|
АЛЬТОРФ.
Декабрь 1874 года. Сегодня вечером приезжает Вермеш. Уже дней десять, как он выслан из Бельгии. Он укрылся в Маестрихте, потом в Ахене. Оттуда-то он мне и телеграфировал.
Три часа. Я на пароходной пристани Озера Четырех Кантонов, во Флуэльне. Показался пароход. Направляю бинокль на палубу. Я не видал Вермеша со времени разгрома Коммуны и заранее рад у ю с ь тому, что с м о г у обнять его сейчас. Пароход пристает. В о т и Вермеш с женой и маленьким ребенком.
— А твой багаж?
— Мой багаж?
И он со смехом представляет мне свое маленькое семейство
Тощий чемодан. И это все.
Как только он сообщил мне о своем приезде, я немедленно принялся искать для него квартиру.
На окраине города маленький домик посреди фруктового сада. Я снял второй этаж. Нижний б ы л занят самим хозяином, священником.
Славным священником, ушедшим на покой и живущим в уединении.
— В а ш друг не будет шуметь?
— О нет,—он проводит целые д н и за книгами. Поэт...
— Ах, так!—прекрасно, вот и собеседник для меня... Откуда он, ваш друг?.. Что он, так же как и вы... из Папи? а?
Все в Альторфе знают, что я участвовал в Коммуне.
— Нет, он приезжает из Бельгии.
Право я не решился признаться в том, что его новый жилец тоже коммунар. Он может не на шутку испугаться, этот почтен-н ы й кюре, узнав, что отныне день и ночь под одной крышей будет с н и м о д и н из тех бандитов, которые расстреляли заложников...
Сегодня Вермеш переночует у меня Завтра, когда все его семейство отдохнет с дороги, он пойдет повидать своего кюре. Пусть сам выпутывается, как умеет, если вздумает с н и м откровенничать.
По этому случаю я пригласил к обеду одного друга, который не участвовал в Коммуне, но во время войны надел форму командира батальона лионской национальной гвардии. С самого моего приезда сюда мы подружились с ним. Он внимательно слушает рассказы о наших мытарствах. Во время наших прогулок он охотно кричит вместе со мной: «Да здравствует Коммуна!», повторяемое горным эхо. В Альторфе это никого не шокирует.
Этого друга зовут Лотар. Но его поразительное сходство с Наполеоном I I I заставляет нас называть его Баденгэ \
В Альторфе нас, французов, с полдюжины, работающих в компании по прорытию большого Сен-Готтардского туннеля. Лотар заведует продовольственным магазином, устроенным в помещении лесных складов большого туннеля в Гешенене. Он посещает нас в Альторфе по праздникам. Вечером в большом зале гостиницы «Золотого ключа» танцы. Развлечение Ло^апа в том, чтобы в разгар бала появиться во фраке, с нафабренными усами, зачесанными на виски волосами и широкой красной лентой Почетного Легиона на г р у д и Он с величественной улыбкой на лице приветструет танцующих.
— Это он! Да здравствует император! Да здравствует Ба-денгэ! Да здравствует Лотар!
Впрочем, кроме добродушного Лотара в Альторфе, или точнее в Сен-Готтарде, имеется еще несколько коммунаров.
В Айроло, у южного выхода туннеля, живет м о й старый друг Ж - Б. Дюмэ, работающий в мастерских по ремонту машин. Он останется там до самой амнистии. В Гешенене устроился б ы в ш и й судебный пристав К о м м у н ы — Коммуна назначала приставов,—ко-торый держит там трактирное заведение. Это Марселей Шэн, который был назначен приставом постановлением от 28 апреля 1871 года за подписью Прото. Он живет там под именем Рамбо. У него есть помощник, в лице бывшего капитана национальной гвардии Мишо, которого он эксплоатирует немного, посылая его то за тем, то за другим. М и ш о протестует и ворчит:
—• Посылать меня за молоком. Меня... бывшего офицера!..
