Часть I

Ольга Харитиди.

«Вхождение в круг»

Содержание

Пролог. 2

Часть I. 7

Часть 2. 17

Часть 3. 33

Часть 4. 45

Часть 5. 51

Часть 6. 56

Часть 7. 64

Часть 8. 68

Часть 9. 77

Часть 10. 89

Часть 11. 106

Часть 12. 118

Часть 13. 126

Часть 14. 131

Часть 15. 136

Часть 16. 148

Часть 17. 165

Часть 18. 176

Эпилог. 191

Пролог

Наконец дождь прекратился, и сильный восточный ветер быстро разогнал с неба облака. За окном была тишина и почти полная темно­та. Через открытую дверь балкона в мою квартиру с вечерней улицы проникал приятный запах влажных листьев и мокрого асфальта.

Я выключила свет и вышла на балкон, чтобы полюбоваться вечер­ним небом. Весь город лежал передо мной как на ладони, чем-то напо­миная мне гигантское пассажирское судно с ярко освещенными иллю­минаторами. Тем не менее, в действительности, этот ярко освещенный город, кажущийся таким огромным, был всего лишь небольшим участ­ком земли, а его огни были такими незначащими по сравнению с тыся­чами блестящих звезд, которые мерцали над всем этим в этот ясный и мирный вечер.

Внезапно, в то время как я стояла, облокотясь на перила моего уз­кого балкона и вдыхала мягкий, пряный воздух, одна из звезд начала увеличиваться, становясь более яркой, чем другие звезды. Затем небо как бы раскололось на части, при этом, бешено вращаясь, как будто огромный вихревой столб, торнадо стремительно надвигался на меня все ближе и ближе, заполняя все мое поле зрения.

Я чувствую приближение огромной неизвестной силы, и я знаю, что меня снова зовут в другое место, в другое время. Слишком поздно бежать, и даже испугаться нет времени, хотя теперь я так приучена к "необычно­му", что я, возможно, и не почувствовала бы страха, даже если бы на это и имелось время.

Вся картина меняется в мгновенье ока. Оттуда, где всего лишь миг назад было ясное, вечернее небо, теперь льется ослепительный солнеч­ный свет. Я парю высоко над землей в каком-то месте, которого я прежде никогда не видела. Мое сознание работает по-другому, как будто я теперь другой человек без памяти о прошлом. Я не испугана, я все осознаю и на все откликаюсь. Я знаю, что в том, что я здесь оказа­лась, есть какая-то цель. Я доверяю этому знанию и жду.

По мере того, как я в полете приближаюсь к земле, я обретаю спо­собность видеть травянистую равнину подо мной. Трава, по-весеннему зеленая, высокая, и наполненная жизнью. Она слегка колышется от вет­ра. Я чувствую аромат травы, и это чисто физическое ощущение помо­гает мне отогнать другие мысли и сконцентрироваться на том, что про­исходит здесь.

Внезапно, громкий барабанный бой справа от меня привлекает мое внимание. Мое обоняние уже приобщило меня к этому новому ме­сту, а теперь и мой слух углубляет мою причастность к этому месту. Мое тело легко парит в воздухе, и я оборачиваюсь вправо, туда, отку­да слышен барабанный ритм. Передо мной развертывается картина, которую я никогда не смогла бы вообразить.

Десять мужчин, в возрасте от двадцати пяти до сорока лет, с длин­ными волосами, зачесанными назад и связанными в "конские хвостики", танцуют подо мной, став в круг. Их одежда выглядит необычной для меня. Она сшита из ткани приглушенных, мягких, земных тонов и украшена какими-то геометрическими узорами, никогда прежде я не видела таких узоров. Барабанный ритм постоянен, и хотя движения танцующих мужчин изящны и грациозны, в их танце безошибочно ощущается некая безотлагательность. По мере того, как я подплываю ближе, чтобы лучше все разглядеть, я осознаю, что в середине круга образованного танцующими, лежит женщина. Мужчины танцуют, их круг в танце движется вокруг этой женщины, на лицах мужчин, исклю­чительная сосредоточенность и напряженность. Не слышно никаких других звуков, за исключением настойчивого барабанного ритма.

Поначалу я не понимаю, почему эти люди кажутся мне такими не­обычными, но по мере того как я воспринимаю все больше и больше де­талей, я начинаю осознавать, что их лица выказывают такое знание этой церемонии и такую вовлеченность в нее, каких у людей нашего со­временного мира уже не наблюдается. Я понимаю, что они - люди из древнего мира и что я присутствую при чем-то, что произошло много тысяч лет тому назад.

