|
Читайте также: |
ответ арестанты, среди женщин поднялся вой, и партия, окруженная солдатами в
белых кителях, тронулась, подымая пыль связанными цепями ногами. Впереди шли
солдаты, за ними, бренча цепями, кандальные, по четыре в ряд, за ними
ссыльные, потом общественники, скованные ру[369] камя по двое наручнями,
потом женщины. Потом уже ехали нагруженные и мешками и слабыми подводы, на
одной из которых высоко сидела закутанная женщина и не переставая
взвизгивала и рыдала.
XXXV
Шествие было так длинно, что когда передние уже скрылись из вида,
подводы с мешками и слабыми только тронулись. Когда подводы тронулись,
Нехлюдов сел на дожидавшегося его извозчика и велел ему обогнать партию, с
тем чтобы рассмотреть среди нее, нет ли знакомых арестантов среди мужчин, и
потом, среди женщин найдя Маслову, спросить у нее, получила ли она посланные
ей вещи. Стало очень жарко. Ветру не было, и поднимаемая тысячью ног пыль
стояла все время над арестантами, двигавшимися по середине улицы. Арестанты
шли скорым шагом, и нерысистая извозчичья лошадка, на которой ехал Нехлюдов,
только медленно обгоняла их. Ряды за рядами шли незнакомые странного и
страшного вида существа, двигавшиеся тысячами одинако обутых и одетых ног и
в такт шагов махавшие, как бы бодря себя, свободными руками. Их было так
много, так они были однообразны и в такие особенные странные условия они
были поставлены, что Нехлюдову казалось, что это не люди, а какие-то
особенные, страшные существа. Это впечатление разрушило в нем только то, что
в толпе каторжных он узнал арестанта, убийцу Федорова, и среди ссыльных
комика Охотина и еще одного бродягу, обращавшегося к нему. Все почти
арестанты оглядывались, косясь на обгонявшую их пролетку и вглядывавшегося в
них господина, сидевшего на ней. Федоров тряхнул головой кверху в знак того,
что узнал Нехлюдова; Охотин подмигнул глазом. Но ни тот, ни другой не
поклонились, считая это непозволенным. Поравнявшись с женщинами, Нехлюдов
тотчас же увидал Маслову. Она шла во втором ряду женщин. С края шла
раскрасневшаяся коротконогая черноглазая безобразная женщина, подтыкавши
халат за пояс, - это была Хорошавка. Потом шла беременная женщина, насилу
волочившая ноги, и третья была Маслова. Она несла мешок на плече и прямо
глядела перед собой. Лицо ее было спокойно и решительно. Четвертая в ряду с
ней была бодро шедшая молодая красивая женщина в коротком халате и по-бабьи
подвязанной косынке, - это была Федосья. Нехлюдов слез с пролетки и подошел
к двигавшимся женщинам, желая спросить Маслову о вещах и о том, как она себя
чувствует, но конвойный унтер-офицер, шедший с этой стороны партии, тотчас
же заметив подошедшего, подбежал к нему.
- Нельзя, господин, подходить к партии - не полагается, - кричал он,
подходя.
Приблизившись и узнав в лицо Нехлюдова (в остроге уже все знали
Нехлюдова), унтер-офицер приложил пальцы к фуражке и, остановившись подле
Нехлюдова, сказал:
- Теперь нельзя. На вокзале можете, а здесь не полагается. Не отставай,
марш! - крикнул он на арестантов и, бодрясь, несмотря на жару, рысью
перебежал в своих новых щегольских сапогах к своему месту.
