме в стереоскоп. Тогда получается модель, по которой можно установить и продолжительность прохождения работающим органом каждой части циклограммы, а также направление движения в любой точке.

Всеми этими усилиями изобретательности Гильбрет достиг возможности извлечь из метода циклограмм все, что только можно выжать из него. Что же может дать этот метод?

Поскольку циклограммы или их проволочные модели дают Ц возможность определить длину пути и время его прохождения, т. е. возможность определить скорость движения, они ничего нового по существу не прибавляют к методу хронометража, о котором речь шла у нас выше. И потому к методу циклограмм относится все то, что выше сказано о бессилии хронометража в отношении задачи нормирования и отчасти рационализации движений.

Но циклограмма дает нечто большее: она дает картину формы движений. Форма же движений работающего органа, будучи также бессильна уяснить нам правильную норму интенсивности или скорости движений, бросает, однако, некоторый свет на степень рациональности этих движений. Чем менее рациональны эти движения, тем более сложную и запутанную форму приобретает циклограмма, тем больше в ней беспомощных, шатающихся движенй, тем длиннее общее протяжение циклограммы. Наоборот, чем рациональнее ведется работа, тем короче циклограмма, тем плавнее и яснее ее ход, тем чеканнее ее форма, тем полнее будут друг с другом совпадать циклограммы многих друг за другом следующих повторных операций. Что же отсюда вытекает? То, что циклограммы и особенно их пространственные модели—хорошая иллюстрация рациональности работы. Но не больше.

Если предположить, что четыре модели изображают работу четырех различных рабочих, то можно подозвать хуже всех работающего рабочего, показать ему его циклограмму и затем предложить ему для сравнения другую модель. Нашему рабочему нетрудно будет увидеть, что- эта последняя лучше, чем модель с его работы. Если в зале на большом столе разместить большое количество различных моделей с работ по совершению одной и той же операции, то рабочие, часто рассматривая эти модели, несомненно извлекут из этого пользу в том смысле, что будут наглядно видеть, какая форма движений лучше всех, и будут, вероятно, стараться подражать лучшей форме.

Но дальше этого пункта не идет польза от таких моделей. Рабочий, рассматривая модель хорошей работы, может спросить: что же мне делать, чтобы я работал так же хорошо? Из циклограмм или моделей извлечь ответ на это-т вопрос—невозможно. В самом деле, лучшая форма движений определенного рабочего может проистекать из того, что он более опытный, более обученный рабочий, накопивший больше упражнения: от этого его движения и стали плавнее, чеканнее. Но, в таком случае, что же вы ответите на вопрос нашего рабочего: что он должен также накоплять упражнение в процессе работы? Результат будет не велик; к тому же и без циклограмм известно, что обучение, опыт влекут за собой рационализацию движений.

Но лучшая форма движений определенного рабочего может проистекать и из других источников—из того, например, что он ближе к себе расположил материал, держит его не на полу, а на более целесообразной высоте; или из того, что он в целесообразном и постоянно одинаковом порядке расположил свои инструменты и приспособления для работы; или из того, что он лучше приспособил высоту своего стула и рабочего стола, и т. д., и т. д. Может ли изучение циклограммы или ее модели указать эти причины? Очевидно, нет.

Отсюда ясно, что метод циклограмм сам по себе не может вскрывать причины лишних или нецелесообразных движений; не может, следовательно, быть средством их устранения, рационализации работы. Когда эти причины другим путем выяснены и устранены, т. е. когда рационализация уже произведен а, тогда модели циклограмм могут быть хорошим способом наглядной демонстрации результатов рационализации работы. Но сделать циклограммы средством для выяснения способов рационализации—невозможно.