Я продолжаю парить над кругом танцующих, постепенно снижа­ясь в направлении того, что является целью моего присутствия здесь. По мере того, как я приближаюсь к земле, мне все лучше видно женщи­ну, которая является центром этого танца, и все отчетливее слышно ба­рабанный ритм. Безжизненная фигура этой женщины кажется мне не­вероятно красивой. Простота ее желто-серого платья сильно контрас­тирует с множеством драгоценностей, украшающих ее шею и верх пла­тья. Хотя ожерелья сделаны довольно грубо, драгоценные камни, ис­крящиеся в них, прелестны. Я знаю, что она только что умерла.

Я окидываю взглядом все вокруг в попытке собрать в одну карти­ну все происходящее здесь и постичь, что я здесь делаю. Мой взгляд ос­танавливается на старой женщине, сидящей на маленьком деревянном сундуке около строения, похожего на юрту с крышей, настланной из переплетенных пучков травы. Она курит трубу, постоянно переводя взгляд с круга танцующих мужчин на небо, что создает ощущение, что она одновременно присутствует и там, и тут. Кажется, что ей около ста лет, хотя по внешнему виду это определить было трудно, так как у нее облик женщины без возраста. Ее темная и морщинистая кожа напоми­нает окрашенный пергамент, который в течение многих лет впитывал в себя свет солнца. У нее узкие глаза, как у многих жителей Монголии наших дней. Они сужаются еще больше, когда она прищуривается, вдыхая дым из трубки.

Ее роль в этой церемонии иная, чем у танцующих, и она не подразу­мевает физических движений. Ритм ее существования намного медлен­нее, чем у танцующих мужчин. Она тихо дышит, и иногда медленно под­нимает голову к небу, как будто она чего-то ожидает. Как только я успе­ваю подумать об этом, она бросает взгляд прямо на меня, и я знаю, что она меня увидела. Я ощущаю какую-то силу, осознавая, что она видит меня, и эта сила создает странную смесь радости и страха внутри меня.

Я продолжаю парить почти над самой землей. Я чувствую, что все внимание этой женщины обращено на меня, и в моем сознании зарож­дается вопрос "Кто я, и для чего я здесь?". Затем барабанный ритм рез­ко прерывается, и мужчины прекращают танцевать. Как если бы они были единым существом, они одновременно останавливают свои взо­ры на мне и начинают петь. Их язык мне неизвестен, тем не менее, как-то из всех звуков, которые они выкрикивают, я распознаю слова "Бе­лая Богиня! Белая Богиня - здесь!" Мне ясно, что я знаю эти слова во­все не оттого, что я обрела понимание их языка. Эти слова каким-то та­инственным образом были внедрены в мое существо вместе со всепро­никающим взором старой женщины - взором, от которого у меня такое ощущение, как будто через меня непрерывно проходят волны.

Мое внимание внезапно переключается обратно, на мужчин, кото­рые образовали большой круг вокруг красивой девушки, оставив для меня место, чтобы я смогла легко спуститься на землю рядом с ней. Их головы направлены вверх, они смотрят на меня, и я чувствую, что они ожидают чего-то, что вот-вот должно произойти. Ничто из всего про­исходящего не удивляет меня. Если удивление и появится, то это будет позже, когда я обнаружу себя снова стоящей на своем балконе.

To тело, в котором я парю, это тело огромной женщины, в десять раз больше нормального размера. Я белая и невесомая, как облако, я знаю, что меня перенесли сюда, чтобы вернуть к жизни эту мертвую женщину, и это знание идет из самых глубин моего существа.

Я снижаюсь к земле и приземляюсь. Как только я оказываюсь ря­дом с ней, я прикасаюсь к толстым, черным косам, которые обрамля­ют обе стороны ее мягкого, рыжевато-коричневого лица. Я чувствую, что внутри ее тела происходит какая-то борьба на границе между жиз­нью и смертью, и я знаю, что в моей власти склонить чашу весов назад, в пользу жизни. Я обнимаю ее рукой за мягкое, безвольное туловище и приподнимаю ее в положение сидя. Почему-то я знаю, что она должна находиться именно в таком положении для того, чтобы поток жизни снова возвратился в ее тело. Когда она окажется способной находить­ся в положении сидя без моей помощи, я буду знать, что она полностью возвращена к жизни.

Мои руки начинают двигаться вокруг ее головы и грудей. Они двигаются сами по себе, в согласии с ритмом древнего ритуала, и я со­знаю, что эти же самые движения и жесты делались тысячи лет назад другими. Движения восстанавливают и уравновешивают ее энергию, и когда у меня возникает ощущение завершенности, я отпускаю ее. Те­перь она самостоятельно и медленно возвращается к жизни, находясь попеременно то в бессознательном, то в сознательном состоянии. Ее тело находится на пути излечения самого себя, и на этот путь излече­ния направила ее я с помощью некой неизвестной силы.