В машинных мастерских Гешенена работает и Фернанд Буржа, командовавший п р и Коммуне канонеркой «Свобода», бывшей канонеркой «Фапси» времен осады.
1 Баденгэ (сотгветствует русскому «Ш У Т Г О О О У О В Ы Й -^—прозвище, данное Наполеону I I I и очень распространенное в г о д ы Импеоии как в рабочих мас-еах, так и в кругах реэолюциоцнрй интеллигенции. (Прим. ред.),
01 U 1Гаи Tfn«4WCTl. 3.21
Прибывают все новые и новые друзья. О д н и направляются через горы в Италию. Другие приезжают по делам или просто с целью прогулки.
В одно прекрасное июльское утро раздается стук в м о ю дверь. Красивый старик, с живым взглядом и высокой прямой фигурой. Папаша Белэ. Бывший председатель Коммуны.
Папаша Белэ живет в Невшателе, г д е не так давно я сидел у него за столом.
— Здравствуйте, молодой гражданин.
Добряк входит и садится.
— Знаете, зачем я побеспокоил вас так рано? Хочу осмо-
феть работы туннеля. Вы знаете, я ведь тоже б ы л инженером,
предпринимателем. Вот и пришел попросить у вас рекоменда
тельного письма.
—• Надеюсь, вы позавтракаете с нами?
— Нет. Нет. Я сейчас отправляюсь.
— У вас есть экипаж?
— Экипаж, — смеется бодрый старик... — Экипаж... Да я путешествую пешком...
— Пешком! Но ведь отсюда до Гешенена, по крайней мере, тридцать километров...
— Знаю... Поэтому-то я и отправляюсь сейчас. Я передохну на полдороге, в Амстеге.
Папаше Белэ было в то время около восьмидесяти лет.
Вермеш быстро завоевал своего кюре. Через несколько дней после его приезда я решил навестить его и застал его в саду в дружеской беседе со священником, который называл ему ближайшие ледники и рассказывал старые предания кантона Ури.
Вермеш самый большой домосед, какого я только встречал. Он сидит целый день над своим латинским словарем Он переводит Ювенала, от которого отрывается только для того, чтобы взяться за неблагодарную работу, которая дает ему средства к жизни. Это «Бубенцы» («L e Grelot»), еженедельный иллюстрированный журнал, который он редактирует почти один для издателя М а д р а с у л и ц ы Круассан. Покончив с «Бубенцами», он принимается за большой роман-фельетон. «Любовники гильотины», или что-нибудь в этом роде. На моих глазах он написал, по крайней мере, с полдюжины таких романов.
Его единственное развлечение, которым он увлекается до страсти, это—стряпня.
Вермеш сделался выдающимся кулинаром. Уже тогда, когда я жил в Женеве, он прислал мне из Лондона отличный рецепт плум-пуддинга. В Альторфе он долго изучал искусство приготовления фазана, этой чудесной птицы альпийских лесов. Я ни-322
когда не упускаю случая, отправляясь на Сен-Готтард, купить хоть одного фазана. Д л я В е р м е ш а это настоящий праздник.
Стол накрыт и гости сидят, а он не отрывается от своих кастрюлек. Он обязательно должен сам подавать к столу. Я, как сейчас, вижу его смеющееся курносое лицо. Он в белом переднике, на голове колпак из белой бумаги, в роде тех, что носят художники. Он несет обеими руками, с благоговением, точно святые дары, свое восхитительное кушанье.
На завтра он возвращается к своему Ювеналу, а также, увы, и к «Бубенцам» и к толстым романам по два су за выпуск.
Иногда под вечер он заходит за мной, и мы отправляемся в какой-нибудь полутемный кабачек. Он декламирует мне свои новые стихи. Мы вспоминаем б ы л ы е времена. Легко воспламеняющийся, он вскакивает с места, ударяет по столу:
— Видишь ли, старина, ну так вот... Пусть говорят, что хо
тят,.. Наши имена начертаны на бронзовом пьедестале истории.
