Далин Максим Андреевич Корона, Огонь и Медные Крылья 22 страница

Я вдруг увидел, как страшно они устали. У них были такие же отрешенные, безразличные лица, как и у меня, наверное. Оружие — и пистолеты, и сабли, и ножи — валялись в луже у брошенных телег, нелепой грудой, какой сваливают ненужные вещи. У меня защемило сердце и страшно захотелось что-нибудь сделать — может быть, поэтому я и заговорил с асурийцем.

— Хочешь, чтобы мы умерли в том городе? — спросил я.

— Не знаю, — сказал асуриец. Скорее, грустно.

— Ты сказал, мы вытащили мертвых из могил и разбудили нежить? — сказал я. — Мы? Я?

— Вы все, наверное, — сказал асуриец. — Какая теперь разница?

— Мы… я думаю… тебе придется загонять всю эту дрянь назад в преисподнюю? — спросил я.

Асуриец чуть усмехнулся.

— Да. И что?

— Возьми нас с собой, — сказал я вдруг, как-то неожиданно для себя. — И меня, и волкодавов… в смысле — моих солдат — возьми? Ты сам сказал — жаль, что нас не убили в бою — так дай нам умереть в бою! Ты еще назвал Доминика солнечным воином — он уже… он ведь…он может… то есть, вместе с ним мы можем загнать падаль обратно, я имею в виду.

Доминик просиял. Дамы и господа, он улыбнулся, будто ему невероятное счастье привалило — и выпалил что-то радостное на языческой тарабарщине! А плоскомордый, который все время оказывался поблизости от своего принца, ухмыльнулся в ответ. Доминик вообще производил на асурийцев хорошее впечатление.

Но принц пожал плечами.

— Ты — наш враг, — сказал он холодно. — Ты предашь при первой возможности. И твои люди предадут. Они привыкли воевать подло, воевать с теми, кто не может защищаться. Как ты поведешь их в горы Нежити — на смерть?

Эта тирада выбила меня из оцепенения просто-таки поленом. Даже кулаки сами собой сжались. Я выпрямился и высказал все, что хотел.

— Вот что, дракон, — сказал я, — я не собираюсь валяться у тебя в ногах. Я думал — тебе претит убивать безоружных, все такое, но если нет — убивай, я не дернусь! Я — дурак, да. Некоторые вещи меня в этом убедили. Но я не трус, не лжец и не предатель. Мой отец — король, ты знаешь, что это значит?!

Я думал, асуриец взбесится, но он улыбнулся странно и печально.

— Я знаю, что это значит. Королевская честь… Хорошо, принц Антоний, иди и умри. На это каждый из нас имеет право — пойти и умереть, если королевская честь этого требует.

— Тебе Доминик назвал мое имя? — спросил я.

— Нет, — сказал асуриец. — Но это неважно. Меня зовут Тхарайя, Ветер на вашем языке, принц Антоний — и, если ты выбрал такой удел, я — твой командир.

Я кивнул — и он кивнул. И отошел к своим, а я — к своим.

Потом хоронили мертвецов и Доминик их проводил, на коленях под дождем; еще позже драконы совещались между собой, а волкодавы ловили лошадей, разбирали мокрые клинки и целовали мои руки. Их благодарность почему-то вызывала у меня жуткий стыд, но от того, что хоть кто-то из наших уцелел и я не один, стало чуточку легче. Мне привели рыженькую; она была мокрая и заляпанная гнилой кровью, но целая, не дичилась, только обнюхивала меня и фыркала. Наверное, это должно было меня просто осчастливить — но я только порадовался за нее и все. Волкодавы смотрели на меня обожающими глазами, клялись, что мертвяков зубами порвут; я не знал по именам никого из них. Коренастый бородатый парень весело высказался в том смысле, что тем, кто уцелеет, еще будут и золото, и бабы… Мне было дико это слышать и страшно хотелось хоть парой слов перекинуться с Домиником. У меня просто камень свалился с души, когда он, наконец, ушел от этого плоскомордого, чтобы поговорить со мной.

Доминик выглядел вовсе не радостно, но как-то успокоенно.

— Я по-прежнему молюсь за тебя, — сказал он.

