Глава 2 3 страница. — Титурель, вы посмотрите, как много отрица­тельных моментов в одном незначительном

— Титурель, вы посмотрите, как много отрица­тельных моментов в одном незначительном поступ­ке! — сказал Гаспар. — Должен вам признаться, что мне такое бы и в голову не пришло. То есть я бы не рассуждал, а действовал.

— Как? — спросил Туриньи. — Импульсивно?

— Да, по привычному ходу событий. За промах — наказание. Но я теперь вижу, что это направлено на самом деле против меня, а я-то думал раньше, что действую справедливо!

— Давайте послушаем Титуреля дальше. Он ещё не закончил рассуждений.

— Итак, я выяснил цели тёмных сил. Теперь я дол­жен решить, что же нужно мне. В первую очередь — дело. Нужно позаботиться о том, чтобы его завер­шить правильно, без ошибок. Для этого я должен быть абсолютно спокоен, то есть пребывать в гармонии. Но меня вывел из себя слуга. Я буду думать так: «Разве я не совершал ещё более худших поступков? Разве я не ошибался?» Я вспомню то, что когда-то сделал и что повлекло отрицательные последствия. Зачем мне ругать слугу, выходить из себя, когда я сам далеко не безгрешен? Выходить из себя, вместо того чтобы по­думать, как закончить дело? Ну нет, не выбьете, не дождётесь! Гармония прежде всего!

— Отлично, Титурель! Со спокойной головой ду­мать проще, да и решения приходят верные. Со слу­гой разберётесь потом, но думаю, что за то время он сам себя будет корить больше, чем десять господ вме­сте, — сказал Туриньи.

— Никогда бы раньше так не подумал! — Ферди­нанд погрузился в себя. — И это крошечный эпизод! Нас что, сторожат каждую минуту?

— Нет, сеньоры, каждую секунду. Поэтому то, что говорил Титурель, вам следует уяснить. Потренируй­тесь уже на других случаях и помните, что это долж­но занимать у вас доли секунды. Это просто мысль, которая промчится стрелой, когда вас кто-то захочет выбить из седла.

— Из себя, вы хотели сказать?

— Всадник и конь — одно целое. Вы должны быть нераздельны с мыслью и управлять ею. Если вы не будете всегда трезво рассуждать, мысль, то есть конь, убежит. Так что желаю вам всегда быть в седле, — Туриньи улыбнулся.

Все трое души не чаяли в своём наставнике, кото­рый, однако, очень редко проводил с ними такие бе­седы. Целыми днями друзья работали, не зная мину­ты отдыха. Они изучили все станки и производство, они разбирались во всех видах оружия, они занима­лись в химической лаборатории и до тонкости знали процессы, происходящие с веществами. Молчун к тому же привёл в порядок сад аббатства, и многие молодые монахи изучали садоводство под его руко­водством.

— Вам недолго уже здесь оставаться, — сказал Ту­риньи. — Скоро вы покинете аббатство для более серьёзных дел в миру. Что вы об этом скажете?

Молчун сосредоточился и хотел было ответить, но его опередил Титурель:

— Сюда идёт человек и несёт указания относи­тельно нас.

— Он будет здесь через три дня, — добавил Фер­динанд.

— Что же остаётся мне? — обиженно отозвался Молчун. — Может быть, прочитать письмо?

Все засмеялись.

— Если вы сможете сделать это, то я признаю в вас Мастера, мой друг, — сказал Туриньи.

— Ну что ж, я попытаюсь. У меня в запасе три дня. Может быть, сейчас пойдём к реке?

— Итак, станем рассуждать, — начал торжествен­ную речь Титурель. — Какую цель преследовал Мол­чун этим предложением?

Расхохотавшись, молодые люди пошли к лесу, за которым протекала небольшая река.

— Что ждёт нас впереди? — спросил Ферди­нанд. — Куда направит нас рука Провидения?

