Российское Просвещение

Дени Дидро в предисловии к своей знаменитой «Энциклопедии» писал: «Опыт учит, что чем более правители имеют власти, тем больше они злоупотребляют ею. Поэтому полезно ограничить власть монархов». Его идеалом была конституционная «просвещенная» монархия.

Вслед за ним французские философы-просветители Вольтер, Монтескьё и д'Аламбер в своих публицистических произведениях стали исподволь разрушать опутанное религиозными предрассудками, вассальными клятвами и сословными ограничениями сознание «третьего сословия», противопоставляя его практичность и конкретность аристократической праздности. Однако сами основы монархического строя не отвергались. Огонь сосредотачивался в первую очередь на католической церкви - ведь первыми министрами Франции в течение нескольких столетий были католические кардиналы, с которыми в народе связывали все несправедливости. И чтобы понять собственное предназначение в управлении государством и помощи королю народу необходимо всеобщее гражданское Просвещение. Опутанный средневековыми предрассудками, вассальными клятвами и религиозными традициями европеец мог чувствовать себя свободным наедине со своими единомышленниками в тайных масонских ложах и литературных обществах, внешне соблюдая необходимые общественные приличия. Конечно, это касалось в первую очередь «третьего сословия», лишенного юридической защиты в условиях абсолютной монархии. Ватикан подвергал просветителей гонениям, сжигал их произведения, вынуждая их искать пристанища в соседних протестантских государствах или погибать от нищеты и позора в отдаленных монастырях, как Петрарка.

Родившиеся в католической Франции, идеи «просвещенной государственности» получили широкое распространение в протестантских государствах, где не ощущалось определяющего влияния римского папы - Пруссии, Англии, Швеции и Северной Америке, а также в православной России.

До того, как Петр Великий «прорубил окно в Европу», все стороны жизни российского общества жестко регламентировались религиозными и этическими нормами «Домостроя», созданного в XVI столетии талантливым соратником Ивана Грозного протопопом Благовещенского собора в Кремле Сильвестром (Медведевым).

В XVIII век Россия устремилась к новому социальному порядку по выражению Пушкина «как спущенный корабль, при стуке топора и громе пушек». Радикальные перемены, произведенные Петром в быту и обычаях дворянства, подорвали веру в незыблемость конкретных церковных предписаний, а с ликвидацией патриаршества - и в отношении православия в целом. Но предавать его забвению царь не стремился. Православие в многонациональной державе заменяло подданным их национальность, и поколебать его принципы значило породить рознь между народностями империи.

Поскольку за образец для подражания в обыденной жизни дворян были приняты «немецкие порядки», а в Императорскую Академию наук и военные учебные заведения приглашались специалисты из германских университетов, Англии, Швеции и Голландии, то и просветительские прикладные идеи заимствовались оттуда практически без изменений. Это отнюдь не вело к неизбежному забвению традиций русской культуры: отбрасывались лишь самые архаичные и бессмысленные из них. Национальный антигосударственный протест, выраженный в массовом движении старообрядцев против «никонианской церкви», жестоко преследовался; западноевропейское вольнодумство в отношении религиозной практики католицизма, лютеранства и кальвинизма, наоборот, публично не осуждались. Но оно не затрагивало глубинных настроений народа и не могло оказать существенного влияния на них.

Петр I, создавая новую светскую культуру, был далек от распространения атеистических и протестантских представлений. Европейское Просвещение не сулило крестьянской России ничего хорошего. И поэтому он стремился иметь свою православную «ученую дружину», активно поддерживая таких оригинальных мыслителей, как Феофан Прокопович, Юрий Крижанич, Стефан Яворский, Василий Татищев, Иван Посошков, Антиох Кантемир и в меньшей степени Алексей Черкасский, которые проповедовали идеал сильного светского государства, регулирующего все стороны жизни подданных от административного управления до культуры. Выросшие на национальной почве, они хотели предотвратить отчуждение власти от народа, который согласно многовековой традиции, идущей от «Слова о Законе и Благодати» митрополита Иллариона и «грамоток» преподобного Сергия Радонежского, видел в церкви ее конкретное выражение. Так или иначе, все они считали нужным различать две формы «истины»: веру в Священное писание, которое понимается образованным человеком как некая нравственная аллегория, и «естественную истину», подтверждаемую математическими и физическими доказательствами. Эта двойственность как бы примиряла исконную религиозность населения с бурно развивающимся естествознанием в среде передового дворянства и купечества. Трудно с уверенностью сказать, насколько сам царь разделял их идеи, но, во всяком случае, в лично утвержденных им учебных программах военных училищ, Навигацкой и «цифирных» школ Закон Божий как предмет постоянно присутствовал наряду с арифметикой и астрономией. Петр I осторожно рекомендовал Проректору Славяно-греко-латинской Академии, незадолго до этого переведенной из Киева, а впоследствии местоблюстителю патриаршего престола Яворскому «завести в Академии учения латинские». Распространение светского, в первую очередь военного образования, не привело к роспуску ни Академии, ни духовных семинарий. Религиозные торжества не только сохранялись, но на фоне однообразных европейских костюмов и мундиров приобрели еще большую пышность. Даже спонтанная ликвидация патриаршества, произведенная Петром Великим, и создание Святейшего Синода, как ни странно, встретили понимание среди большинства православных религиозных иерархов, увидевших в этом еще одно свидетельство укрепления императорской власти. Этот шаг Петра ассоциировался с религиозной политикой английского короля Генриха VIII, еще более усилившей мощь Английской державы. Кроме того, в русском православии были очень сильные пережитки византийского «цезаре-папизма», когда императоры фактически решали или сами или на созываемых ими Вселенских соборах церковные проблемы, начиная с Константина Великого.