— Ты что, их за меня просил? — спросил я. Меня изрядно мучил этот вопрос. — Язычников, да?

Доминик кивнул.

— Но почему?

— Мне хотелось, чтобы ты хоть что-то исправил, Антоний, — сказал он устало. — Я иногда рвался что-нибудь исправить за тебя… помнишь, когда выпускал голубей… но это никого не спасло. И тебя не спасло. Ты должен сделать что-то сам.

— Почему Ветер мне поверил? — спросил я. — И клятв не потребовал… как ты думаешь?

— Не знаю. Может, Ветер мне поверил. А может, он верит Кериму, — Доминик пожал плечами и съежился под промокшим плащом — тощий, взъерошенный, как озябший воробей. Я вдруг ни с того, ни с сего страшно разозлился на Иерарха, который вышвырнул этого ученого парня, созданного совершенно не для войны и не для тяжелой работы, из библиотеки или скриптория — ради чего, прах побери?! — Знаешь, — сказал Доминик вдруг, — было бы очень интересно поговорить с Керимом. Мне кажется, он слышит Господа, хоть и язычник…

— Здорово было бы поговорить с тобой, — сказал я. — В другой обстановке. Жаль, что ты мне не друг, Доминик.

И тут он так мило улыбнулся… Нет, правда, дамы и господа, у него, когда он улыбался, приятное лицо было, хоть и худущее, и землистого цвета: ямочки на щеках и в глазах огонек… Пламя и ад, подумал я, да Доминик же с самого начала был не хуже, чем любой мой барон — а может, и получше моих баронов!

— Мы с тобой друзья с сегодняшнего дня, Антоний, — сказал он и протянул мне руку. Первым. Принцу, а? Ну, так он всегда жутко хамил — и я пожал его руку, ни слова не говоря. Я уже привык к его выходкам.

Даже подумал, что, пожалуй, еще не все потеряно.

* * *

Я проспала очень недолго. Во сне мне все мерещились какие-то мрачные теснины, я то и дело просыпалась — а когда за дверью начали бегать туда-сюда, проснулась совсем.

День выдался пасмурный и серый, дождь лил, как зимой, и в моих покоях стоял резкий запах летнего холода. Нам не принесли завтрак; Сейад заварила ти, а Шуарле пошел за едой. Пропадал он долго, вернулся с парой лепешек, кусочком сыра и винными ягодами и уселся рядом со мной, так ни к чему и не притронувшись. Его хмурый вид и молчание мне совсем не понравились.

— Небогато для дворцовой трапезы, — рассмеялась я, решив осторожно выведать, в чем дело. — У нас в горах случалось завтракать и роскошнее.

— В кухне на темной стороне пусто, — сказал Шуарле. — Здешняя челядь занята… государыню готовят к похоронам.

Мне показалось, что его передернуло при этих словах.

— Свиту Бальшь удушили или собираются замуровать в ее склепе живьем? — спросила Раадрашь с каким-то непонятным выражением, в котором ужас и злость сплелись с жестоким любопытством.

— Хей, Раадрашь! — воскликнула Сейад. — Молчи!

— А что тут такого? — тут же вставила Далхаэшь. — Рабов убили вслед за госпожой — так что ж? Убивают и почище их! Цариц ведь тоже удушили, правда? Чтобы похоронить с государем?

— Я думала, Бальшь — вечная, — сказала Раадрашь с мрачной иронией. — И ее бедные бесхвостые псы тоже так думали, оттого заносились перед рабами помоложе…

— Цариц не стали бы убивать, если бы Бальшь не отравила Нти-Ксишь, — сказал Шуарле тихо. — Этот обычай здесь умеют обходить, так мне сказал Хи. Просто принц Лаа-Гра решил, что не годится ему одному оплакивать мать. И еще Хи сказал, что свита Бальшь участвовала в слишком тайных и грязных делах — поэтому Бальшь сама завещала удушить своих доверенных слуг.

— Поделом же им! — снова вставила Далхаэшь. — Вот еще бы удушили солдат, которые резали наших…

У меня посерело в глазах.