— Я могу только напомнить вам, что пути наши разойдутся, — сказал Молчун.

— Ты можешь прочитать письмо?

— Нет, пока я вижу только его внешний вид: голубая бумага, синие чернила, но сами буквы мне не видны. Да и потом — я не умею читать по-фран­цузски.

— Вот это новость! Я даже и подумать не мог. Какие языки ты знаешь, Молчун? — спросил Титу­рель.

— Русский, немецкий, шведский, голландский, французский. Я обучен грамоте голландской и не­мецкой. Но по-французски я едва понимаю буквы.

— Это упущение, — услышал Молчун чей-то го­лос. — Вам необходимо обучиться грамоте.

«Интересно, чей это голос я услышал?» — поду­мал Молчун и вмиг унёсся в высокие сферы.

— Один, ты не справляешься с низшими вибрация­ми. Низменные качества преобладают в твоей приро­де, и ты поддаёшься страстям. Пока ты ещё в силах добиться равновесия. Пытайся!

— Чем помочь тебе, брат? — Миль придвинулся по­ближе к Одину.

- Я теряю связь с телом и почти уже не могу уп­равлять им.

— Но Учитель сказал, что ты ещё можешь выпра­вить ситуацию.

— Да, но я чувствую, что мне нужна опора внизу.

Я ищу её и не нахожу.

— Я приду тебе на помощь! — воскликнул Миль.

— И я, и я, — раздались голоса рядом.

— Спасибо. Я постараюсь узнать вас там, внизу, и принять вашу дружескую поддержку.

Через три дня появившийся посланец прошёл прямо к Туриньи. Спустя некоторое время тот вы­звал всех трёх молодых людей.

— Итак, сеньоры, я имею дальнейшие указания относительно вас. Скажите, Молчун, вам удалось прочитать письмо?

— Я знаю его содержание.

— Это и значит — прочитать. Совершенно не обя­зательно знать слово в слово. Ну что ж, я признаю в вас Мастера. Подойдите ко мне.

Молчун опустился на одно колено перед Туриньи.

— Правом бессмертного я посвящаю вас в рыцари.

Туриньи приложил острие шпаги к правому пле­чу Молчуна, а потом, взяв крест, поднёс его к груди рыцаря. Облик Молчуна преобразился, и все явствен­но различили сияние, озарившее тело, преклонённое перед Туриньи. Когда таинство было закончено, Фер­динанд обратился к Титурелю:

— Ты видел сияние вокруг Молчуна?

— Да, впервые. Обычно я ничего не различаю.

— Вы все вступаете в новый жизненный цикл. За этот год вы достигли очень многого и в нынешней плоти своей усвоили всё то, что знали прежде. Те­перь в жизни, в обычной жизни, вам следует закре­пить знания и сделать следующий шаг' в мир горний.

— Значит, для нас наступает полоса испыта­ний? — спросил Титурель.

— Именно так.

Ещё через семь дней Молчун отправился к свое­му амстердамскому покровителю, которого не видел несколько лет, а оттуда его путь лежал в Россию, к русскому помещику. Молчун имел несколько реко­мендательных писем, благодаря чему мог неплохо устроить свою жизнь в стране, по которой всегда ску­чал. Наконец-то он будет снова говорить на родном языке и дышать воздухом родимой стороны — вечно любимой его сердцем Руси.

— К бою! — прозвучало под сводами Храма.
Боевой призыв пронёсся по всем сферам, и рыцари, скрестив мечи, давали клятву служения:

— Клянусь хранить верность Братству!

— Клянусь быть преданным сердцем!

— Любовь моя да будет служить Вечности и Жизни
Единой!

Глава 4

Молчун следовал по путям, по которым недав­но прошло буддийское посольство, и поражался той душевной щедрости русского сердца, которое с большим почтением и уважением относилось к ино­верцам.

