Дипломатия 86 страница

Послесловие

режимов и их внутреннюю стабильность (налаживать взаимовыгодные отношения мы просто не умели, они скорее были взаимоневыгодными).

А я бы к этому добавил и те весьма негативные последствия, которые военная интервенция в ту и другую страну имела для наших внутренних экономических и политических реформ.

1956 год был годом XX съезда КПСС и знаменитой речи Н.С.Хрущева о культе личности Сталина. Вначале и страну, и партию это событие повергло в шок — пусть приближение его можно было угадать и по политическим переменам, и по изменению тона печати, не говоря уже о выходе в свет таких произведений, как «Оттепель» И. Эренбурга или «Об искренности в литературе» В. Померанцева. Но вскоре значительные круги общества действительно проснулись, в стране разгорелась дискуссия, все больше людей настойчиво требовали все более далекоидущих перемен.

Аппарат власти, как и его руководство, включая Н.С.Хрущева, оказались к этому не готовы, постарались притупить, притушить начавшийся процесс освобождения общества от уз тоталитаризма. Однако-сделать это в послесъездовской обстановке было нелегко.

И тут, как подарок отечественным консерваторам и сталинистам, разразились события в Польше и в Венгрии. В Польше у Хрущева и его сподвижников, прибывших в Варшаву, чтобы не допустить избрания В.Гомулки генеральным секретарем, к счастью, ничего не получилось; ибо когда возникла реальная угроза военной конфронтации, в которой с одной стороны выступала бы Советская Армия, а с другой — не только восставший народ, но и Войско Польское, Хрущев отступил и дело окончилось компромиссом.1 А в Венгрии — и это, как и поведение всех сторон, затронутых событиями, точно, насколько я могу судить, описано Киссинджером — началось восстание, вскоре подавленное советскими войсками.

Так появился предлог, чтобы «закрутить гайки» в самом Советском Союзе, резко снизилась энергия сторонников преобразований. Одни были обеспокоены тем, что события могут выйти из-под контроля, будут перехвачены правыми и крайне правыми, другие просто боялись репрессий со стороны властей, получивших повод обрушиться на «смутьянов», в случае нужды прибегнув даже к вооруженной силе.

В 1968 году ситуация была другой. В Советском Союзе консервативные силы оказывали нажим на пришедшее в 1964 году к власти новое руководство, н Л.И.Брежнева, чтобы они заткнули рот всем критикам, всем сторонникам демократических реформ, а по возможности и возродили в стране тоталитарный режим. В частности, в ходе подготовки к ХХШ съезду партии развернулась борьба за то, чтобы.н нем были отменены решения XX и XXII съездов, в которых прошлые преступления были разоблачены и осуждены. Но достаточно серьезные силы, пробужденные сооы-тиями после сталинских лет, оказывали этим атакам сопротивление.

События в Чехословакии, однако, серьезно напугали даже тех тогдашних лидеров, которые до сих пор избегали занимать открыто консервативные позиции. Сокруши угрозой военной силы сторонников реформ и демократии в Чехословакии, власть приступила к наведению «порядка» и в собственном доме. Начался период, получив ший название «застоя».

1 Это было великое везение для Н. С. Хрущева (как бы он тогда ни был зол на поляков за их неуступчивость), для Советского Союза в состоянии, в котором он находился, а может быть, для всего мира. Если бы конфликт в Польше не был разрешен, а тем более перерос бы в военни столкновение, и одновременно разразилось восстание в Венгрии, огонь почти наверняк перекинулся бы и на Восточную Германию, Чехословакию, а может быть, и Румыния>. £ поставило бы Хрущева и его соратников (не все они, как выяснилось спустя несколько месяцев, были его единомышленниками) перед дилеммой: либо капитулировать и тем самым почти 1яка ооречь руководство на свержение, либо начинать крупномасштабные военн

м«гСТ°яН0Й ЕвР°пе- это повысило бы ставки настолько, что едва ли США, H**j войне» пришлТбы гори™51 °Т вмешат™а. Значит, был риск, что на смену «холоди

Послесловие

Так, совершая вооруженную интервенцию в соседние страны, правители СССР больше всего наказывали собственный народ, собственную страну, у самых истоков прерывая назревший и перезревший процесс демократического обновления и реформ.