— Эй-я, замолчите, вы! — прикрикнула Сейад. — Лилес сейчас худо станет, оглашенные вы!

Шуарле тут же протянул мне чашку с ти. Я обняла его; тепло Шуарле и близость Эда несколько успокаивали меня — но как бы я хотела, чтобы со мной был Тхарайя! Без него во Дворце, пропитанном кровью и ядом насквозь, мне было нестерпимо жутко.

Если бы Тхарайя был царем, подумала я, он придумал бы способ как-нибудь запретить эти кошмарные традиции. Он — мастер нарушения обычаев. Ох, если бы…

Пожилой грузный кастрат с жестким лицом по-кошачьи поскребся в дверь и вошел, "взяв прах от моих ног". Наряженный в черный бархат и красные галуны, тяжелый и мрачный, как старый мерин, запряженный в катафалк — я не видала его раньше, он не напоминал молодых и жеманных слуг государыни. Вероятно, этот человек не был доверенным слугой Бальшь, подумала я, и тут же меня поразила другая мысль — а не этому ли человеку Бальшь доверила проследить за исполнением завещания?

Меня зазнобило. Я укуталась в шаль из невесомого козьего пуха и спросила кастрата, что ему угодно.

— Госпожа, — отвечал он, — принц Нур-Тийе желает побеседовать с тобой. Ты можешь принять его в Зале Посещений?

— О чем со мной разговаривать принцу, которого не знаю я и который не знает меня? — удивилась я. — Тем более, сейчас, когда у всех во дворце столько важнейших и прискорбнейших дел! Я не могу этого понять.

— Это важно для тебя, — сказал кастрат. — Но принц Нур-Тийе желает говорить с тобой наедине.

— Я не говорю наедине с незнакомыми мужчинами, — попыталась возразить я, но кастрат тут же поправил:

— Ты говоришь не о незнакомце, а о родственнике!

Я переглянулась с Шуарле; он чуть пожал плечами. Я посмотрела на Раадрашь — она тут же ответила:

— Если не пойдешь — не узнаешь то, что могла бы узнать.

Мне показалось, что это прозвучало вполне резонно.

Я повязала голову платком из тяжелого нугирэкского шелка темно-медового цвета и укуталась в дорожный плащ, скрывавший тело надежно, как крепостная стена. Мне очень хотелось, чтобы меня сопровождал Шуарле, но пожилой кастрат посмотрел на моего друга скептически и заявил, что проводит меня сам. Если бы меня действительно провожал он один, я отказалась бы от визита.

Слава Господу, не только он. Я не знала, кто из близнецов дышит мне в спину январским холодом — не умела их различать — но совершенно точно чувствовала, что один из них пошел за мной, а второй остался охранять Эда. Присутствие невидимого стража придавало мне уверенности в себе.

В Зал Посещений я вошла почти спокойно.

Нур-Тийе благодушно улыбнулся, увидев меня. Вообще-то, он казался мне самым приятным из старших принцев; его иссеченное саблями лицо выглядело открытым и спокойным. Эта мина располагала меня к беседе, особенно после безумных усмешечек Лаа-Гра — я только никак не могла взять в толк, что этому серьезному господину может понадобиться от меня.

Я поклонилась. Нур-Тийе сидел на подушках — и я уселась, подобрав полы плаща, поодаль от него.

— Напрасно дичишься, Лиалешь, — сказал Нур-Тийе, продолжая улыбаться. — Я думаю, женщине в твоем положении нужна помощь, и я думаю, такая отчаянная и красивая женщина, как ты, этой помощи достойна.

— Я очень признательна тебе за заботу, — сказала я. — Но, мне кажется, мое положение не столь плачевно, как это может показаться со стороны.

— Ты осталась одна, — сказал он, чуть поведя плечом, с той же улыбкой. — Ты ведь понимаешь, что Тхарайя не вернется?

Мне мучительно захотелось, чтобы рядом был Шуарле — с ним легче чувствовать себя сильной.

— Нет, — сказала я, сжав под плащом кулаки. — Я не поверю в его смерть, пока не увижу его мертвым.

Нур-Тийе рассмеялся.