Моя работа закончена, и невидимая сила поднимает меня в воздух, и я снова парю над всем происходящим. Я поднимаюсь все выше и вы­ше. По мере того, как все находящееся внизу постепенно уменьшается и исчезает, я снова встречаюсь взглядом с глазами старой женщины. Она все еще смотрит на меня и все так же курит трубку, полностью со­знавая мое присутствие и понимая, кто я. Я вижу благодарность на ее лице. В момент изменения, когда все растворяется и исчезает, я узнаю в старой женщине "Умай" мою старинную подругу и учителя, в еще од­ном проявлении.

Затем я снова осознаю себя стоящей на моем балконе, и ночное не­бо все так же сверкает передо мной. Переход от моего путешествия к "реальности", если можно так сказать, что одно более реально, чем другое, совершается быстро. Хотя я женщина, которая живет в совре­менном мире, в двадцатом веке, теперь я научилась принимать тот жиз­ненный опыт, который когда-то был так странен и чужд для меня.

Внезапно я слышу внутри себя следующие слова: - Эти люди жили в далеком прошлом. В своих ритуалах и обрядах, исполнявшихся мно­го тысяч лет тому назад, они точно знали, как проникнуть через барь­еры пространства и времени. Они могли брать энергию у людей, живу­щих в будущем, и они знали, как использовать эту энергию для своих обрядов.

Япомню, как выглядел вихревой столб в небе в начале моего путе­шествия, и как изменилось все, что я знала до этого, когда я обнаружи­ла себя парящей над той древней землей. Я слышу, как тот же самый голос произносит: "Они знали, как путешествовать на кораблях Бело­водья (Belovodia)", и я увидела мельком маленькую световую точку, быстро скользнувшую по темному ночному небу. Она исчезает в тече­ние нескольких секунд. После ее исчезновения я продолжаю смотреть на тысячи звезд, среди которых скрыта еще одна тайна.

Теперь путешествие полностью закончено, и я снова в моей не­большой квартире в самой середине Сибири. Все началось здесь, более года тому назад, когда я проснулась одним кажущимся нормальным зимним утром и пошла на работу, не осознавая тогда, что вся моя жизнь скоро изменится. Я помню этот день так ясно, как будто это слу­чилось вчера.

Часть I

В то самое утро, как впрочем, и почти каждое другое утро, мой бу­дильник зазвонил ровно в шесть часов. Автобус, который должен был доставить меня в психиатрическую больницу, где я работала, отправлял­ся ровно через час от остановки у станции метро, находящейся в не­скольких кварталах от моего дома. Это был последний автобус, на кото­ром я могла бы приехать на работу вовремя, и я не могла позволить се­бе опоздать на него.

В то утро мне было особенно трудно заставить себя выбраться из кровати. Казалось, что в моей квартире холоднее, чем обычно, а небо за окнами было все еще темным и покрытым снежными мрачноватыми облаками, закрывавшими звезды, которые могли бы украсить ночное небо. Исключительный холод в моей комнате являлся явным призна­ком неполадок с центральным отоплением, и это означало, что я снова могу остаться без тепла в квартире на несколько дней. Размышляя обо всем этом, я неохотно выползла из-под теплых одеял и стала готовить­ся к долгому рабочему дню. После нехитрого завтрака, состоявшего из гренок и кофе, завтрака, который я съела больше для того, чтобы со­греться, чем насытиться, я закончила свои повседневные утренние при­готовления к отъезду на работу.

Закрывая дверь своей квартиры, я вздохнула, подумав о долгом пути, который я должна была проделывать каждое утро, чтобы при­ехать на работу, которую я любила. Я вышла на скользкую, покрытую льдом, улицу. На морозе мое дыхание прокладывало себе путь в непо­движном воздухе. Снег шел всю ночь, но дворник еще не отважился выйти на холодную улицу, чтобы разгрести груды выпавшего снега с тротуаров и проходов около жилых домов. Мне было трудно прокла­дывать себе дорогу через сугробы, борясь с морозным встречным вет­ром. Я почувствовала, как холодный озноб, вызванный не столько ве­тром и снегом, сколько этим тоскливым, безотрадным и неприветли­вым утром, пробежал по моему телу. Жилые многоэтажные дома, окружавшие меня, были похожи на огромных, темных и безжизненных монстров. Всего лишь несколько окон были освещены, и каждое из ос­вещенных окон являлось свидетельством человеческой жизни в этих Сибирских каменных джунглях.

Станция метро была в пятнадцати минутах ходьбы. Я шла быстро, наклонив голову, чтобы защититься от встречного ветра. Мокрый снег только казался мягким и красивым, и как только он облепил мне лицо, руки и одежду, а затем достиг незащищенной кожи шеи, я вновь почув­ствовала, как волна холодного озноба пробежала по всему телу.