0 н с н о в а садится н а свое м е с т о, пуская о г р о м н ы е к л у б ы д ы м а
и покручивая привычным жестом свои светлые фламандские усы.
А окружающие нас добродушные швейцарцы с любопытством смотрят на этого парижанина, которого ежедневно видят и д у -щ и м за провизией в мясную лавку.
— За каким чортом он так шумит сегодня вечером?
— Знаешь, — сообщает мне однажды Вермеш, — Лонкла* приезжает завтра.
Лонкла член Коммуны от 12-го округа. В Париже я его не знал
На другой день Вермеш приводит ко м н е плотного парня, веселого вида. Он пробудет в Альторфе всего несколько дней. Он направляется в Вену, по делам.
У Лонкла одно заветное желание, это посетить Фурку,—лед-ники, в которых берет свое начало Рона.
Среди писем Вермеша, которые сохранились у меня, нахожу следующие строки:
Мы наняли экипаж... Место встречи завтра утром на большой площади у Башни. Ровно в шесть часов. Сегодня вечером, в восемь часов, мы Лонкла и я, придем за тобой к Виже, если только ты не опередишь нас.
Виже это пивная «Шютценгартена», куда мы ходим поболтать по вечерам.
Итак, в путь на Фурку. В Гешенене мы подцепляем Баденгэ. Целый караван.
Дорогой мы выходим из экипажей, чтобы облегчить лошадей.
1 Лонкла (А.), член Коммуны (от 12-го округа), командир 73-го ба
тальона национальной гвардии, член Военной Комиссии (с 16 мая).
Лонкла, который впервые видит горы, на каждом шагу выражает свой восторг. Он срывает на скалах пучки альпийских роз, которые и привязывает к своей альпийской палке, как в былое время привязывал на аванпостах пучки сирени к острию штыка. Положив палку на плечо, он отбивает шаг, мурлыча походную песенку времен осады, ту самую, которую распевала на улице Бельвилля толпа, сопровождавшая заложников к стене на улице Аксо:
Y a la goutte a boire 1 ^ - b a s,
Y a la goutte к boire...
Как! этот славный малый, работящий и жизнерадостный, это тот самый Лонкла, о котором газеты рассказывали столько ужасов, вплоть до того, что напечатали — и это было перепечатано потом в одной книжке, изданной в 1871 году,—что Лонкла вместе со с в о и м товарищем Филиппом * содержал один и л и даже два публичных дома!
Как все это давно! Больше я не встречал Лонкла. Три года спустя после этой веселой экскурсии на Фурку ужасная смерть унесла Вермеша,
СМЕРТЬ
Сен-Пьер-Д'Арена (Италия). Октябрь 1878 года. Письмо В черной рамке... Вермеш умер. Вернее освобожден. Умер... Сердце мое сжимается от боли... Целая жизнь встает в моей памяти. Наши встречи в латинском квартале. Пивная Сен-Северен. «Пер-Дюшен». Его письмо из Лондона после разгрома. Письма, полные отчаяния... Его жизнь возле нас, в Альторфе, такая мирная в первые месяцы, на окраине города у старого священника... Потом внезапная перемена... Помню, вечером он по обыкновению зашел за мной, чтобы вместе отправиться в какую-нибудь маленькую пивную поболтать за стаканами... Вдруг в разгаре разговора он выпрямился передо мной... Что он хотел? Почему он грозил мне?.. Ах, теперь я понимаю...
У меня все еще в руках письмо в черной рамке:
Вдова Эжена Вегмеша, урожденная Дельфина де Сомер, ее дети, родители, братья, сестры и зятья о прискорбием извещают вас о же-1 Филипп, член Коммуны (от 12-го округа) Приговоренный к смерти военным судом Филипп был расстрелян в Сатори одновременно с Бено, который поджег Тюльери, и Деканом 22 января 1873 года.