Но в книге есть положения, с которыми я не могу согласиться или хотя бы оставить без комментариев. Хотел бы затронуть самые принципиальные из них.

Начну с трактовки истоков «холодной войны», как, впрочем, и ее течения и исхода. Но сначала о ее возникновении. Киссинджер в общем повторяет традиционную точку зрения официальных кругов США — виновником, зачинателем был Советский Союз, Сталин, прежде всего пытаясь закрепиться в Иранском Азербайджане, где было организовано выступление сепаратистов, поддерживая коммунистические группировки в гражданской войне в Греции, а главное — сделав своими сателлитами оккупированные страны Восточной Европы с навязанным им силой просоветским режимом.

Хотя почти в каждом случае дело обстояло не так просто, я не хочу и не могу спорить с этой точкой зрения. И, в частности, с тем, что наряду с желанием обезопасить свою страну от повторения испытаний, которые выпали на ее долю в 1941 — 1945 годах, немалую роль играло мессианство, вера в то, что Сталин, установивший в других странах, не стесняясь в средствах, «социализм» в своем понимании, тем самым их осчастливит. А еще большую роль играли вполне циничные имперские замыслы. Тем более, что Сталину были поначалу неясны перспективы послевоенных отношений стран антифашистской коалиции (Киссинджер, например, оговаривается, что если бы Рузвельт не умер, Сталин, возможно, еще какое-то время удерживался бы «в рамках умеренности» — см. с. 353). А потом его скорее всего начали одолевать все более глубокие сомнения относительно намерений вчерашних союзников и прежде всего США и Великобритании.

Что-то в этих сомнениях естественно. С победой над общим врагом.союз, коалиция стран, сплотившихся против этого врага, обычно умирает естественной смертью. Но, с другой стороны, такому союзу совсем не обязательно было быстро перерасти в «холодную войну». Этого в мае 1945, я думаю, Сталин не замышлял, как, скорее всего, и наши западные союзники. Но вот здесь и сыграли свою роль подозрительность и паранойя Сталина, также как его коммунистическое мессианство и имперские амбиции.

А политика США давала для этого основания. Из них главные, согласно всему, что я знаю, — это применение под занавес войны с Японией, когда победа над ней была предрешена, атомной бомбы, сброшенной в августе 1945 года сначала на Хиросиму, а через несколько дней на Нагасаки. В СССР подозревали (а потом, особенно после выхода в свет дневников и мемуаров президента Трумэна, тогдашнего военного министра США Г.Стимсона и ряда других высокопоставленных деятелей, эти подозрения превратились в уверенность), что применение ядерного оружия имело главной целью не ускорение победы над Японией и сокращение американских потерь, а капитуляцию Японии еще до вступления в войну Советского Союза и, главное, по выражению военного министра США Г. Стимсона, желание научить Советский Союз «новым правилам игры» на послевоенное время. Эти два взрыва были не последними выстрелами второй мировой войны, а первыми выстрелами вскоре начавшейся «холодной войны».

Едва успели отгреметь залпы второй мировой войны, ядерное оружие нависло над миром зловещей тенью, до предела милитаризовав международные отношения. После первой, пусть и не сбылись мечты Вудро Вильсона о мировом порядке, который исключит новые войны, хотя бы наступила передышка. Даже чувствовавшая себя во враждебном окружении Советская Россия сократила армию до полумиллиона человек. Демобилизовалась и Америка, и другие страны.

На сей раз, однако, едва окончив одну войну, крупные державы, и прежде всего США и Советский Союз, начали готовиться к другой. Собственно, первые признаки перемен в советско-американских отношениях появились уже в мае 1945 года. Уже

Послесловие

упоминавшиеся Иранский Азербайджан и Греция, начало советских политических манипуляций в Польше и некоторых других странах вызывали настороженность в США. А в СССР — некоторые действия США, начиная с приказа кораблям, направлявшимся в советские порты с помощью по ленд-лизу, повернуть назад в США и кончая продолжающейся, несмотря на победу над Германией, интенсивной работой над созданием ядерного оружия (о которой Сталин не мог не знать из донесений разведки). К этому я бы добавил также усиливающиеся сомнения насчет политических намерений Трумэна, о котором в СССР сначала было известно только то, что в начале войны он, будучи еще сенатором, выступил с заявлением, смысл которого был в том, что пусть немцы и русские уничтожают друг друга, а США потом смогут выступить на стороне того, кто будет проигрывать.