Мы уже не говорим о том, что даже лишние (с внешней стороны), движения могут быть в действительности вовсе не лишними, не подлежащими устранению, как это уже было показано выше. Допустим, что засняли и превратили в циклографическую модель работу парикмахера, «играющего» ножницами во время стрижки волос, и рядом поставили модель работы другого парикмахера, которого заставили отказаться от «этой игры». Вторая модель, с точки зрения формы (и длины пути), имела бы, вероятно, преимущество перед моделью первого парикмахера. Между тем мы совершили бы грубую ошибку, если б отсюда сделали вывод о большей рациональности работы второго парикмахера. Не подлежит сомнению, что при его работе; гораздо сильнее и быстрее накопится утомление; его способ работы будет гораздо менее рационален.

Вот тут мы и подошли опять к центральному пункту всей проблемы и рационализации движений и их нормирования, т. е. установления рациональной скорости рабочих движений. Этот центральный пункт, как мы знаем, заключается в степени рациональности, с какой расходуется энергия для получения полезного эффекта. Но метод циклограмм лишь косвенно затрагивает количество совершаемой полезной работы; еще меньше он может установить количество расходуемой при работе физиологической энергии. В том-то и дело, что метод циклографии (как и метод хронометража) обходит этот центральный пункт. Гильбрет сделал шаг вперед, когда он стал искать «the one best method», единственный оптимальный метод работы. Поэтому-то он от измерения количества времени перешел к «изучению движений» в пространстве. Но это не могло серьезно помочь делу, ибо тут перед нами задача не геометрическая, а физиологическая. А к изучению физиологических моментов работы Гильбрет методом циклографии даже не подходил, да и не мог бы подойти.

Вот почему этот метод может, пожалуй, быть полезен в деле трудового воспитания рабочих, как вспомогательное средство наглядной иллюстрации. Но он не может быть методом изучения степени рациональности рабочих движений, не может быть средством рационального нормирования этих движений. Применение метода циклографии для наглядной иллюстрации может быть вполне целесообразным. И если тут начнут возражать, будто делать циклографическую съемку в самих мастерских невозможно, то это будет совершенно неверно, как это неверно, когда с этой стороны выдвигают возражение против метода измерения газообмена в целях исследования по методу оптимума. Но применять циклографию непосредственно для рационализации рабочих процессов или для установления рациональных норм работы нельзя,—не вследствие практических трудностей исследования в мастерской, а по существу дела.

Критерий рациональности

Подводя итоги анализу хронометража, кинематографии и циклографии, как методов рационализации и нормирования трудовых процессов, надо сказать, что главный недостаток этих методов—двоякий: 1) они кладут в основу количественную сторону этих процессов, а не качественную; 2) у них нет критерия рациональности, вернее,—есть, но неправильный. Их критерий— минимум времени (или пути), т. е. максимум скорости, а не оптимум использования сил.

Коренной порок подавляющего большинства всех вообще книжек, трактующих этот круг вопросов, в том и состоит, что они не имеют ответа на вопрос: что является критерием рациональности работы? Вернее, они молча принимают за таковой критерий либо время, либо пространство, т. е. формы бытия, жизненных явлений, а не их суть. Суть же всех жизненных явлений, в том числе и трудовых процессов, составляет взаимодействие сил, их то или иное сочетание и использование.

Это не значит, что время и пространство не играют никакой роли в вопросах рационализации: они только не могут быть решающими моментами. Продолжительность времени рабочих процессов играет большую роль во многих отношениях,—прежде всего в отношении скорости оборота капитала, о чем будет у нас идти речь ниже. Время имеет значение еще и потому, что машинное и иное оборудование предприятия теряет со временем свою ценность уже вследствие «морального» изнашивания, так как со временем входят в употребление более совершенные машины, по сравнению с которыми старые становятся отсталыми, невыгодными. Удлинение времени производственных процессов равносильно увеличению накладных расходов.

В одном случае время может быть даже решающим критерием рациональности трудовых процессов: это—при равенстве всех прочих условий. Например, труд рабочего можно исследовать»в отношении его рациональности путем измерения времени трудовых операций, если только есть основание исходить из факта неизменной, одинаковой интенсивности или напряженности труда. Тогда, действительно, время является наибоаее легким практическим мерилом рациональности труда.