— Лиалешь, посланец царя теней говорил с Лаа-Гра. Все обитатели берега реки возвращаются к себе домой до окончания войны — понимаешь, что это значит?

— Нет, — сказала я. Я растерялась.

Нур-Тийе смотрел на меня, как на глупую девочку, которая задала не по годам сложный вопрос.

— До окончания войны с мертвецами, а не с северянами, — пояснил он весело и снисходительно. — До тех пор, пока Тхарайя не закроет мертвым дорогу в мир живых. Собой. Теперь ты поняла?

— Нет, — повторила я. Я как-то трудно впускала в себя то, что он говорил.

Нур-Тийе, улыбаясь, развел руками — "ах, бестолковая крошка!"

— Лиалешь, — сказал он, — это очень просто. Пока царь теней смотрел на все сквозь пальцы, тени могли бродить по дворцу, а кое-кто из них считал возможным — уж не знаю, почему — оказывать тебе услуги. Но теперь царь отзывает всех своих подданных до самой смерти Тхарайя, понимаешь? Ты останешься без охраны — а Лаа-Гра тут же прикажет избавиться от тебя. И не надейся, что кто-нибудь за тебя отомстит.

— Тхарайя вернется, — сказала я.

Я уже успела понять все. Наверное, те, кто сообщал мне о том, как умрет Тхарайя, более-менее знали, о чем говорят. Наверное, они правы: у моего бесценного мужа не в обычае бегать от выполнения долга. Я только принять это не могла. Не могла — и все. Я была готова настаивать на своем и топать ногами, не слушая никаких разумных доводов.

Я не умела представить Тхарайя мертвым, а они все торопились его похоронить… Впрочем, Лаа-Гра кричал, что Тхарайя мертв, когда война еще только началась. Теперь я точно знала, что это ложь; после той его лжи мне было легко представить себе, что все остальные тоже лгут, лгут, лгут — как бы правдоподобно не звучали их слова.

— Лиалешь, — сказал Нур-Тийе, — ты так умна и смела — а ведешь себя так глупо. Неужели ты хочешь, чтобы солдаты Лаа-Гра содрали с тебя кожу заживо?

Шуарле когда-то говорил, что глубоко дышит, когда хочет успокоиться. Я сделала несколько быстрых и глубоких вдохов и заставила себя успокоиться ради Эда. Ничего-ничего, думала я, в конце концов, я могу просто притвориться, что поверила. Сделать вид. Пусть Нур-Тийе говорит, что хочет — но я знаю: Тхарайя хранят боги. Оба. Господь наш и Нут.

А может, еще и Солнце Керима и Сейад.

— Хорошо, — сказала я через силу. — Я поняла. Ты заботишься обо мне. Но как ты можешь мне помочь, Нур-Тийе? Я же обречена!

Он улыбнулся милой открытой улыбкой.

— Лиалешь, закон не запрещает младшему брату унаследовать жену старшего. Ты восхитила меня — и в тот день, когда Тхарайя показал тебя покойному отцу, и нынешней ночью, когда ты посмела отчитать Лаа-Гра. Ты — необыкновенная женщина, Лиалешь, и я готов спасти тебя и приблизить к себе, несмотря на то, что ты принадлежала Тхарайя.

Услышав это, я почти не удивилась. Кажется, я даже не была по-настоящему оскорблена. Меня только позабавило выражение лица Нур-Тийе — его снисходительная нежность. Он вовсе не спрашивал, намерена ли я принять его решение, и не ожидал ответа, а лишь ставил меня в известность.

Ну хорошо же, подумала я и спросила:

— А что станет с моей свитой?

Нур-Тийе улыбнулся еще более снисходительно и вальяжно.

— Демоницу удушат на похоронах Тхарайя, как старшую жену, если она доживет до похорон, — сказал он. — Кастрата-демона, я думаю, удушат раньше. Лаа-Гра не выносит ни аглийе, ни полукровок; он, наверное, уже распорядился о том, чтобы избавиться от них, как только представится возможность… а кто еще у тебя в свите?

— Сейад, няня малыша, — сказала я машинально.

— Шаманка? — Нур-Тийе задумался и перестал улыбаться. — Лиалешь… ну, ты же понимаешь, что у тебя будут человеческие дети?

