27 страница. - Я никогда Вас не знал и, судя по всему, не сильно-то Вы и изменились с тех пор

- Я никогда Вас не знал и, судя по всему, не сильно-то Вы и изменились с тех пор. Итак, Вы действительно ошиблись, - с оттенком нахальства саркастически произнес Николай, сложив на груди руки.

Клоудс хмуро, но снисходительно посмотрел на него, внутренне недовольный его тоном и развязным остроумием.

- Нет, милый друг, я не ошибся… хотя вероятно, через оптику снайперской винтовки, я выглядел несколько иначе, чем сейчас…. А между тем у Вас отличная память, судя по тому с какой живостью Вы пересказывали свои «хождения по мукам» моей дочери.

- Да, но среди них Вас не было. Именно поэтому я не припомню случая, чтобы я мог быть знаком с Вами. Хотя, конечно, я многое слышал о Вас от вашей дочери, беспримерно любящей Вас, в остальном же, я вижу Вас впервые, - небрежно ответил Николай.

- Ни к чему эти запирательства. Я ведь не следователь. Мне просто любопытно, почему я все еще жив, тогда как я должен быть мертв уже целых два с лишним месяца… - со скучающим видом сказал Клоудс.

- Я думаю, Вам лучше обратиться с этим вопросом к врачу. Я не ставлю диагнозов, - съязвил Николай, насмешливо глядя в глаза Клоудсу, который тактично старался не замечать откровенно дерзкого поведения Николая.

- Тогда я Вам расскажу кое-что…. Вы курите? - указывая на портсигар, предложил Клоудс. Николай покачал головой, всем своим видом показывая, что его совсем не интересует то, что он может ему рассказать, тогда как он с напряженным вниманием, хотя и неприметно все еще продолжал следить за движениями охранников, так как он до сих пор не мог объяснить себе их присутствие. Ведь не для того же он завел их с собой, что боялся разговаривать наедине с Николаем?

Клоудс открыл портсигар, обращаясь к нему.

- Да, я ведь забыл, Вы не курите. И правильно делаете. А между тем, это одна из незаменимых прелестей жизни…, вернее…, приправа к ней.

Достав сигарету, он сунул ее в рот. В это же время один из охранников, который стоял рядом с Клоудсом, полез во внутренний карман пиджака и Николай, все это время пребывавший в предельном напряжении, решив, что тот полез за оружием, мгновенно отреагировал, молниеносно ударив первого, что стоял между ним и Клоудсом локтем в зубы. После чего подскочив ко второму изумленному телохранителю, он схватил его за руку и, заломив в запястье, вывернул ее за спину, одновременно выхватив из своего кармана трико пистолет, наставляя его в лицо Клоудса.

Тот медленно вытащил изо рта сигарету, пораженно глядя на Николая, хладнокровно держащего у его лица пистолет. Он слегка улыбнулся, потом тут же весело рассмеялся, в то время как в глазах Николая, стало проявляться недоумение. Он произнес:

- Это правда, так весело?

- Да, - давясь смехом, промолвил Клоудс.

- И что именно?

Клоудс успокоился и сочувственно произнес:

- Пожалуй, Катя была права, чтобы выпроводить их отсюда. Как видно, они действуют на тебя раздражающе.

Николай холодно и бесстрастно ответил, не отводя от лица Клоудса дула пистолета.

- Зато на Вас, они больше не будут действовать утешающее. Вся Ваша охрана, так, мнимое ощущение защищенности, тогда как на самом деле Вы доступны всем и каждому.

Николай вспомнил, как близко он был от смерти тогда, когда он готов был уже нажать на курок, чтобы выполнить задание, но в последнюю долю секунды он отказался от этого.

- Мне ничего не стоит нажать на курок и убить тебя, - ровно и спокойно промолвил Николай.

- Зачем?

- Да так… для общественной гигиены. Глядишь, и грязи будет меньше.

- В таком случае тебе следовало бы начать с себя.

- Придет и мой черед.

