Издевательства Чировскаго

Но дали намъ новаго настоятеля, поручика, д-ра Чировскаго, изъ Бродовъ, рьянаго мазепу, съ виду только гладкаго и „масненькаго”. Охъ, онъ зналъ ужъ какъ за насъ браться - хуже чемъ въ солдатне!

Утромъ въ 6 ч. должны были безусловно все вставать; въ 9 ч. вечера ложиться спать. Сколько разъ пришелъ Чировскій на осмотръ утромъ или вечеромъ, a засталъ кого подъ одеяломъ (особенно женщинъ), то срывалъ одеяло, грубо выкрикивая, и поднимались крики и плачъ, ибо часто матери съ маленькими детьми, которыя ночью не давали имъ спать, засыпали утромъ, a это, ужасъ, какъ раздражало Чировскаго. Пошла жалоба отъ женщинъ къ полковнику, ну, и позже уже одеялъ не срывалъ.

Какъ то въ іюне 1915 г. пришелъ приказъ, чтобы все мужчины въ такомъ и такомъ возрасте предстали передъ военной комиссіей къ набору. Bсе удивились: Verrather-овъ будутъ брать въ солдаты! Но что делать! Приказъ, такъ приказъ. Начался наборъ рекрутъ, наборъ очень твердый и энергичный; брали молодыхъ и старшихъ, годныхъ и негодныхъ, ибо оказалась большая нужда въ солдатахъ для отправки на новый фронтъ,—италіанcкій, a въ дальнейшей перспективе еще и румынскій! Правда, русская армія оставила Галичину и Буковину и Варшаву, но она не была уничтожена, она все-таки осталась и то несколько милліонная...

Рекрутскій наборъ и слово „russisch”

Пришла очередь набора солдатъ и изъ интеллигенціи, молодежи и старшевозрастныхъ. И что тутъ оказалось? Почти вся къ набору вызванная интеллигенція записывалась при перекличке какъ русская (russiche Nationalitat);между набранными были доктора правъ, те оправдывались темъ, что у нихъ на докторскихъ дипломахъ вписано: „Nationalitat: russische”. Вотъ и возникъ сейчасъ конфликтъ: команда приговорила всехъ, которые записывали себя русскими, къ 21-дневному аресту, a затемъ и къ „anbinden” по два часа!

И пошли наши за это въ арестантскіе бараки. Одинъ седоглавый свяшенникъ, двухъ сыновей котораго посадили за „russisch” подъ арестъ, просилъ полковника о разрешеніи подавать имъ несколько лучшую пишу. Полковникъ сказалъ: „Fur diese Bitte haben auch Sie drei Tage Arrest”. (За такую просьбу и Вамъ три дня ареста).

И бедный старикъ действительно просиделъ три дня въ заключеніи.

Обо всемъ этомъ происшествіи какъ-то узналъ генер. Бачинскій. Явился онъ снова въ Талергрфъ. Ровно въ полдень идетъ онъ вместе съ полковникомъ и офицерами главною улицею вдоль бараковъ и встречаетъ случайно большую массу крестьянъ-рабочихъ, идущихъ съ поля въ бараки къ обеду. Вероятно у генерала былъ разговоръ съ офицерами о слове „russisch”, ибо внезапно остановился и велелъ остановить всю массу рабочихъ. Одного мужика въ одномъ изъ первыхъ рядовъ спросилъ генералъ: „Ты изъ Галичины?”

— Изъ Галичины.

— Ты полякъ?

— Нетъ, я—русинъ.

Какъ того мужика, такъ, проходя вдоль рядовъ рабочихъ, онъ спрашивалъ еще несколькихъ человекъ, и все они отвечали: я—русинъ.

Наконецъ обратился генералъ къ офицерамъ и сказалъ: „Da sehen Sie, meine Herren, die rechte Wahrheit; alle diese aus Galizien nennen sich „rusini”, Russen, deswegen hat sich so auch die assentierte Intelligenz schreiben lassen”. (Такь видите, господа, сущую правду: все изъ Галичины называютъ себя „русинами”, русскими, потому и взятая въ армію интеллигенція такъ себя велела записать).