Нехлюдов вернулся на тротуар и, велев извозчику ехать за собой, пошел в
виду партии. Где ни проходила партия, она повсюду обращала на себя смешанное
с состраданием и ужасом внимание. Проезжающие высовывались из экипажей и,
пока могли видеть, провожали глазами арестантов. Пешеходы останавливались и
удивленно и испуганно смотрели на страшное зрелище. Некоторые подходили и
подавали милостыню. Милостыню принимали конвойные. Некоторые, как
загипнотизированные, шли за партией, но потом останавливались и, покачивая
головами, только провожали партию глазами. Из подъездов и ворот, призывая
друг друга, выбегали и из окон вывешивались люди и неподвижно и молча
глядели на страшное шествие. На одном из перекрестков партия помешала
проехать богатой коляске. На козлах сидел с лоснящимся лицом толстозадый, с
рядами пуговиц на спине, кучер, в коляске на заднем месте сидели муж с
женой: жена, худая и бледная, в светлой шляпке, с ярким зонтиком, и муж в
цилиндре и светлом щегольском пальто. Спереди против них сидели их дети:
разубранная и свеженькая, как цветочек, девочка с распущенными белокурыми
волосами, тоже с ярким зонтиком, и восьмилетний мальчик с длинной, худой
шеей и торчащими ключицами, в матросской шляпе, украшенной длинными лентами.
Отец сердито упрекал кучера за то, что он вовремя не объехал задержавшую их
партию, а мать брезгливо щурилась и морщилась, закрываясь от солнца и пыли
шелковым зонтиком, который она надвинула совсем на лицо. Толстозадый кучер
сердито хмурился, выслушивая несправедливые упреки хозяина, который сам же
велел ему ехать по этой улице, и с трудом удерживал лоснящихся, взмыленных
под оголовками и шеей вороных жеребцов, просивших хода.
Городовой желал всей душой услужить владельцу богатой коляски и
пропустить его, приостановив арестантов, но он чувствовал, что в этом
шествии была мрачная торжественность, которую нельзя было нарушить даже и
для такого богатого господина. Он только приложил руку к козырьку в знак
своего уважения перед богатством и строго смотрел на арестантов, как бы
обещаясь во всяком случае защитить от них седоков коляски. Так что коляска
должна была дождаться прохождения всего шествия и тронулась только тогда,
когда прогремел последний ломовой с мешками и сидящими на них арестантками,
среди которых истерическая женщина, затихшая было, увидав богатую коляску,
начала опять рыдать и взвизгивать. Только тогда слегка шевельнул вожжами
кучер, и вороные рысаки, звеня подковами по мостовой, понесли мягко
подрагивающую на резиновых шинах коляску на дачу, куда ехали веселиться муж,
жена, девочка и мальчик с тонкой шеей и торчащими ключицами.
Ни отец, ни мать не дали ни девочке, ни мальчику объяснения того, что
они видели. Так что дети должны были сами разрешить вопрос о значении этого
зрелища.
Девочка, сообразив выражение лица отца и матери, разрешила вопрос так,
что это были люди совсем другие, чем ее родители и их знакомые, что это были
дурные люди и что потому с ними именно так и надо поступать, как поступлено
с ними. И потому девочке было только страшно, и она рада была, когда этих
людей перестало быть видно.
Но не смигивая и не спуская глаз смотревший на шествие арестантов
мальчик с длинной, худой шеей решил вопрос иначе. Он знал еще твердо и
несомненно, узнав это прямо от бога, что люди эти были точно такие же, как и
он сам, как и все люди, и что поэтому над этими людьми было кем-то сделано
что-то дурное - такое, чего не должно делать; и ему было жалко их, и он
испытывал ужас и перед теми людьми, которые были закованы и обриты, и перед
теми, которые их заковали и обрили. И оттого у мальчика все больше и больше
распухали губы, и он делал большие усилия, чтобы не заплакать, полагая, что
плакать в таких случаях стыдно.
XXXVI
Нехлюдов шел тем же скорым шагом, которым шли арестанты, но и легко
одетому, в легком пальто ему было ужасно жарко, главное - душно от пыли и
неподвижного горячего воздуха, стоявшего в улицах. Пройдя с четверть версты,
он сел на извозчика и поехал вперед, но на середине улицы в пролетке ему
показалось еще жарче. Он попытался вызвать в себе мысли о вчерашнем
разговоре с зятем, но теперь эти мысли уже не волновали его, как утром. Их
заслонили впечатления выхода из острога и шествия партии. Главное же - было
томительно жарко. У забора, в тени деревьев, сняв фуражки, стояли два
мальчика-реалиста над присевшим перед ними на коленки мороженником. Один из
мальчиков уже наслаждался, обсасывая роговую ложечку, другой дожидался
верхом накладываемого чем-то желтым стаканчика.