Но в современной действительности неизменность интенсивности труда, в общем, совершенно исключается. Как раз вокруг вопроса о степени интенсивности все больше сосредоточивается борьба труда с капиталом в капиталистическом обществе нашего времени. Поэтому грубейшей ошибкой было бы сделать продолжительность времени рабочей операции критерием ее рациональности.

Другое дело — наш критерий: отношение R/E = m или отношение E/R = n, требование принципа оптимума, чтобы m было побольше или, что то же, чтобы n было поменьше.

Этот критерий не оставляет в стороне и элемент времени. Осуществление принципа оптимума, т. е. достижение наибольшего т или наименьшего n, включает в себе уже и требование не транжирить времени, требование некоторого сокращения времени рабочей операции (конечно, до нормального уровня, а не до минимума). Без такого сокращения времени интенсивность труда будет слишком низка, и величина т не достигнет своего наибольшего уровня. Но и чрезмерное сокращение продолжительности операции во времени также исключает возможность получения наибольшей величины m, т. е. наилучшей, оптимального использования энергии работающего.

В нашем принципе оптимума, таким, образом, заключается решающий, исчерпывающий критерий рациональности. Здесь не понадобится никаких надбавок, вроде михелевского добавочного времени «на утомление». Ведь раз осуществлен оптимум, т. е. достигнута наибольшая величина m, то этим уже исключено всякое чрезмерное утомление, ибо, если б оно имело место, то понизился бы коэффициент m.

Впрочем, даже в отношении мертвой, машины, которая не знает утомления, тоже нельзя выставлять, как решающий критерий, наименьшее время или наибольшую скорость. Да этого обыкновенно и не делают. И в отношении машины предъявляется требование оптимума, оптимальной скорости, оптимальной, или нормальной, «нагрузки», как мы уже видели. Замечательна эта сложившаяся в капиталистических условиях тенденция—в отношении работы живого человека не видеть того, что ясно всем в отношении дорого стоящей «собственности»—мертвой машины.

Требование наименьшего времени иногда действительно приобретает характер «категорического императива» (властного веления): когда работа должна быть закончена скорее, ибо долго она физически не может продолжаться,—это значит «ковать железо, пока оно горячо». Такое положение создается во время пожара и в другие исключительные моменты. Тогда нечего думать об оптимальном использовании сил: заботиться приходится именно о скорости, о совершении движении в наименьшее время, ибо тут каждая минута грозит серьезными, иногда и человеческими жертвами.

Но ведь не таковы условия производственной работы. Здесь человеческие жертвы приносятся именно при непременном осуществлении требования наименьшего времени,—приносятся в угоду формальному, притом хозяйственно невыгодному, принципу.

Мы уж не говорим о той часто встречающейся несуразности, которая заключается в том, что необычайно торопят людей и стараются непременно в меньшее время провести в данный момент использование наличного оборудования, между тем как оно вообще-то мало используется в течение дня. Результат этой заботы о времени, этой спешки в таких случаях сводится лишь к тому, что увеличиваются простои машин, увеличиваются промежутки между отдельными периодами употребления в дело всего оборудования. Нужно ли еще добавлять, что такие случаи именно у нас нередки.

Как время не может служить критерием рациональности трудовых процессов, так им не может служить и пространство. И требование наименьшей длины пути также отступает на задний план там, где оно приходит в коллизию (столкновение) с принципом оптимума.

