Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

XXXVIII 26 страница

XXXVIII 15 страница | XXXVIII 16 страница | XXXVIII 17 страница | XXXVIII 18 страница | XXXVIII 19 страница | XXXVIII 20 страница | XXXVIII 21 страница | XXXVIII 22 страница | XXXVIII 23 страница | XXXVIII 24 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

ответ арестанты, среди женщин поднялся вой, и партия, окруженная солдатами в

белых кителях, тронулась, подымая пыль связанными цепями ногами. Впереди шли

солдаты, за ними, бренча цепями, кандальные, по четыре в ряд, за ними

ссыльные, потом общественники, скованные ру[369] камя по двое наручнями,

потом женщины. Потом уже ехали нагруженные и мешками и слабыми подводы, на

одной из которых высоко сидела закутанная женщина и не переставая

взвизгивала и рыдала.

 

XXXV

 

 

Шествие было так длинно, что когда передние уже скрылись из вида,

подводы с мешками и слабыми только тронулись. Когда подводы тронулись,

Нехлюдов сел на дожидавшегося его извозчика и велел ему обогнать партию, с

тем чтобы рассмотреть среди нее, нет ли знакомых арестантов среди мужчин, и

потом, среди женщин найдя Маслову, спросить у нее, получила ли она посланные

ей вещи. Стало очень жарко. Ветру не было, и поднимаемая тысячью ног пыль

стояла все время над арестантами, двигавшимися по середине улицы. Арестанты

шли скорым шагом, и нерысистая извозчичья лошадка, на которой ехал Нехлюдов,

только медленно обгоняла их. Ряды за рядами шли незнакомые странного и

страшного вида существа, двигавшиеся тысячами одинако обутых и одетых ног и

в такт шагов махавшие, как бы бодря себя, свободными руками. Их было так

много, так они были однообразны и в такие особенные странные условия они

были поставлены, что Нехлюдову казалось, что это не люди, а какие-то

особенные, страшные существа. Это впечатление разрушило в нем только то, что

в толпе каторжных он узнал арестанта, убийцу Федорова, и среди ссыльных

комика Охотина и еще одного бродягу, обращавшегося к нему. Все почти

арестанты оглядывались, косясь на обгонявшую их пролетку и вглядывавшегося в

них господина, сидевшего на ней. Федоров тряхнул головой кверху в знак того,

что узнал Нехлюдова; Охотин подмигнул глазом. Но ни тот, ни другой не

поклонились, считая это непозволенным. Поравнявшись с женщинами, Нехлюдов

тотчас же увидал Маслову. Она шла во втором ряду женщин. С края шла

раскрасневшаяся коротконогая черноглазая безобразная женщина, подтыкавши

халат за пояс, - это была Хорошавка. Потом шла беременная женщина, насилу

волочившая ноги, и третья была Маслова. Она несла мешок на плече и прямо

глядела перед собой. Лицо ее было спокойно и решительно. Четвертая в ряду с

ней была бодро шедшая молодая красивая женщина в коротком халате и по-бабьи

подвязанной косынке, - это была Федосья. Нехлюдов слез с пролетки и подошел

к двигавшимся женщинам, желая спросить Маслову о вещах и о том, как она себя

чувствует, но конвойный унтер-офицер, шедший с этой стороны партии, тотчас

же заметив подошедшего, подбежал к нему.

- Нельзя, господин, подходить к партии - не полагается, - кричал он,

подходя.

Приблизившись и узнав в лицо Нехлюдова (в остроге уже все знали

Нехлюдова), унтер-офицер приложил пальцы к фуражке и, остановившись подле

Нехлюдова, сказал:

- Теперь нельзя. На вокзале можете, а здесь не полагается. Не отставай,

марш! - крикнул он на арестантов и, бодрясь, несмотря на жару, рысью

перебежал в своих новых щегольских сапогах к своему месту.