Мои быстрые шаги создавали некий ритм, и в этом ритме я мыс­ленно повторяла свой обычный утренний напев. Слова этого напева вслух не произносились, я лишь еле слышно бормотала их себе под нос с каждым выдохом на манер проповедников: "Как я хочу занять сего­дня место. Как я хочу занять сегодня место". В это время года мне бы очень повезло, если бы в автобусе оказалось незанятое сидячее место, и я так отчаянно желала подремать в автобусе, что непременно это и сделала бы, если бы такая возможность представилась.

Но чуда не случилось. Когда я пришла на остановку к станции ме­тро, то обнаружила там длинную очередь ожидающих, похожих на при­ведения в своих занесенных снегом одеждах. Медленно падавший снег блестел на фоне тусклого света уличных фонарей и удалявшихся габа­ритных огней белых призраков, по форме напоминавших автомобили, звук работавших двигателей которых заглушался ветром. В то утро по мере того, как я приближалась к очереди на остановке, она постепенно меняла свою форму, преобразовываясь в одно общее полупрозрачное облако состоящее из дыхания, и обретало сходство с длинным причуд­ливо извивающимся драконом, извергающим табачный дым и громко проклинающим и холодный ветер, и запаздывающий автобус.

Мне следовало бы помнить, что в это время года нет никакой на­дежды на сидячее место в автобусе и на возможность подремать из-за того, что множество любителей подледного лова рыбы ездили на этом маршруте за город. Каждый день этот автобус по мосту пересекал ре­ку Обь, одну из самых больших рек в Сибири. Мощный широкий по­ток реки делил мой город, Новосибирск, на две части. Чтобы соеди­нить различные районы города между собой, через реку были переки­нуты три длинных моста. Именно после возведения первого моста, в конце предыдущего столетия, наш город начал расти и развиваться. Зимой Обь покрывается толстым слоем льда, и люди, неравнодушные к зимней рыбной ловле, получают возможность добраться по льду к се­редине реки, чтобы просверлить круглые лунки для подледного лова. Затем они рассаживаются около лунок вместе со своими приятелями, рассказывая различные истории и болтая о всяких разностях на холод­ном льду в течение многих часов, в ожидании клева голодной рыбы. Маршрут автобуса, идущего до больницы, пролегает вдоль берега Оби, и сегодня, как и почти в любой другой зимний день, рано проснувшиеся рыбаки заполнили весь автобус вместе со своими крупнога­баритными и громоздкими рыболовными принадлежностями. Одетые в длинные зимние тулупы, рыбаки заняли самые лучшие места, громко переговариваясь между собой хриплыми голосами и перемежая свою речь грязными ругательствами.

Я работала в большой психиатрической больнице, где находилось несколько тысяч пациентов. Больница располагалась за городом, пото­му что считалось более надежным и безопасным размещать такие уч­реждения подальше от густо заселенных районов. После долгих двух часов езды, заключавшейся в попеременном шатании вперед и назад вместе с тесно прижатыми друг к другу и не имеющими возможности свободно двигаться пассажирами внутри холодного и неотапливаемого автобуса, я, наконец, доехала до своей остановки. Я вышла из автобуса и очень быстро пошла к больнице, пытаясь восстановить чувствитель­ность своих окоченевших ног.

Каждый день одна и та же тоскливая картина представала моему взору. Тринадцать одноэтажных зданий, напоминавших старинные де­ревянные армейские бараки, окрашенные в желто-зеленый цвет, с кро­шечными окнами, закрытыми мощными, но сильно проржавевшими железными решетками. Это место составляло наиболее важную часть моей жизни. Это была моя больница.

Проходя через двор больницы, я заметила, как группа людей око­ло двадцати человек выходит из здания, служившего больничной кух­ней. Они несли в руках большие металлические кастрюли с завтраком для больных, торопясь обратно в больничные палаты в безнадежной попытке сохранить утренний чай и кашу теплыми. Я едва могла видеть их, потому что было еще очень темно, но я могла отчетливо слышать звуки их шагов по снегу, покрытому ледяной коркой, и эти звуки со­провождались металлическим скрипом ручек кастрюль. Эти люди по­степенно расходились по разным тропинкам, ведущим к различным зданиям. Одна и та же каша готовилась на завтрак каждый день. Это была единственная пища, доступная нам. Огромные металлические ка­стрюли с двумя ручками по бокам и плоскими крышками навели меня на мысль о том, что, вероятно, такие же кастрюли используются для того, чтобы кормить заключенных в тюрьме.