Клоудс усмехнулся, посмотрев на скорчившегося от боли, но терпеливо не издающего ни звука охранника, которому Николай заломил руку. Николай тоже взглянул на него, потом на другого охранника, который со свирепым лицом поднимался с пола, угрожающе глядя на Николая и держа руку у разбитого рта.

- Ты бы отпустил его, а то жалко парня… ни за что, ни про то. А меня, коли уж не убил в первый раз, так не убьешь и сейчас, лишив себя надежды благополучно выпутаться из всей этой истории с убийством. Кстати, если тебе Катя не сказала, то я собираюсь помочь тебе…

- Я не помню первого раза, но это уж точно будет последний, - зло произнес Николай раздраженный веселостью Клоудса. Конечно, разве от него можно было ожидать какой-либо помощи? Но ведь он и не знал, что у Кати фамилия не отца, а, по-видимому, матери, с которой Клоудс вероятно в разводе. А этот Клоудс…, да и что он собственно задумал? Что он намеревался сделать? Почему он не привел сюда группу захвата, чтобы его арестовать? Или он просто собирался по-своему наказать его зато, что он хотел его убить? Какая глупость! Но откуда-то ведь он узнал об этом – но откуда?

Много вопросов занимало ум Николая, на которые он тщетно пытался ответить. Но только сейчас до него начало доходить, как он оплошался. Какую нелепую ошибку он совершил…. Дело в том, что он просто был взвинчен и перенапряжен, заранее ожидая какого-либо подвоха от действий охранников, которые, как ему казалось, были здесь неспроста. И совсем не сообразил Николай, что в кармане пиджака, куда полез охранник, оружия быть не может, тогда как оно у них у обоих в наплечных кобурах под пиджаком…

Клоудс выжидательно, с легкой улыбкой смотрел на Николая, словно догадываясь, о чем тот думает в эту минуту, какие мысли осаждают его сознание. После недолгой паузы он произнес:

- Отпусти его, и пусть он сделает то, что он собирался сделать.

Николай ухмыльнулся и отпустил охранника, опуская пистолет. Сунув руку к нему в карман, откуда тот собирался что-то достать, Николай вынул из нее позолоченную, как и портсигар Клоудса зажигалку.

- Ничего. Бывает. Я понимаю, нервы и все такое… - с усмешкой произнес Клоудс.

Николай бросил на него раздраженный взгляд и сунул зажигалку в руку охранника, который с ненавистью покосился на него, Клоудс сунул в рот сигарету и охранник поднес ему зажигалку давая прикурить.

- Выйдите в подъезд и ждите меня там, - повелительным тоном сказал Клоудс обоим своим телохранителям, раскуривая сигарету. После чего обратился к Николаю, кивком головы указывая на стулья.

- Ну, так что ж, давай присядем, чего стоять.

Он сел за стол, бросив взгляд на чашки с недопитым кофе который, вероятно, уже давно остыл. Николай тоже присел, откинувшись на спинку стула, с любопытством глядя на Клоудса и гадая про себя, о чем будет предстоящий разговор. Ведь зачем-то же он захотел с ним увидеться лично, не пожалев для этого времени которое при его положении кандидата в мэры, весьма не уступчиво для бессмысленной траты на посторонние, не относящиеся к делу прихоти. К тому же бездельно разъезжать по городу со своей немалочисленной свитой при этом опасаясь за свою жизнь, по крайней мере, безрассудно. Хотя, что гадать, все и так сейчас станет ясно.

Николай посмотрел на свои руки и только сейчас увидел, что он все еще держит в руках пистолет, который к тому же был снят с предохранителя. Мысленно выругнувшись своей рассеянности, раньше такого не бывало, он засунул его в карман, чувствуя, что вся настороженность и напряженность этой встречи, наэлектризованная его подозрительной предвзятостью, вдруг рассеялась от простого и непринужденного обращения к нему Клоудса, который теперь казался ему совсем не таким, каким он представлялся ему тогда, когда он разглядывал его фотографию у себя дома. Он умел быть импозантным и располагал к себе людей, хотя вся его внешность и говорила о строгом и надменном нраве.