Не случайно, утверждая в 1710 году в Петербурге «комедийную хоромину» - любительский театр, созданный его сестрой Наталией Алексеевной и вдовствующей царицей Прасковьей [6], Петр I рекомендовал в первую очередь инсценировать «Жития» православных святых и «поучительные» эпизоды из русской христианской истории. После смерти императора эта традиция стала подменяться слепым и бесталанным копированием драматических западноевропейских образцов.

Перед смертью в ноябре 1725 года Петр I учредил Российскую Императорскую академию наук для научного изучения медицины, механики, истории, географии, геологии, лесных ресурсов и людских ресурсов страны. Для работы в ее департаментах поначалу приглашались видные иностранные ученые. Для помощи в написании объективных статей, монографий и развития картографии при академии открываются библиотека и архивы, для которых зарубежные издания, отечественные рукописи и записи народных былин и сказок покупаются за государственный счет. Немецкие и российские ученые работали вместе над избранными проблемами, хотя беспрестанно полемизировали между собой.

В это сложное время с обозом холмогорских рыбаков в Москву пришел высокий девятнадцатилетний юноша с высоким лбом и упорным характером, которого звали Михайло Ломоносов. На вступительных испытаниях в духовную академию его знания высоко оценил Феофан Прокопович, ставший его духовным наставником и проводившим с одаренным учеником долгие беседы о сути вещей.

История российского Просвещения навсегда разделилась на два этапа - до Ломоносова и после него.

В период правления Анны Иоанновны ростки отечественной гуманистической мысли дали своеобразные побеги. В противовес засилью немцев при дворе и в Академии наук во главе с Шумахером в домах Артемия Петровича Волынского, Алексея Александровича Черкасского и великой цесаревны Елизаветы Петровны стали культивироваться украинские, молдаванские и кабардинские языческие обычаи, обильно сдобренные местными ритуалами. Их усилиями удалось сделать даже попятное движение в развитии образования: «цифирные школы» были превращены в начальные классы духовных семинарий. Все иноземное подвергалось теперь сатирическому осмеянию - развитие просветительской традиции, и без того слабой, прервалось. С установлением «бироновщины» и расцветом придворной «бесовщины» теряющий силы и влияние Прокопович отправил Ломоносова в Киевскую духовную Академию, где это блестящее дарование не могло вызвать ревности фаворита. Оттуда стараниями украинского гетмана Кирилла Григорьевича Разумовского Михаил Васильевич как отличник в 1736 году был отправлен в Германию «для изучения горного дела и механики».

Там Ломоносов не только изучал естественные и практические науки, но и посещал лекции известного философа Христиана Вольфа, и занятия по эстетике. Именно за границей Михаил Васильевич вплотную занялся вопросами реформы русского литературного языка, начатую, но не завершенную Петром Великим при подготовке издания первой газеты «Ведомости». Из Германии он пишет в Академию наук «Письмо о правилах российского стихотворства». Последнее давало ему возможность создать первое оригинальное российское поэтическое произведение «Ода на взятие града Хотина русскими воями фельдмаршала Миниха», размер и стилистика, которой легла в основу отечественной системы стихосложения.

С теориями же Вольфа Михаил Васильевич был согласен далеко не во всем. На принципах механистической философии, которой так гордилась Западная Европа, он вывел кинетическую теорию теплоты вместо мифического «теплорода» и вполне ясно сформулировал закон сохранения материи и энергии. Но в отличие от своего педантичного наставника в области философии, главным для которого было учение о законах Разума, для Ломоносова важнейшим стало учение о законах окружающего материальногомира. В отличие от Вольфа он полагал, что знание и вера не противоречат друг другу, потому что законы мышления отражают законы природы. Тогда и физический опыт, и Священное Писание нельзя противопоставлять, поскольку они лишь свидетельствует о различной сложности проявления Бога. Поэтому он сравнивал практику с руками исследователя, а теорию - с раскрытыми глазами. Эта особенность философии Ломоносова является отражением национальной тенденции Просвещения, начатой еще петровской «ученой дружиной» и Прокоповичем.

