Куда я попал вместо ВДВ

Будучи студентом исторического факультета Удмуртского университета в Ижевске, я отчётливо понимал, что учителем в школе никогда работать не стану и сознательно готовил себя к совсем иной карьере. Порядок тогда был такой: вместе с дипломом выпускник получал направление на работу, где и должен был отработать не менее трёх лет. А так как военной кафедры в университете не было, всех годных по здоровью выпускников призывали на службу в армию. В армию тогда призывали до 27 лет. Но была и легальная возможность «откосить»: во-первых, отсрочку получали учителя сельских школ, во-вторых, по причине нервных или психических заболеваний, в-третьих, можно было поступить в аспирантуру. Один мой приятель, Р., с которым мы дружим вот уже более пятидесяти лет, залёг тогда в «психушку» на лечение и получил «белый билет», а после закончил аспирантуру и защитил кандидатскую. Сейчас доцент Р. служит в Техническом университете, воспитывает, так сказать, молодёжь. Другой мой тогдашний приятель, Н., ловко распределился в школу, которая считалась сельской (она была расположена в пригородном районе), но куда он ездил из дома на городском автобусе. А когда работа в школе стала в тягость, он, по проторенной дорожке, также залег в «психушку», и я писал ему из армии письма. После он также защитил диссертацию. Теперь Н. член-корреспондент Российской академии наук по отделению истории и филологии. Как говорится, солдатский долг Родине отдать – не годен, а в акадЭмики – пожалуйста…

Душманы у сбитого советского вертолёта Ми 8 на перевале Саланг

Я же ни в психушку, ни в аспирантуру не стремился и планировал иной путь. Несколько лет я занимался карате (которое потом стали называть рукопашным боем), выполнил норматив кандидата в мастера спорта по стрельбе из пистолета по силуэтам, закончил автошколу и получил права водителя, самостоятельно изучал английский язык. В начале пятого курса, когда нас распустили для написания дипломной работы, я, чтобы времени даром не терять, отправился в Индустриальный райвоенкомат (сейчас в этом помещении патриотический клуб и музей ветеранов Афганистана) и попросил направить меня в ДОСААФ, в школу парашютистов. Направление такое я, конечно, получил, легко сдал в эту школу вступительные экзамены (помню, надо было подтянуться 15 раз) и даже приступил к занятиям. Однако на медкомиссии «срезался»: доктор увидел у меня рубцы на барабанных перепонках. Рубцы эти были у меня с детства, так как я переболел воспалением среднего уха: барабанные перепонки мне прокалывали и гной вымывали струей из шприца. После этого в детстве я даже на какое-то время оглох и даже почти разучился говорить. Но потом всё нормализовалось, и лишь на перепонках остались следы давней болезни. Тем не менее, на медкомиссии мне сказали, что в парашютисты меня не пропустят, ибо во время прыжка, при резкой перемене давления, по рубцам перепонки снова могут лопнуть, а инвалиды «войскам дяди Васи» (ВДВ) не нужны. Я снова кинулся в военкомат, и мне дали направление в школу радистов-телеграфистов, ибо в армию я решил идти не просто так, а специалистом. Помню, что инструктором нашей группы был замечательный парень – Вася Куранов. Я был крупный, мускулистый, старше одногруппников на 4-5 лет, меня назначили старостой группы, а ребята звали «старшой» или дядя Лёша. Экзамены в радиошколе мы сдали весной, а вскорости я защитил диплом в УдГУ и получил распределение учителем истории в одну из ижевских школ. Но и на распределительной комиссии, и в отделе образования, и в школе я всем заявил вполне честно, что на педагогическом поприще не задержусь, и с первым же призывом, т.е. осенью того же года, ухожу в армию, после которой у меня появится «свободный диплом».

Вышло так, что со своими ребятами из радиошколы я встретился через полгода после выпуска уже на призывном пункте. Помню, приятели с истфака пришли меня проводить: играли на скрипке и флейте, мы пили портвейн, и при мне была торбочка с мамиными пирожками. Я, как обычно, встал на правый фланг строя, в котором стояли все мои «братки» из ДОСААФа и был уже очень рад тому, что снова оказался в знакомом коллективе, и у нас будет общая судьба. Перед строем стояли представители воинской части, куда нам предстояло ехать; так называемые «покупатели». И вот, буквально за секунду до того, как прозвучала команда «Напра-ВО! В автобус шагом – марш!», знакомый мне по предыдущим обращениям военкоматовец, капитан-десантник Кашпулин, молча и неожиданно для всех, выдернул меня из строя, как морковку из грядки, и увел в свой кабинет. Подождав, пока автобус с командой отъедет, он, заметив моё недоумение, пояснил: «Вся эта команда идёт в Афган. А Родина тебя не для того 5 лет учила, чтобы…» Мне приказано было явиться на следующий день. Я вышел из военкомата и не знал, радоваться мне или грустить. Приятели тоже были в растерянности. В общем, мы купили ещё портвейна и закусывали его снедью из моей сумки. На следующий день студенты снова проводили меня, и мама опять напекла пироги. Тут уж никакой заминки не было, команда, в которой было нас 7 или 8, все «полуторагодичники», т.е. с высшим образованием, под началом сержанта с танковыми эмблемами поехала на вокзал. Так, через сутки я оказался в Оренбурге в учебном полку, где готовили специалистов на зенитно-ракетный комплекс «Круг» противоздушной обороны (ПВО).

