Феликс Пиа. Избранные произведения, стр. 37—38

В первой вводной главе автор «Замка Монбрен» прямо говорит о необходимости отбросить фальшивую идеализацию средневековья и рыцарства, навязанную читателям реакционной литературой.

Исторический жанр способствовал также выполнению важной задачи создания образа положительного героя, участника освободительной борьбы. Героическое прошлое французского народа, его славные революционные традиции могли стать неисчерпаемым источником таких образов-примеров. Эта задача была нелегкой. Историческая мысль французской демократии 30—40-х годов была философски незрелой, политически колеблющейся. В. Гюго, противопоставляя честолюбцу Сен-Мару, готовому во имя узкокастовых и личных интересов на измену отечеству, своих «народных» героев, вместе с тем обычно уводил их из сферы гражданско-исторических проблем в мирок интимных чувств и абстрактной «общечеловеческой» морализации. Над историческими представлениями многих романтиков-демократов тяготела еще концепция либеральной школы. Эта концепция нашла. в сущности, отражение даже в одной из лучших республиканских драм — «Анго». И все же наиболее передовым романтикам принадлежат ценные попытки показа исторической роли народа и создания положительных национально-народных образов, лучшей из которых явился, пожалуй, роман Рей-Дюссюэйля «Братство святого духа». Марсельский писатель-республиканец Мариус Рей-Дюссюэйль, широко популярный в демократических и социалистических кругах начала 30-х годов и замолчанный буржуазной критикой, написал свой исторический роман о Марсельской Коммуне 1228 г. еще в 1829 г. Книга Рей-Дюссюэйля растянута, не лишена готических штампов и антихудожественных мест, но тем не менее она глубоко привлекает содержащимися в ней элементами патриотической народности и смелостью решения ряда важнейших проблем исторической прозы.

Внутренний, сугубо беллетристический сюжет романа — наиболее уязвимое его место. Марабут (т. е. мусульманский борец за веру. — Т. Я.) — Габриэль, принадлежавший к остаткам мавританского племени, скрывавшегося в холмах Прованса, во имя мести за своего брата, казненного по вине барона д'Эвеноса, проникнув в замок барона под видом трубадура, соблазняет и губит его дочь благочестивую Азалию, разжигает войну между феодалами и Марсельской городской Коммуной, восстанавливает марсельцев против покровительствующего барону епископа и, наконец, добивается казни д'Эвеноса и его сына.

55 М. Rey-Dussueil. La Confrerie du Saint-Esprit, chronique marseillaise de l'an 1228. P., Ch. Cosselin, 1829.

Неудачная попытка связать ряд исторических событий личной интригой мести, убийств и обольщений породила в книге наивно «готические» образы (демонический Габриэль, воздушная мистическая Азалия) и ряд сцен в духе литературы «кошмаров и ужасов» (сцена объяснения Габриэля с Азалией и д'Эвеносами на могиле казненного брата, эпизод убийства Азалии ее отцом и братом и т. п.). Но подобные сцены и образы, как и попытка искусственной беллетризации исторического и историко-бытового материала — дань ходовой в то время традиции «романизирования истории», — не играет решающей роли в произведении. В центре внимания автора — борьба Марсельской городской Коммуны и Республики XIII в. против феодальной знати, епископа Марселя и властителя Прованса графа Беранже, заканчивающаяся гибелью Республики.

Заслуга исследования средневековых городских коммун во французской научной историографии XIX в. принадлежала О. Тьерри. Однако Тьерри рассматривает историю французского Средневековья в духе либеральной школы, т. е. видит в ней только борьбу между феодалами и «третьим сословием», обходя молчанием тот факт, что эта история была заполнена также ожесточенными схватками между купеческим патрициатом и трудящимися слоями. Рей-Дюссюэйль частично повторяет ошибки Тьерри. Однако, вопреки либеральным историкам, писатель-республиканец отводит в своем романе основную роль не буржуазной верхушке «третьего сословия», а угнетенной народной массе.

В художественном отношении тема романа раскрыта Рей-Дюссюэйлем в духе передовых новаторских тенденций современной литературы и не без влияния уроков Вальтера Скотта. Однако, в отличие от массы раболепных и порой плоских французских подражателей «шотландского чародея», молодой марсельский писатель-патриот остается самостоятельным и вполне национальным в разработке избранной им проблемы.

Вальтер Скотт, приближавшийся в известной степени к пониманию исторического значения народа, как общественной силы, и создавший обаятельные фигуры английского и шотландского простонародья, оставался консерватором по своим политическим убеждениям и с симпатией оглядывался на феодальное прошлое. Эта симпатия отражалась не только в идейной концепции его романов, но и в выборе центральной интриги, в подборе сюжетно-ведущих персонажей, в бытовых этнографических описаниях. Отдавая должное мастерству Вальтера Скотта как исторического романиста, Герцен, вместе с тем, упрекал его в «аристократической апатии» и «величайшем хладнокровии» при изображении бурных эпох отечественной истории. Главной особенностью романа Рей-Дюссюэйля о Марсельской Коммуне XIII в. является выдвижение в центр повествования острого социально-политического конфликта и народно-освободительной борьбы Средневековья. Обращаясь к национально-исторической теме, Рей-Дюссюэйль сознательно искал в прошлом примеров революционной борьбы народа.

