Национализм в восточной Европе

Мы попытались доказать, что язык идентичности, с его коннотаци-ями связанности, групповой общности и сходства, явно плохо подхо­дит для анализа сегментарных обществ, построенных на родстве, как и для анализа современных конфликтов в Африке. Можно признавать этот аргумент и все же утверждать, что язык идентичности подходит для анализа других социальных ситуаций, включая нашу собственную, где публичное и индивидуальное обсуждение "идентичности" очень популярно. Но мы не только утверждаем, что концепция идентичнос­ти плохо "переносится" из контекста в контекст, но и что ее нельзя универсально применять ко всем социальным условиям. Мы хотели бы усилить аргумент и сказать, что "идентичность" не является неза­менимой, ни даже полезной категорией анализа и там, где она широко используется как категория практики. Для этого мы предлагаем сжа­тый анализ восточно-европейского национализма и политики идентич-ностей в Соединенных Штатах.

Историческая и социально-научная литература по национализму в Восточной Европе в гораздо большей степени, чем исследования по социальным движениям или этничности в Северной Америке, харак­теризуется употреблением сравнительно жесткого или "сильного" зна­чения групповой идентичности. Многие комментаторы трактовали посткоммунистическое возрождение этнического национализма в ре­гионе как идущее от сильных и глубоких корней национальных идентичностей. Данные идентичности представлялись настолько укоренен­ными, что постулировалось их сохранение на протяжении десятиле­тий репрессий и безжалостных антинациональных коммунистических режимов. Но оптика "возвращения подавленного" является весьма про­блематичной.[82]

Рассмотрим бывший Советский Союз.,Нет оснований для того, чтобы утверждать, что национальные конфликты - это попытка ут­вердить и выразить идентичности, которые каким-то образом пере­жили антинациональный режим. Хотя советский режим был анти­националистическим и, конечно, являлся в значительной степени репрессивным, он никогда не был антинациональным.[83] Вместо того, чтобы безжалостно подавлять национальное (nationhood), Советс­кий Союз предпринял беспрецедентные усилия по его институцио-нализации и кодификации. Советская территория была разбита на более чем пятьдесят формально автономных национальных "оте­честв", каждое из которых было объявлено "принадлежностью" оп­ределенной этнонациональной группы: Советский режим приписы­вал каждому гражданину этническую "национальность", которая определялась при рождении на основании происхождения, регист­рировалась в идентификационных документах, записывалась в офи­циальном делопроизводстве и использовалась, чтобы контролиро­вать доступ к высшему образованию и рабочим местам. Совершая эти действия, режим rite просто признавал пли утверждал существу­ющее положение; заново создавал индивидов и территории как национальные,[84] В этом контексте "сильное" понимание националь­ной идентичности как глубоко укорененной в докоммунистическом периоде, застывшей или безжалостно подавленной антинациональным режимом и возродившейся с распадом коммунизма, в лучшем случае, можно назвать анахронизмом, а в худшем - научной рационализацией националистической риторики.

Рассмотрим "слабое", конструктивистское понимание идентично­сти. Конструктивисты могут признавать важность советской системы институциализированной многонациональное и интерпретировать ее как институциональные способы создания национальных "идентичностей". Но почему речь идет о создании именно "идентичности"? Использование категории идентичности ведет к опасности смешения процессов идентификации и категоризации с их предполагаемым" результатом - идентичностью. Категориальные групповые деноми­нации - не важно, насколько авторитарные и насколько глубоко институционализированные - не могут служить индикаторами реальных "групп" или крепких "идентичностей".