Й
стокой потере, которую они только что понесли, в лиц* их горячо любимого мужа, отца и зятя
Э ж е н а Вермеша, журналиста и доктора литературы 1, родившегося в Лилле (Франция) и скончавшегося в Лондоне 9 октября 1878 года в возрасте 33 лет и двух месяцев после долгой и тяжкой болезни.
Гражданские похороны состоятся в New South Gate, au Great Northern Cemetery в воскресенье 13 октября в три часа дня.
С тех пор, как в октябре 1875 года, меньше чем через год после того, как он поселился там, Вермеш покинул Альторф, я только изредка получал известия о нем. Я знал, что он уехал из Женевы с тем, чтобы вернуться в Лондон. 10 августа 1878 года Кариа первый известил меня о состоянии, у в ы уже безнадежном, нашего бедного друга. Кариа писал мне:
Лондон, 10 августа 1878 года. Гражданин Вильом.
Считаю долгом уведомить вас о несчастном положении, в котором находится Вермеш.
Уже неделя как он в постели, застигнутый болезнью, от которой мы отчаиваемся спасти его.
В прошлое воскресенье у него появились первые симптомы. Первые слова, произнесенные им, когда он пришел в себя, были: «Вильом... с тобой... Вильом... я хочу его видеть...»
Своим отчаянным положением он обязан нужде и клевете..
Надо вам сказать, что о некоторых пор, «Бубенцы» стали платить ему только 5 франков в месяц. Этот удар был для него так тяжек, что это его убило..
Дружески жму вашу руку
Леопольд Кариа.
Письмо Кариа застало меня в Сен-Пьер-д'Арена, возле Генуи, где я жил в маленькой вилле недалеко от пляжа. Я ответил Ка-риа, что, как только Вермеш поправится, он может приехать ко мне. Вдали от обременяющих его забот он скорее выздоровеет. А потом мы что-нибудь придумаем. Немедленно по получении моего письма Кариа написал мне:
Лондон, 19 августа 1878 года. (Понедельник 91/., ч. вечера) Дорогой гражданин Вильом.
Час тому назад я получил ваше письмо. Согласно вашему желанию отвечаю тотчас же и даю ответ на вопросы, которые вас интересуют.
Мое первое письмо я писал у его изголовья в час ночи. Эта ночь была очень тяжелой для меня. У него был бред...
В действительности Вермеш не был доктором литературы.
Вы спрашиваете меня, что делать. Пока что только одно—ждать.
Он попрежнему в Лондоне, в больнице, в десяти минутах ходьбы от меня. Так как я имею к нему доступ только по вторникам, то сведения, которыми я могу располагать сейчас, несколько устарели. В пятницу ему было немного лучше. В прошлый вторник я видел его утром четверть седь мого. Он узнал меня сразу, как только я вошел в палату, говорил со мной около пяти минут. Днем он говорил другим лицам, что я был у него утром
Если бы он был спокоен, вдали от всяких волнений, я уверен, что он быстро выздоровел бы. Но перед ним неотступно стоит денежный вопрос который не перестает его мучить. Вот о чем мы должны подумать.
Гражданин Вильом, так как у вас имеется дом на берегу моря, то, как только больной будет в состоянии путешествовать, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы перевезти его к вам...
Здесь мы решили произвести маленький сбор среди друзей с тем, чтобы, по выздоровлении, он мог располагать им, как ему заблагорассудится.
Таким образом у него будут деньги на поездку к вам. Впрочем, последняя состоится вероятно не раньше, чем через два месяца.
Через неделю я вам снова напишу, чтобы держать вас в курсе его выздоровления или осложнений, которые могут возникнуть.