У меня нет сомнений, что в конце войны ни та, ни другая сторона не планировали обострения, наоборот, рассчитывали, что после естественной кончины союза с утратой общего врага удастся сохранить приличные отношения и даже развивать сотрудничество. Но очень скоро ход событий развеял такие надежды. Отношения портились с быстротой, которую едва ли кто-то мог предсказать.

Психологически я нахожу этому объяснение в том, что руководство (и я имею в виду не только Сталина и Трумэна, но и более широкий слой правящей элиты обеих стран) под воздействием столь блестящей победы, приведшей к безоговорочной капитуляции противника, чувствовало себя победителями, которым теперь, как казалось, все нипочем. Каждая сторона считала свой вклад в эту победу решающим и претендовала теперь на «достойное» за него вознаграждение. Что, естественно, делало их не очень склонными к уступкам и компромиссам, к мучительным усилиям найти общий язык, выработать платформу для приличных отношений в новых условиях.

Притом, как мне кажется, в руководящих кругах каждой из двух держав преобладало мнение, что после окончания войны сложилась уникальная ситуация для осуществления самых смелых замыслов. Но ситуация, которая может измениться, и шанс будет упущен.

Для подобного политического «зазнайства», нетерпения и непримиримости, дорого обошедшихся потом обеим странам, у их руководства, надо сказать, были определенные основания. США вышли из войны самой сильной, самой мощной державой. Они понесли довольно скромные в сравнении с другими потери. В экономическом плане страна за время войны не только не ослабела, но и усилилась, окончательно преодолев последствия «великого кризиса» 1929 — 1933 годов. К тому же все былые экономические конкуренты США — Англия, Франция, Германия, Япония — были полностью выведены из строя, от промышленности большинства из них остались одни руины. И в довершение всего Америка оказалась обладателем нового сверхоружия -атомной бомбы, обладателем единственным, причем, как считали американцы, на годы, а может быть, и десятилетия вперед. Вот почему тогда многие в США полагали, что наступил «американский век».

Ситуация в Советском Союзе не была такой однозначно благоприятной. Тяжелейшие потери не могли не подрывать жизненную силу страны (их демографические последствия ощущаются даже сейчас). Значительная часть промышленности, многие крупные города в самых развитых регионах страны были полностью или в значительной мере разрушены. Подорванным оказалось и сельское хозяйство, после коллективизации зависевшее от поставок машин, горючего, удобрений и т.д. (В некоторых фильмах о том времени запечатлены правдивые кадры - в плуг запрягали коров, если они сохранились, а если нет - женщин, поскольку мужчин в деревне почти не оста-лось.)

Но мне кажется (и первым свидетельством тому является политика Сталина и его соратников), что руководство страны больше думало о другом - о том, какую вели-^Л^ппГп °держали наД Гитлером, в основном собственными силами - что тоже было правдой, - и на правах победителя имеют теперь право отодвинуть на из-

Послесловие

рядное расстояние свои границы, иметь надежных и послушных соседей и оказывать серьезное влияние на послевоенное устройство мира. Тем более что СССР вышел из войны с сильными вооруженными силами, и руководство страны, одержав такую победу, тем более могло, рассчитывать на дальнейшее долготерпение благодарного народа. К этому я добавил бы личные черты Сталина — его подозрительность и коварство, нежелание, может быть, неспособность считаться с потерями и жертвами, безграничное властолюбие.

Все это серьезно содействовало тому, что обе страны со скоростью курьерского поезда мчались к политической конфронтации, к тому, что впоследствии было названо «холодной войной».

Из-за нашей традиционной и еще неизжитой страсти к секретности я не могу документально подтвердить смену настроений в Кремле на протяжении 1945 и 1946 годов. Но свидетельством ее является и наша внутренняя и внешняя политика, и тон печати.