— Ах вот как? — сказала я, сдерживая собственный гнев, как норовистую лошадь. — Ты желаешь спасти меня, но убить моего ребенка? Твои поступки поражают благородством.

— Это не твой ребенок, а Тхарайя, — возразил Нур-Тийе.

— Да, моего мужа и твоего брата, — сказала я, удивляясь собственному тону. — Уж не говоря о том, что ко мне это дитя тоже имеет отношение. Но это уже неважно. Я изменяю собственному естеству, беседуя с мужчиной, способным убить младенца.

Лицо Нур-Тийе удивленно вытянулось.

— Я бы понял, если бы это был человеческий ребенок, — сказал он, явственно пытаясь не унижать себя раздражением. — Но это демоненок, Лиалешь — подумай, как будешь мучиться, когда он вырастет… и потом — неумно и опасно оставлять на этом берегу кровь Тхарайя…

— Это напрасный разговор, — сказала я. — И он мне неприятен.

— Ты, оказывается, капризна, — сказал Нур-Тийе с сожалением. — Но дело в том, что твои повадки и твоя отвага зацепили меня за живое. Я готов уступить женщине. Я даже найду знахаря, который сделает это существо безопасным, и позволю тебе няньчиться с чудовищем, если ты хочешь. Надеюсь, ты образумишься, когда у тебя родятся нормальные дети.

— Жаль, что тебя не сделали безопасным в младенчестве, — вырвалось у меня. — Я ухожу.

Кровь бросилась Нур-Тийе в лицо. Он в ярости вскочил — и со стоном крайней досады опустился обратно. Мой страж-тень вышел из воздуха рядом со мной; его светящийся меч был обнажен и направлен Нур-Тийе в горло.

— Кому ты служишь?! — выкрикнул принц, почти вне себя, указывая на тень вытянутой ладонью — "именно ты тут и не кстати!" — Разве ты не слыхал приказа вашего царя?!

— Нет, я не слыхал, — прошелестел мой страж, и мне послышалась ледяная издевка в потустороннем шелесте его голоса.

— Я — принц, тень! — рявкнул Нур-Тийе.

— Младший, — губы тени дрогнули, обнажив ужасные клыки. — Тебе лучше не двигаться с места, младший принц, иначе у твоего старшего брата будет меньше соперников по трону!

— Лиалешь! — воскликнул Нур-Тийе. — Тот, кто слишком благоволит чудовищам — накликает беду!

— Мне ли бояться беды, — сказала я, поднимаясь. — Ведь ты называешь чудовищем и моего сына. Я ухожу, спасибо за беседу.

— Хочешь умереть? — спросил Нур-Тийе, и по его тону я почувствовала, что все маски сорваны. — Изволь, доверяйся демонам — и умри, когда они тебя бросят!

— Возможно, это будет лучший выход для меня, — сказала я. — Честная жена должна всюду следовать за мужем.

Я вышла, и тень-страж скользнул за мной, не став невидимым и не убрав в ножны меча. Когда дверь в Зал Посещения закрылась за нами, я вдруг ощутила, как саднят мои ладони — сжав кулаки, я впилась в них ногтями, так что выступила кровь.

Тень взглянул на меня своими нечеловеческими мерцающими очами:

— Я слышу аромат крови, госпожа…

Я протянула ему оцарапанную ладонь.

— Вот как я была глупа… Прости меня, ты любишь кровь?

Ноздри стража раздулись, как у пса. Он отвел взгляд.

— Если ты хочешь… — я запнулась, думая, кто из близнецов меня сопровождает — и тень тут же подсказал:

— Ла, с позволения госпожи, — мне померещилась некоторая нервная торопливость; Ла повел себя, как вассал, боящийся упустить миг милости. Я улыбнулась.

— Что ты хочешь сделать, Ла?

— Поцеловать руку госпожи, — прошелестел тень, склонясь изящно и слегка, почти как придворный моего отца. — Ощутить этот аромат у лица. Это дерзко? — он поднял на меня глаза, не разгибаясь.

— Нет, — решительно ответила я и протянула ему руку.