Возвратившись на родину, Ломоносов и стал первым оригинальным проповедником идей Российского Просвещения. Он научился всему, в чем нуждалась его Родина, и со свойственной этому человеку искренностью желал одного - отдать ей все богатство накопленных знаний. Не случайно восшествие на престол Елизаветы Петровны вызвало у него три восторженных оды, в которой он прозорливо предвидел возврат к традициям Великого Петра.

В Петербурге он был приветливо встречен фаворитом двора графом Алексеем Григорьевичем Разумовским и назначенным Елизаветой Петровной Почетным Президентом Императорской Академии наук Кириллом Григорьевичем Разумовским, и сразу стал профессором-адъюнктом физического класса. Уже в 1745 году Ломоносов избирается профессором химии и действительным академиком. Без преувеличения можно сказать, что он стал душой Академии наук.

Александр Сергеевич Пушкин образно назвал Ломоносова «первым университетом» в России. Круг его интересов охватывал все сферы тогдашней науки, от изучения электричества до истории. С величайшим уважением относясь к профессору истории академику Федору Ивановичу Миллеру, Михаил Васильевич выступил против выдвигаемой им «норманнской теории» происхождения Древнерусского государства, согласно которой славянские народы никогда бы не создали самобытного государства, если бы не призвали варягов во главе с конунгом Рюриком. Занятость естественнонаучными изысканиями не оставляла времени на скрупулезное чтение изначальной летописи «Повести Временных лет» наравне с Миллером, но Ломоносов, тем не менее, страстно опровергал с позиций своего превосходного знания древнеславянского языка основные положения взглядов немецкого коллеги. Написанная им книга «Древняя Российская история», конечно, уступала сочинениям оппонента по педантичности и тщательности исследования древних текстов, однако стала крупным событием в отечественной исторической науке.

Просвещение народа было, тем не менее, важнейшей целью Ломоносова. Пользуясь своим влиянием на нового фаворита императрицы Ивана Ивановича Шувалова, он сумел убедить императрицу Елизавету Петровну превратить школу при Академии наук в Московский Императорский университет. 12 января 1755 года в день Святой Великомученицы Татьяны граф Шувалов торжественно огласил «Указ об открытии нового учебного заведения» и назначении коллежского советника Михаила Васильевича Ломоносова его ректором. В своей вступительной речи Ломоносов сказал: «Через науки Петр Великий совершил те подвиги, которыми вновь было возвеличено наше Отечество, а именно: строение городов и крепостей, учреждение армии, заведение флота, исправление необитаемых земель, установление водяных путей и другие блага нашего общежития». На все три факультета университета - философский, юридический и медицинский - было принято сто студентов, причем согласно уставу в это высшее учебное заведение принимались не только дворяне, но и «солдатские дети».

В 1760 году Ломоносов был избран членом Шведской королевской Академии наук и стал непререкаемым научным авторитетом в России.

Елизавета Петровна предъявляла все большие требования к культурному уровню дворян. Образование, прежде всего знание иностранных языков, стало необходимым как для мужчин, так и для женщин. В связи с этим появляются не только государственные, но и частные учебные заведения. В 1753 году в Петербурге иностранцами была открыта частная школа для девушек и юношей, где они обучались французскому и немецким языкам, а девушки еще и шитью, арифметике, экономике, классической истории, географии и «светскому обсуждению газет». В моду входит чтение книг, прежде всего романов, обсуждение которых позволяло в частной беседе завуалировано выразить собственные чувства.

«Второе издание» просветительской общественной мысли пришлось на вторую половину XVIII столетия, совпавшую с воцарением Екатерины II. До своего приезда в Россию она искренне увлекалась теориями Жан-Жака Руссо, Монтескьё, переписывалась с Вольтером, а «Энциклопедия» являлась ее настольной книгой с ранней юности. В личном дневнике Великой княгини бросаются в глаза такие фразы: «Свобода – душа всех вещей; без тебя все мертво», или «Я желаю только добра стране, куда Бог меня привел; слава страны составляют мою собственную». Тут же выделена мысль, принадлежавшая Фридриху Великому: «Кто умеет общаться с русскими, тот, безусловно, может на них надеяться». А цитаты из произведений французских просветителей о принципах отношения к подданным резко контрастировали с консервативным менталитетом царских вельмож и самой Елизаветы Петровны.

