Двадцать семь

Мне нужна тишина. Я хочу полнейшую тишину. Как же невыносимо слушать, как кто-то внизу так сильно топает ногами. Я сворачиваюсь клубочком на кровати и надавливаю пальцами на виски. Когда так делаешь, то боль проходит — всего на пару секунд, правда, но это что-то.

Сколько времени прошло с того момента, как я тут разлеглась? Не знаю. Час? Два? Сутки? А может быть, даже и десяти минут не прошло? Зарываюсь лицом в одеяло. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, прекрати меня мучить, боль. Но она меня не слушает, а лишь с каждым мгновением усиливается — кажется, что моя голова вот-вот взорвется. Руки сразу же заледенели.

Я поворачиваюсь на другой бок, чтобы лечь поудобнее — вдруг голова перестанет болеть? Но это не помогает. Как только я делаю малейшее резкое движение, пронзительная боль поражает меня. Я всхлипываю. Это не выносимо… Пожалуйста, пожалуйста… И снова всхлипываю. Начинаю плакать, сама того не осознавая. Почему не может быть легче? Почему это должно быть так больно?

Аккуратно, не поворачивая голову, стараясь вообще не делать даже малейших движений ею, я начинаю шнырять рукой по прикроватной тумбочке. Где-то здесь должны быть таблетки… Открываю первый ящичек, который высовывается со скрипом, — я морщусь от такого громкого звука — и стараюсь нащупать пузырьки. Вот он! Но открыв пузырек, я прихожу в еще большее отчаяние: он пуст. Иного выхода нет…

— Мама! — кричу я, и из глаз прыснули слезы.

Я кривлюсь и хватаюсь руками за волосы. Больно! Но на самом деле, я не кричала. Мне так показалось. Сейчас любой звук у меня в голове усиливается во много раз.

— Мама… – шепчу я, а мне вновь кажется, что из меня вырывается ужасный утробный крик.

Это невозможно. Мне нужны таблетки, иначе эту боль не остановить. Уж лучше бы умерла сразу, чем терпела такие пытки! Держась за голову, я медленно встаю с кровати. Та скрипит, и я что-то мычу себе под нос. Мелкими шажками я приближаюсь к двери, хватаясь за все возможные вещи, держась за них, чтобы не упасть. У меня совсем нет сил, словно эта головная боль высасывает из меня жизненную энергию. Толкаю дверь, но она заперта, нужно повернуть ручку. Опершись головой о дверь, я стараюсь собрать все силы, чтобы правильно отпереть дверь, а то она может заблокироваться, и я уже совсем не выйду отсюда. Руки, потные, соскальзывают с гладкой поверхности. Один поворот по часовой стрелке, второй… Щелк. И кто-то протыкает мою голову насквозь, я тихо взвизгиваю и успокаиваюсь. Толкаю дверь и выхожу из комнаты. Но впереди еще более страшная вещь — лестница. Стоя у самого края, держась за перила, я произношу:

— Мама… — мой голос похож на шепот. Половицы скрипят, я жмурюсь, но продолжаю идти. — Мама!

Одна ступенька. Вторая. Я шагаю так медленно, словно стараюсь научиться ходить, как в младенчестве.

— Мама, — вновь проговариваю.

— Эмили? — я слышу её голос с кухни. Она меня услышала наконец-то. Но меня пронзает боль — слишком громко. Сразу море звуков накатывает на меня: голос, скрип половицы, сильный ветер за окном, чьи-то шаги.

— Мама… — Я становлюсь на следующую ступеньку, но нога подгибается. Я не выдерживаю. Чувствую, как дерево больно вонзается мне в спину и руки, голова кружится еще больше. Звук — он настолько громкий, что я не могу ничего слышать. Уйдите, оставьте меня умирать! Споткнувшись, я скатываюсь кубарем по лестнице и падаю лицом на пол.

Слышу, как мама подорвалась с места и очень быстро — вероятно, бежит — приближается ко мне. Шум. Моё лицо все зареванное, я не могу сдержать поток соленой боли.