Что касается США, то, как это подробно и интересно описано и в книге Киссинджера, события следовали одно за другим. 22 февраля 1946 года Джордж Кен-нан — молодой тогда дипломат, служивший в американском посольстве в Москве — отправил в Вашингтон документ, вошедший в историю под названием «длинной телеграммы», где определял советскую политику как «сплав коммунистического идеологического рвения и старинного царского экспансионизма». Отсюда делался вывод, что переговоры, попытки урегулировать ту или иную проблему не имеют смысла, а рассчитывать можно лишь на крушение советского режима и его идеологии, для чего предлагалась политика так называемого «сдерживания».

Эта политика предполагала отпор любым попыткам дальнейшей экспансии в сочетании с политическим и экономическим давлением (при этом, насколько помнится, Кеннан ни в телеграмме, ни в появившейся некоторое время спустя статье в журнале «Foreign Affairs» не говорил о подрывных тайных операциях и пропаганде, но они получили распространение).

Вместе с тем Кеннан давал понять, что попытки изменить существующий строй силой как в СССР, так и соседних странах уже выходят за рамки предлагаемой им политики.

Так или иначе, но при известных различиях в нюансах политика сдерживания надолго стала основой американского курса в отношении СССР.

Уже 1 апреля 1946 года Госдепартаментом США был представлен меморандум, развивающий идеи Кеннана и перелагающий их на язык практической политики, политических операций. Впервые американский политический документ рассматривал разногласия с Советским Союзом как следствие органической природы советской системы, замечает Киссинджер (мне кажется, замечает без одобрения, будучи убежденным сторонником иного, не идеологического, а продиктованного только государственными интересами, подхода). В этом документе делался шаг «вперед» по сравнению с тем, о чем писал Кеннан; говорилось, что Москву «прежде всего дипломатическими средствами, а в конечном счете, если возникнет необходимость, и с помощью военной силы»1 надо убедить, что ее нынешний курс может лишь привести Советский Союз к катастрофе.

Что касается практической политики США, то важными вехами на ее пути были «доктрина Трумэна» (провозглашенная в марте 1947 года), предлагавшая помощь Греции и Турции, и «план Маршалла» (провозглашенный в апреле того же года). А в 1949 году был создан Северо-Атлантический Союз (НАТО).

Советский Союз не отставал, осуществив в эти годы перевороты в ряде стран, получивших у нас название стран «народной демократии», и консолидировав во всех них власть коммунистических партий, в 1948 году организовав блокаду Берлина, а в

' Не зря Кеннан потом жаловался, что предложенную им политику чрезмерно милитаризировали.

Послесловие

1950 году поддержав авантюру Ким Ир Сена, развязавшего войну против Южной Кореи.

Все это описано в книге Киссинджера, и, несмотря на ряд оговорок, симпатии и антипатии его однозначны (что тоже, наверное, естественно) — главным зачинщиком, главным виновником он считает Советский Союз. Никого, наверное, не удивит, что моя точка зрения отличается от его. Я считаю, что практически невозможно, да и едва ли нужно искать кто был первый, определять зачинщика и «более главного» виновника. Такие поиски виновных бесполезны в силу ряда причин, в том числе геополитических, а также уже отмеченных идеологических (замечу между прочим, что американцы тоже очень идеологизированная нация — может быть, меньше, нежели мы тогда, но заметно больше, чем мы сейчас). К тому же два сверхгиганта, их руководство просто не были готовы выйти за рамки традиционных подходов к внешней политике и национальным интересам. Обе стороны очень трудно, методом проб и ошибок, набивая синяки и шишки, постигали реальности изменившегося мира, включая и военные, делавшие просто немыслимым традиционное внешнеполитическое поведение, в частности, широкомасштабное использование военной силы. Наконец, свою роль сыграли и преждевременная смерть Рузвельта, и усилившаяся паранойя Сталина. Впрочем, возможно, благодаря другим, «позитивным», случайностям нам все же удалось, несмотря на многочисленные кризисы и конфронтации, избежать большой войны.