Умная, честолюбивая и прагматичная принцесса Ангальт-Цербстская хорошо усвоила исторические уроки правления своих западноевропейских предшественников - не презирать обычаи страны, в которой судьбой ей было уготовано стать императрицей. В шутливой эпитафии самой себе она написала в 1778 году: «Здесь покоится тело Екатерины II, родившейся в Штеттине 2 мая 1729 г. Она приехала в Россию, чтобы выйти замуж за Петра III. В 14 лет она составила тройной план: нравиться своему супругу, Елизавете и народу. Восемнадцать лет скуки и одиночества заставили ее много и бессистемно читать. Вступив на русский престол, она желала всеобщего блага и старалась обеспечить своим подданным счастье, свободу и собственность; она охотно прощала и никого не ненавидела. Снисходительная, жизнерадостная от природы, веселая, с душою республиканки и добрым сердцем, она имела друзей. Работа была для нее легка. Общество и искусство ей нравились». Вероятно, именно такой «просвещенной» и добросердечной правительницей Екатерина II себя в душе и представляла, хотя царедворцы видели ее в ином свете. По ее словам даже в столице улицы вымощены невежеством «аршина в три толщиной».

Она изучила в совершенстве русский язык, щеголяя при этом своим легким акцентом, строго следовала национальным традициям и условностям, хотя в душе признавала их языческими. Ученость Екатерины II, основанная на философии французского Просвещения и знании истории нового Отечества, поэтому не вошла у нее в противоречие со старозаветной идеологией российского дворянства. Императрица быстро поняла своих подданных, столичные патриоты которых возвели ее на престол, и провозгласили своей целью увеличение их привилегий. Философия и наука как «упражнения ума» сами по себе ее никогда всерьез не увлекали, если не приносили практической пользы. Екатерина II так представляла себе цели «просвещенного монарха»:

1. «необходимо просвещать нацию, которой он должен управлять»;

2. «нужно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать общество и заставить его соблюдать законы»;

3. «требуется учредить в государстве хорошую и добрую полицию»;

4. «следует способствовать расцвету государства и сделать его изобильным»;

5. «надобно сделать государство грозным в самом себе и внушающим уважение соседям».

Императрица стала выразителем официальной правительственной идеологии. В ее основе лежало представление о государстве как высшей социальной ценности. Благо каждого подданного являлось лишь частицей «всеобщего общественного блага». Таким образом, долг каждого русского образованного человека - заботиться о своем Отечестве, повиноваться верховной власти и всемерно помогать ей. Со времен Петра Великого, считала Екатерина II, самодержавие вело Россию по правильному пути. Изучая его историю, она извлекала из нее назидательные примеры, служившие воспитанию подданных всех сословий. «Настоящее России прекрасно, а ее будущее будет замечательным», - не раз говорила императрица вельможам. И искренне считала, что «прекрасное настоящее» в России состоялось благодаря ее усилиям.

Она делала вывод: «Всякое иное правление не только было бы России вредно, но и вконец разорительно. Другая причина та, что лучше повиноваться законам под одним господином, нежели угождать многим». Распространенный в Западной Европе в XVIII веке «просвещенный абсолютизм» представлялся Екатерине II единственным способом преобразования огромной империи после хаотичных, суетливых и мелочных, с ее точки зрения, шагов в области распространения науки и образования правительства императрицы Елизаветы Петровны.

Благодаря своей близкой подруге княгине Екатерине Романовне Воронцовой-Дашковой императрица близко познакомилась с многогранной деятельностью Ломоносова. Но его идея народного просвещения ее не столько волновала, сколько утомляла: до крестьян ли ей, когда дворянство малограмотно! Екатерина II, узнав Россию, могла лишь приукрасить здание абсолютизма просветительскими идеями. Крепостное «рабство» и отсутствие какой-либо связной системы законов кроме Соборного Уложения поначалу заставило молодую императрицу созвать первое «народное представительство» - Уложенную комиссию, и собственноручно написать «Наказ», ставший добросовестным переводом отдельных мест трактата Монтескьё «О духе законов». Здесь она говорила о том, что необходимо внести в законодательство больше мягкости и уважения к человеку. В частности, Екатерина настаивала на смягчении наказаний: «любовь к Отечеству, стыд и страх поношения суть средства укротительные и могущие воздержать народ от множества преступлений».

В «Наказе» выборочно цитировались те мысли, где надежды на радикальные перемены связывались с деятельностью просвещенного монарха, который один в состоянии установить в государстве всеобщее благоденствие. Никаких тенденций к правовому самоограничению абсолютизма в «Наказе» не прослеживалось. Но для дворянских депутатов и они оказались чересчур либеральными - они были заинтересованы не в реформах, а в дальнейшем укреплении самодержавия как их опоры. Депутат Уложенной комиссии князь Михаил Михайлович Щербатов обвинял императрицу в том, что «мораль ее стоит на основании новых философов, то есть не утвержденная на твердом камне Закона Божьего». Дворянство – это и есть народ, с которым государь должен постоянно советоваться. В принципе, это не противоречило и тайным замыслам самой Екатерины.