Такъ понималъ дело генералъ, но мазепа Чировскій, не признавая этого все бесновался.

Что дальше говорилъ генералъ объ этомъ, мне неизвестно.

И много нашихъ неустрашимыхъ патріотовъ попало въ строгую тюрьму за это слово „russisch”, и почти все затемъ были поочередно привязываемы къ столбамъ, и подвешиваемы на нихъ, почти половина изъ всехъ нихъ не выдерживала наказанія: падали въ обморокъ.

A что было съ ними въ полкахъ! Марка „aus Thalerhof” была для нихъ осужденіемъ къ преследованіямъ. Имъ прикреплялись позорные значки на шапкахъ или на рукавахъ, повышеній никакихъ не получали, въ боевой огонь должны были идти первыми, если же не пошли бы, то отъ стоявшей сзади за ними команды имъ пуля въ спину!..

Большимъ счастьемъ было для насъ то, что только въ одной части бараковъ велъ надзоръ г. Чировскій. Но онъ, хотя рьяный мазепа и большой врагъ интернованныхъ, за хорошія деньги былъ — заочно усерднымъ помощникомъ некоторымъ интернованнымъ въ ихъ стараніяхъ освободиться изъ Талергофа, и въ такихъ случаяхъ уже безъ различія ихъ національности или политическихъ убежденій. Кто далъ ему секретно 200, 400, 600 и 1000 кронъ (а то и выше), того онъ съ помощью „украинской комиссіи” въ Граце вырывалъ изъ Талергофскаго ада. Долгое время ему это удавалось, но, наконецъ, все таки ножка поскользнулась и онъ завершилъ свое талергофское поприще коллоссальнымъ скандаломъ. Его арестовали, посадили въ Граце въ тюрьму и отдали подъ судъ. За его нечестное, неофицерское дело, за взяточничество и за освобожденіе техъ, которыхъ онъ прежде ухитрялся и успевалъ сажать въ тюрьму и подвергать наказаніямъ и оскорбленіямъ, его осудили на деградацію въ рядовые и на служеніе въ арміи въ первыхъ рядахъ италіанскаго фронта, a былъ онъ женатъ и у него были дети.

Носилъ волкъ, понесли и волка.

Если въ этой главе говорилъ я о нашей радости по поводу разрешенія читать книги и газеты, то съ прискорбіемъ долженъ я высказать и ту горькую правду, что именно въ Талергофе имели мы случай познать, какъ некоторые некогда въ гимназіи и въ университете учились, для просвещенія ли себя и для общаго блага, или же только для хлеба. Немало мы тамъ узнали такихъ, которые недолго въ школахъ учились, не окончили гимназіи и университета, a все же любили книги доставать и читать, иные же съ университетскимъ образованіемъ прямо отворачивались отъ всякаго чтеній. И не то еще: они после сдачи университетскихъ экзаменовъ, такъ таки дальше ничего никогда не читая, въ научныхъ спорахъ, будучи невеждами, не только не давали себя разъубедить, но на приведеніе документальныхъ данныхъ еще и гневались.

Зашелъ, было, однажды въ одной кабине споръ о томъ, который городъ больше, Станиславовъ ли, или Коломыя. Одинъ, окончившій университетъ, утверждалъ, что решительно по всемъ признакамъ Коломыя больше Станиславова. Я былъ противоположнаго мненія, но меня закричали, и я умолкъ, но пошелъ принести Бедекера, принесъ и показалъ всемъ имъ документъ, что Станиславовъ значительно больше. И что же изъ этого получилось? Еще больше теперь на меня стали, кричать, говоря: ”Ты очень невежливъ; ты все на своемъ хочешь поставить; Бедекеръ - это не документъ; мы стоимъ при своемъ мненіи: Коломыя больше”, Такъ какъ все въ заключеніи лишены возможности и средствъ къ переведенію доказательствъ въ аргументаціи, то можно себе представить, до какихъ курьезовъ такіе споры иногда доходили.

Дата добавления: 2015-08-10