В тот момент я не представляла, насколько опрометчиво поступаю. Я просто не знала, каково человеку коснуться тени — невыносимо странное ощущение пронзило меня с головы до ног, заставив вздрогнуть всем телом, а от холода его пальцев и губ меня зазнобило. Ла был — гроза во плоти. Знай я, что меня ждет — вряд ли согласилась бы оказать ему услугу.

Но когда он с неохотой оторвал губы от крохотных ранок на моей руке и поднял голову, меня поразило выражение блаженства и какой-то пьяной нежности, какое бывает лишь у очень влюбленных людей.

— Я должен кое-что сказать моей драгоценной госпоже, — сказал Ла, и шелест его голоса превратился почти в урчание. — Лишь один смертный до сих пор давал нам с Хи крови по доброй воле — и это господин наш Тхарайя; мы с братом оценили его — оценили и тебя. У нас с Хи один разум на двоих — и в настоящий момент мы с ним приняли решение…

— Любопытно, — пробормотала я, прилагая все силы душевные к тому, чтобы не начать судорожно вытирать руку об платье.

Ла приблизил свое лицо к моему и прошелестел мне в ухо, отчего волоски на моих руках встали дыбом:

— Нур-Тийе прав. Нынче ночью мы с братом по приказу нашего царя должны покинуть дворец людей. Царь теней по древнему ненарушимому договору никогда не участвует в драках за власть, которые ведут люди между собой. И тем не менее, нет приказа, который нельзя было бы обойти, не нарушив. Мы уйдем — но вместе с тобой, госпожа.

— Ты шутишь, — прошептала я.

— О нет! — Ла улыбнулся, как, вероятно, могла бы улыбнуться гадюка, имей она лицо, сходное с человеческим. — Мы проведем тебя и твою свиту по самому берегу — и проводим до Каменного Гнезда. Аглийе, родственники Раадрашь, позаботятся о тебе — а когда вырастет твой сын, здешним мерзавцам останется уповать только на Нут и на шестерки на костях. Как бы то ни было, теням известно, что Хатшеа — законное дитя и наследник Тхарайя.

Я скомкала край покрывала. Предложение выглядело настолько ослепительно, что мир вокруг перестал казаться беспросветным.

— Благослови Господь тебя и твоего брата, Ла, — сказала я. — Надеюсь, что Тхарайя не забудет вам этой услуги.

Ла печально улыбнулся; его лицо оказалось выразительнее, чем мне представлялось доселе.

— У теней — свои представления о справедливости, госпожа. Мы с братом хотим, чтобы семья нашего господина уцелела, не смотря ни на что, — и добавил с нежностью, — мы оба помним, как Тхарайя учил нас человеческим играм.

— В прятки? — спросила я.

— И в салочки, — Ла улыбнулся снова. — Тебе надо идти, госпожа.

Мои друзья выслушали новости спокойнее, чем я ожидала. Подозреваю, что Хи посвятил их в общий план близнецов, пока Ла рассказывал о том же плане мне.

— Эх, да… — сказала Сейад, когда я замолчала. — Всем путям путь — самый темный из всех!

— Ты, конечно, права, — сказала я, прижимая Эда к себе. — Самый темный. Но у нас нет другого выхода.

Эд смотрел на меня разумно и серьезно, будто понимал и происходящее, и мои слова. Шуарле погладил меня по плечу и принялся собирать в торбу вещички малыша. Раадрашь сидела, поджав под себя ноги и хвост, закусив губу — она не могла возражать, но ей претила сама мысль о бегстве. Далхаэшь, слушавшая со скептической миной, покачала головой, когда я закончила говорить:

— Идти за реку своими ногами? Очень умно, Лиалешь.

— О, ты можешь остаться здесь! — фыркнула Раадрашь. — Тебя никто не тянет на веревке.

Далхаэшь заплакала навзрыд:

— Горе мне! Зачем отец отдал меня Тхарайя?! Надеялся выслужиться перед наследным принцем — а принц ушел умирать и бросил своих женщин на произвол судьбы! Что я получила от союза с принцем — пять лет в горном домишке, дурной характер его любовниц, дворцовые подлости и, под конец — страну теней!