В больнице были и такие пациенты, умственное состояние которых позволяло использовать их для простых работ на территории больни­цы. Эти немногие привилегированные больные носили серые одинако­вые халаты с длинными рукавами. Номера отделений, к которым были приписаны больные, были выведены крупными цифрами на спинах ха­латов. На головах женщин были повязаны платки, а у мужчин головы были обриты наголо. Некоторые из этих больных были моими пациен­тами в течение довольно длительного времени. Несмотря на темноту, многие из них узнавали меня и приветствовали. Другие больные, среди них были и новые больные, и незнакомые мне, молчали.

Я добралась до своего отделения и стала готовиться к ежедневной утренней конференции. Я всегда относилась к этим конференциям с не­которой настороженностью. Медсестры коротко излагали мне события прошедшей ночи, и я должна была быть готовой к чему угодно. Тот день не был исключением, и я поймала себя на мысли о том, что нахожусь в тревожном ожидании множества возможных проблем, которые могли бы возникнуть.

Сначала, я узнала от ночного дежурного о том, что санитар, кото­рого я приняла на работу всего месяц назад, напился в эту ночь и звер­ски избил безобидного старого больного только за то, что тот отказал­ся выполнить какое-то требование. Санитар наносил старику удар за ударом, пинал того своими тяжелыми армейскими башмаками, и в итоге старик был увезен в отделение неотложной хирургии с разрывом селезенки.

Я надеялась, что бедный старик останется в живых. Почему-то мне казалось, что в этом была моя вина, хотя я и знала, что это не так. Боль­шинство людей, нанимавшихся работать санитарами, были мужчины, отсидевшие срок в тюрьме, и они даже на работе не могли отказаться от склонности к алкоголю и наркотикам. Санитары сменялись на этой ра­боте непрерывно. Одного выгоняли с работы после какой-то крими­нальной истории, и на его место принимали другого - с таким же оту­певшим от алкоголя лицом и таким же циничным рассудком, хотя это была не очень хорошая комбинация для тех пациентов, о которых они должны были заботиться. У меня не было большого выбора при найме людей на такую работу, но, по крайней мере, мне было несколько легче от понимания того, что у меня действительно не было возможности за­щитить моего пациента. В тот самый момент он был в операционной, и я мысленно помолилась за него.

Затем медсестра сообщила мне о новом пациенте, который был до­ставлен в больницу милицией в три часа ночи. Из милицейского про­токола я узнала, что новый больной был найден в лесу, в двадцати пя­ти километрах от города. Он бежал прямо по железнодорожным путям навстречу приближавшемуся поезду и после того, как был задержан, ничего не смог объяснить. Он не отвечал на вопросы и не сознавал ок­ружающее и даже не понимал, что его задержали.

Одежда: армейская униформа, грязная и порванная.

Документы: военный билет солдата Советской Армии.

Он разговаривает сам с собой, и из некоторых его слов было по­нятно, что он видит вокруг себя неземных существ с НЛО. Мне было любопытно посмотреть на него, но наступало время моих утренних об­ходов в мужских палатах и пришлось примириться с тем, что я посмо­трю на него позже.

Восемьдесят умственно больных людей жили в мрачных палатах, плохо освещавшихся синими лампочками с потолка. Все больные но­сили одинаковые, грязные, серые пижамы, похожие на униформы, с черными вертикальными полосами на пижамных штанах. В каждой па­лате размещались от пяти до десяти пациентов, которые всегда были на виду, так как дверей в палатах не было вообще. В одной большой палате для хронических больных содержалось более двадцати людей. Санитарки пытались вымыть и вычистить палаты, но не было никакой возможности избавиться от острого запаха человеческого пота, сме­шанного с запахами мочи, лекарств и спертого воздуха. Это был обыч­ный запах моей работы, и я уже давно привыкла к нему.

Я так хорошо знала всех своих пациентов, что они казались мне чле­нами моей семьи. Я знала историю жизни каждого из них с самого ран­него детства и до того момента, когда психическая болезнь поразила их. Отрезала их от жизни, перечеркнув все их надежды, ожидания, карьеру и тем самым изолировала их в том месте, которое называлось "сумасшед­шим домом".

Каждый пациент был уникален и отличался от других. Пока я де­лала обычный обход, один из больных попросил меня уменьшить дозу лекарства, так как он стал чувствовать себя намного лучше. Другой, даже не заметил моего прихода, потому что в его сознании имелось ме­сто только для его внутренних голосов. Кто-то еще просто тихо смеял­ся в углу. И только одно общее качество было присуще им всем, и это была исключительная бледность их лиц с темными кругами под глаза­ми, так как эти люди никогда не видели неба, и никогда не вдыхали свежего воздуха.