- Где бы тут напиться? - спросил Нехлюдов своего извозчика,
почувствовав непреодолимое желание освежиться.
- Сейчас тут трактир хороший, - сказал извозчик и, завернув за угол,
подвез Нехлюдова к подъезду с большой вывеской.
Пухлый приказчик в рубахе за стойкой и бывшие когда-то белыми половые,
за отсутствием посетителей сидевшие у столов, с любопытством оглядели
непривычного гостя и предложили свои услуги. Нехлюдов спросил сельтерской
воды и сел подальше от окна к маленькому столику с грязной скатертью.
Два человека сидели за столом за чайным прибором и белого стекла
бутылкой, обтирали со лбов испарину и что-то миролюбиво высчитывали. Один из
них был черный и плешивый, с таким же бордюром черных волос на затылке,
какой был у Игнатья Никифоровича. Впечатление это напомнило Нехлюдову опять
вчерашний разговор с зятем и свое желание повидаться с ним и сестрой до
отъезда. "Едва ли успею до поезда, - подумал он. - Лучше напишу письмо". И,
спросив бумаги, конверт и марку, он стал, прихлебывая свежую шипучую воду,
обдумывать, что он напишет. Но мысли его разбегались, и он никак не мог
составить письма.
"Милая Наташа, не могу уехать под тяжелым впечатлением вчерашнего
разговора с Игнатьем Никифоровичем..." - начал он. "Что же дальше? Просить
простить за то, что я вчера сказал? Но я сказал то, что думал. И он
подумает, что я отрекаюсь. И потом это его вмешательство в мои дела... Нет,
не могу", - и, почувствовав поднявшуюся опять в нем ненависть к этому
чуждому, самоуверенному, не понимающему его человеку, Нехлюдов положил
неконченое письмо в карман и, расплатившись, вышел на улицу и поехал
догонять партию.
Жара еще усилилась. Стены и камни точно дышали жарким воздухом. Ноги,
казалось, обжигались о горячую мостовую, и Нехлюдов почувствовал что-то
вроде обжога, когда он голой рукой дотронулся до лакированного крыла
пролетки.
Лошадь вялой рысцой, постукивая равномерно подковами по пыльной и
неровной мостовой, тащилась по улицам; извозчик беспрестанно задремывал;
Нехлюдов же сидел, ни о чем не думая, равнодушно глядя перед собою. На
спуске улицы, против ворот большого дома, стояла кучка народа и конвойный с
ружьем. Нехлюдов остановил извозчика.
- Что это? - спросил он у дворника.
- С арестантом что-то.
Нехлюдов сошел с пролетки и подошел к кучке людей. На неровных камнях
покатой у тротуара мостовой лежал головой ниже ног широкий немолодой
арестант с рыжей бородой, красным лицом и приплюснутым носом, в сером халате
и таких же штанах. Он лежал навзничь, раскрыв ладонями книзу покрытые
веснушками руки, и после больших промежутков, равномерно подергиваясь
высокой и могучею грудью, всхлипывал, глядя на небо остановившимися,
налитыми кровью глазами. Над ним стояли нахмуренный городовой, разносчик,
почтальон, приказчик, старая женщина с зонтиком и стриженый мальчик с пустой
корзиной.
- Ослабели, сидевши в замке, расслабли, а их ведут в самое пекло, -
осуждал кого-то приказчик, обращаясь к подошедшему Нехлюдову.
- Помрет, должно, - говорила плачущим голосом женщина с зонтиком.
- Развязать рубаху надо, - сказал почтальон.
Городовой стал дрожащими толстыми пальцами неловко распускать тесемки
на жилистой красной шее. Он был, видимо, взволнован и смущен, но все-таки
счел нужным обратиться к толпе.
- Чего собрались? И так жарко. От ветра стали.
- Должен доктор свидетельствовать. Которых слабых оставлять. А то
повели чуть живого, - говорил приказчик, очевидно щеголяя своим знанием
порядков.