Однако не все депутаты поддержали Щербатова. Алексей Яковлевич Поленов выступил с резким осуждением произвола помещиков, торговли «крестьянскими душами» и требовал уничтожить «производимый человеческой кровью бесчестный торг». За предоставление крестьянам прав собственности говорил и Яков Павлович Козельский. Однако они, как и большинство сторонников смягчения «крепостного состояния», так и не поставили вопрос об его окончательной ликвидации как юридического института!

И закономерно, что «кипучая деятельность» Уложенной комиссии закончилась впустую, если не считать провозглашения Екатерины II «Великой матерью Отечества» и запрещения употреблять слово «холоп». «Наказ» был предан забвению еще и потому, что императрица, присутствуя на заседаниях Уложенной комиссии в скрытой комнате, поняла, что ее подданных страшатся любых реформ, могущих поколебать так или иначе их положение, но нуждались в утверждении свободы мнений, в либерализме. В «Собеседнике любителей русского слова» на вопрос Дениса Ивановича Фонвизина «В чем наш национальный характер?» императрица прямо ответила «В образцовом послушании».

Поэтому «доверительным» разъяснением своей политики Екатерина II сделала журнал «Всякая всячина», на страницах которого печатались достаточно едкие памфлеты о нравах российского дворянства и аналитические статьи о причинах тех или иных начинаний правительства. Наряду с этим ею было разрешено издавать сатирические издания всем желающим, для чего закупать типографии за границей без уплаты налогов.

В отличие от Елизаветы Петровны Ломоносов пышных алтарей для поклонения новой императрице не воздвигал: он понял, что простодушная, хлопотливая и не столь просвещенная дочь Петрова пеклась о народе больше и искреннее, нежели умная образованная немка. Екатерина II виделась ему насквозь лживой. Он, правда, написал торжественную оду в честь ее коронации, в которой в то же время со свойственной ему прямотой призывал императрицу «соблюдать народные нравы» и намекнул, что в противном случае Екатерину ожидает судьба ею же лишенного престола Петра III. Фактически Екатерина II в них противопоставлялась петровской России:

«Пою премудрого Российского героя,

Кто, грады новые, полки и флоты строя,

От самых нежных лет со злобой вел войну,

Сквозь страхи проходя, вознес свою страну...

Весь свет чудовища страшится.

Един лишь смело устремиться

Российский может Геркулес.

Един сто острых жал притупит...

Един на сто голов наступит,

Восстановить вольность многих стран»

Стихи были встречены холодно, и никакого августейшего отклика не получили.

Отношения между Ломоносовым и Екатериной II окончательно испортились, когда на его проекте об открытии Санкт-Петербургского университета она начертала собственноручный отказ c мотивировкой, что столько ученых России не нужно, «дешевле заграничных выписать». Количество же студентов Московского университета ею было уменьшено до «тридцати стипендий» и только для дворян! Остальным приходилось подрабатывать дворниками, печниками, пильщиками дров или питаться на обедах у своего небогатого ректора и некоторых сердобольных профессоров, чтобы продолжать обучение.

«Мода на Ломоносова» в Зимнем дворце сразу стала непопулярной. Новая правительница не нуждалась в просвещении народа, а хотела отгородиться от него модной просветительской философией. Только известие о том, что Ломоносов сумел восстановить секрет древнерусской мозаики, заставило ее еще раз посетить мастерскую прославленного академика. Грандиозное панно «Полтавская баталия» потрясло тонко чувствовавшую красоту Екатерину II, которая в то время раздумывала, как увековечить образ своего идейного предшественника Петра I. Тем не менее, она, как всегда, сумела сдержать свои эмоции и наряду с обязательными словами восхищения высказала сожаление, что найти помещение для тяжелой многотонной картины трудно да что она уже приняла решение заказать - по совету Дидро - французскому скульптору Фальконе конную статую Петра Великого.

Особенное раздражение Екатерины II вызывали бесконечные споры о происхождении Киевской Руси между Ломоносовым и Миллером, а позже и с его эпигонами Байером и Шлёцером. Оказавшись на престоле при помощи дворцового переворота вопреки династическому праву, она охотно поддерживала «норманнистов», утверждавших, что государственный порядок был привнесен анархическим погрязшим в вечных междоусобицах славянам извне «образованными» викингами-варягами. Ей было выгодно поддерживать именно такую «научную» традицию. Норманнская теория позволяла обосновать ее права на престол для установления необходимого порядка в России, пусть даже ценой дворцового переворота. Как иноземке, не зависящей от внутренних распрей в правящем сословии, ей, как и Рюрику, оказалось легче подняться над отечественными сиюминутными страстями и повести за собой российский народ. В действительности, сама императрица эту теорию истинной не считала, самостоятельно пытаясь выяснить самые древние пласты славянской предыстории.