Я переходила от одного больного к другому, делая пометки в их историях болезни, давая обычные рекомендации лечебного характера медсестрам на день и отвечая на вопросы. Мне снова вспомнился но­вый пациент. "Солдат". - мысленно произнесла я. "Очень интересно. Может быть, ужасы армейской жизни привели этого человека к идее симулировать психическую болезнь?"

Симуляция психических заболеваний была знакомым мне при­емом, применявшимся многими молодыми людьми для того, чтобы ос­вободиться от армии. В армию, как правило, забирали служить восем­надцатилетних мальчиков сразу же после окончания средней школы. Приходя в армию после уютного домашнего окружения, они были пол­ностью неподготовлены к тем шокирующим условиям, с которыми они сталкивались в армии. Они подвергались унижениям, оскорблениям и даже избиениям со стороны старослужащих солдат. Это был неписа­ный армейский закон. Если кто-то вел себя не так по отношению к дру­гим, то он сам становился жертвой подобного отношения. Многие мальчики были неспособны, принять такое положение вещей. Те из Них, кто не мог ужиться в такой обстановке, заболевали серьезными Умственными расстройствами, что влекло за собой их изоляцию от об­щества. Были и такие, кто, зная про это, предпочитали относительную безопасность изоляции в психиатрической больнице и начинали симу­лировать психические болезни.

Я вошла в палату для вновь прибывших пациентов. С первого взгляда я поняла, что этот солдат, безусловно, болен. Он неподвижно сидел в углу и был больше похож на испуганное животное, чем на че­ловека. Само положение его тела выдавало невероятное напряжение. Я никогда не прекращала задаваться вопросом, откуда у этих умственно больных людей берется эта немыслимо мощная энергия. Каким обра­зом их организм вырабатывал такую энергетику?

Та же самая энергия, которая полностью обездвижила этого солда­та, могла также преобразовываться в неистовую физическую силу, ко­торая находила выход в том, что пациенты причиняли вред самим себе или другим больным. Я видела подобные случаи много раз у разных пациентов. Одежда этого бедного парня была в точности такой, как было описано в милицейском протоколе, грязной и разорванной. Де­журившая ночью бригада не смогла переодеть новенького, опасаясь, что такая попытка может причинить больше вреда, чем добра, так что теперь это придется делать дневной смене. Даже теперь, сидя в углу на полу, он все еще пытался разорвать свою одежду в еще более мелкие клочья. Его одежда была сделана из прочной ткани, специально со­зданной для суровых условий солдатской жизни, и ему было бы не по силам разорвать такую ткань в нормальном психическом состоянии.

Пока я наблюдала за ним, он продолжал свои попытки полностью уничтожить то немногое, что еще оставалось на его теле. Его пустые, голубые глаза были неподвижно уставлены в одну точку, и хотя его те­ло находилось в нашей палате, сам он, его человеческая сущность, был где-то в другом месте за пределами этой больницы. Я задала ему не­сколько обязательных вопросов, особо не ожидая услышать ответы. Я не имела доступа к тому, что в тот момент составляло для него его "ре­альность", поэтому я прикинула, какую дозу лекарства следует ввести ему. Я знала, что позже, когда он обретет ясное сознание, он опишет мне те образы, которые видел, и те переживания, которые он испытал.

Его звали Андрей, и на взгляд ему было около семнадцати-восемнадцати лет. Он был очень худой. Возможно, он так похудел из-за пло­хого армейского питания. Его каштановые волосы были коротко пост­рижены армейскими парикмахерами. Длина волос на его голове была не более дюйма, и это придавало его лицу ранимость и открытость. В то же время его лицо, больше похожее на лицо ребенка, чем взрослого мужчины, выражало страх. Он был совсем еще мальчик, чье сознание было полностью подавлено теми жизненными переживаниями, кото­рые расстроили его психику, и которые теперь, возможно, будут вли­ять на него всю оставшуюся жизнь. А пока, средней внутривенной до­зы галоперидола будет достаточно, чтобы успокоить его и начать воз­вращать к реальности.

Моим следующий пациентом был Сергей. Это был красивый, молодой, плотного телосложения парень, который, судя по внешнему виду, был готов к тому, чтобы вскоре его отправили домой. Он открыт говорил со мной обо всем, что с ним происходило, и рассуждал крити­чески о своей жизни, когда он был болен. Он очень много помогал в работах по палате. Но все с ним выглядело как-то уж слишком хорошо. Слишком уж веселым и слишком открытым он был. Он страстно хотел вернуться домой к своей красивой молодой жене, но я знала, что осно­вой его психоза была патологическая ревность.

Как всегда, в случае потенциально опасных больных, главный врач больницы был приглашен для консультации и принятия оконча­тельного решения. Он назначил Сергею комбинацию из несколько ле­карств, чтобы подавить сознание Сергея и заставить его говорить правду. Я еще не распорядилась начать давать ему эти лекарства, не­смотря на то, что эти препараты однозначно откроют мне истинное со­стояние дел в его сознании в отношении его жены.