«Сколько сокрыто в обычном человеке! — думал он. — Люди живут просто и открыто, в них вера креп­ка, и ничего им не страшно. А в столице-то все забе­гали, засуетились: "Вредно! Опасно!" Почему-то для

тех, кто искренне верит в Бога, буддисты угрозы не представляют, а вот в ком не живёт уверенность в своих чувствах да вера в сердце отсутствует, те всюду ищут вредность и опасность. Они судят по своему шаткому мировоззрению. Лучше бы думали, чему поучиться у них можно!»

Молчун твёрдо знал, что любой человек, любая религия — это клад. Безусловно, человек может при­держиваться своих взглядов и идти к Богу своим пу­тём, но зачем же отметать другие? Разве те не накопили бесценный опыт общения с высшими силами? Почему же не воспользоваться их опытом и их накоплениями, применив уже готовые достижения в своих исканиях? Молчун был знаком и с католиками с лютеранами, он жил и у францисканцев, и у бенедиктинцев. Теперь его живо интересовали буддисты, потому что он увидел в них то, что было сокрыто от глаз других людей: они умели не навязывать своего и даже признавать воплощения своих богов в представителях другой веры. Такого Молчун обычной человеческой среде не встречал.

Конечно, в далёкой молодости, когда он был зна­ком с Туриньи, ему довелось около года пожить сре­ди необычных людей, но в дальнейшем никаких по­добных встреч не было. Всегда получалось так, что Молчун должен был помогать другим и вытаскивать их из различных житейских трудностей. Он без уста­ли протягивал всем руку помощи, хотя и был про­стым садовником, и ощущал безмерное одиночество, не имея близких по духу людей рядом. Это научило его ещё больше ценить общение с миром горним, в котором он черпал и силы, и вдохновение. В течение всей жизни он всё время взбирался вверх, сознавая, что дух его растёт, и в то же самое время очень тос­ковал без близких его сердцу людей. Чувство одино­чества, неизбежно сопровождающее высокий дух, о объяснимо, но Молчун не желал мириться с ним, поставив себе целью добраться до особого мес­та, где жили святые и чистые сердцем люди, которые на Земле создали царство Истины. Какому русскому сердцу будет непонятно то, что нёс в себе Молчун? Он желал добраться до заветной страны, зовущейся Беловодьем, и остаться в ней среди служителей Гос­подних.

— Ты хочешь увидеть Беловодье, Молчун? — по­слышался ему хорошо знакомый голос.

— Да, я завершил ту часть работы, которая была связана с Софи. Я сделал всё, что мог, я дал ей всё, что она могла воспринять. Теперь передо мной стоит цель новая: увидеть страну мечтаний моих. Имею ли я на это право?

— Конечно. Ты только обязан проверить силу твоего желания, и если оно на данный момент яв­ляется самым сильным и ты готов на любые трудно­сти ради избранной цели, то что может препятство­вать духу твоему? Я, твоё сердце, благословляю тебя на новый труд.

— Подскажи тогда, что делать мне? Идти за буд­дистами?

— Иди, они выведут тебя на путь.

Дней через десять Молчун догнал ушедшее из сто­лицы посольство. На юго-восточных окраинах Рос­сии они уже совсем не напоминали посольство, а были похожи на самых обычных путешественников, про­стых, весьма непритязательных, но полных внутрен­него достоинства. Русский монах-переводчик по-пре­жнему был с ними. За всё время своего пути они лишь два раза показывали охранную грамоту импе­ратрицы, с лёгкостью и без лишней суеты продвига­ясь вглубь России. Когда на одной из станций Мол­чун вошёл в просторную избу смотрителя, то монах жестом позвал его присоединиться к ним. Все с ин­тересом наблюдали друг за другом. Наконец монах заговорил:

— Меня зовут Фёдор. А тебя как величать?

— Я привык к тому, что все меня кличут Молчуном. И вы зовите так же.

Молчун замолчал. Вдруг он почувствовал лёгкий толчок в сердце, как будто оно запульсировало в ином ритме.