Нехлюдов вернулся на тротуар и, велев извозчику ехать за собой, пошел в

виду партии. Где ни проходила партия, она повсюду обращала на себя смешанное

с состраданием и ужасом внимание. Проезжающие высовывались из экипажей и,

пока могли видеть, провожали глазами арестантов. Пешеходы останавливались и

удивленно и испуганно смотрели на страшное зрелище. Некоторые подходили и

подавали милостыню. Милостыню принимали конвойные. Некоторые, как

загипнотизированные, шли за партией, но потом останавливались и, покачивая

головами, только провожали партию глазами. Из подъездов и ворот, призывая

друг друга, выбегали и из окон вывешивались люди и неподвижно и молча

глядели на страшное шествие. На одном из перекрестков партия помешала

проехать богатой коляске. На козлах сидел с лоснящимся лицом толстозадый, с

рядами пуговиц на спине, кучер, в коляске на заднем месте сидели муж с

женой: жена, худая и бледная, в светлой шляпке, с ярким зонтиком, и муж в

цилиндре и светлом щегольском пальто. Спереди против них сидели их дети:

разубранная и свеженькая, как цветочек, девочка с распущенными белокурыми

волосами, тоже с ярким зонтиком, и восьмилетний мальчик с длинной, худой

шеей и торчащими ключицами, в матросской шляпе, украшенной длинными лентами.

Отец сердито упрекал кучера за то, что он вовремя не объехал задержавшую их

партию, а мать брезгливо щурилась и морщилась, закрываясь от солнца и пыли

шелковым зонтиком, который она надвинула совсем на лицо. Толстозадый кучер

сердито хмурился, выслушивая несправедливые упреки хозяина, который сам же

велел ему ехать по этой улице, и с трудом удерживал лоснящихся, взмыленных

под оголовками и шеей вороных жеребцов, просивших хода.

Городовой желал всей душой услужить владельцу богатой коляски и

пропустить его, приостановив арестантов, но он чувствовал, что в этом

шествии была мрачная торжественность, которую нельзя было нарушить даже и

для такого богатого господина. Он только приложил руку к козырьку в знак

своего уважения перед богатством и строго смотрел на арестантов, как бы

обещаясь во всяком случае защитить от них седоков коляски. Так что коляска

должна была дождаться прохождения всего шествия и тронулась только тогда,

когда прогремел последний ломовой с мешками и сидящими на них арестантками,

среди которых истерическая женщина, затихшая было, увидав богатую коляску,

начала опять рыдать и взвизгивать. Только тогда слегка шевельнул вожжами

кучер, и вороные рысаки, звеня подковами по мостовой, понесли мягко

подрагивающую на резиновых шинах коляску на дачу, куда ехали веселиться муж,

жена, девочка и мальчик с тонкой шеей и торчащими ключицами.

Ни отец, ни мать не дали ни девочке, ни мальчику объяснения того, что

они видели. Так что дети должны были сами разрешить вопрос о значении этого

зрелища.

Девочка, сообразив выражение лица отца и матери, разрешила вопрос так,

что это были люди совсем другие, чем ее родители и их знакомые, что это были

дурные люди и что потому с ними именно так и надо поступать, как поступлено

с ними. И потому девочке было только страшно, и она рада была, когда этих

людей перестало быть видно.

Но не смигивая и не спуская глаз смотревший на шествие арестантов

мальчик с длинной, худой шеей решил вопрос иначе. Он знал еще твердо и

несомненно, узнав это прямо от бога, что люди эти были точно такие же, как и

он сам, как и все люди, и что поэтому над этими людьми было кем-то сделано

что-то дурное - такое, чего не должно делать; и ему было жалко их, и он

испытывал ужас и перед теми людьми, которые были закованы и обриты, и перед

теми, которые их заковали и обрили. И оттого у мальчика все больше и больше

распухали губы, и он делал большие усилия, чтобы не заплакать, полагая, что

плакать в таких случаях стыдно.

 

XXXVI

 

 

Нехлюдов шел тем же скорым шагом, которым шли арестанты, но и легко

одетому, в легком пальто ему было ужасно жарко, главное - душно от пыли и

неподвижного горячего воздуха, стоявшего в улицах. Пройдя с четверть версты,

он сел на извозчика и поехал вперед, но на середине улицы в пролетке ему

показалось еще жарче. Он попытался вызвать в себе мысли о вчерашнем

разговоре с зятем, но теперь эти мысли уже не волновали его, как утром. Их

заслонили впечатления выхода из острога и шествия партии. Главное же - было

томительно жарко. У забора, в тени деревьев, сняв фуражки, стояли два

мальчика-реалиста над присевшим перед ними на коленки мороженником. Один из

мальчиков уже наслаждался, обсасывая роговую ложечку, другой дожидался

верхом накладываемого чем-то желтым стаканчика.