Городовой, развязав тесемки рубахи, выпрямился и оглянулся.
- Разойдитесь, говорю. Ведь не ваше дело, чего не видали? - говорил он,
обращаясь за сочувствием к Нехлюдову, но, не встретив в его взгляде
сочувствия, взглянул на конвойного.
Но конвойный стоял в стороне и, оглядывая свой сбившийся каблук, был
совершенно равнодушен к затруднению городового.
- Чье дело, те не заботятся. Людей морить разве порядок?
- Арестант - арестант, а все человек, - говорили в толпе.
- Положите ему голову выше да воды дайте, - сказал Нехлюдов.
- За водой пошли, - отвечал городовой и, взяв под мышки арестанта, с
трудом перетащил туловище повыше.
- Что за сборище? - послышался вдруг решительный, начальственный голос,
и к собравшейся вокруг арестанта кучке людей быстрыми шагами подошел
околоточный в необыкновенно чистом и блестящем кителе и еще более блестящих
высоких сапогах. - Разойтись! Нечего тут стоять! - крикнул он на толпу, еще
не видя, зачем собралась толпа.
Подойдя же вплоть и увидав умирающего арестанта, он сделал
одобрительный знак головой, как будто ожидая этого самого, и обратился к
городовому:
- Как так?
Городовой доложил, что шла партия, и арестант упал, конвойный приказал
оставить.
- Так что же? В участок надо. Извозчика.
- Побежал дворник, - сказал городовой, прикладывая руку к козырьку.
Приказчик что-то начал было о жаре.
- Твое дело это? А? Иди своей дорогой, - проговорил околоточный и так
строго взглянул на него, что приказчик замолк.
- Воды надо дать выпить, - сказал Нехлюдов.
Околоточный строго взглянул и на Нехлюдова, но ничего не сказал. Когда
же дворник принес в кружке воду, он велел городовому предложить арестанту.
Городовой поднял завалившуюся голову и попытался влить воду в рот, но
арестант не принимал ее; вода выливалась по бороде, моча на груди куртку и
посконную пыльную рубаху.
- Вылей на голову! - скомандовал околоточный, и городовой, сняв
блинообразную шапку, вылил воду и на рыжие курчавые волосы, и на голый
череп.
Глаза арестанта, как будто испуганно, больше открылись, но положение
его не изменилось. По лицу его текли грязные потоки от пыли, но рот так же
равномерно всхлипывал, и все тело вздрагивало.
- А этот что ж? Взять этого, - обратился околоточный к городовому,
указывая на нехлюдовского извозчика. - Давай! Эй, ты!
- Занят, - мрачно, не поднимая глаз, проговорил извозчик.
- Это мой извозчик, - сказал Нехлюдов, - но возьмите его. Я заплачу, -
прибавил он, обращаясь к извозчику.
- Ну, чего стали? - крикнул околоточный. - Берись!
Городовой, дворники и конвойный подняли умирающего, понесли к пролетке
и посадили на сиденье. Но он не мог сам держаться: голова его заваливалась
назад, и все тело съезжало с сиденья.
- Клади лежмя! - скомандовал околоточный.
- Ничего, ваше благородие, я так довезу, - сказал городовой, твердо
усаживаясь рядом с умирающим на сиденье и обхватывая его сильной правой
рукой под мышку.
Конвойный поднял обутые в коты без подверток ноги и поставил и вытянул
их под козла.
Околоточный оглянулся и, увидав на мостовой блинообразную шапку
арестанта, поднял ее и надел на завалившуюся назад мокрую голову.
- Марш! - скомандовал он.
Извозчик сердито оглянулся, покачал головой и, сопутствуемый конвойным,
тронулся шагом назад к частному дому. Сидевший с арестантом городовой
беспрестанно перехватывал спускавшееся с качавшейся во все стороны головой
тело. Конвойный, идя подле, поправлял ноги. Нехлюдов пошел за ними.
XXXVII
Подъехав к части мимо пожарного часового, пролетка с арестантом въехала
во двор полицейской части и остановилась у одного из подъездов.