- Мы приветствуем тебя, Брат! — раздался не­слышимый голос. Его вибрации отличались от всего того, о доводилось воспринимать Молчуну раньше. Более ого, он как бы выступал в роли переводчика, переводя вибрации в слова. Молчун мысленно склонился в обычном приветствии. — Ты можешь идти с нами, но по­мни: испытания существуют на любой ступени. Твоё мастерство не исключает новых сложностей, поэтому будь всегда готов к трудностям.

— Я готов. Я никогда не искал лёгкой жизни, и дол­гие годы духовного и человеческого одиночества были для меня тоже испытанием. Теперь же я рад, что на­шел духовно близких людей.

Монах наблюдал за немой сценой. Улыбающиеся лица буддистов и сосредоточенное выражение лица Молчуна явно говорили о том, что что-то происхо­дит. Тут Фёдор прервал диалог, обратившись к мона­хам на их наречии.

А Молчун был счастлив. Впервые за долгое вре­мя на душе его было спокойно и разливалось бла­женное тепло.

— Они, я вижу, признали тебя. Такое редко слу­чается.

— Сколько времени ты с ними? — спросил Молчун.

— Да уж несколько годов. Как кто на нашу землю идёт — я тут как тут. Встречаю, провожаю, помогаю. Моё дело — рядом быть.

— А ты в их землях бывал?

— Бывал. Необычно для нас там всё, но посте­пенно привыкаешь. Самое интересное, что язык у
них вроде сложный, а совсем понятный. Я через не­делю уже объяснялся на нём запросто. Они люди
приветливые, добродушные. Сам увидишь.

На их долгом пути лежали трудные переходы через перевалы, опасные горные тропы, холод но­чей на большой высоте. Но Молчун, никогда рань­ше не ходивший по таким местам, не раздумывая, пошёл с привычными к высоте и к холоду тибет­цами. Фёдор, на первый взгляд простоватый, был на самом деле тонким и умным человеком. Уже дней через десять Молчун заметил, что монах так­же без слов общается с тибетцами, не нуждаясь в языке.

— Ты где такому обучился? — решился на вопрос Молчун. Он знал по себе, что человек, действитель­но знающий тайны и умеющий ими пользоваться в жизни, не будет распространяться о своих занятиях. Он бы сам никогда не рассказал ни о графе, ни об аббатстве, ни о Туриньи. Это была его внутренняя жизнь, и в неё не допускались смертные.

— Я не отношусь к категории смертных, — вдруг услышал Молчун. — Ты мог учиться в одном гео­графическом месте, а я в другом — это не важно. Главное, что мы делаем одно дело. Но я могу всё-таки объяснить тебе, где учился и познавал науку мыслить.

— Здорово! — произнёс вслух Молчун. — Я вспом­нил молодость, и на душе стало светло и радостно.