- Где бы тут напиться? - спросил Нехлюдов своего извозчика,

почувствовав непреодолимое желание освежиться.

- Сейчас тут трактир хороший, - сказал извозчик и, завернув за угол,

подвез Нехлюдова к подъезду с большой вывеской.

Пухлый приказчик в рубахе за стойкой и бывшие когда-то белыми половые,

за отсутствием посетителей сидевшие у столов, с любопытством оглядели

непривычного гостя и предложили свои услуги. Нехлюдов спросил сельтерской

воды и сел подальше от окна к маленькому столику с грязной скатертью.

Два человека сидели за столом за чайным прибором и белого стекла

бутылкой, обтирали со лбов испарину и что-то миролюбиво высчитывали. Один из

них был черный и плешивый, с таким же бордюром черных волос на затылке,

какой был у Игнатья Никифоровича. Впечатление это напомнило Нехлюдову опять

вчерашний разговор с зятем и свое желание повидаться с ним и сестрой до

отъезда. "Едва ли успею до поезда, - подумал он. - Лучше напишу письмо". И,

спросив бумаги, конверт и марку, он стал, прихлебывая свежую шипучую воду,

обдумывать, что он напишет. Но мысли его разбегались, и он никак не мог

составить письма.

"Милая Наташа, не могу уехать под тяжелым впечатлением вчерашнего

разговора с Игнатьем Никифоровичем..." - начал он. "Что же дальше? Просить

простить за то, что я вчера сказал? Но я сказал то, что думал. И он

подумает, что я отрекаюсь. И потом это его вмешательство в мои дела... Нет,

не могу", - и, почувствовав поднявшуюся опять в нем ненависть к этому

чуждому, самоуверенному, не понимающему его человеку, Нехлюдов положил

неконченое письмо в карман и, расплатившись, вышел на улицу и поехал

догонять партию.

Жара еще усилилась. Стены и камни точно дышали жарким воздухом. Ноги,

казалось, обжигались о горячую мостовую, и Нехлюдов почувствовал что-то

вроде обжога, когда он голой рукой дотронулся до лакированного крыла

пролетки.

Лошадь вялой рысцой, постукивая равномерно подковами по пыльной и

неровной мостовой, тащилась по улицам; извозчик беспрестанно задремывал;

Нехлюдов же сидел, ни о чем не думая, равнодушно глядя перед собою. На

спуске улицы, против ворот большого дома, стояла кучка народа и конвойный с

ружьем. Нехлюдов остановил извозчика.

- Что это? - спросил он у дворника.

- С арестантом что-то.

Нехлюдов сошел с пролетки и подошел к кучке людей. На неровных камнях

покатой у тротуара мостовой лежал головой ниже ног широкий немолодой

арестант с рыжей бородой, красным лицом и приплюснутым носом, в сером халате

и таких же штанах. Он лежал навзничь, раскрыв ладонями книзу покрытые

веснушками руки, и после больших промежутков, равномерно подергиваясь

высокой и могучею грудью, всхлипывал, глядя на небо остановившимися,

налитыми кровью глазами. Над ним стояли нахмуренный городовой, разносчик,

почтальон, приказчик, старая женщина с зонтиком и стриженый мальчик с пустой

корзиной.

- Ослабели, сидевши в замке, расслабли, а их ведут в самое пекло, -

осуждал кого-то приказчик, обращаясь к подошедшему Нехлюдову.

- Помрет, должно, - говорила плачущим голосом женщина с зонтиком.

- Развязать рубаху надо, - сказал почтальон.

Городовой стал дрожащими толстыми пальцами неловко распускать тесемки

на жилистой красной шее. Он был, видимо, взволнован и смущен, но все-таки

счел нужным обратиться к толпе.

- Чего собрались? И так жарко. От ветра стали.

- Должен доктор свидетельствовать. Которых слабых оставлять. А то

повели чуть живого, - говорил приказчик, очевидно щеголяя своим знанием

порядков.

Городовой, развязав тесемки рубахи, выпрямился и оглянулся.

- Разойдитесь, говорю. Ведь не ваше дело, чего не видали? - говорил он,

обращаясь за сочувствием к Нехлюдову, но, не встретив в его взгляде

сочувствия, взглянул на конвойного.