— Заткните ее, кто-нибудь! — прошипела Раадрашь.

— Прекрати вопить, курица ты! — прикрикнула Сейад. — Пойдешь через страну теней, если хочешь жить. А роптать на судьбу — грех и стыд.

— Нут не любит меня, — пробормотала Далхаэшь, вытирая лицо.

— За что тебя любить? — тут же вставила Раадрашь, но Шуарле возразил:

— Нут сама не знает, как лягут кости. Не обижай богиню.

— Ты, бесхвостый, верно, считаешь себя ее любимчиком?! — съязвила Далхаэшь, и Раадрашь шлепнула ее по затылку.

— Милые, дорогие, — взмолилась я, — разве вы не можете выбрать другое время для ссор? Нам всем грозит беда, надо торопиться…

— Многое взять не выйдет у нас, — сказала Сейад. — Пеленки для малыша, лепешки и сухие абрикосы, воду из мира живых надо взять, потому что не может живой пить из реки… А прочее — бросьте здесь.

Я остановилась у зеркала. Хрустальные флаконы с розовым и гераневым маслом, с жасминовой эссенцией… мои украшения, подаренные Тхарайя… эти гранатовые бабочки, которыми он украшал мои косы, серьги, подвески, браслеты с бубенчиками… Я подняла со столика ожерелье из гранатов и золотых извивающихся дракончиков — и вспомнила, как его касались руки Тхарайя. Я просто-таки услышала его голос: "Они не слишком тяжелы для твоей шейки из солнечных лучей, госпожа сердца моего?" — и прижала золотую фигурку к губам.

— Любимой жене не расстаться с украшениями! — не без яда заметила Далхаэшь.

— И что ж такого? — тут же вступилась Раадрашь. — Если бы твои украшения уцелели, ты тоже захотела бы их взять. В этом нет ничего дурного.

— А вот мои ожерелья носят рабыни или солдатские девки! — вздохнула Далхаэшь. — Лучшее, что мне оставил Тхарайя — это саранджибадские гранаты с изумрудами, а эти грязные мерзавцы украли все, что смогли…

Я почувствовала, что сейчас расплачусь — от обиды, усталости, страха и ужасной тоски по Тхарайя. Вероятно, я завыла бы в голос, если бы Шуарле не подошел сзади и не сказал вполголоса:

— Возьми это, Лиалешь. Оно ему нравилось. Я сам понесу, если тебе тяжело.

Я опустила ожерелье в шкатулку, и Шуарле сунул шкатулку в торбу, под рубашонки и одеяльца Эда. Сейад вышла, чтобы принести фляги для воды — и я взяла Эда на руки. Мне казалось, что я уже готова бежать куда угодно — в чем есть, все бросив, лишь бы спасти ребенка… и как-нибудь дожить до встречи с Тхарайя.

И как-то помимо воли подумалось, что Тхарайя, наверное, будет приятно видеть на мне это ожерелье.

— Ты возьмешь только это? — спросила Далхаэшь. — Можно мне тогда забрать подвески?

— Ты так не сделаешь! — закричала Раадрашь, но я взглянула на нее и качнула головой, а Далхаэшь сказала:

— Можешь взять их. Это неважно.

— Лиалешь великодушнее, чем ты можешь себе представить, — заметила Раадрашь, и мне было нестерпимо это слышать, а возражать — еще нестерпимее.

Вся эта суета казалась мучительно ничтожной перед другим берегом и судьбой Тхарайя.

Сейад вошла, неся несколько пустых бурдюков — и прямо за ней вошел тот самый пожилой кастрат, похожий на мерина, впряженного в катафалк. Он остановился в дверях, недоуменно глядя на меня и на наши сборы — на дорожные плащи, брошенные на ложе, на забытые тряпки, пеленки, опрокинутую корзину для фруктов…

Не иначе, как сама Нут толкнула меня под локоть.

— Тебя прислала старшая жена Лаа-Гра? — спросила я. — Можешь сказать этой госпоже, что я уже готова покинуть покои, подобающие старшей принцессе. Не то, чтобы я считала это справедливым — но я не желаю ссор и препирательств по этому поводу.

Ошарашенный кастрат "взял прах от ног".