И, в конце концов, под предлогом избрания Ломоносова в 1764 году почетным членом Болонской академии наук, Екатерина II присвоила Михаилу Васильевичу чин коллежского асессора, что давало ему права потомственного дворянства, и под предлогом состоявшейся двадцатипятилетней выслуги отправила его на пенсию. В 1765 году, всеми забытый, кроме неутомимой Екатерины Воронцовой-Дашковой, Михаил Васильевич скончался. Только спустя 100 лет Россия вновь открыла имя своего «Невтона», чтобы оценить величие его всестороннего гения.

Философской школы Ломоносов не создал, считая, что занятия наукой сами по себе являются путем к единственно верному восприятию материального и духовного мира.

Эпоха «просвещенного абсолютизма» для «тяглового» населения Российской империи завершилась неожиданно - в январе 1775 года после казни на Болотниковской площади в Москве «маркиза Пугачева сотоварищи». Екатерина II отправила в отставку всех сторонников либеральных реформ, и стала со свойственным ей терпением и продуманностью созидать в России систему полицейско-бюрократического государства, в котором идеи Просвещения должны теперь были строго дозироваться в интересах укрепления самодержавия. В ее именном указе по Тайной Экспедиции говорилось: «Неизвестных людей терпеть... не надлежит, а, напротив, через полицию обо всех без изъятия обстоятельно выяснить: отколь, кто приехал, с каким паспортом, за каким делом и к кому, у кого точно квартиру имеет и в чем упражняется. Во всех трактирах и публичных местах иметь своих людей, чтобы знать, кто в них ходит, и что там говорят; а при том ни под каким предлогом не позволять там оставаться долее одиннадцатого часа, а ослушников брать под караул. На больших дорогах, в корчмах и шинках, как в городах, так и местечках тоже за всем сим примечать и немедленно нам доносить».

В то же время Екатерина II открыла в больших городах воспитательные дома «для крестьянских и посадских сирот», отцы которых погибли во имя Отечества, а вдовы оказались не в состоянии их содержать. Для государственных крестьян и горожан Екатерина II впервые в Европе попыталась создать бессословную систему всеобщего начального образования. В губернских и уездных городах по предложению графа Ивана Ивановича Бецкого открываются соответственно главные и малые народные училища.

В Петербурге был торжественно открыт Смольный институт благородных девиц – первое высшее учебное заведение для дворянских девушек. Императрица неоднократно говорила, что собирается учредить университеты в Екатеринославле, Пензе, Чернигове и Пскове, куда будут зачисляться не только дворяне, но и талантливые образованные простолюдины, и «солдатские дети», но сделать этого не успела, или не захотела. В то же время, по непонятной причине она была против открытия аналогичных высших учебных заведений в Петербурге, на Украине, в Белоруссии и в прибалтийских губерниях. Надо полагать, Екатерина II интуитивно ощущала то, что именно там начнет формироваться организованная оппозиция «просвещенному» самодержавию. История впоследствии доказала, что ее предчувствия оказались далеко не беспочвенными – именно в этих губерниях началось брожение дворянских умов.

В 1783 году по указу императрицы открывается Российская академия - научный центр по изучению русского языка и словесности в Петербурге. В ней был издан первый «Толковый словарь русского языка», изданный большим тиражом. Президентом академии стала княгиня Е.Р. Воронцова-Дашкова.

Чтобы в Западной Европе это не стало очевидным, понадобился человек с университетским философским образованием, который бы заметил только положительные внешние перемены в стране, на фоне которых острейшие противоречия крепостнической системы выглядели бы незначительными. Не лишенная чувства юмора при посещении Новороссии и Малороссии, наместником которой был ее бывший фаворит Светлейший князь Потемкин, Екатерина II назвала основанные им села «эфирными» деревнями, то есть декорациями для августейшей правительницы. Эта шутка облетела всю Западную Европу стараниями прусских и австрийских дипломатов, и стала нарицательным обозначением российской показухи. Теперь ей требовалось доказать миру, что, кроме «потемкинской», есть еще и другая Россия, обустроенная усилиями «просвещенной императрицы». Лучшего маршрута, чем дорога из северной столицы в древнюю Москву, и придумать было нельзя: здесь располагались мануфактуры, передовые помещичьи хозяйства, древние города, приобретшие новый облик. В Тверской и в Московской губерниях существовали уже богатые частные заводы, которые специализировались на выпуске полотняной, сукновальной, кожевенной, медеплавильной и стеклянной продукции. Там регулярно действовала Вышневолоцкая система каналов, а сам путь между двумя столицами был единственной мощенной и оборудованной постоялыми дворами, гостиницами и почтовыми станциями дорогой в Российской империи. Большая часть крестьян по «генеральному межеванию» была переведена в разряд государственных крепостных, и вместо барщины выплачивали денежный оброк.