Но конвойный стоял в стороне и, оглядывая свой сбившийся каблук, был

совершенно равнодушен к затруднению городового.

- Чье дело, те не заботятся. Людей морить разве порядок?

- Арестант - арестант, а все человек, - говорили в толпе.

- Положите ему голову выше да воды дайте, - сказал Нехлюдов.

- За водой пошли, - отвечал городовой и, взяв под мышки арестанта, с

трудом перетащил туловище повыше.

- Что за сборище? - послышался вдруг решительный, начальственный голос,

и к собравшейся вокруг арестанта кучке людей быстрыми шагами подошел

околоточный в необыкновенно чистом и блестящем кителе и еще более блестящих

высоких сапогах. - Разойтись! Нечего тут стоять! - крикнул он на толпу, еще

не видя, зачем собралась толпа.

Подойдя же вплоть и увидав умирающего арестанта, он сделал

одобрительный знак головой, как будто ожидая этого самого, и обратился к

городовому:

- Как так?

Городовой доложил, что шла партия, и арестант упал, конвойный приказал

оставить.

- Так что же? В участок надо. Извозчика.

- Побежал дворник, - сказал городовой, прикладывая руку к козырьку.

Приказчик что-то начал было о жаре.

- Твое дело это? А? Иди своей дорогой, - проговорил околоточный и так

строго взглянул на него, что приказчик замолк.

- Воды надо дать выпить, - сказал Нехлюдов.

Околоточный строго взглянул и на Нехлюдова, но ничего не сказал. Когда

же дворник принес в кружке воду, он велел городовому предложить арестанту.

Городовой поднял завалившуюся голову и попытался влить воду в рот, но

арестант не принимал ее; вода выливалась по бороде, моча на груди куртку и

посконную пыльную рубаху.

- Вылей на голову! - скомандовал околоточный, и городовой, сняв

блинообразную шапку, вылил воду и на рыжие курчавые волосы, и на голый

череп.

Глаза арестанта, как будто испуганно, больше открылись, но положение

его не изменилось. По лицу его текли грязные потоки от пыли, но рот так же

равномерно всхлипывал, и все тело вздрагивало.

- А этот что ж? Взять этого, - обратился околоточный к городовому,

указывая на нехлюдовского извозчика. - Давай! Эй, ты!

- Занят, - мрачно, не поднимая глаз, проговорил извозчик.

- Это мой извозчик, - сказал Нехлюдов, - но возьмите его. Я заплачу, -

прибавил он, обращаясь к извозчику.

- Ну, чего стали? - крикнул околоточный. - Берись!

Городовой, дворники и конвойный подняли умирающего, понесли к пролетке

и посадили на сиденье. Но он не мог сам держаться: голова его заваливалась

назад, и все тело съезжало с сиденья.

- Клади лежмя! - скомандовал околоточный.

- Ничего, ваше благородие, я так довезу, - сказал городовой, твердо

усаживаясь рядом с умирающим на сиденье и обхватывая его сильной правой

рукой под мышку.

Конвойный поднял обутые в коты без подверток ноги и поставил и вытянул

их под козла.

Околоточный оглянулся и, увидав на мостовой блинообразную шапку

арестанта, поднял ее и надел на завалившуюся назад мокрую голову.

- Марш! - скомандовал он.

Извозчик сердито оглянулся, покачал головой и, сопутствуемый конвойным,

тронулся шагом назад к частному дому. Сидевший с арестантом городовой

беспрестанно перехватывал спускавшееся с качавшейся во все стороны головой

тело. Конвойный, идя подле, поправлял ноги. Нехлюдов пошел за ними.

 

XXXVII

 

 

Подъехав к части мимо пожарного часового, пролетка с арестантом въехала

во двор полицейской части и остановилась у одного из подъездов.

На дворе пожарные, засучив рукава, громко разговаривая и смеясь, мыли

какие-то дроги.

Как только пролетка остановилась, несколько городовых окружили ее и

подхватили безжизненное тело арестанта под мышки и ноги и сняли его с

пищавшей под ними пролетки.