Рассмотрим, например, случай с "русскими" в Украине. Во время переписи 1989-го года 11,4 миллиона жителей Украины определили свою национальность как "русские". Но точность этого подсчета, даже если мы округлим количество до сотен тысяч, сильно преувеличена. Сами категории "русский" и "украинец", как указатели на якобы раз­личные этнокульнурные национальности или отдельные "идентично­сти", очень трудно применять в украинском контексте, где уровень смешанных браков всегда был высок, а миллионы номинальных укра­инцев говорят только или в основном по-русски. Перепись, с ее исчер­пывающими и взаимоисключающими категориями, создает иллюзию "идентичности" или связанной групповой солидарности, к которой нужно подходить критически. Существует вероятность того, что в определенных обстоятельствах ощущение групповой принадлежности действительно может возникнуть среди номинальных русских в Укра­ине, но существование ее нельзя воспринимать априори как данность.[85]

Формальная институциализация и кодификация этнических и на­циональных категории предполагает такие измерения, как глубина, резонанс и сила этих категорий в жизненном опыте тех людей, которые лодвергаются категоризации. Глубоко институционализированная этнонациональная система классификации делает определенные кате­гории доступными в качестве материала для репрезентации социаль­ной реальности, вербализации политических запросов и организации политического действия. Это очень важный факт сам по себе, и распад Советского Союза нельзя понять без его учета. Но он не означает, что данные категории играют решающую роль в оформлении восприятия, целеполагания действий и формировании самопонимания в обыден­ной жизни - роль, которая предполагается даже в конструктивистских определениях "идентичности".

Открытым остается вопрос о степени, в которой официальная категоризация формирует самопонимание, о степени соответствия реаль­ных "групп" категориям населения, введенным государством. Ответ на данный вопрос можно получить только в ходе эмпирического ис­следования. Язык "идентичности" скорее мешает, чем помогает по­становке подобных вопросов, поскольку он смешивает то, что нужно разделять: внешнюю категоризацию и самопонимание, объективную общность и субъективную солидарность.

Рассмотрим последний, не советский пример. Различия между вен­грами и румынами в Трансильвании значительно определеннее, чем между русскими и украинцами в Украине. Однако и здесь групповые границы гораздо более пористы и неоднозначны, чем принято пола­гать. Язык политической сферы и повседневной жизни этих групп населения откровенно категоричен. Он разделяет население на взаи­моисключающие этнонациональные категории и не оставляет места для смешанных или нечетких проявлений. Но этот категориальный код, важный в качестве определяющего элемента социальных отношений, нельзя принимать за адекватное описание действительности. Усилен­ный предпринимателями от идентичности с обеих сторон, категориальный код сообщает о самопонимании столько же, сколько замалчи­вает, маскируя пластичность и неоднозначность, возникающую в ре­зультате смешанных браков, билингвизма, миграции, посещения вен­герскими детьми румыноязычных школ, ассимиляции среди предста­вителей различных поколений (в обоих направлениях) и - пожалуй, самое важное - в результате простого равнодушия людей к этнокуль­турному национализму.

Даже в обличье конструктивизма язык "идентичности" предрасполагает нас воспринимать социальную реальность через призму связанных групп. Так получается потому, что даже конструктивистское мышление об идентичности воспринимает существование идентич­ности как аксиому. Идентичность всегда присутствует как нечто уже существующее для групп и индивидов, даже если содержание опреде­ленных идентичностей и границ, отделяющих группы друг от друга, концептуализируется как находящееся в постоянном процессе изменения. Таким образом, и конструктивистская терминология стремится объективизировать "идентичность", рассматривать ее как часть мате­риальной реальности, хотя и изменяемой, которой "обладают" и кото­рую "куют" и "конструируют".

Эта тенденция объективизации "идентичности" лишает нас ана­литического аппарата. Она затрудняет анализ "групповой общности" и "связанности" как качеств, возникающих в определенных структур­ных и конъюнктурных контекстах, а не как данности, уже существую­щей в определенной форме. Сегодня это нужно подчеркивать снова и снова, поскольку неотрефлексированный язык группового единства превалирует в повседневной жизни, журналистике, политике и соци­ально-политических науках. Например, привычка без разбора гово­рить об "албанцах" и "сербах", словно они являются четко ограни­ченными, внутренне однородными "группами", не только ослабляет научный анализ, но и ограничивает поле политического маневра в регионе.

Дата добавления: 2015-07-20