С этой целью ею был избран молодой талантливый писатель и философ Радищев. Екатерина II даже купила для него типографию за счет казны. «Я никогда ничего не предпринимала, не будучи глубоко убеждена, что то, что я делаю, согласно с благом моего государства: это государство сделало для меня бесконечно много; и я считала, что всех моих личных способностей, непрестанно направленных к благу этого государства, к его процветанию и к его высшим интересам, едва может хватить, чтобы отблагодарить его», - писала императрица. В случае с книгой «Путешествие из Петербурга в Москву» она явно ошиблась.

Александр Николаевич Радищев, изучавший в Лейпцигском университете идеи Просвещения, не будучи детально знакомым с взглядами Ломоносова, самостоятельно пришел к его краеугольной идее: человек является высшим звеном в системе природных закономерностей и способен, поэтому ощущать во всем, и в самом себе, присутствие Бога. «Земледелец! - писал он, - Кормилец нашея тщеты, насытитель нашего глада, тот, кто дает нам здравие, кто житие наше продолжает, не имея права распоряжати ни тем, что обрабатывает, ни тем, что производит. Кто же к ниве ближайшее имеет право, буде не делатель его? Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, что отнять не можем, - воздух. Да, один воздух!» По мнению Радищева крепостное право превратилось в России в рабство, означавшее унижение Божественного начала мира. Политическое лицемерие «золотого века российского дворянства» неожиданно для императрицы породило его страстную книгу «Путешествие из Петербурга в Москву», превратившуюся в заключительный удар по декорациям, скрывавшим крепостническое рабство и общественную бездуховность. Гуманизм Ломоносова так своеобразно проявился в творчестве Александра Радищева. Если с казнью Пугачева завершился период политики «просвещенного абсолютизма», то со ссылкой Радищева закончилась оригинальная российская философия Просвещения - Екатерина II полицейскими методами начала искоренять «вольтерьянство», превратившее из системы наук в средство идейной борьбы с самодержавием.

Просветительские идеи после ссылки Радищева стали развивать философы-самоучки Дмитрий Сергеевич Аничков, Семен Ефимович Десницкий, Яков Павлович Козельский, Андрей Михайлович Брянцев и Николай Иванович Новиков, которые увлекались «опытами о Просвещении», понимая под ними по европейскому образцу изучение законов мышления, оторванных от законов бытия. Критика Разума превращалась в отрицание всякого миропорядка, а уж России при этом отводилось место культурной окраины западноевропейского цивилизованного мира!

Главная заслуга в этом принадлежала Николаю Ивановичу Новикову. Его книгоиздательская деятельность приобрела особенный размах. Он принадлежал к масонскому движению иллюминатов, которое представляло в России рафинированную западноевропейскую просветительскую мысль без «русских примесей».

Первые сведения о масонских организациях в России появились в XVIII веке. Они ставили своей целью создание общества духовно свободных людей на основе их освобождения от любых сословных и национальных ограничений. Кредо масонов можно определить так: «Масонство видит во всех людях братьев, которым оно открывает свои храмы, чтобы освободить их от национальных и религиозных предрассудков их предков, побуждая всех к взаимной любви и помощи. Оно никого не ненавидит и не преследует. Его цель может определяться такими словами: изгладить между людьми кастовые, сословные и национальные предубеждения, уничтожить фанатизм и суеверия, искоренить международную вражду и войны». Новизна этих идей, дисциплина, организованность и мистические ритуалы привлекли в ряды масонов многих видных государственных деятелей империи. В разное время в их ложи вступили канцлер граф Роман Ильич Воронцов, воспитатель наследника престола граф Николай Иванович Панин, полковник Сергей Александрович Трубецкой, тверской губернатор Гавриил Романович Державин, поэты Василий Осипович Жуковский, Евгений Абрамович Баратынский и многие другие сановники, писатели и художники. Не чужды были масонские принципы и для Великого князя Павла Петровича. Для одних это было модным увлечением, для других – средством обрести душевный покой и преданных друзей.

Масоны ссужали Новикова деньгами на издание многочисленных журналов, среди которых своей сатирической направленностью против правительства выделялись «Трутень», «Живописец» и «Кошелек». Верноподданнические выступления на их страницах перемежались со всем понятными намеками на пожилую даму «нерусского происхождения», которая публикует «Всякий вздор» (намек на журнал «Всякая всячина») и пленяется молодыми людьми, опустошая при этом «мешки казенные».

Поначалу Екатерина II посмеивалась над масонами. Она писала Д.И. Фонвизину: «Мелочное, бесполезное дело, из которого ничего не происходит. Человеку, делающему добро просто ради добра, нужны ли на что-нибудь эти чудачества, эти внешности, столь же странные, как и легкомысленные». Особенно ее потешали их тайные маскарадные «мистерии».