Привезший арестанта городовой, сойдя с пролетки, помахал закоченевшей

рукой, снял фуражку и перекрестился. Мертвого же понесли в дверь и вверх по

лестнице. Нехлюдов пошел за ним. В небольшой грязной комнате, куда внесли

мертвого, было четыре койки. На двух сидели в халатах два больных, один

косоротый с обвязанной шеей, другой чахоточный. Две койки были свободны. На

одну из них положили арестанта. Маленький человечек с блестящими глазами и

беспрестанно двигающимися бровями, в одном белье и чулках, быстрыми, мягкими

шагами подошел к принесенному арестанту, посмотрел на него, потом на

Нехлюдова и громко расхохотался. Это был содержавшийся в приемном покое

сумасшедший.

- Хотят испугать меня, - заговорил он. - Только нет - не удастся.

Вслед за городовыми, внесшими мертвого, вошли околоточный и фельдшер.

Фельдшер, подойдя к мертвому, потрогал желтоватую, покрытую веснушками,

еще мягкую, но уже мертвенно-бледную руку арестанта, подержал ее, потом

пустил. Она безжизненно упала на живот мертвеца.

- Готов, - сказал фельдшер, мотнув головой, но, очевидно для порядка,

раскрыл мокрую суровую рубаху мертвеца и, откинув от уха свои курчавые

волосы, приложился к желтоватой неподвижной высокой груди арестанта. Все

молчали. Фельдшер приподнялся, еще качнул головой и потрогал пальцем сначала

одно, потом другое веко над открытыми голубыми остановившимися глазами.

- Не испугаете, не испугаете, - говорил сумасшедший, все время плюя по

направлению фельдшера.

- Что ж? - спросил околоточный.

- Что ж? - повторил фельдшер. - В мертвецкую убрать надо.

- Смотрите, верно ли? - спросил околоточный.

- Пора знать, - сказал фельдшер, для чего-то закрывая раскрытую грудь

мертвеца. - Да я пошлю за Матвей Иванычем, пускай посмотрит. Петров, сходи,

- сказал фельдшер и отошел от мертвеца.

- Снести в мертвецкую, - сказал околоточный. - А ты тогда приходи в

канцелярию, - распишешься, - прибавил он конвойному, который все время не

отставал от арестанта.

- Слушаю, - отвечал конвойный.

Городовые подняли мертвеца и понесли опять вниз по лестнице. Нехлюдов

хотел идти за ними, но сумасшедший задержал его.

- Вы ведь не в заговоре, так дайте папиросочку, - сказал он.

Нехлюдов достал папиросочницу и дал ему. Сумасшедший, водя бровями,

стал, очень быстро говоря, рассказывать, как его мучают внушениями.

- Ведь они все против меня и через своих медиумов мучают, терзают

меня...

- Извините меня, - сказал Нехлюдов и, не дослушав его, вышел на двор,

желая узнать, куда отнесут мертвого.

Городовые с своей ношей уже прошли весь двор и входили в подъезд

подвала. Нехлюдов хотел подойти к ним, но околоточный остановил его.

- Вам что нужно?

- Ничего, - отвечал Нехлюдов...

- Ничего, так и ступайте.

Нехлюдов покорился и пошел к своему извозчику. Извозчик его дремал.

Нехлюдов разбудил его и поехал опять к вокзалу.

Не отъехал он и ста шагов, как ему встретилась сопутствуемая опять

конвойным с ружьем ломовая телега, на которой лежал другой, очевидно уже

умерший арестант. Арестант лежал на спине на телеге, и бритая голова его с

черной бородкой, покрытая блинообразной шапкой, съехавшей на лицо до носа,

тряслась и билась при каждом толчке телеги. Ломовой извозчик в толстых

сапогах правил лошадью, идя рядом. Сзади шел городовой. Нехлюдов тронул за

плечо своего извозчика.

- Что делают! - сказал извозчик, останавливая лошадь.

Нехлюдов слез с пролетки и вслед за ломовым, опять мимо пожарного

часового, вошел на двор участка. На дворе теперь пожарные уже кончили мыть

дроги, и на их месте стоял высокий костлявый брандмайор с синим околышем и,

заложив руки в карманы, строго смотрел на буланого с наеденной шеей жеребца,

которого пожарный водил перед ним. Жеребец припадал на переднюю ногу, и

брандмайор сердито говорил что-то стоявшему тут же ветеринару.

Околоточный стоял тут же. Увидав другого мертвеца, он подошел к

ломовому.

- Где подняли? - спросил он, неодобрительно покачав головой.

- На Старой Горбатовской, - отвечал городовой.

- Арестант? - спросил брандмайор,

- Так точно.