Николай встретился с ним глазами и впервые улыбнулся ему приветливо. Клоудс ответил ему тем же, выискивая, куда бы можно было стряхнуть пепел.

- В этом доме, конечно же, пепельницы не предусмотрены, - шутливо промолвил он.

- Курящие люди тоже, - поддержал его Николай.

А ведь, в самом деле, он не так уж и плох. И напрасно он так несдержанно и грубо себя вел с ним, - с сожалением подумал про себя Николай. Он встал и, подойдя к шкафам, достал чайное блюдце, подавая его Клоудсу.

- Можете воспользоваться этим, если не боитесь гнева хозяйки.

Клоудс усмехнулся.

- Да уж… - вся в мать.

Николай хотел предложить ему кофе, но тут же передумал и сел обратно. В конце концов, ведь не его же это квартира и не он в ней хозяин.

Стряхнув пепел, Клоудс снова посмотрел на чашки с кофе. Грустно вздохнув, он произнес:

- И я бы с удовольствием выпил сейчас чашку кофе, за компанию…. Да некогда мне. Одни хлопоты. Я и заскочил то на минутку… - затушив сигарету он, сцепив пальцы, положил руки перед собой, - Вот что Лопатин, знаю я о тебе все. Хотя до сегодняшнего дня у меня возникали еще некоторые сомнения по ряду вопросов…

Николай заинтересованно облокотился о стол, слушая Клоудса.

- Начну с того, что около двух с половиной месяцев назад в районное отделение милиции позвонила женщина и заявила, что обнаружила у себя в квартире боевое оружие, неизвестно каким образом попавшее к ней. Замки были целы, ничего не украдено тоже не было…. Это оказалась снайперская винтовка с оптикой и лазерным прицелом, какими пользуются профессиональные киллеры. Из окна ее квартиры, где была оставлена винтовка, отлично просматривалось здание, в котором находится мой офис. Не трудно было предположить, в связи с готовящимися выборами, кто должен был стать жертвой этого несостоявшегося по неясным причинам покушения. Следов естественно никаких не нашли. Все было чисто. Опросы жильцов тоже ничего не дали. На этом вроде бы инцидент и исчерпан. Но спустя неделю (это, кстати, как раз уже после того, как тебя объявили в розыск за изнасилование с убийством и показали твою фотографию в вечерних новостях) позвонила другая женщина, живущая в этом же доме на первом этаже, она показала, что видела тебя в окно выходящего из подъезда и назвала день, когда это было, как раз когда была обнаружена эта винтовка….

Меня это заинтересовало, во-первых, потому что мне хотелось знать, кому нужна была моя смерть. Во-вторых, почему покушение осталось недоведенным до конца. И, в-третьих – где гарантия, что оно не повториться? Только уже вместо не расстрелянных патронов на месте будут валяться отстрелянные гильзы, а я отправлюсь почивать на городское кладбище. Но чтобы предотвратить новое покушение, нужно было найти тебя, как подозреваемого в этом…. Хотя я не был уверен, что это был именно тот, кого разыскивали за изнасилование и убийство – то есть ты. Потому что никак не вязалось это профессионально подготовленное покушение без единой зацепки для следователя и это откровенное, бессмысленное убийство, да еще и у себя в квартире…. Разве профессионал поступил бы так? Но буквально две недели спустя, в квартире на Старобульварной была перестрелка. Трое убитых и твои отпечатки…. По-видимому, ты скрывался там у этого старика. Убитые были из охранного агентства «Каракурт». И вот тогда я уже убедился, что ты все-таки обладаешь профессиональной подготовкой и именно ты должен был убить меня. И тогда же мне вдруг пришло в голову, что та женщина, задушенная и изнасилованная, была подставой. Ты не убивал ее. Тогда кто же и кому это было нужно, чтоб тебя объявили в розыск? И за что? И почему эти двое молодчиков без документов и при оружии, ворвались в ту квартиру, где скрывался ты? Что им от тебя было нужно? Зачем они пытались тебя убить? А в том, что у них было такое намерение ни у кого не вызывало сомнений. К тому же, как стало известно впоследствии от пожилой женщины, которая лечила тебя, ты был тяжело ранен. Когда? Кем? И опять – за что? Этими вопросами конечно, должен заниматься следователь. Но мне все же было интересно, почему ты не убил меня? Почему хотя бы даже не выстрелил? А ведь у меня было в тот день недоброе предчувствие…, как знал, что под прицелом. И вот сегодня, дочь мне все рассказала…. Конечно, она не знает, что тот человек, которого ты отказался убивать (хотя для этого нужно было только нажать на курок) - был я. Но у меня это не вызывает сомнений.

