Раджниш увольняется из университета

В июне 1966 года выходит в свет выпуск ежеквартального индуистского жур­нала «Джиоти Сикха» («Пробуждение Жизни»), издаваемый в Бомбее Дживаном Джагрути Кендрой, он выступает также и главным официальным издателем книг Раджниша.

1 августа 1966 года Раджниш увольняется из университета.

В тот день, когда я оставил должность университетского профессора, я сжег все свои дипломы. Со мной жил приятель. «Что ты делаешь! — ужаснулся он, поняв мое намерение. — Я не одобряю твое увольнение, а уничтожение дипломов это и вовсе безрассудный поступок. Когда-нибудь они могут понадобиться тебе, сохрани их. Что дурного в бумагах? У тебя такая большая библиотека, они не займут много места на полках, все они поместятся в маленькой папке. Если тебе не нужны ди­пломы, отдай их мне, я буду хранить их. Когда-нибудь они могут тебе понадобить­ся».

«Я покончил со всеми этими глупостями, — сказал я. — Я хочу сжечь все мосты. Эти дипломы никогда не понадобятся мне, потому что я никогда не оглядываюсь и не возвращаюсь. Я покончил с университетами, так как наелся этой ерунды».

Я не стал считаться с корыстными интересами, поэтому мне пришлось уволиться. Я собирался учить людей не каким-то устоявшимся знаниям. По сути, я собирался заняться прямо противоположным. К заместителю ректора поступило так много жалоб на меня, что он в конце концов набрался мужества и вызвал меня. Он нико­гда не вызывал меня в кабинет, потому что это было равносильно вызову на бой! Наконец, он вызвал меня и сказал: «Посмотрите, весь мой стол завален жалобами на вас».

«Забудьте о них, — ответил я. — Вот мое заявление об увольнении».

«К чему такая спешка? — спохватился он. — Я не говорил, что вы должны уво­литься».

«Вы тут не при чем, просто я увольняюсь для того, чтобы заняться тем, чем мне хочется, — пояснил я. — А в ином случае я остался бы в университете, даже если бы все разом навалились на меня и стали выдавливать. Вот мое заявление об увольне­нии, я больше никогда не переступлю порог этого здания».

Он не верил своим глазам. Я вышел из его кабинета, а он побежал за мной. Когда я садился в свою машину, он закричал: «Подождите! К чему такая спешка? Поду­майте хорошо!»

«Я никогда ничего не обдумываю, — ответил я. — Я поступил правильно. Разуме­ется, я знаю людей, которые пишут на меня кляузы. Иначе и быть не может, пото­му что я учу не тому, что предписывают мне глупый учебный план, я преподаю нетто совсем иное. Я не поддерживаю философские догмы, а опровергаю их, пото­му что считаю весь предмет философии глупым и тщетным занятием. Философия не дала человечеству ни одно законченное решение. Это очень долгое и не нужное путешествие, пустая трата времени. Нам пора полностью отказаться от самого предмета философии. Человек должен быть либо ученым, либо мистиком, и третьего варианта нет. Ученый экспериментирует с объектами, а мистик занимает­ся субъективностью. В каком-то смысле они оба ученые, только один увлечен внешним миром, а другой погружен во внутренний мир. А философу нигде нет места, это склад ненужных вещей. Он ни мужчина, ни женщина, он ни здесь, ни там. Философ бессилен, поэтому он не способен внести свой вклад. Поэтому я не могу учить философии. Я буду разрушать все философские системы. Я лишь ждал, когда вы вызовете меня, чтобы тотчас же положить на ваш стол заявление об увольнении».

Мне было очень трудно вырваться из университета, потому что мои друзья, про­фессора и все мои родственники принялись отговаривать меня. «Не увольняйся!» — просили они. Даже министр образования позвонил мне и сказал: «Не увольняйтесь. Я знаю, что вы несколько эксцентричный человек, но мы потерпим. Продолжайте преподавать. Не обращайте внимание на жалобы. Кляузы присылают и ко мне, но я оставляю их без внимания. Мы не хотим терять вас».

«Суть не в жалобах, — объяснил я. — Если я что-то заканчиваю, то уже беспово­ротно. Никакое давление не возвратит меня».

Я преподавал в университете, но без всякого отпуска путешествовал по всей Ин­дии. Дело в том, что отпуск составлял всего лишь двадцать дней в году, а я ездил двадцать дней в месяц.

Заместитель ректора позвонил мне и сказал: «Я не хочу терять вас. Вы визитная карточка нашего университета. Вас никто не заменит. Пожалейте нас. Все люди думают, что вы преподаете у нас, но в газетах они читают, что вы читаете лекции в Мадрасе, Калькутте, Амритсаре, Шринагаре. Я смущаюсь, когда люди приходят ко мне с газетными вырезками и говорят: «Посмотрите, здесь написано, что он в Шринагаре».