— Да, пути у всех разные. Я никогда не оставал­ся один. Мой отец, как и многие старообрядцы, за­брал меня мальчиком в леса — искать заветную стра­ну, о которой ходят легенды в наших диких местах. Нас было много, но люди не выдерживали трудно­стей. Лишения, почти невыносимые для тех, кто жи­вёт в избах, ломали их дух, и они бросали всех и уходили назад, наверняка погибая в пути. Наши люди, привычные к лесам да болотам, не умели вести себя в горах, не зная их суровости и стихийных капризов. Мы преодолевали одну вершину за другой, а им не было конца и края. А потом случилось то, что и должно было произойти: я потерялся. Чудом не погиб, и уже почти бездыханного меня подобрал какой-то забредший в глухие места человек. Так я оказался в высокогорном тибетском поселении. Там меня долго выхаживали, а когда я стал способен говорить и хо­дить, то меня отдали в местный монастырь, где я приобрёл знахарские навыки. Язык я выучил быстро, стал общительным — ожил, в общем, но скучал о родной земле. Они, видно, наблюдали за мной, и через полгода сказали, что лучше бы мне идти домой. Куда и как? Это было немыслимо. Но тибетцы знали, что в двенадцати днях перехода стояла в долине русская часовня и там жили два, иногда три монаха. Они мне посоветовали помалкивать о пребывании в их тибетском селе и объявиться внизу. Конеч­но, со мной пойдёт проводник. Я с удовольствием пошёл. Года два прожил с монахами при часовен­ке. Они собирались основать там монастырь, и сколько им предстояло ещё ждать первых пришедших в эту глухую сторонку людей — неизвестно. Один из молодых монахов имел тайную мечту: об­ходя близлежащие горы, он что-то высматривал и вызнавал. Понял я, что он, как и отец мой, был болен страной заветной, да не решался один пойти туда. Поделился он со мной мыслями своими, ну а я рассказал ему об отце да о многих людях, что по­шли на поиски и сгинули в глухих краях. Михаил к этим историям прислушался и вывод сделал, что опасное это дело. Но мечта его не покидала, мысль глубоко засела. Ну а позже я ему доверил свою жизнь у тибетцев. Он долго думал — всё же постарше меня был, а потом и говорит: «Как же ты не понял, что через них путь искать надо? Пойдём в горы. Там разберёмся».

Долго он меня уговаривал, и я решился наконец. Мы ушли вместе. Конечно, дороги я не знал, но по­мнил приблизительно направление. Потом я уже при­учен был себя слушать, внутреннее звучание. Видишь, дитё, а уже дух зрел во мне! Через неделю я почув­ствовал, что если не произойдёт чудо, то мы заблу­димся и сгинем в горах. Не буду рассказывать о труд­ностях — их не описать, но Михаил всё сносил му­жественно и стойко, а когда я сказал, что мы почти заблудились, то он ответил: «Мы здесь бессильны, поэтому давай уповать на Бога. Молись! Да ещё и обратись мысленно к тому тибетскому монастырю, где жил ты. Вдруг услышат?»

Через день перед нами как из-под земли возник проводник. По одному взгляду на нас было ясно, что даже три дня пути нам будут не по силам. Мы спус­тились в пещеру и шли, держась за верёвку, в кро­мешной тьме один день. Утром, выйдя наверх, к солнцу, увидели расстилавшуюся внизу деревню. Откуда у Михаила силы взялись? Он вдруг запрыгал и закричал от радости, рассмешив нашего провожа­того до слёз. Я тоже рад был очень и понял, что ску­чал по этим людям, по этому монастырю да по нена­вязчивому общению жителей. Мы поселились в мо­настыре. У меня никаких сложностей не возникало, я всё воспринимал естественно и спокойно, а вот из Михаила дурь полезла: стал он тибетцев в нашу веру обращать. Знаешь, я молчал, вроде солидарный с ним, но больше я всё же походил на внешнего зрителя. Начинается служение в их маленьком храме, а Ми­хаил ходит там и крестит всех. Даже мешает — а они молчат. Смотрят на него как на пустое место и про­должают своё дело. Он кресты понарезал и везде по­ставил. «Вот, говорит, будем молиться по-своему, посмотрим, что выйдет!» Одно место особо огородил