Это трудно документально доказать, но мне кажется, что сравнительно скоро, уже в начале 50-х годов и в США, и в СССР начало пробивать себе дорогу понимание того, что «холодная война» не имеет перспектив ни для одной из сторон, но зато рождает немало опасностей — не говоря уже о том, что стоит неимоверно дорого.

В Советском Союзе те, кто начал так думать, до смерти Сталина помалкивали, понимая, чем грозит открытая критика его политики. Наверное, задумывался об этом к концу своей жизни и сам Сталин. И иногда это прорывалось. Киссинджер приводит, в частности, отрывок из записи его беседы с Д. Маршаллом, генералом, прославившимся в годы второй мировой войны и в это время ставшим государственным секретарем США. В беседе, состоявшейся во время визита Маршалла в Москву в 1947 году, Сталин говорил ему о необходимости и возможности улучшения COBeJp£°r американских отношений. Киссинджер в этой связи замечает, что, поскольку США потеряли доверие к СССР, было уже слишком поздно (я бы добавил — а может быть, слишком рано?).

Подробнее пишет автор книги об инициативе Сталина в марте 1952 года, когда он направил западным державам ноту об урегулировании в Германии, содержавшую даже проект мирного договора. А в декабре 1952 года выразил готовность встретиться с вновь избранным президентом США Дуайтом Эйзенхауэром. По мнению Киссинджера (хотя, как должен был заметить читатель, и высказанному со многими оговорками), это могло открыть путь для начала переговоров и даже подвижек в германском вопросе. К возобновлению диалога был готов, по мнению Киссинджера, вновь ставший премьер-министром Великобритании У.Черчилль, но к этой инициативе настороженно отнеслись и в конце концов ее проигнорировали как администрация Трумэна, так и Эйзенхауэр.'

Киссинджер считает, что симптомом намерений Сталина изменить политический курс было и начало новой «чистки» в Советском Союзе, которая должна была задеть и самую верхушку руководства, в частности, Молотова, Кагановича и Берию - «Д^

тогла в

И диплома™чно уклонился от этого предложения или, во всяком случае, «я нгеопРвделенн°е время. Отвечая на соответствующий вопрос корреспондента, ^t °ТОВ встРе™ться с кем угодно и когда угодно, если будет хоть малейший f *?пЛ% И это будет соответствовать тому, что американский народ ожидает от rhanLI Я£Т; ^Эйзенхауэр. «The White House Yea*. A Personal Account. Mandate for Change». Garden City, N.Y., Doubleday, 1963, p. 143).

Послесловие

осуществления сталинских дипломатических предначертаний требовался новый круг лиц»(с.45О).

Позволю себе Поставить это положение под сомнение. Действительно, в 1952 — начале 1953 годов заметно усилились репрессии, расширилась волна арестов, раздувался очередной, смахивавший на 1937 год, психоз поиска «врагов народа» (в центре этой кампании было «дело врачей-убийц» — с начала и до конца сфабрикованное заплечных дел мастерами с Лубянки) и, судя по всему, готовились громкие процессы, в которых на скамью подсудимых попали бы скорее всего и перечисленные выше представители руководства, и некоторые другие (Микоян, Ворошилов и т.д.)- Но позволю себе не согласиться с Киссинджером, что это был симптом планировавшихся перемен к лучшему в политике. Скорее это было проявлением усилившейся, достигшей почти что размаха помешательства, паранойи Сталина. И возможно, тут сработал схематизм его мышления, его логики. Вот в конце 30-х годов была организована широчайшая «чистка», и Советский Союз выиграл войну. А сейчас снова нависает угроза войны. Действительно, насколько мне известно, 1953 — 1954 годы и в США, и в СССР считались критическими в смысле угрозы новой мировой войны. Собственно, это подтверждает и Киссинджер: «Обе стороны, по существу, готовились к такому развороту событий, какой не отражал намерений ни одной из них, — к прямому полномасштабному конфликту военного характера» (с.446). А потому надо, как мог считать Сталин, провести новую основательную «чистку».

Что касается предложений о переговорах, то скорее это был маневр, рассчитанный на выигрыш времени (возможно, до того, как на вооружение поступят межконтинентальные ракеты, работа над которыми шла полным ходом). Это не значит, что тогдашний советский лидер планировал начать войну, но он, видимо, опасался, что ее начнет Запад. Кстати сказать, и волна начавшихся арестов и готовившихся процессов, как и процессов, прошедших в ряде восточноевропейских стран, оправдывалась ссылками на происки западных спецслужб, а также «сионистских центров», главные из которых, естественно, отыскивались в США.