Я сразу же написал заявление. «Не надо, — оттолкнул он бумагу. — Я не просил вас писать заявление».

«Вы не просили, но я все делаю в полную силу», — ответил я.

«Я всегда боялся этого, поэтому не заводил разговор, — вздохнул он. — Я прошу вас забрать бумагу».

«Это невозможно, — оставался я непреклонным. — Вам придется принять бумагу. Я закончил всю свою работу в вашем университете. Вы не сможете назвать ни од­ного студента, который мог бы пожаловаться на меня. То, что другие люди делают в тридцать дней, я закончил в одну неделю, поэтому общий эффект не снизился. Какая разница, где я нахожусь?» «Я здесь не при чем, — стал оправдываться заместитель ректора. — Заберите свое заявление, иначе преподаватели и студенты убьют меня!»

«Ничего страшного, — успокоил я его. — Вас нужно убить, ведь вам уже семьдесят пять лет».

«Вы чудак», — промямлил заместитель ректора.

Вот уже девять лет я работаю в вашем университете, — напомнил ему я. — Неуже­ли вы только сейчас поняли, что я чудак!»

Вечером он пришел ко мне домой и сказал: «Заберите заявление, я еще никому не сказал о нем. Вы обижаете меня своим заявлением».

«Я и не собирался обижать вас, — уверил я его. — В каком-то смысле вы правы, ведь вы не в праве дать мне такой долгий отпуск. Почти целый год я езжу по стра­не. Но вы не можете сказать, что я не учу студентов. Я учу их, а также и других индийцев повсюду. Я учу все сутки напролет».

«Я вас отлично понимаю, только заберите заявление», — напирал он.

«Это невозможно, — настаивал я. — Я никогда не возвращаюсь. И я не сержусь на вас. На самом деле, я хотел избавиться от преподавательской работы. Зачем мне тратить время на двадцать человек, когда я могу обучать пятьдесят тысяч? Это пустая трата времени. Вы помогли мне, спасибо вам за это. Вы должны были вы­звать меня давным-давно!»

Когда мой отец узнал о моем увольнении, то приехал из деревни в университет­ский городок и сказал мне: «Я знаю, что ты не повернешь назад. Я приехал не про­сить тебя забрать заявление об увольнении, хотя заместитель ректора написал мне письмо, в котором умолял меня убедить тебя забрать заявление. Я понял, что он совсем не знает тебя, а я знаю. Поэтому я не стану уговаривать тебя. Я приехал только для того, чтобы сказать, что я буду давать тебе деньги, когда они тебе пона­добятся, всегда, пока я жив».

«Деньги мне не понадобятся, — ответил я. — Семье я всегда приносил лишь одни неприятности. А у тебя и так есть финансовые затруднения».

«Если ты уже отказался от денег, значит спорить с тобой бесполезно, — вздохнул отец. — Я буду помогать тебе, не спрашивая твое разрешение».

«Это твое дело», — сказал я.

Отец построил для меня замечательный дом со всеми удобствами, которые могли понадобиться мне. Он положил деньги на банковский счет, чтобы мог возвратиться в любой момент. Отец разбил вокруг дома замечательный сад. Он знал, какой сад мне нравится. А я даже не знал о строительстве. Я узнал о доме и саде для меня только после его смерти. Когда он умер, мои братья написали мне: «Отец оставил дом на твое имя. Все мы хотим поселиться в твоем ашраме. Ты должен написать официальную бумагу, чтобы продать дом и закрыть твой банковский счет».

«У меня ничего нет, — ответил я. — И я просил отца не делать ничего такого, но он не спросил меня».

Я дал своей секретарше генеральную доверенность на ведение всех своих финан­совых дел. Чиновники моей деревни хорошо знали меня, поэтому не стали мешать мне. Дом продали, а банковский счет закрыли.

В университете, в котором я преподавал почти девять лет, была длинная аллея между двумя университетскими зданиями. В одном корпусе студенты изучали ис­кусство, а в другом — науку. А между зданиями росли ряды очень красивых деревь­ев. Они отбрасывают густую тень. Летом они обильно покрываются красными цве­тами, и людям кажется, будто деревья горят. Этих деревьев сотни, поэтому скла­дывается впечатление, будто горит целый лес. Так много цветов распускаются од­новременно, что листьев не видно. На виду остаются лишь цветы, чудесные цветы.

Между двумя зданиями было не меньше двадцати деревьев, вдоль которых бежа­ла дорожка, соединяющая учебные корпуса. Должно быть, когда-то люди решили затенить эту узкую дорожку пышной растительностью, чтобы люди могли перехо­дить из одного здания в другое в тени даже в самое жаркое лето.

Случилось недоразумение. Когда я устроился на работу в университет, все дере­вья были живыми. Я выбрал самое красивое дерево и стал парковать под ним ма­шину. В аллее больше никто не парковал машины, потому что парковочная пло­щадка располагалась на другом конце здания. Мне даже велели переставить маши­ну.