Он снова вопросительно посмотрел на Николая, который только молча ухмыльнулся и опустил голову. Клоудс снова продолжил:

- И вот, так выходит Лопатин, что за мою жизнь тебе пришлось пожертвовать всем своим благополучием. Пожертвовать всем, что было для тебя дорого…. Но разве я так дорого стою? Нет. Конечно, нет. Вряд ли за меня можно и гроша ломанного дать.

- А как же те, кто отдает за тебя свои голоса? Неужели переплатили? В шутку заметил Николай на меланхоличную речь Клоудса.

- Не за меня они отдают свои голоса Лопатин, а за свою иллюзию будущего благополучия. Они голосуют за слова, за обещания, за фантастические проекты…. И чем красивее ты соврешь, тем больше тебе поверят. Им не нужны серые краски реализма. Им подавай родину Адама с Евой. Люди же – они как сороки, хватают то, что блестит. Покажи им пригоршню разноцветных стекляшек и скажи, что это звезды с неба - и они поверят тебе и пойдут за тобой. Но им вовсе не нужен ты сам – им нужно только то, что ты можешь им дать. Вот именно эти стекляшки обещаний, которые так хрупки и непрочны и разбиваются всякий раз, когда ты попытаешься выстроить из них, что-то конкретно-материальное. Вот за что они голосуют, Лопатин. А сам, что я могу стоить кроме нескольких тысяч долларов при условии, что мое сердце вместо стрелы амура пронзит пуля снайпера…

А знаешь Лопатин, ведь я никогда не был сентиментален – что за слабодушие? Но, признаюсь, мне еще ни разу в жизни не хотелось с такой силой отблагодарить человека, даже после того, как он намеревался меня убить. Честно Лопатин. Ведь я обязан тебе жизнью. Если бы на твоем месте был бы кто-то другой – то я был бы уже мертв…. А между тем, быть может, и лучше было бы, если бы ты убил меня. Единственное, о чем бы я мог сожалеть – это только о своей дочери и о том, что, быть может, я дал ей далеко не все, что мог ей дать. Все время я только и делал, что заботился о ее материальном благополучии, стараясь дать ей все самое лучшее, чтобы она никогда не знала той нужды, которую отведал я в ее годы. Но я совсем не думал о том, что кроме престижного колледжа, дорогой одежды и украшений, она не меньше нуждается и в моей любви, заботе и внимании…. А этого то, у меня никогда вполне для нее не хватало. И вот только для этого, мне и хотелось бы еще пожить хоть немного, чтобы искупить свою отцовскую вину перед ней. Конечно, сейчас она уже совсем взрослая и самостоятельная (вон как командует) и уже не нуждается ни в чьей опеке и поддержке, но… ведь она моя дочь, какой бы взрослой она ни была. И я не хочу, чтобы потом, когда меня не будет, она вспоминала обо мне с укором. Да, Лопатин, она – единственное, ради чего бы мне еще хотелось жить в этом бренном мире. Она – радость моя и отрада и все, чем я мог бы оправдать свое грешное бытие…. А ведь я – поверишь ли? Всю жизнь только разорял и отнимал, но никогда не давал. Не знаю, сердцем ли не вышел или желания не доставало…

У меня, Лопатин, была грубая античеловеческая философия жизни. Некий культ презрения и цинизма ко всему, следуя которому, я не сомневался, что добьюсь в жизни всего, чего ни пожелаю. Это было своеобразное руководство к достижению успеха и покорению вершин жизни, которое выражалось в трех выдуманных мною правилах. Они гласили:

Первое: «Всего лишь человек».