«Здесь, — говорит, — часовню поставим!» Службу справлял там один раз в день. Дня через три приходит рано утром, а там тибетцы сидят, у креста. Он начал служить, а они не уходят, отсидели до конца. На следующий день — то же самое. Он службу вед­ет, а они что-то на своём языке подпевают. «Вот, — говорит, — видишь, обращаются!» А через два меся­ца понял Михаил, что они Богу молятся, который любовь несёт, совершенно не вникая во внутренние хитросплетения. Есть символ — крест. Они его зна­ют очень хорошо. Есть Бог. Бог — это Любовь, по­этому все будут Ему молиться и Его славить. А как иначе? «Может, это я что не так понимаю? — задался вопросом Михаил. — У них как-то всё просто, без сложностей. Смотри, они не мучаются вопросами веры. Они верят. А я тут дёргаюсь, отношения между богами выясняю. Я-то кто такой? Человек. Куда лезу? В дела Божий. Имею я на это право? Ох, дурья башка! А ты почему не мучаешься?» — спрашивает. А я отвечаю: «А чего мучиться? Я от веры своей не отрекаюсь. Ты вдумайся, я ведь из старообрядцев, а спокойно у вас в монастыре жил». — «Правда, — говорит. И удивлённо так смотрит. — Это во мне противоречия. Веры, наверное, маловато». Как про­изнёс он эти слова, так с него будто пелена спала. «Господи, — закричал, — спасибо! Понял всё. Веру в Тебя через всю жизнь пронесу. Клянусь Тебе в этом». С тех пор не слышал я от него ни единого слова о вопросах религиозных. Он молча помогал на тибетс­ких служениях, участвовал в их праздниках, служил у креста и благодарил буддистов, когда они приходили по утрам к нему. Вскоре он даже буддийские обряды знал лучше самих жителей.

Мы оба заметили, что монахи там немногослов­ны, за день перекинутся одним словом — и всё. «Ты знаешь, по-моему, они мысленно общаются», — как-то сказал мне Михаил. Это было удивительно. Стали наблюдать — правда. Михаил первым решился. Под­ходит однажды к монаху и говорит: «Научи мысли посылать». Тот просто так отвечает: «Научу. Но преж­де научись молчать». Стали они Михаила учить, а я — в стороне. «Что такое? — думаю. — Наверное, я не­способный». Потом зависть меня взяла. Тоже подхо­жу и говорю: «Почему его учите, а меня — нет? Я же здесь раньше жил». А монах отвечает: «Он просил, а ты не хотел». — «Хочу». — «В чём же дело? И ты приходи». Так мы обучились мыслью управлять, ну а вместе с тем и молчать.

Я тебе должен сказать, что Михаил был очень упорный и целеустремлённый. Он если цель поста­вил, то не как баран к ней шёл, а пытался со всех сторон подойти, используя и разные методы, и вни­кая в необычные решения. Он ловил слова и всякий раз долго над ними размышлял, выясняя, почему монахи сказали именно так, а не иначе. Конечно, он был старше и вёл меня, да и я, пытаясь не отстать, очень рано научился тому, к чему люди обычно при­ходят после тридцати. Мы прожили там пять лет, но никогда Михаил не забывал о цели своих исканий, и мы часто по ночам, смотря на звёзды, которые висе­ли прямо над головой, мечтали о том дне, когда вой­дём в страну своих снов.

Однажды главный монах, позвав нас рано утром, сказал нам довольно неожиданную вещь: «Вы здесь научились всему, чему могли научиться. Теперь ваш путь лежит на север, потому что душа ваша рвётся в места другие. Вас услышали там, куда вы стремитесь, и выслали оттуда провожатого. Сердца у вас чистые, и положенный духу срок испытаний уже пройден. К вечеру встречайте гостя».

Мы были потрясены и с трудом вникали в смысл сказанного, боясь, что неправильно что-то поняли. Но когда вечером, на закате солнца, на пороге будто вырос неприметный с виду человек, наши сердца забились, ударяясь о стенки тела, готовые выскочить из груди. Он окинул нас взглядом, и мы, вдобавок к сердцебиению, ещё и похолодели: «А вдруг мы ошиб­лись? Вдруг всё не так, как мы представляли?»

«Не тряситесь, — сказал человек по-русски. — Всё так. А будете сомневаться — не дойдёте. Не дети уже. Один период испытаний вами пройден, но на этом они не кончаются, а только начинаются. Завтра от­правимся в путь».

Ночь ожидалась бессонная, потому что мы были переполнены чувствами, но вскоре у нас перед гла­зами возник пришедший гость, веки сами собой сомкнулись, и очнулись мы уже утром, с ударом колокола. Ночь пролетела, как миг, будто её и не было. Дальше я тебе рассказывать не буду, — вдруг произнёс Фёдор, — потому что это просто так не говорится.