- Второй нынче, - сказал околоточный.

- Ну, порядки! Да и жара же, - сказал брандмайор и, обратившись к

пожарному, уводившему хромого буланого, крикнул: - В угловой денник поставь!

Я тебя, сукина сына, научу, как лошадей калечить, какие дороже тебя, шельмы,

стоят.

Мертвеца, так же как и первого, подняли с телеги городовые и понесли в

приемный покой. Нехлюдов, как загипнотизированный, пошел за ними.

- Вам чего? - спросил его один городовой.

Он, не отвечая, шел туда, куда они несли мертвеца.

Сумасшедший, сидя на койке, жадно курил папиросу, которую ему дал

Нехлюдов.

- А, вернулись! - сказал он и расхохотался. Увидав мертвеца, он

поморщился. - Опять, - сказал он. - Надоели, ведь не мальчик я, правда? -

вопросительно улыбаясь, обратился он к Нехлюдову.

Нехлюдов между тем смотрел на мертвеца, которого теперь никто не

заслонял более и лицо которого, прежде скрытое шапкой, было все видно. Как

тот арестант был безобразен, так этот был необыкновенно красив и лицом и

всем телом. Это был человек в полном расцвете сил. Несмотря на изуродованную

бритьем половину головы, невысокий крутой лоб с возвышениями над черными,

теперь безжизненными глазами был очень красив, так же как и небольшой с

горбинкой нос над тонкими черными усами. Синеющие теперь губы были сложены в

улыбку; небольшая бородка только окаймляла нижнюю часть лица, и на бритой

стороне черепа было видно небольшое крепкое и красивое ухо. Выражение лица

было и спокойное, и строгое, и доброе. Не говоря уже о том, что по лицу

этому видно было, какие возможности духовной жизни были погублены в этом

человеке, - по тонким костям рук и скованных ног и по сильным мышцам всех

пропорциональных членов видно было, какое это было прекрасное, сильное,

ловкое человеческое животное, как животное, в своем роде гораздо более

совершенное, чем тот буланый жеребец, за порчу которого так сердился

брандмайор. А между тем его заморили, и не только никто не жалел его как

человека, - никто не жалел его как напрасно погубленное рабочее животное.

Единственное чувство, вызываемое во всех людях его смертью, было чувство

досады за хлопоты, которые доставляла необходимость устранить это угрожающее

разложением тело.

В приемный покой вошли доктор с фельдшером и частный. Доктор был

плотный коренастый человек в чесучовом пиджаке и таких же узких,

обтягивавших ему мускулистые ляжки панталонах. Частный был маленький толстяк

с шарообразным красным лицом, которое делалось еще круглее от его привычки

набирать в щеки воздух и медленно выпускать его. Доктор подсел на койку к

мертвецу, так же как и фельдшер, потрогал руки, послушал сердце и встал,

обдергивая панталоны.

- Мертвее не бывают, - сказал он.

Частный набрал полный рот воздуха и медленно выпустил его.

- Из какого замка? - обратился он к конвойному.

Конвойный ответил и напомнил о кандалах, которые были на умершем.

- Прикажу снять; слава богу, кузнецы есть, - сказал частный и, опять

раздув щеки, пошел к двери, медленно выпуская воздух.

- Отчего же это так? - обратился Нехлюдов к доктору.

Доктор посмотрел на него через очки.

- Что отчего так? Что помирают от солнечного удара? А так, сидя без

движения, без света всю зиму, и вдруг на солнце, да в такой день, как нынче,

да идут толпою, притока воздуха нет. Вот и удар.

- Так зачем же их посылают?

- А это вы их спросите. Да вы, собственно, кто?

- Я посторонний.

- А-а!.. Мое почтение, мне некогда, - сказал доктор и, с досадой

отдернув вниз панталоны, направился к койкам больных.

- Ну, твои дела как? - обратился он к косоротому бледному человеку с

обвязанной шеей.

Сумасшедший между тем сидел на своей койке и, перестав курить, плевал

по направлению доктора.

Нехлюдов сошел вниз на двор и мимо пожарных лошадей, и кур, и часового

в медном шлеме прошел в ворота, сел на своего опять заснувшего извозчика и

поехал на вокзал.

 


Дата добавления: 2015-07-25; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
XXXVIII 25 страница| XXXVIII 1 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.053 сек.)