Второе: «Всего лишь человеческое».

Третье: «Всего лишь мир людишек».

И я презирал и ненавидел всех и вся. Я жил свысока. Человек для меня был всего лишь биологическим мусором, выгребной ямой, в которой перегнивали, протухали и разлагались их грехи и пороки…. – говоря это, Клоудс непроизвольно сморщил нос, - И между всем этим, я был одержим жестоким и циничным накопительством, жадно стремясь восполнить все то, чего так недоставало нам 25 лет назад, когда я только еще женился на ее матери и у нас появилась дочь. И вот, Екатерина – единственное, что я полюбил в этой жизни по-настоящему. Впрочем, конечно все это не важно. Но если бы я был мертв, то, как ты сказал, глядишь и грязи было бы меньше. А Катя – она совсем не такая. Она чуткая, добрая, отзывчивая…. Она сделает за меня все то, чего никогда бы не сделал я. Этим я спокоен. И только этим я оправдываю то, что за всю жизнь не сделал ни одного доброго дела…. Но тебе я помогу Лопатин. Я постараюсь решить твою проблему, авось зачтется на суде Божием? – Клоудс засмеялся, - Но ты, конечно же, понимаешь, в чем может состоять моя помощь?

Николай утвердительно кивнул головой.

- Это твой единственный выход Лопатин. Но после того как ты получишь новую фамилию, ты должен будешь сразу же покинуть этот город. А пытаться доказывать свою невиновность в убийстве женщины, в твоем случае глупо. Ведь есть и другие трупы на Старобульварной и та брошенная тобою винтовка, которая дает основания ясно полагать, что ты наемный убийца. На кого-то значит работал. И что значит на твоей совести немало загубленных жизней…. Знаешь Лопатин, мне очень хотелось бы напасть на след тех людей, на которых ты работал. Мне, конечно, не было бы до них никакого дела, если бы я не оказался тогда в роли жертвы под прицелом твоей винтовки. Ведь если не убил ты, то наверняка это сделает кто-то другой…, как знать. Но, к сожалению, до сих пор ничего существенного узнать так и не удалось. И вот что я хотел у тебя спросить…. Я понимаю, ты работал вслепую и тоже не можешь ничего знать об этой организации, но… может быть, все же у тебя имеется хоть какая-то, пусть даже незначительная информация на этот счет, за которую можно было бы уцепиться? Какие-то домыслы, предположения…, люди, через которых бы можно было выйти на нее…. Ну хоть что-то…

Николай долгим молчаливым взглядом посмотрел на него, покачал головой и отвернулся. Клоудс с сожалением вздохнул:

- Я так и знал. Жаль. Конечно, если бы ты знал, ты бы сказал. Или же наверняка сам бы давно уже попытался разобраться с ними. Ведь они причинили тебе немало горя. Ну…, так вот что Лопатин…. Значит так: сегодня понедельник, до среды ты должен будешь сделать паспортные фотографии. Отдашь через Катю, она передаст их мне. А в следующий понедельник ты должен будешь уже уехать из города, я дам тебе немного денег, чтобы хватило на первое время. Ну а теперь… - он взглянул на свои наручные часы, - Мне пора. Больше уж не увидимся.

Он встал, протягивая Николаю руку для прощания. Николай тоже поднялся, крепко от души пожимая его руку.

- Надеюсь ваши многообнадеживающие слова не из тех ларцов со стеклярусом для народа.

- Кстати, ты мне нравишься, Лопатин. Я люблю людей с чувством юмора, - улыбнувшись шутке Николая, промолвил Клоудс.