Подобного рода решения всегда представляли собой моральную дилемму для меня. Если бы я была Сергеем, как бы я отнеслась к тому, что кто-то без моего разрешения хочет с помощью лекарств проник­нуть в мое сознание, мое внутреннее "я", чтобы получить ответы на ка­кие-то вопросы, которые они могли бы захотеть задать мне? Мое отри­цательное отношение к этому вопросу никогда не менялось, и каждый раз, когда такие лекарства назначались пациентам, мое спокойствие нарушалось.

Я надеялась, что в этом частном случае смогу найти другой спо­соб. Во всяком случае, к тому времени я уже знала, что необходимо встретиться с его женой и настоять на том, чтобы они развелись. Мне надо было заставить ее понять, что ей надо держаться от него как мож­но дальше.

Его болезнь всегда будет опасна, и слишком уж велика вероят­ность того, что он может убить ее или кого-то еще в иррациональном припадке ревнивой ярости. К сожалению, я уже видела немало траги­ческих финалов в подобных историях.

Не успела я принять временное решение относительно Сергея, как услышала, что медсестра вызывает меня в мой кабинет. Оказалось, что только что приехала мать моего нового пациента, молодого солдата по имени Андрей. Кто-то из армейских начальников связался с ней, и она немедленно приехала в больницу. Большинство родственников, даже матерей, обычно так скоро не приезжали в сумасшедший дом.

У нее была типичная внешность для русской женщины. Они с сы­ном были очень похожи друг на друга, такие же простые и открытые лица с мягкими чертами. Нервные движения ее рук также напомнили мне о ее сыне. Она стояла и мяла свое простое темное зимнее пальто, боясь даже сесть на стул без моего разрешения. Я знала из документов Андрея, что она живет в близлежащей деревне с мужем и двумя сыно­вьями, один из которых сейчас находился в этой больнице.

Было очевидно, что прежде она никогда не бывала в психиатриче­ской клинике. Она все еще не понимала, что же случилось с ее сыном. В действительности она была даже довольна, что он смог возвратиться так быстро из армии, и благодарна, что он вернулся невредимым. Ведь ей больше не придется волноваться о нем в течение двух долгих лет ожидания, пока он в армии. Она еще не понимала различия между ши­зофренией и гриппом.

Ее первый вопрос был такой, какой задала бы любая любящая и заботливая мать: "Скажите, доктор, когда он поправится?"

Если бы я решила уже тогда сказать ей полную правду, мне бы при­шлось ответить: "никогда". Взамен я сказала, что, вероятно, потребует­ся около двух недель, чтобы привести его в норму. Ее лицо озарилось счастьем. Позже мне придется попытаться объяснить ей, что через две недели он только избавится от острого психоза, и что он уже никогда не будет таким, как прежде. Возможно, поначалу он будет немного другим, но со временем в его личности и поведении будет проявляться все боль­ше изменений. Он уже никогда не будет тем нормальным мальчиком, ко­торый живет в ее памяти. Разве я могла сказать ей тогда, что то зло, ко­торое без разбора разрушает сознание и душу людей, уже прочно посе­лилось в нем? Я знала из своего опыта, что шизофрения - это когтистая лапа, которую никто не может заставить ослабить свою хватку.

Мой опыт также подсказал, что поначалу она не поверит мне. Она будет с надеждой ждать возвращения сына из больницы и его полного выздоровления в атмосфере любви и заботы, которой его окружат в се­мье. Она сама и его отец будут ожидать от него, что он снова начнет по­могать им по хозяйству в их небольшом деревенском доме. Возможно, некоторое время, его поведение будет казаться почти нормальным, но это будет продолжаться лишь до того дня, когда когтистая лапа болезни снова овладеет его сознанием и заставит его вновь бежать по рельсам на­встречу движущемуся поезду. Что-нибудь подобное произойдет непре­менно, и после этого, его мать будет жить в страхе ожидания того дня, когда ее другой сын, ее второй мальчик, также будет призван служить в армию. Но пока его мать услышала от меня достаточно хорошую для се­бя новость, и она уехала, чтобы сообщить мужу и второму сыну, что Ан­дрей вернется домой через две недели.

Это беспомощное чувство профессиональной слабости, понима­ние того, что я как врач не всемогуща, было одним из наиболее труд­ных аспектов моей работы. Я никогда не могла привыкнуть к тому, что зачастую я была вынуждена признать частичное или полное пораже­ние в борьбе с болезнями моих пациентов. Я не знала, испытывали ли подобные чувства доктора, специализировавшиеся в других областях медицины, но для психиатров такие чувства представляли хорошо из­вестную профессиональную опасность. Не было никаких лекарств, ни­каких препаратов, никаких хирургических методов для исправления поврежденного сознания пациентов. В этот момент я закрыла глаза и глубоко вдохнула, чтобы переключить свои мысли на что-то другое. Когда я снова открыла глаза, я услышала стук в дверь моего кабинета.