— Вообще-то меня прислал Нур-Тийе, благородная госпожа…

— Передай Нур-Тийе, что я не могу говорить с ним, — сказала я. — Я устала и нездорова. Я приду, когда мое состояние станет более сносным. Скажи Нур-Тийе, что я благодарю его за заботу.

Кастрат облизнул губы, глядя то мне в лицо, то на личико Эда, играющего моими сердоликовыми бусами. Мне показалось, что он волнуется.

— Было бы лучше, госпожа, если бы вы навестили господина до наступления сумерек…

В сумерки тени должны покинуть дворец, подумала я. И стоит им уйти, как Лаа-Гра прикажет убить меня. Нур-Тийе надеется меня спасти… на свой лад.

— Я постараюсь, — сказала я через силу. — Скажи своему господину… я понимаю, он делает, что может.

Кастрат снова поклонился и вышел.

— Все уже решено, — сказала Раадрашь, сжимая кулаки. — Мерзавцы! Как мне хотелось бы…

— Сестра, — сказала я, — остынь.

День был темен и сер; он сворачивался в сумерки так скоро, что у меня щемило сердце. Не знаю, отчего, но, даже зная, что вечером мы покинем дворец, я боялась темноты, так боялась…

Сейад и Шуарле наполнили бурдюки водой. Мы с Раадрашь сложили в торбочки, вышитые красной шерстью, лепешки, сушеные абрикосы и вяленое мясо — почти ту же еду, которую собирал для меня Шуарле, когда решил сбежать со мной от людей Вернийе. Далхаэшь сперва возилась с драгоценными безделушками, потом присоединилась к нам. В какой-то момент мне стало почти весело от этой суеты, будто мы собирались на пикник.

Теней не было видно, но я все время ощущала их грозовой холод и свежий запах. Пока я кормила Эда, Раадрашь стояла у решетки, закрывающей выход в сад, и смотрела, как дождь льет на розовые кусты. Ее лицо выражало болезненную тоску запертой в клетку птицы.

Наверное, Шуарле еще не стал до такой степени птицей, чтобы тосковать и метаться от невозможности улететь. Он даже улыбался, встречаясь со мной взглядом — и я думала, что мы немало прошли вдвоем, и что, возможно, в этот раз нам снова удастся улизнуть от ожидающего нас кромешного ужаса.

Пусть — через другой ужас. Но ведь в горах Хуэйни-Аман мы уже были — я и Шуарле, я и Раадрашь, я и Тхарайя… пожалуй, Хуэйни-Аман казались мне более безопасным местом, чем дворец. А по стране теней нас собирались сопровождать близнецы…

Оттого, когда стена, не закрытая ковром, раскололась глубокой черной щелью, а из щели потянуло погребным холодом, я не испугалась. Я просто прижала Эда к себе и шагнула в провал.

* * *

Она в эту темноту, как в воду, нырнула. Я едва успел за ней.

Не то, чтобы я не доверял близнецам. Просто — доверяй, но проверяй. Не каждый день перешагиваешь через такой порог, ага.

Молния нас в три шага догнала. А уж за ней — Сейад и Пчелка. Пчелка призвала Нут на помощь, еле слышно — но и Яблоня тоже молилась, по-своему, не Нут, а их северному Богу-Отцу. Я еще подумал, что она права, пожалуй — мужчины и воина нам сильно не хватало.

Не столько северного Бога, сколько моего господина. Потому что близнецов я за мужчин и воинов не считал, хоть убей. Они были гораздо больше аманейе, чем я и чем любой из птиц. Особенно тут.

Каменные плиты за нами сдвинулись. Сразу стало очень холодно, и я порадовался, что нас предупредили заранее: Яблоня завернулась в теплый плащ, и младенчика мы как следует укутали. А я разыскал и напялил сапоги и свое старое тряпье — солдатский плащ и куртку — плевать хотел на все приличия. Яблоня еще улыбнулась, когда увидела меня в этой одежде — как дома, в горах, мол — и мне сразу стало хорошо.

Ну да, мы же выбрались на свободу, как бы оно там не обернулось.

Дата добавления: 2015-08-10