— Эмили! — Я слышу в её голос страх. Она подбегает и трясет меня за плечи, а я хватаюсь за голову, ничего не говорю, но, думаю, мама все понимает.

Мама помогла мне подняться и усадила возле лестницы. Что-то внутри разрасталось и приносило мне неимоверную боль.

— Сейчас, сейчас… — шептала мама, убирая с моего лица налипшие волосы. — Они уже едут.

Затем она принесла мне стакан воды и горстку таблеток, но мне ничуть не стало легче. Когда за окном послышался звук сирены, я еще больше расплакалась и, кажется, потеряла сознание, потому что кроме носилок я больше ничего не помню.

Две недели. Целых две недели я пролежала в больнице — пол февраля. И самое странное — никто меня не посетил, кроме родных: ни Майки, ни Лондон, ни Ив. Неужели я ошиблась в этих людях? Нет. Быть такого не может. Значит, у них есть причины.

— Ну как, тебе лучше? — спрашивает папа, который сидит рядом. Я киваю. Голова не болит, что еще можно просить?

По коридору бегают дети… Какой ужас! Кто бы мог подумать, что в онкологическом отделении в нашем городе может быть так много детей. Доктор задерживался.

— Привет, — говорит подбежавшая ко мне девочка. У неё большие-большие серо-зеленые глаза. — Ты тоже болеешь? — спрашивает она.

— Да. А ты? — Девочка кивает. — Серьезно?

— Доктор сказал, что у меня девяносто процентов на то, что я поправлюсь. — Она улыбнулась. Её золотые растрепанные волосы шевельнулись.

— А вот у меня нет шансов. — Почему-то я делюсь с этой маленькой девочкой всем. Почему? Не знаю. — Сколько тебе лет?

— Мне восемь. А тебе?

— Семнадцать.

— Ого! — восклицает она. Затем подбегает к своим друзьям, берет у них из рук фломастеры и бежит ко мне. Хоть мне и безумно жаль этих детей, я рада, что они могут радоваться. Им можно рисовать на стенах специальными фломастерами, которые после смываются; у них есть специальные наклейки на стены в палату; а еще им дают бусы — чем бусы длиннее, тем больше шансы на поправку. У этой девочки бусы довольно длинные. — Ты похожа на принцессу из мультика, — произнесла она. — Можно я нарисую что-нибудь? — Девочка уже приготовила фломастеры.

— Можно, — я кисло ей улыбнулась.

Девочка нарисовала на моей щеке снежинку, немного корявенькую, но она очень мне понравилась. А на другой щеке нарисовала солнце. Также она успела осмотреть мои украшения, музыкальный медальон ей безумно понравился, и потому к солнцу дорисовала еще и луну.

— Поправляйся, — на прощание сказала девочка и убежала.

Еще минут через десять пришел доктор. Он извинился за то, что задержался; сегодня он дежурный доктор, нужно было сделать обход. Я, мама и папа сели на стулья возле стола. Доктор Фитч разложил бумаги перед собой, стал смотреть их, перебирать. Не нужно было слов, чтобы понять этот жест, он тянул время, хотел собраться с мыслями. Затем он положил руки на стол, глубоко вздохнул; снял свои очки и стал протирать тряпочкой, которая лежала рядом, вновь одел их и пристально посмотрел на нас.

— В общем, как я и говорил раньше, опухоль будет прогрессировать. Звездчатые клетки глиобластомы перешли на ствол мозга, — проговорил он и выдохнул.

— Что это значит? — спросил папа.

— Помимо нарастающей головной боли будут частые головокружения, тошнота. Через некоторое время будет наблюдаться нарушение координации. Возможны нарушения слухового и зрительного центра. Но самое главное — это то, из-за чего ты, Эмили, вновь пролежала здесь так долго. Голова. Из-за увеличения размеров опухоли, боль будет просто невыносимой, и с каждым разом она будет все сильнее, словно кто-то будет бить в бубен у тебя в разуме. — Он вновь поправил очки.

Что ж, я ничего другого и не ожидала. Даже думала, что будет намного хуже. Но меня волновал другой вопрос.

— Сколько еще? — твердо спросила я.