На дворе пожарные, засучив рукава, громко разговаривая и смеясь, мыли
какие-то дроги.
Как только пролетка остановилась, несколько городовых окружили ее и
подхватили безжизненное тело арестанта под мышки и ноги и сняли его с
пищавшей под ними пролетки.
Привезший арестанта городовой, сойдя с пролетки, помахал закоченевшей
рукой, снял фуражку и перекрестился. Мертвого же понесли в дверь и вверх по
лестнице. Нехлюдов пошел за ним. В небольшой грязной комнате, куда внесли
мертвого, было четыре койки. На двух сидели в халатах два больных, один
косоротый с обвязанной шеей, другой чахоточный. Две койки были свободны. На
одну из них положили арестанта. Маленький человечек с блестящими глазами и
беспрестанно двигающимися бровями, в одном белье и чулках, быстрыми, мягкими
шагами подошел к принесенному арестанту, посмотрел на него, потом на
Нехлюдова и громко расхохотался. Это был содержавшийся в приемном покое
сумасшедший.
- Хотят испугать меня, - заговорил он. - Только нет - не удастся.
Вслед за городовыми, внесшими мертвого, вошли околоточный и фельдшер.
Фельдшер, подойдя к мертвому, потрогал желтоватую, покрытую веснушками,
еще мягкую, но уже мертвенно-бледную руку арестанта, подержал ее, потом
пустил. Она безжизненно упала на живот мертвеца.
- Готов, - сказал фельдшер, мотнув головой, но, очевидно для порядка,
раскрыл мокрую суровую рубаху мертвеца и, откинув от уха свои курчавые
волосы, приложился к желтоватой неподвижной высокой груди арестанта. Все
молчали. Фельдшер приподнялся, еще качнул головой и потрогал пальцем сначала
одно, потом другое веко над открытыми голубыми остановившимися глазами.
- Не испугаете, не испугаете, - говорил сумасшедший, все время плюя по
направлению фельдшера.
- Что ж? - спросил околоточный.
- Что ж? - повторил фельдшер. - В мертвецкую убрать надо.
- Смотрите, верно ли? - спросил околоточный.
- Пора знать, - сказал фельдшер, для чего-то закрывая раскрытую грудь
мертвеца. - Да я пошлю за Матвей Иванычем, пускай посмотрит. Петров, сходи,
- сказал фельдшер и отошел от мертвеца.
- Снести в мертвецкую, - сказал околоточный. - А ты тогда приходи в
канцелярию, - распишешься, - прибавил он конвойному, который все время не
отставал от арестанта.
- Слушаю, - отвечал конвойный.
Городовые подняли мертвеца и понесли опять вниз по лестнице. Нехлюдов
хотел идти за ними, но сумасшедший задержал его.
- Вы ведь не в заговоре, так дайте папиросочку, - сказал он.
Нехлюдов достал папиросочницу и дал ему. Сумасшедший, водя бровями,
стал, очень быстро говоря, рассказывать, как его мучают внушениями.
- Ведь они все против меня и через своих медиумов мучают, терзают
меня...
- Извините меня, - сказал Нехлюдов и, не дослушав его, вышел на двор,
желая узнать, куда отнесут мертвого.
Городовые с своей ношей уже прошли весь двор и входили в подъезд
подвала. Нехлюдов хотел подойти к ним, но околоточный остановил его.
- Вам что нужно?
- Ничего, - отвечал Нехлюдов...
- Ничего, так и ступайте.
Нехлюдов покорился и пошел к своему извозчику. Извозчик его дремал.
Нехлюдов разбудил его и поехал опять к вокзалу.
Не отъехал он и ста шагов, как ему встретилась сопутствуемая опять
конвойным с ружьем ломовая телега, на которой лежал другой, очевидно уже
умерший арестант. Арестант лежал на спине на телеге, и бритая голова его с
черной бородкой, покрытая блинообразной шапкой, съехавшей на лицо до носа,
тряслась и билась при каждом толчке телеги. Ломовой извозчик в толстых
сапогах правил лошадью, идя рядом. Сзади шел городовой. Нехлюдов тронул за
плечо своего извозчика.