Подозреваю поэтому, что всерьез Сталин договариваться с Западом не собирался, да и не считал это возможным.

Неосновательны и догадки Киссинджера, что Сталин подводил под нормализацию отношений с Западом своего рода теоретическую базу в своей последней работе «Экономические проблемы социализма в СССР». Во-первых, эта работа не имела отношения к внешней политике, а имела вполне определенных внутренних адресатов. И, во-вторых, она была пронизана старым мотивом об обострении кризиса капитализма и предвещала ему «закупорку производительных сил» (вообще с точки зрения теоретической основательности и соотношения с советскими и зарубежными реалиями, это была одна из самых слабых сталинских работ).

В США состояние международных дел и политика «сдерживания» тоже начинали вызывать растущую неудовлетворенность и тревогу. Причем выливались они в прямо противоположные настроения.

С одной стороны, — критику политики США, как порождающую угрозу войны и игнорирующую возможность нормализовать отношения, договориться с бывшим союзником по борьбе против нацистской Германии. Особенно наглядно эти настроения вышли на поверхность в связи с вступлением в избирательную борьбу Генри Уоллеса в 1948 году. Выборы он, естественно, проиграл, но даже в разгар маккартистской «охоты на ведьм» и преследования инокомыслящих набрал миллион голосов.

И с другой — критику политики и самой «концепции сдерживания», исходившей от крайне консервативных кругов. Эта тенденция и из-за внешнеполитического поведения Советского Союза, событий в СССР и странах, являвшихся его союзниками (по американской терминологии — «сателлитами»), и из-за обстановки в самой Америке достигла такой остроты, что критика «сдерживания», выдвижение в противовес ему более активистской, откровенно агрессивной концепции «освобождения» или

Послесловие

«отбрасывания» стала составной частью избирательной платформы республиканской партии на президентских выборах 1952 года.

И победившему на выборах Эйзенхауэру, получившему в.придачу к этим опасным и нереалистичным доктринам их горячего сторонника Д. Ф. Даллеса, ставшего гоеуг дарственным секретарем США, невозможно было с этим не считаться. Поэтому мне кажутся необоснованными упреки Киссинджера в адрес Эйзенхауэра в том, что тот не использовал открывшейся возможности завязать диалог с советским руководством.

Помимо больших и обоснованных сомнений насчет возможности договариваться со Сталиным, к концу жизни ставшим еще более трудным и непредсказуемым, чем раньше, Эйзенхауэр, только что избранный президентом, да еще с мандатом на ужесточение политики в отношении СССР, в обстановке, которая тогда царила в США, считал это непозволительным риском. И тому, насколько можно судить, были весомые основания.

Зато после смены советского руководства, когда у кого-то и могло возникнуть искушение воспользоваться сложной ситуацией в СССР1, Эйзенхауэр, не теряя времени, создал три независимые группы, которые должны были выработать предложения относительно политики США в отношении СССР в этой новой ситуации. И принял предложения группы, которую возглавил тот же Д. Кеннан, предусматривавшие диалог с СССР, нацеленный на нормализацию.

При этом президент США понимал, что в обстановке известного смятения и ожесточенной борьбы за власть в Москве инициативу должен проявить он2. И Эйзенхауэр уже 16 апреля 1953 года выступил с речью перед американской ассоциацией издателей газет. Эта речь, по словам самого Эйзенхауэра, содержала «предложение и обещание новой советской иерархии» («The White House Years», p. 145).

To есть из Вашингтона последовал сигнал. И он был принят в Москве — полный текст речи опубликовали в правительственной газете «Известия», что по тем временам было делом беспрецедентным. Так было положено начало первым реальным попыткам взломать ставшие уже очень толстыми льды «холодной войны». Перипетии этих попыток, взлеты и падения на этом пути хорошо известны и к тому же подробно изложены в книге. Но при довольно скромных конечных результатах первые шаги были все же сделаны, в этих льдах впервые появились глубокие трещины.