Неумелые поиски романтической сюжетности полностью искупаются в его книге глубоко сочувственным, насыщенным жизнью изображением революционного протеста ремесленников, грузчиков и рыбаков Марселя против феодально-клерикальной клики XIII столетия, актуально прозвучавшим в раскаленной атмосфере кануна Июльской революции.

Подобно авторам нашумевшей республиканской драмы 1835 г. «Анго», Рей-Дюссюэйль, с помощью исторической параллели, хотел показать народу, «что с его правами и силой он может успешно бороться против... всех королей». Но в историческом смысле Рей-Дюссюэйль оказался сильнее Пиа и Люше, подменивших деятельность масс изображением единоборства титанического купца Анго с королем Франции. Смело оттеснив на задний план повествования личную произвольно-романтическую интригу, автор «Хроники 1228 г.» заполняет свой роман живыми, диалогически острыми, колоритными сценами жизни марсельской улицы и лагерными эпизодами периода вооруженной борьбы Братства святого духа с коалицией феодалов и церковников. В книге бьет ключом жизнь марсельского трудового люда, с его заботами, лишениями, с его верованиями и предрассудками. Причем автор особенно стремится воспроизвести гражданский образ мыслей трудящихся масс, их суждения о дворянстве и церкви, о монархии и республике. На рельефно выписанном фоне народных низов ярко выделяются отдельные образы (Тони Бомпарт, Хлебогрыз и др.).

Чрезвычайно интересен также, как один из наиболее сильных образцов социально-обличительной трактовки исторической темы, роман Петрюса Бореля об эпохе Людовика XV и Первой французской революции — «Мадам Пютифар» (1839) 56.

Передовые романтики 1830—1840-х годов нередко обращались и к современной тематике, сближаясь в этом смысле с литературой реалистического направления. Современная тема диктовала им новую проблематику, новый типаж, требовала новых средств поэтики.

Утопическое мировоззрение крупнейших французских романтиков-демократов препятствовало им в понимании объективных закономерностей реальной жизни общества, приводило порой к художественным провалам. Маркс в своем разборе «Парижских тайн» показал, например, что, несмотря на наличие в романе Эжена Сю здоровых антикапиталистических идей, мещански-сентиментальное преломление в нем социалистических учении привело автора к извращению действительности, связанному с сюжетной ролью Родольфа, а также к постепенному искажению образов, взятых из реальной жизни (Флер де Мари). Белинский, высоко ценивший гуманизм Жорж Санд и ее страстную критику капитализма, осуждал вместе с тем утопические срывы писательницы, приводившие к созданию фантастических, небывалых характеров, к введению сказочных, неестественных элементов.

56 Petгus Borel. Madame Putiphar. В 1950 г. прогрессивная французская газета «Се суар» публиковала на своих страницах этот роман П. Бореля, который высоко ценился передовыми современниками писателя, но не признавался буржуазной. критикой.

В 1847 г., разбирая романы Жорж Санд «Мельник из Анжибо», «Грех господина Антуана», «Изидора», Белинский писал: «...Беда произошла собственно не от влияния современных общественных вопросов, а оттого, что автор существующую действительность хотел заменить утопиею и вследствие этого заставил искусство изображать мир, существующий только в его воображении. Таким образом, вместе с характерами возможными, с лицами всем знакомыми, он вывел характеры фантастические, лица небывалые, и роман у него смешался со сказкою, натуральное заслонилось неестественным, поэзия смешалась с реторикою» 57.

Тем не менее, классики марксизма и представители русской революционно-демократической критики отмечали глубоко положительное значение того поворота к социальной теме и созданию народных образов, который характеризовал во французском искусстве творчество романтиков-демократов. «Хорошо известный роман Эжена Сю «Парижские тайны», — исал Энгельс, — оизвел сильное впечатление на общественное мнение... Яркие краски, в которых книга рисует нищету и деморализацию, выпадающие на долю «низших сословий» в больших городах, не могли не направить общественное внимание на положение неимущих вообще» 58. Этим же критерием руководствовался Герцен при оценке нашумевшей в Париже накануне Февральской революции пьесы романтика-республиканца Ф. Пиа «Парижский тряпичник». Обвиняя Пиа в том, что он «сгубил и растянул» свою драму, прибавив к ней «мелодраматическую развязку», «примиряющий, услаждающий финал в буржуазном духе», Герцен отмечал наряду с этим громадный положительный общественный резонанс пьесы Пиа, которая вводит зрителя «в мир голода и нищеты, роющийся под ногами, копающийся над головой, — мир подвалов и чердаков, мир грустного самоотвержения и свирепых преступлений» 59.

Одной из своеобразных особенностей литературы французского прогрессивного романтизма 1830—1840-х годов явилось широкое теоретическое обсуждение республиканской доктрины и идей утопического социализма в беллетристических произведениях. Задолго до выхода «Путешествия в Икарию» (1840) Этьена Кабэ и до появления утопической прозы - Жорж Санд мотивы социальной утопии получают развитие у ряда молодых писателей-демократов.

Первыми произведениями подобного жанра явились написанные Рей-Дюссюэйлем спустя несколько месяцев после Июльской революции.два тематически связанных романа-памфлета: «Конец мира» (1830) и «Новый мир» (1831). Автор не отработал беллетристический сюжет, не отшлифовал композицию.

Дата добавления: 2015-08-02