Ребята из той команды, ушедшие в Афган, спустя годы, встречались мне. Причем, они сами узнавали меня, подходили на улице, здоровались, рассказывали, что такой-то убит, а такой-то награждён. Мне было всегда очень неловко: в моей собственной жизни за эти годы произошло столько всего, и столько наслоилось на память, да и эти люди, которых я видел 18-летними мальчишками, настолько возмужали и изменились внешне, что я с трудом их узнавал, а уж беседу о тех, других парнях, и вовсе поддержать не мог. Горько сознавать, но я их просто забыл. Лишь бы страна не забыла…

«Агент казахстанской разведки»

После окончания мной университета, летом 1983 г. мы с приятелем Н., ныне членкором Академии Наук, поехали отдохнуть в Сухуми. Тогда это была Грузия, и впечатление было, как за границу попал; очень на нашу привычную жизнь не похоже. Назад возвращались порознь: я полетел через Баку в Красноводск, где в то время служил мой кузен Игорь Лазарев. «Дембель» ему «светил» только осенью, я же осенью планировал сам уйти на полтора года. Таким образом, мы уже не виделись почти два года, и могли бы не встретиться три с половиной года. Мы выросли вместе, читали одни книги, и нас связывали многие воспоминания о совместных проказах. Он тогда писал стихи, и некоторые строки, казавшиеся мне занятными, я приблизительно помню до сих пор:

Знамя красочное вьётся,

Бодро строятся в песках;

Слух летит, передаётся:

Лазарев уже в войсках.

И враги уже не дремлют

И красуются собой,

Но с досадой жёнам внемлют:

Лазарев ещё живой…

***

Я – агент казахстанской разведки,

Я работаю на Казахстан.

Это видно всегда по глазам,

Ведь подобные случаи рéдки?

Я давно казахстанский шпион:

Изучаю возможности рынка,

Шерсть и хлопок, табак и бекóн,

И пройдет ли тут наша волынка…

Говорят, на узбекском мундире

Нет нашивок и меньше погон.

Но мне это давно говорили,

И, по-моему, тоже шпион…

Лишь весной и осенней порою–

На два года по твердой цене…

И мундир азиатского кроя

Убедителен в этой стране!

Мой кузен имел тогда репутацию «диссидента», «подкалывал» существующий режим и советскую действительность, но, конечно, не мог открытым текстом выразить своего отношения к вторжению советских войск в Афганистан и намекал на весенний и осенний призывы…. А диссидентам всегда «положено» не одобрять и высмеивать мероприятия правительства, каким бы ни было правительство, и какими бы ни были мероприятия… Тогда его иносказательные стихи были мне совсем не понятны, и лишь много позже я узнал, что наши передовые части, которые вошли в Кабул и штурмовали дворец президента, и, так называемый, «мусульманский батальон» Главного Разведуправления Генерального Штаба (ГРУ ГШ) были составлены из специально подобранных бойцов с «азиатской» внешностью из Туркестанского округа: казахов, туркмен и т.п.

Красноводск – это город на побережье Каспийского моря в Туркмении. Наверное, где-то здесь снимали фильм «Белое солнце пустыни». (В послесоветское время город стал называться Туркмен-баши.) Встретив Игоря, я заметил, что у него отсутствуют две фаланги пальца на руке. Он рассказал, что был травмирован и лечился в окружном госпитале в Ташкенте. Об обстоятельствах получения травмы он не распространялся. По его словам, после операции он был определён в команду выздоравливающих и работал здесь же санитаром в хирургии. В его обязанности входило помогать на перевязках и выносить из операционной «отходы». Он говорил, что хирург во время операции доставал пули из тел раненых ребят, которых самолётами возили из Афганистана, и тут же на глаз определял их калибр и происхождение. Так, бросая со звоном в чашку пулю от винтовки М-16, приговаривал: «американская металлургия», а, извлекая кусочек брони БТРа, замечал: «а вот это наше, родное…». Игорь тогда говорил мне, что, дескать, вы там живёте – ничего не знаете, а тут полны госпитали калек, и каждый день самолётами везут безногих, безруких, слепых и обожжённых.

Дата добавления: 2015-08-10