Маму передернуло от моего вопроса. Она в первый раз со мной в больнице. В прошлые разы со мной была Кристи и один раз — папа. Она должна знать, какова реальность, даже несмотря на её ужасную боязнь больниц. Ничего не мешало ей сидеть с отцом, когда тот был болен, теперь пришла моя очередь.

— Не думаю, что стоит говорить об этом, — ответил доктор Фитч.

— Мне кажется, я должна знать сроки. У меня еще есть незаконченные дела.

— Понимаешь, я считаю, что надежда — это лучше, что можно было придумать в мире. Это самое эффективное лекарство. Не стоит отнимать её у пациента. — Доктор Фитч взял бумаги и стал их складывать в ровную стопку. — Тебе стоит верить в лучшее, Эмили.

— Всех нас ждет одно, доктор Фитч: все рано или поздно закончится. Пожалуйста, доктор, — умоляла я.

— Эмили, не стоит, — жалобно произнесла мама.

— Нет, пусть скажет. — Папа сжал кулаки. Он тоже хотел знать.

— Пожалуйста, — повторила я. — Это моя жизнь.

Доктор снова снял очки и посмотрел куда-то вниз. Всегда тяжело выносить посмертный приговор, верно? Он встал и подошел ко мне, положил руку на плечо и произнес:

— Не больше трех сезонов.

И вот тут меня как громом ударило. Не больше девяти месяцев. Как мало.

Мама не выдержала и разрыдалась. Папа обнял её. «Вы сильные, — думала я. — Вы справитесь. Вы должны». А у самой сердце разрывалось на кусочки.

— Ну, что, тебе еще недельку тут побыть, чтобы мы убедились, что приступа не повторится, и домой поедешь, — сказала медсестра. Она так приветливо улыбалась, что, на самом деле, было очень противно. К чему это фальшивая приветливость?

— Ага, — произнесла я. И девушка ушла.

Но я не собиралась сидеть здесь просто так. Я одна, никто ко мне не приходит. И я должна выяснить, почему. Беру рюкзак, который еще давно привезли мне родители, и собираю туда все вещи: запихиваю, не следя аккуратно или нет, лишь бы поскорее справиться. Снимаю с себя больничные вещи и надеваю свою одежду, привожу в порядок волосы и накидываю на плечи сумку.

Выйдя из палаты, я подумала, что, скорее всего, в таком виде уйти отсюда мне не удастся. Но другого способа у меня не будет. Я оббежала центральный коридор, оглядываясь по сторонам, — не заметил ли кто меня — и направилась к запасному выходу. Там есть пожарная лестница. По ней я спустилась вниз и уже спокойно продолжила свой путь.

Стоя у дома Лондон, я ждала, пока мне откроют. Сейчас, скорее всего, родители подруги на работе, следовательно, здесь только она и дворецкий. Я еще раз нажала на кнопочку звонка. Дверь открыла Лорен, но она не была похожа на себя: засаленные, сбитые в комок волосы, мешковатая одежда и тапочки. В руках она держала платок. Когда она увидела меня на пороге, то попыталась что-то сказать, но вместо этого высморкалась в платочек и прокашлялась. Она болеет уже так долго, не уж то никто не может её вылечить?

— Привет, — произнесла я.

— Привет, — прохрипела подруга. — Я же просила: не нужно приходить; я в порядке.

— Да я вижу, — смотря на ботинки, ответила я. Интересно, она слышит сарказм у меня в голосе?

— Прости, но я не могу тебя пригласить, вдруг заражу тебя. — Её голос был такой усталый и грустный.

Я кивнула. Нет, ей не до моих проблем, по крайней мере, сейчас. Я не винила Лорен за то, что она не может мне помочь; у каждого человека могут быть сложности в жизни, и сейчас такие трудные времена у нас обеих.

— Угу, — произнесла я. — Мне просто хотелось тебя увидеть. Выздоравливай. — И, отвернувшись, я зашагала прочь. Лондон тихонько захлопнула дверь.

Еще один дом. Я стучусь в надежде, что хоть здесь мне поднимут настроение. Черт возьми, выслушайте меня хоть кто-нибудь! Но нет.