Если приходится строить железнодорожную линию от одного пункта до другого, лежащего значительно выше, то никто не вздумает проводить эту линию по прямой, как кратчайшему расстоянию между двумя точками. Всякий инженер знает, что в таком случае решающим фактором является не наименьшая геометрическая длина; линии, а наименьшая ее «виртуальная» длина: это значит, что в основу расчета кладется учет силы со-противления движению поезда на подъемах и закруглениях. Тут, стало быть, решает не вопрос о пространстве, а об энергии (силе тяги), которую придется расходовать. И если этого требует уменьшение расхода энергии, умышленно прибегают к «развертыванию линии», т. e. к увеличению ее длины. Так же «развертывает» свой путь человек, поднимающийся на гору. Или подумать только, как мы строим наши лестницы в домах. Чтобы подняться на шестой этаж, мы описываем петли, двигаясь по лестнице то в одну сторону, то в обратную, т. е. мы проходим длинный путь вместо того, чтобы подняться наверх по кратчайшей прямой линии. Тут опять-таки решающим фактором является не геометрия, a физиология человека: в угоду ей мы стремимся обеспечить определенный оптимум общего уклона лестницы, чтобы не требовалось слишком большого расхода энергии при подъеме на ней. Это достигается определенной пропорцией между шириной ступеньки и ее высотой. A для этого нам приходится сильно развернуть линию нашего подъема на верхние этажи. Здесь также могут быть исключительные случаи. Например, в случае пожара, как мы уже говорили, сокращение времени поднятия в верхние этажи (или на крышу) приобретает решающее значение. И, действительно, для таких случаев во дворах устанавливается чрезвычайно крутая железная лестница, по которой пожарные поднимаются наверх по прямой линии. Но в обычных условиях никто не станет пользоваться этой лестницей, не станет выбирать кратчайший путь, а предпочтет наилучший путь. Для одного раза можно, при крайней надобности, подняться по пожарной лестнице; постоянно же пользуются домовой лестницей с развернутой линией.

То же относится и к рабочим движениям человека. Для них решающим также не является непременно кратчайший путь. Да он тут зачастую и физически невозможен. Не надо забывать, что такой орган человека, как рука (главный рабочий орган), устроен в виде маятника, закрепленного в одном конце и могущего свободно двигаться в другом. Этим физически обусловлено движение по круговой дуге, а не по прямой, как кратчайшей линии. Конечно, сложная, мышечная система человеческого «маятника» допускает движение и по прямой линии,—если сделать специальное напряжение. Но это потому и невыгодно; в отношении расхода сил. И, в самом деле, если нам надо какой-либо предмет переставить с одного стола на другой, рядом о ним стоящий, то мы это рабочее движение инстинктивно делаем по некоторой кривой линии. Можно заставить себя выдержать и кратчайший, прямолинейный путь, но это будет для руки гораздо утомительнее.

Оптимум, существующий для длины пути, проходимого работающим органом при работе, надо иметь, между прочим, в виду и при расположении инструментов и других приспособлений у рабочего места. Тут, очевидно, существует какое-то отграниченное оптимальное пространство, за пределы которого расположение инструментов не должно выходить ни в одну ни в другую сторону. Иначе рабочие движения при доставании и откладывании инструментов не смогут, быть оптимальными.

Не добиваться непременно кратчайшего пути в пространстве—не значит совершенно пренебрегать вопросом о длине пути. Преодоление пространства—это работа преодоления сопротивления. Но в том-то и дело, что в отношении пространства приходится сказать то же, что и в отношении времени: обеспечивая достижение оптимума, мы тем самым обеспечиваем уже и необходимое сокращение длины пути. Ибо удлинение пути за пределы необходимого дало бы сейчас уменьшение величины m (или увеличение величины n).

Во всяком случае ясно: преодоление пространства есть расход сил, который надо сокращать. Но сокращать надо лишь потому и лишь в той мере, в какой это требуется с точки зрения сокращения расхода сил. И если ради более рационального использования сил требуется, наоборот, некоторое увеличение длины пути (или времени), то это сделать обязательно.

Вывод, в конце концов, получается один: не время, не пространство являются решающими в рабочих процессах, а целесообразность расходования сил. Не хронометраж, не кинематография, не циклография могут решать вопросы о рационализации и нормировании трудовых процессов, а физиологический эксперимент на основе принципа оптимума, как это нами изложено выше.

Дата добавления: 2015-08-02