- Это не юмор. Это тонкая ирония с надеждой между строк, - ответил Николай, выходя из-за стола.

- Что ж, пусть так, - согласился Клоудс, - А во мне не сомневайся. Сделаю, как сказал.

- Тогда заранее, спасибо Вам за все. И если бы только у меня была возможность как-то отблагодарить Вас, то я бы это сделал. Но… - Николай с сожалением развел руками.

- Да ладно, чего уж…. Я должен благодарить тебя. Ну, так ладно, не забудь - до среды, - напомнил он и повернулся, собираясь уходить, но вдруг остановился, словно припомнив что-то такое, о чем он забыл сказать.

- Кстати, ты это… - он помолчал, бросив заговорщицкий взгляд на дверь кухни, после чего в полголоса произнес, словно боясь, чтобы кто-нибудь его не подслушал, - Вот что Лопатин…, скажи честно…, у тебя с Катей что-нибудь было? Только не ври!

Николай весело засмеялся.

- Законный вопрос бдительного родителя. Нет. У нас с ней ничего не было. Можешь быть спокоен на этот счет.

- Понимаешь… – начал Клоудс оправдывать свое странное любопытство, - Она еще так молода…, неопытна.… У нее вся жизнь впереди.… Понимаешь? Ты не обижайся, но… она не пара для тебя. Мне как отцу, очень не хотелось бы, чтобы она связывала свою жизнь с человеком без определенного места в жизни, без конкретного будущего, и, конечно, не с наемным убийцей, хоть и в прошлом….

- Да, конечно, я понимаю все это…, поэтому у меня и в мыслях не было ничего такого. А то, что я в ее квартире, так это только потому…

- Знаю, знаю, - оборвал его Клоудс, - Ну раз так, то все в порядке. Извини, что спросил об этом…. А мне действительно пора. Удачи тебе в будущем, Лопатин. Все от меня зависящее, сделаю, как обещал.

Он вышел из кухни и позвал Катю, она тут же выскочила из комнаты, где она находилась с Никитой.

Несколько минут поговорив еще со своей дочерью, Клоудс простился с ней и ушел, оставив Николаю спелые и сладкие плоды многообещающих надежд.

ГЛАВА

Слово шепнешь – отдастся эхом. Крикнешь - весь мир услышит! Вздохнешь - и ветры вскружат опавшими листьями, и клочья разодранных туч разнесутся, срываясь в горизонты! Взмахнешь рукой – и взыграют оркестры бытия, и грянет хор высокозвучных чувств, воспевающих радость твою и счастье! Улыбнешься – и залучатся небесные светила! Засмеешься - и звезды понесутся в неистовом хороводе и облака расстелются под ноги пышными коврами! А захочешь – звездой засияешь! Хочешь – солнышком зажгешься! Лишь только пожелай – и дождиком прольешься! Возденешь руки ввысь – и вознесешься! И полетишь! И унесешься! И дали расступятся! И прошлое отступится! Не догнать тебя времени! Не настигнуть воспоминаниям!

Засучилась ниточка! Протянулась в будущее! И заткались ковры невиданные! Зацвели сады неописуемые! Зарябили воды безбрежные! Запестрели краски несказанные!.. И вот она – плоть и кровь мечты! Забившееся сердце утопии! Разлившиеся родники оазисов! Сны – ставшие явью! Новая планета его жизни! И до нее – рукой подать! Один лишь шаг длиною в неделю. Один рывок. Последние потуги и распахнутся двери! И откроются врата райские! И расправится, кем-то небрежно смятый лист его жизни, на который ляжет живое многоцветье вдохновенного сердца! И ветер счастливого упоенья перелистнет эту изжитую страницу вчерашних невзгод и ненастий. И голос чувств, зачтет первые строки волшебной сказки…. И да будет так! – гласят скрижали его жизни. Быть потому – благовещает судьба его!

Всего неделя! Неделя! – И жизнь заново!