— Майки болеет, — твердо сказала Фелиция, как только увидела меня на пороге. У неё в глазах было что-то такое… Не знаю, как объяснить. Словно она снова хочет меня за что-то отчитать.

— Ты врешь. — Я нахмурилась.

— Зачем мне лгать? — Она удивилась. — От тебя не было вестей две недели, и тут ты заявляешься, как ни в чем не бывало. Откуда тебе знать, правду я говорю или нет?

— От Майки тоже не было вестей, — упрямилась я.

— Я тебе говорю: болеет он! — грубо ответила Фо.

— Можно мне с ним поговорить? — Настаиваю.

— Пожалуйста, только учти, он спит. — Девушка отошла в сторону, уступая мне дорогу.

Я поднялась на второй этаж и повернула налево. Первая комната справа. Я стучусь. Тихо. Тогда приоткрываю дверь и тихонько захожу в комнату. Майки лежит на кровати, закутавшись в одело. Его грудь тихонько приподнимается и опускается, он сопит. На столе стоит стакан с водой, еда и упаковки лекарств. Нет, Фо не лгала, он правда болеет. Тогда ясно, почему он тоже не мог навестить меня…

— Убедилась? — спросила брюнетка, когда я закрыла за собой дверь. Я кивнула. — Тогда можешь идти. — И я молча стала спускаться вниз.

Домой мне нельзя идти, пока нельзя. Шагая по улице, где люди даже не замечали меня, мне становилось еще более одиноко. Я пинала ногами камушки, которые попадались мне на пути, от чего мои кеды еще больше пачкались — недавно был дождь, и на улице ужасная грязь.

Доктор сказал, что из-за того, что опухоль поразила правое полушарие, у меня могут быть проблемы с общением, да с самим социумом в целом. Я только начала привыкать к людям, и вот они снова покидают меня. Лондон, Майки… Они не виноваты, но это мысль все равно не радует меня.

Зайдя в телефонную будку, я облокотилась об ее стенки и села. Положив голову на колени и обхватив их руками, я старалась не расплакаться. Не стоит, Эмили, ты чего. Вот выздоровеют они и помогут мне, как бы плохо мне не было сейчас. Стоит всего немного потерпеть. Я стала искать монетки в карманах и нашла несколько центов, вставила их и набрала знакомый номер.

— Абонент не отвечает, — говорит оператор, — продолжать набирать?

— Да.

Гудки, гудки, гудки. Снова те же слова, и я снова отвечаю «Да». На четвертый раз кто-то снимает трубку.

— Ив! — восклицаю я. — Ив, как же я соскучилась.

— Извините, но у телефона не Ив, а её мама, — звучит женский голос.

— Что? — Я в смятении. — Это Эмили, её подруга.

— А-а-а, Эмили, добрый день, — произносит мама Ив.

— Здравствуйте, а можно позвать Ив?

— Эмили… — Она вздыхает, и это слышно в трубке. — Мы в больнице.

— Что?! — Меня словно ударяют в самое сердце.

— Все плохо, Эмили. Приходи, пока еще есть время.

— Я уже в пути, — выкрикиваю.

Вылетаю из кабинки, неся в руке рюкзак, и очень быстро, как никогда, бегу на остановку. «Слишком долго, — думаю я, когда увидела расписание». Выбегаю к краю тротуара и начинаю голосовать, авось подвезет кто-то. И я не ошиблась. Рядом со мной остановилась машина, в которой находился мужчина средних лет и еще один — пожилой. Вероятно, это отец и сын.

— Можете меня до городской больницы довезти? — Мужчины переглядываются между собой. — Пожалуйста, мне очень срочно нужно туда попасть, моя подруга умирает! — Пожилой что-то сказал своему сыну, и тот открыл дверь.

— Присаживайся. Мы постараемся поскорее туда попасть, — сказал водитель.

— Спасибо, огромное спасибо! — Закидываю рюкзак внутрь и сама залезаю на задние сидения. Хорошо, что есть еще добрые люди на свете.

Я спешу, Ив. Дождись меня, пожалуйста.

Дата добавления: 2015-07-25