Но скоро основной темой новиковских статей стало осмеяние православия, чего в России никогда никому не прощали. Просвещение в империи Екатерины II оставалось уделом горстки его единомышленников. «Россия, погруженная прежде в невежество, теперь о преимуществах в науках спорит с народами, целые веки учением прославляющимися; науки и художества в ней распространяются, а писатели наши прославляются». В итоге «просвещенной» императрице» изменила ее вошедшая в поговорку выдержка, и страстного обличителя абсолютизма по ее приказу передали в руки Председателя Тайной Экспедиции. Пушкин записал с иронией, что «Екатерина любила просвещение, а Новиков, распространивший первые лучи его, перешел из рук Шешковского в темницу [в Шлиссельбургской крепости], где и находился до самой ее смерти». Из крепости Новиков вышел сломленным человеком, да и установившаяся в России военно-полицейская система в его творческих исканиях не нуждалась.

Масонские ложи в России усилиями Тайной Экспедиции постепенно уподоблялись аристократическим салонам с обязательным пьянством, чревоугодием и придворными сплетнями. Один за другим исчезали талантливые люди - одни безвестно погибали в южнорусских степях как Григорий Потемкин, другие постепенно спивались в почетной ссылке как знаменитые братья Орловы, и писатель Радищев, третьи - как прославленный генерал-фельдмаршал Румянцев-Задунайский - от апоплексического удара на почве нервного потрясения оказались навсегда прикованными к постели...

Ломоносовское Просвещение и екатерининский «просвещенный абсолютизм» имели мало общего.

«Просвещенная» екатерининская Россия вместе с Пруссией и Австрией хладнокровно делили раз за разом Речь Посполитую, не уставая в салонах до слез пленяться прекрасной музыкой «Полонеза» вятского ссыльного польского коронного гетмана Огинского. Екатерина II на плотах сплавляла вниз по Волге виселицы с участниками пугачевского восстания, и одновременно от души смеялась над господами Простаковыми из комедии «Недоросль» Дениса Ивановича Фонвизина, против которых и поднялся топор народной войны под знаменами казаков и крестьян.

Видный русский историк Николай Михайлович Карамзин с грустью говорил: «Конец нашего века почитали мы концом главнейших бедствий человечества. Где теперь сия утешительная система? Она разрушилась в своем основании...! Век Просвещения! Я не узнаю тебя - в крови и пламени не узнаю тебя - среди убийств и разрушений я не узнаю тебя!»

В ночь с 6 на 7 ноября 1796 года скоропостижно скончалась Екатерина II, навсегда положив конец «царству женщин» в Российском государстве. Историки еще много раз будутпытаться дать объективную оценку ее почти полувековому царствованию, искать объяснение ее поступкам в самом ли ее характере, или в том, что сама русская действительность сделала ее такою странной, противоречивой и жестокой. Во всяком случае, в годы правления Екатерины II великой стали и она, и Россия, явившая еще раз после Петра I подлинные чудеса дипломатии, военного искусства и подъема национального духа: только ей удалось воссоединить европеизированную петровскую дворянскую державу с православной, народной и «соборной» Русью.

Завещание она написала странное и во многом непонятное, возможно потому, что первая и заключительная части документа отсутствуют. Подробно изложив, как и где ее похоронить и сколько времени соблюдать траур, Екатерина II добавила: «Вифлиофику [библиотеку - А.Г.] мою со всеми манускриптами... отдаю внуку моему любезному Александру Павловичу, а также разные мои каменья и благословляю его умом и сердцем. Мое намерение есть возвести Константина на престол Греческой Восточной империи. Для блага империи Российской и Греческой советую от дел и советов оных империй принцев Виртенберхских отстранить, и с ними знаться как возможно менее, равномерно отдалить от советов обоих пола немцев». Прожив большую часть жизни в огромной стране, императрица по достоинству оценила, на какие свершения способны россияне во имя своего Отечества, сколько талантов хранит в себе земля Русская и что русские «авось» и «с гаком» всегда означают невиданную Европою находчивость и смекалку! Немецкая же педантичность здесь была попросту неприемлема, а рационалистическая механистическая философия ее простодушному народу попросту вредна. Своему насквозь европеизированному сыну Павлу Петровичу в наследовании престола Екатерина II, очевидно, намеревалась отказать под предлогом его «душевной болезни».

Не таков был Павел Петрович, каким его представляла стареющая мать! Как только известие смерти Екатерины II дошло до Гатчины, на Петербург, как на штурм вражеской крепости, двинулись хорошо обученные и верные наследнику престола полки с полным вооружением. Гвардейские роты даже не успели объявить тревогу, когда Зимний дворец оказался в руках нового императора. История со свержением Петра III повторилась уже не как трагедия, а как фарс. Никакое завещание теперь не имело силы: законный император не мог «незаконно» захватить свой престол. Но это уже относится скорее к событиям следующего века...

Последний «просвещенный монарх» -

Дата добавления: 2015-08-02