Без этих первых, самых трудных шагов, наверное, много сложнее было бы добиться разрядки международной напряженности в начале 70-х годов и окончания «холодной войны», в конце 80-х. Роль Эйзенхауэра на этом начальном, важном этапе, хОТ^ неудач здесь было как минимум не меньше, чем успехов, является поистине ключевой, хотя, конечно, и ему (как и его партнеру Хрущеву) не удалось избежать ошибок.

Следующий вопрос, по которому хотелось бы высказать свое мнение, в чем-то Дополняя, а в чем-то и возражая Киссинджеру, — это причины и обстоятельства разрядки (почему-то названной в США французским словом «detente»). Из того, что пишет Киссинджер, можно понять, что это был триумф политики «баланса сил», в часг ности, дипломатии «треугольника» Никсона (здесь автор скромничает - точнее Никсона - Киссинджера или даже Киссинджера - Никсона). Под «треугольником» име ются в виду отношения США - СССР — Китая а точнее — использования амери канцами китайского фактора для давления на Москву. п _„ с

само обращение к такой дипломатии даже не требовало воображения. В СВР\ резким, доходившим до вооруженных столкновений обострением советско-китайскид

°В0ИХ мемУаРах (и °б этом напоминает Киссинджер) рассказывает, что ново* SS^ST^ КЗК 6Ы США Н6 -"«валисЛбстановкои после смерти

Та МЫСЛЬ) что' "Усть по иным причинам и в иной ситуации, точно так» СеЙЧас> По ряду "Р™ от нас сейчас ТРУДНО ждать смелых, >&**№£% ^HSS" аме>ика~- им представляется случай отдать

Послесловие

отношений, возможности американской политики лежали на поверхности. А если бы американские политики оказались слепыми и глухими, их просветили бы советские дипломаты, которые, выполняя указание «Центра», назойливо твердили своим западным собеседникам насчет «китайской угрозы», иногда даже забрасывая удочку насчет возможностей дать ей отпор совместными шагами СССР и США.

И конечно же, китайский фактор играл определенную роль, подталкивая Москву к диалогу с США. Правда, налаживание отношений с ФРГ сыграло еще большую роль — так, например, после возобновления американских бомбардировок Ханоя и минирования северовьетнамских портов в начале мая 1972 года не была сорвана советско-американская встреча в верхах, намеченная на вторую половину мая.

Но мне кажется, что и это не было главным. После дворцового переворота в октябре 1964 года, в результате которого был смещен Хрущев и Генеральным секретарем ЦК КПСС (то есть лидером партии, а значит, и страны) стал Л. И. Брежнев, нашими консерваторами были развернуты атаки и против того нового, что появилось после XX съезда в советской внешней политике — идеи мирного сосуществования, попыток нормализовать отношения со странами Запада.

Эту политику критиковали как капитулянтскую, лишенную «классового подхода», противоречащую марксизму-ленинизму и интересам освободительного движения. Брежнев поначалу, ибо позиции его тогда были еще не очень прочны, в этих внутренних спорах не участвовал, отмалчивался. И, лишь удалив наиболее опасных оппонентов, в частности, Шелепина и его команду (включавшую и председателя КГБ), справившись, пусть весьма постыдным образом, с вызовом, брошенным событиями в Чехословакии (он считал, что ее отход от СССР для него был бы равнозначен политической смерти), начал со все большей очевидностью выказывать собственные подходы во внешней политике. Особенно важным было в этом плане заключение договора с Брандтом, открывшим новую эру в советско-германских отношениях. Но советский лидер хорошо понимал, что радикальные перемены в международных отношен ниях требуют такого же серьезного улучшения отношений и с США.

Брежнев действительно хотел добиться более надежного обеспечения мира. И не только с помощью укрепления оборонной мощи, хотя здесь он перестарался и, видимо, до конца жизни не мог понять, почему укрепление обороны на определенной стадии вызывает у другой стороны недоверие, провоцирует ее на ответные меры и подстегивает тем самым гонку вооружений. Он видел и необходимость политических средств укрепления мира, понимал опасность «холодной войны».

Дата добавления: 2015-08-10