Примите, дорогой гражданин, уверения в моей искренней дружбе
Леопольд Кариа
Я начинал отчаиваться. Последнюю надежду отняло у меня следующее письмо, пришедшее от Кариа:
Лондон, 1 октября 1878 года Дорогой гражданин Вильом,
Со времени моего последнего письма я видел Эжена два раза, в последний раз в воскресенье.
Реньяр тоже пришел его навестить.
Мы застали его в самом печальном состоянии. Он уже не мог говорить и поминутно плакал. Всякая надежда потеряна. Я боюсь, что он не протянет даже до января.
Мне не раз приходилось видеть умирающих людей. Но никогда я не был так потрясен, как в это воскресенье, при виде страданий бедного Эжена, который просил меня взять его из этого дома, где, как подсказывает ему внутренний голос, он непременно умрет. С болью в сердце вернулся я домой от больного.
Примите, дорогой гражданин, дружеское рукопожатие преданного вам
Леопольда Кариа.
20 и 21 августа я получил два письма от г-жи Вермеш. И то и другое преисполненные отчаяния. 2 сентября новое письмо. Бедному больному лучше. Или, вернее, его близкие не хотят терять надежды.
Мы—мои родители и я—навестили его,—пишет г-жа Вермеш,—и нашли, что ему лучше. Вчера мы нашли в нем такую перемену, что я позволяю себе надеяться на его полное выздоровление...
Вскоре я получил новые известия от Эдмона Левро, которого я видел несколькими месяцами ранее в Женеве:
Прошло несколько дней, и Э д м о н д Левро сообщил мне роковую новость.
Лондон, 13 октября 1878 года.
Мой дорогой Вильом,
Вермеш умер. Погребение состоится сегодня.
Не знаю, сообщил ли вам Кариа эту печальную новость; я наскоро пишу вам эти несколько слов. Спешу на похороны.
Дружески расположенный к вам
» Эдмон Левро.
Лондон, 9 сентября 1878 года Мой дорогой Вильом,
Кариа, сообщивший мне ваш адрее, писал уже вам, в каком состоянии находится Вермеш.
Вчера я был у него... Странная вещь—он проводит время за сочинением стихов.
Он устроен как нельзя лучше в прекрасно оборудованном заведении. Врач и директор очень добры к нему. Это сказал мне сам Вермеш...
К сожалению, я боюсь, что он будет поправляться лишь очень медленно.
Словом, в настоящий момент он окружен таким хорошим уходом, какой только возможен.
От всего сердца жму вашу руку.
Эдмон Левро.
• Последнее письмо Кариа:
Лондон, 19 октября 1878 года
Гражданин Вильом,
Вы узнали от Левро о смерти бедного Эжена Я не из чувствительных, но надо вам признаться, что, несмотря на всю мою твердость, я не смог удержаться от слез на его похоронах. В его лице я потерял самого лучшего друга. Мы открыли подписку, чтобы воздвигнуть маленький памятник на его могиле г. Подписка принимается у Реньяра.
Примите, гражданин, уверения в моей преданности.
Леопольд Кариа.
Не думаю, чтобы этот проект б ы л когда-либо осуществлен.
Вермеша больше нет. Передо мной письма, залитые слезами той, которая осталась после него.
..Не думайте, дорогой Вильом—пишет мне вдова, одевшая траур,—что наш друг покинул землю, не вспомнив о вас. 3 августа он пришел на минуту в сознание и, увидев, что кто-то вошел в палату, сказал:
«Это ты Вильом?» И затем: «Ты, Виланд?» ' О вас обоих вспомнил он прежде всего..
Далее ш л и воспоминания о нашей жизни в Альторфе, друг возле друга:
. Когда я подумаю о счастливых днях, проведенных нами в Альторфе, слезы набегают у меня на глаза...
Дата добавления: 2015-08-10; просмотров: 55 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
ПЕРЕЛЕТНЫЕ ПТИЦЫ. | | | ГРАЖДАНИН ПРИВЕ. |