Семь дней – и мир будет сотворен с самого начала!

Николай был уверен, Клоудс не обманул его. Он сделает, так как сказал. И Николай уже предвкушал тот день, когда он, торжествуя, покинет этот город совсем другим человеком. Но Катя…! В каком неоплатном долгу он перед ней. Скольким обязан он ей за ее доброту, за понимание, за эти полные блаженной радости дни, проведенные рядом с ней. За уста, изнемогающие от несказанных слов, за взгляды согревающие сердце и ласкающие душу, за чувства жаждущие любви и страсти…. Ах, Катя, Катя!

Но как прав был ее отец, сказав ему, что он ей не пара. Не пара! И да, конечно - не пара. Женская любовь для него всегда была из другого мира, в котором он никогда не будет жить. Из другой жизни, которой он никогда не воспользуется! Брак, семья, дети… - все это для того, другого Николая, которым он никогда не станет. Хотя конечно, иногда ему хотелось жить как все, по пунктам обиходных статутов – очень хотелось. Но как же тогда его одинокая грусть? Тихие ночи? Разгульные мысли?.. Его неподнадзорная свобода и произвол?.. Или этим он только пытается оправдаться перед самим собой за то, что ему никогда не везло с женщинами? Да нет. Их и было то всего одна. Одна единственная, по-настоящему им любимая Елена Демченко! С которой он был помолвлен еще до армии.… Но так и осталась недопитой чаша их любви. Так и осталась, не дописана книга их недолгого романа. И даже те немногие листы, давно разнесло ветрами ушедших лет. И сколько еще всего осталось несказанным, не услышанным, не почувствованным…. А к Ирине (Никиткиной матери) у него никогда не было тех высоких чувств, которые он испытывал к Елене, своей первой девушке, и вот сейчас к Екатерине. Но Ирина была ему дорога. И он тоже любил ее, но только совсем другой любовью, которая больше была обусловлена благодарностью за ее терпеливую верность и преданность, нежели самопроизвольными, стихийными чувствами.

Но как бы там ни было, он всегда считал себя неспособным к семейной жизни. А между тем, какой-то засевший в его сердце сверчок, никак не давал ему покоя. И в иные минуты, ему так хотелось, чтобы рядом всегда был любимый человек. И вот, глядя на Катю, эта яростная грусть одиночества с лютой силой закипала в его сердце. С особой выразительностью и остротой, он чувствовал свою покинутость, заброшенность, оставленность, отторгнутость, которая ядом кураре отравляла его душу и сознание. И так хотелось ему быть нужным, быть любимым, желанным, чтоб о нем заботились, переживали за него, беспокоились и ждали…. Но…. Не пара! Это чистое, не вымаранное моралью века сего создание – не для него. И он не посмеет…, не позволит себе осквернить это хрустальное творение неба! Довольно и того, что она позволяет ему любить себя…. О, как он ее любит!

Что ж – неделя! Осталась всего лишь неделя, чтобы всласть насладиться этими возвышенными, воздухоплавающими чувствами к Екатерине.

Но так же ли сильна и прочна ее любовь к нему? Ему по-прежнему казалось, что ее чувства краткосрочны и это всего лишь ветреная страсть, которая загаснет и развеится сразу же, как только он уедет отсюда. А здесь, естественно, он не останется…. И Николай с грустью вздыхал. Ведь он больше не сможет видеть ее. А все эти томительные ночи с восторженными думами о ней, все эти феерические фантомы его воображения, рисующего сладострастные картины их взаимной любви, все эти фантазии, сотканные из пламени его чувств…. Все это достанется ему как печальное достояние его сердца; неприкосновенный раритет его памяти.

Но как сейчас весела она и беззаботна! И как счастлив Никитка! Ему, как и Николаю, несмотря не всю эту роскошь и благополучие которым он не переставал восхищаться, не терпелось уехать в другой город и начать новую жизнь, которая (он по-прежнему был уверен) будет непременно вместе с Катей.