«До тех пор пока вы не покажете мне официальное уведомление о том, что под этим деревом нельзя парковать машину, я ничего не сделаю, — ответил я. — Моя машина всегда будет стоять здесь, даже если мне придется уволиться».

Заместитель ректора смекнул, чем грозит обернуться дело и сказал: «Не стоит с ним ссориться. Он может уволиться по этой причине, а в парковке в аллее нет ни­какого вреда».

Я ставил машину прямо у его кабинета. Он видел мою машину из окна. Я решил ставить машину там по особой причине. Чаще всего я был вне города без отпуска, поэтому я сказал своему шоферу: «Заместитель ректора приезжает в университет примерно в двенадцать часов. Каждый день в полдвенадцатого вам следует парко­вать мою машину под этим самым деревом. Так он будет думать, что я на работе. А как только он уедет, перегоняйте машину к дому».

Это дерево я выбрал из-за кабинета заместителя ректора. Но он не знал об этом, потому что я заявил: «Мне по душе это дерево. Я буду парковать здесь машину, пока преподаю в университете». Заместитель ректора то и дело выглядывал из окна и радовался, что я где-то в университете.

Спустя какое-то время эти деревья заболели и все погибли, кроме того самого де­рева, под которым стояла моя машина. Заместитель ректора очень удивился. Ос­тальные деревья засохли. Они сбросили все листья и стояли голые. Новые листья так и не появились на них. Однажды я припарковал машину под оставшимся дере­вом. Заместитель ректора стал кричать и призывно махать мне рукой. «Я очень удивлен, — признался он. — Зря я мешал вам парковать свою машину. Не только я, но и другие преподаватели полагают, что последнее дерево осталось живым благо­даря вашему присутствию. Все без исключения деревья погибли, кроме вашего дерева».

Все люди стали называть это дерево моим, никто не осмеливался парковать ма­шину под ним. Считалось, что оно принадлежит мне.

Заместитель ректора сказал: «Мне жаль, что я мешал вам. Если бы вы послушали меня, это дерево погибло бы. А я вижу из окна только это дерево».

Сам я не думал, что дерево выжило благодаря мне. Потом я уволился из универ­ситета и спустя два года еще раз приехал туда, чтобы встретиться с заместителем ректора и коллегами. Когда я въехал на территорию университета, то увидел, что и последнее дерево погибло. Тогда я подумал, что заместитель ректора и преподава­тели могли быть и правы.

Заместитель ректора напомнил мне... Когда я вошел в его кабинет, он сказал: «Я знал, что так будет. Когда вы положили на мой стол заявление, я выглянул в окно и понял, что дерево погибнет. Через три месяца оно засохло».

Я оставил это дерево молодым, буйно цветущим, с пышными листьями. Возмож­но, что-то происходило в естестве дерева. Оно любило меня и доверяло мне. Оно открылось мне для дружбы. Современные ученые утверждают, что деревья более чувствительны, чем люди, что им известны такие эмоции, как страх, любовь, гнев, сострадание. Деревья переживают все эти эмоции гораздо острее, чем люди.

На самом деле, все дело как раз в открытости. Мастер это всего лишь посредник. Относитесь к мастеру как к посреднику, чтобы научиться языку доверия, открыто­сти, связь с бытием, и тогда вы поймете, что ваша жизнь с каждым днем становит­ся внутренне богаче. Вы найдете в своем бытии благодать, о которой даже не по­дозревали.

Я отказался от преподавательской деятельности и стал нищим... хотя я никогда не ходил с чашей для подаяний. Но по сути, я был нищим, только своеобразным бродягой, который не просит милостыню.

Придется подобрать мне название. Мне кажется, в словаре нет термина, который мог бы объяснит мое положение просто потому, что прежде я не представал в та­ком качестве. И другие люди не делали этого. У меня ничего не было, но я жил так, как будто мне принадлежала вся вселенная.

На протяжении тридцати пяти лет я не коснулся ни одной банкноты. Деньги это самые грязные в мире вещи. Не то чтобы я был против денег, просто банкноты са­ми по себе грязные. Их касаются самые разные люди. У человека может быть рак, туберкулез, СПИД. Кто знает, что делают этими деньгами? Люди могут вытворять с банкнотами что угодно, потому что у них извращенное поведение. «Я больше не притронусь к деньгам», — заявил я и с тех пор держу свое слово.

Вы спрашиваете, как я зарабатываю на жизнь? Я ничего не покупаю. Я разгова­риваю с людьми, и если они полагают, что меня следует поддержать, то помогают мне. Если они перестанут помогать мне, тогда я умру. Меня и такая ситуация уст­роит. Вы спрашиваете, почему меня устроит такая ситуация? Меня устраивает что угодно. Это довольство не навязано, оно живое. Я удовлетворен в любой ситуации.

Дата добавления: 2015-07-25