— Вы добрались до цели? — спросил Молчун. — Можешь не отвечать, вижу, что добрались.

- Это я могу тебе сказать, потому что твой путь лежит туда же. Мы прожили там, казалось, целую вечность, а потом выяснили, что прошло всего три года. С другой стороны, когда я появился в первом селе и соприкоснулся с теми людьми, мне показа­лось, что я там был ну от силы один месяц. Да это уже не имело значения. Всё поменялось, изменило свой внешний вид и внутренний смысл, я стал смот­реть на мир другими глазами, потому что стал через эти несколько лет другим человеком.

А что Михаил?

— Михаил остался там. Его путь отличается от Моего. Он в миру пока не появится, а мне надлежало жить как обычному человеку, ничем не выдавая себя. Ты ведь так же живёшь, я вижу?

— Да, это так, хотя я шёл к сегодняшнему дню иначе. Но мне тоже повезло в молодости, и я не был оставлен высшими силами.

— Соль, смотри, как колышется пространство!- воскликнул Миль, вглядываясь в даль.

Соль, смотри, как колышется пространство! — воскликнул Миль, вглядываясь в даль.

— Волна пошла по Беспредельности. Новые токи готовятся проникнуть в нашу Солнечную систему.

— Как ты думаешь, мы встанем заслоном?

— Нет, Брат! — мягкое касание особых вибраций достигло сердца рыцаря. — Эти токи предназначены людям, и они должны войти в сферы земные. Но на Земле должен быть тот, кто примет их, а потом от­даст другим.

— А что будет, если такого человека не окажется?

— Токи будут ждать своего часа, но обычно они подходят тогда, когда вся цепь готова. На Земле нуж­но стоять около того, кто принимает первый удар.

— Какой мощи должен быть дух, который подстав­ляет сердце своё волне Беспредельности!

— Да, это героический поступок, но обычно он ти­хий и незаметный. Только мы здесь видим и знаем, что произошло внизу. Такие токи, как правило, несут бед­ствия и разрушения в плотных слоях, и не будь на Зем­ле посланника нашего, они бы смели полпланеты.

— Кто же сейчас примет их? — спросил Миль.

— Один и Фаль. Они правильно распределят вибра­ции, и пространственная волна смягчит своё воздей­ствие. Но их телам придётся очень трудно.

Несмотря на некоторую недоговоренность между Фёдором и Молчуном, чувствовалось, что они оба из одного теста. Общие разговоры с буддистами также протекали в едином русле, и все понимали друг дру­га прекрасно. Молчун вдруг подумал, что даже то, что он понял о Фёдоре, не совсем правильно. Тот оказал­ся ещё тоньше, чем предполагал Молчун, и его по­знания были куда более обширны и глубоки.

Однажды на ночь они спустились в пещеру, отку­да Фёдор утром повел их по запутанным переходам. Молчун потерял счёт времени. Спали они там же, не выходя на поверхность, и даже часто оказывались в местах, куда проникал дневной свет, непонятно от­куда льющийся вниз. Они проходили подземные озёра и речушки, иногда попадая в естественные храмы, и Молчуну чудилось, что там происходят таинства. Он замирал, вслушиваясь в себя, но Фёдор торопил его, говоря, что сейчас не время останавливаться, по­тому что сроки их поджимают. Вскоре они вышли на­верх, и перед ними раскинулись удивительнейшей кра­соты горы, покрытые лесами, поляны и горные речки.

— Это Тибет, — сказал Фёдор. — Дальше я не пойду. Ты должен пожить год-другой в селении,

чиститься от земной пыли, а потом будет видно. С Богом!