С чувством благодарности к судьбе за возможность отвлечься, я крикнула: "Войдите". Дверь открылась, и в кабинет вошел мой друг Анатолий. Я была рада появлению того, с кем мне нравилось общаться.

- Привет, - сказал он. Может, пойдем перекусим и выпьем чаю? Утро прошло так быстро, что я даже не отдавала себе отчет в том, что уже полдень. Это было любимое время для больничного персонала, потому что в это время у нас появлялась возможность сходить в гости к коллегам в другие отделения, чтобы поболтать о том, о сем, поедая снедь, которую захватили с собой из дома. Обычно, это были простые бутерброды с чашкой кофе или чая. И только в особые дни, такие как дни рождения или национальные праздники, мы имели возможность приносить наши любимые кушанья, например, пирожные или икру, по­тому что они стоили слишком дорого, чтобы покупать их регулярно.

Мне нравился Анатолий. Он был молод и хорошо сложен, с каш­тановыми волосами и синими глазами. Он был умен, интеллигентен и отзывчив, и считался одним из лучших врачей в нашей больнице. Мы часто разговаривали с коллегами о нем. Профессора и его руководите­ли ожидали, что он сделает очень хорошую карьеру в психиатрии, но пока этого еще не произошло. Я часто думала о том, чтобы поговорить с ним об этом, но всегда откладывала, полагая, что уместное время для такого разговора еще не наступило. Сегодня я, наконец, решила заго­ворить с ним об этом.

Он сидел на диване напротив меня со своей обычной чашкой чая. На нем был белый халат, обязательная одежда медперсонала. Как обычно, его глаза были скрыты дымчатыми стеклами очков.

- Вы знаете, Толя, многие считают, что Вы гений от психиатрии. Могу я спросить Вас, почему Ваша карьера не подтверждает до сих пор это мнение?

Он воспринял мои слова как комплимент, с видимым удовольствием.

- Я считаю, что моя карьера продвигается довольно хорошо, - от­ветил он. Затем с иронической усмешкой добавил: - Я полагаю, что Вы осознаете, что это вовсе не психиатрическая больница?

Удивление не отразилось на моем лице, потому что я уже привык­ла к его парадоксам и иносказаниям.

- Это вовсе не больница, - продолжил он.

- Это громадный безумный корабль, а мы, это команда, которая искренне верит, что мы работаем здесь в качестве врачей. Мы даже ис­кренне верим, что действительно можем лечить и вылечивать людей. Но я не думаю, что идея делать карьеру на этом безумном корабле, за­мечательная идея. Все, что мы можем делать, так это плыть вслепую по океану реальности, который нас окружает, веря в то, что мы знаем, что делаем. И мы будем продолжать плыть в направлении, неизвестном для нас, потому что мы не можем остановиться. Каждый из нас здесь сделал свой выбор, который состоит в том, чтобы плыть через действи­тельность на этом корабле, и мы не можем сейчас оставить этот корабль. Потому что, это самое надежное и безопасное место для нас, ес­ли мы полагаем, что мы врачи, действительно способные лечить лю­дей, которые считаются сумасшедшими.

- И что, Вы считаете, что для нас нет никакого выхода? - спросила я, понимая уловку, к которой он прибегнул, чтобы избежать серьезно­го ответа на мой вопрос.

- Ну, я думаю, что, возможно, и имеется одно средство, чтобы ус­кользнуть отсюда и сбежать в действительность. Да Вы сами можете увидеть это средство прямо сейчас. Посмотрите-ка вон туда. - с сардо­нической усмешкой он показал рукой на окно. Через оконное стекло я увидела давно знакомые очертания большого, старого, сломанного троллейбуса, который торчал посреди больничного двора. Троллей­бус, а точнее сказать его проржавевший остов с металлическими рога­ми, уныло торчащими в небо, как будто пытаясь найти провода, кото­рых там не было, давно врос в землю. Никто не знал, как этот троллей­бус попал в середину больничного двора.

Анатолий засмеялся. Он так и не дал прямой ответ на мой вопрос относительно его карьеры, а его глаза блестели, как блестели они у Мефистофеля много лет назад.

- Большое спасибо за чай и беседу. А теперь я должен идти к себе и продолжать работу. Мне еще нужно дописать некоторые истории бо­лезней наших пассажиров, ах, извините, я оговорился, я имел в виду па­циентов.

Дата добавления: 2015-08-02