Как же он красива! Как неподражаемо очаровательна! С каким трепетным наслаждением Николай украдкой взглядывал на нее. С какой страстью и вожделением он думал о ней, и не было для него времени, не существовало для него окружающего, плавающего где-то в туманных горизонтах его самоощущения. Где-то там гонимые ветрами, с надутыми парусами уносились от него его мысли. Откуда-то издалека он слышал доносящиеся до него голоса Кати и Никитки. И он что-то отвечал им. И он что-то делал, не задумываясь, что и для чего. И не заметил он, что дневной свет с улицы уже давно потух и окна были занавешены плотной, непроницаемой шторой сгущающегося мрака. Но если бы он выглянул из окна на ютившийся внизу город, то он увидел бы под своими ногами целую россыпь огней, которые так были похожи на упавшие с неба звезды. Таким светопышным убором, красовались вырядившиеся в ночь улицы, круглые сутки не смыкающие своих услужливых глаз.

Но что ему за дело до того, что глаза ночи смотрят к ним в окна? Что ему за дело до вырядившегося в огненные бусы города? Здесь с ним – Катя. А там за порогом седьмого дня – рождение заново, не заходя и не переступая через смерть.

В каком-то сомнамбулизме, они вместе с Катей и Никиткой на подхвате, соорудили нехитрый ужин, и уже который час удобно расположившись в зале на полу, с веселым азартом и задором играли в карты, на которые сгоношила всех неугомонная до забав Екатерина. Причем проигравший должен был петь песни, читать стихи, изображать зверей, которых называли двое победивших и плясать под музыку, в то время как другие покатывались со смеху. И как же так выходило, что проигравшим почти каждый раз оставался Николай?

Но так ему было весело! Так он был безумно счастлив! И тем более счастлива была Катя. Счастлива, потому что Николай с такой любовью и нежностью смотрел на нее. И теперь она не сомневалась, что и он тоже любит ее! Но было уже поздно, а ей так не хотелось уезжать к матери. К тому же ей казалось, что если она останется, то ночь непременно сблизит их, воплотив ее тайнотрепетные грезы. Вдруг он только и ждет того, когда останется с ней наедине, чтобы объясниться ей в своих чувствах? И вот именно сегодня, думалось ей, это могло бы произойти, если только она останется здесь на ночь. К тому же она решила, что на работу завтра не поедет. Возьмет выходные. Потому что отец сказал ей, чтобы она свозила Николая в фотоателье для того, чтобы он сделал фотографии на паспорт. Но сколько блаженства ей обещала эта ночь! Сколько желания и страсти таилось в ней. Думая об этом, у нее замирало сердце и перехватывало дыхание от предвкушения того, что рисовало ей ее распаленное воображение. И голова шла кругом и огонь чувств, обжигал изнутри ее грудь. Ах, если бы все было так!

Конечно же, она останется, но какое придумать для этого оправдание?

Никитка словно прочитав ее смятенные мысли, бросил карты, и устало вздохнув, произнес:

- Все! Я иду спать…. Тетя Катя, а Вы не ездите сегодня домой, ведь все равно уже поздно.

Николай возмущенно воскликнул:

- Эй, шалопай! Ты чего карты бросил? А ну давай-ка доигрывай.

Никитка засмеялся и ответил, загадочно переводя взгляд с Николая на Катю.

- Так ты же все равно проиграл.

Николай недоверчиво фыркнул. В подтверждение сказанного Никитка снова взял карты и показал ему трех козырей.

- Вот смотри, - довольно и торжествующе улыбаясь, произнес он.

Теперь бросил карты Николай шутливо выругнувшись:

- Ты где короля взял? Он ведь уже выходил! Опять из колоды вытащил?

Посмотрев на улыбающуюся Екатерину, он добавил:

- Ничего я не аферюга, - запротестовал Никитка, - Ты сам мне так раздал.

- Ну да. Хочешь сказать это я достал из «отбоя» козырного короля и подсунул тебе?

Дата добавления: 2015-08-02