— Увидимся там, — Фёдор поднял кверху палец.
Они крепко обнялись и распрощались.
Всё было интересно в этих местах: природа, люди, обычаи, отношения. Молчун освоился быстро, по­нимая, что это всего лишь этап его пути, необходи­мый период очищения. «Ты не можешь ступить в пре­делы земного Царства, не омыв все тела свои водами Вечности, — слышал он внутри себя. — Обитель сия принимает чистых сердцем, но входящий в неё в плот­ном теле должен быть безупречен. Безупречность формируется в действии. Твоя задача — оставить всё, что принёс из низшего мира. Эти одежды из праха тебе не пригодятся».

«Что же мне нужно очищать? — думал Молчун. — Я всю жизнь мыслил, действовал и чувствовал, соиз­меряя с идеалом, живущим внутри меня. Что во мне не так?»

«Вибрации внешнего мира наслоились на твою ауру, рыцарь мой! Это неизбежно, и даже кристаль­ной чистоты дух, соприкасаясь с миром, обязан омыть себя, прежде чем ступит в святую обитель. За состо­янием тел твоих смотрят, и когда будешь готов, ты Узнаешь об этом».

Буддийское посольство ушло, а Молчун остался один в нижнем поселении при храме. Ему не при­шлось жить внизу среди обычных жителей, а те по­знания, которыми он уже обладал, позволяли ему сразу начать работу в среде всё понимающих мона­хов. Необычные то были люди и чем-то напоминали Молчуну братьев аббатства, но больше по внутрен­нему своему состоянию, а не по внешнему укладу. Немногословные, знающие своё дело, они творили тишину и спокойствие. Пространство вокруг было ровным, и если вдруг проходила волна, то она была сразу же заметна, подлежала изучению и наблюде­нию. Нельзя сказать, что атмосфера всюду была иде­альной, и сначала Молчуну было непонятно, почему при храме жили люди не то что невысокого духовно­го уровня, а откровенно злобные и низкие. Он ре­шил спросить об этом настоятеля, а потом подумал. что лучше разберётся во всём сам. И действительно, через какое-то время он понял, почему зло сосед­ствует с добром и светом и почему чёрные душой монахи живут при монастыре.

«Ты мыслишь правильно, — услышал он внутри себя новый голос. — Мы не должны ставить препят­ствий, а идти просто и открыто. Соседство со злом помогает нам видеть трудности и преодолевать их. На фоне темноты ясно проявляется Свет, и по дей­ствиям, предпринимаемым ими, мы видим, что в сво­ей работе нам необходимо улучшить и какие методы применить. Тьма — наше зеркало, и чем яростней их злоба, тем более понятно нам, что мы близимся к победе. Не нужно препятствовать свободе человечес­ких волеизъявлений: они, не видя сопротивления, ведут себя всё наглее, распоясываясь до предела. А нам и нужно знать тот предел, до которого они могут дойти. Тьма выдаёт себя, думая, что всегда бу­дет безнаказанно вершить своё тёмное дело. Но оно опущено до определённых кармических искуплении, о есть тьма помогает платить по кармическим счетам, выявляя в людях их истинную сущность.

— Правильно ли я понял, что на самом деле зло, творимое тьмой, контролируется?

— Конечно. Оно допущено до тех кармических пределов, что наработало человечество. Люди ужаса-

ются страшным поступкам, зверству, войнам, а за­ем удивляться теперь, когда сами же и допустили сё? Теперь же есть возможность одним ударом, пусть крайне тяжёлым для человека, разрубить кармический узел. Можно и не идти именно таким путём, тысячи лет искупать содеянное, воплощаясь и во­площаясь на Земле. Но решают дух человека и Закон целесообразности.

— Мне удивительно то, что в храме рядом с высо­кими духовными служителями сидят откровенно тём­ные монахи и тоже молятся, загрязняя пространство.

— Кто сказал тебе, что они загрязняют его? Им по­зволено молиться по-своему именно для того, чтобы они выпустили свой яд, который светлые души принимают в свои сердца и трансмутируют в иного да вибрации.

Дата добавления: 2015-07-25