- Что делают! - сказал извозчик, останавливая лошадь.
Нехлюдов слез с пролетки и вслед за ломовым, опять мимо пожарного
часового, вошел на двор участка. На дворе теперь пожарные уже кончили мыть
дроги, и на их месте стоял высокий костлявый брандмайор с синим околышем и,
заложив руки в карманы, строго смотрел на буланого с наеденной шеей жеребца,
которого пожарный водил перед ним. Жеребец припадал на переднюю ногу, и
брандмайор сердито говорил что-то стоявшему тут же ветеринару.
Околоточный стоял тут же. Увидав другого мертвеца, он подошел к
ломовому.
- Где подняли? - спросил он, неодобрительно покачав головой.
- На Старой Горбатовской, - отвечал городовой.
- Арестант? - спросил брандмайор,
- Так точно.
- Второй нынче, - сказал околоточный.
- Ну, порядки! Да и жара же, - сказал брандмайор и, обратившись к
пожарному, уводившему хромого буланого, крикнул: - В угловой денник поставь!
Я тебя, сукина сына, научу, как лошадей калечить, какие дороже тебя, шельмы,
стоят.
Мертвеца, так же как и первого, подняли с телеги городовые и понесли в
приемный покой. Нехлюдов, как загипнотизированный, пошел за ними.
- Вам чего? - спросил его один городовой.
Он, не отвечая, шел туда, куда они несли мертвеца.
Сумасшедший, сидя на койке, жадно курил папиросу, которую ему дал
Нехлюдов.
- А, вернулись! - сказал он и расхохотался. Увидав мертвеца, он
поморщился. - Опять, - сказал он. - Надоели, ведь не мальчик я, правда? -
вопросительно улыбаясь, обратился он к Нехлюдову.
Нехлюдов между тем смотрел на мертвеца, которого теперь никто не
заслонял более и лицо которого, прежде скрытое шапкой, было все видно. Как
тот арестант был безобразен, так этот был необыкновенно красив и лицом и
всем телом. Это был человек в полном расцвете сил. Несмотря на изуродованную
бритьем половину головы, невысокий крутой лоб с возвышениями над черными,
теперь безжизненными глазами был очень красив, так же как и небольшой с
горбинкой нос над тонкими черными усами. Синеющие теперь губы были сложены в
улыбку; небольшая бородка только окаймляла нижнюю часть лица, и на бритой
стороне черепа было видно небольшое крепкое и красивое ухо. Выражение лица
было и спокойное, и строгое, и доброе. Не говоря уже о том, что по лицу
этому видно было, какие возможности духовной жизни были погублены в этом
человеке, - по тонким костям рук и скованных ног и по сильным мышцам всех
пропорциональных членов видно было, какое это было прекрасное, сильное,
ловкое человеческое животное, как животное, в своем роде гораздо более
совершенное, чем тот буланый жеребец, за порчу которого так сердился
брандмайор. А между тем его заморили, и не только никто не жалел его как
человека, - никто не жалел его как напрасно погубленное рабочее животное.
Единственное чувство, вызываемое во всех людях его смертью, было чувство
досады за хлопоты, которые доставляла необходимость устранить это угрожающее
разложением тело.
В приемный покой вошли доктор с фельдшером и частный. Доктор был
плотный коренастый человек в чесучовом пиджаке и таких же узких,
обтягивавших ему мускулистые ляжки панталонах. Частный был маленький толстяк
с шарообразным красным лицом, которое делалось еще круглее от его привычки
набирать в щеки воздух и медленно выпускать его. Доктор подсел на койку к
мертвецу, так же как и фельдшер, потрогал руки, послушал сердце и встал,
обдергивая панталоны.
- Мертвее не бывают, - сказал он.
Частный набрал полный рот воздуха и медленно выпустил его.
- Из какого замка? - обратился он к конвойному.
Конвойный ответил и напомнил о кандалах, которые были на умершем.
- Прикажу снять; слава богу, кузнецы есть, - сказал частный и, опять
раздув щеки, пошел к двери, медленно выпуская воздух.
- Отчего же это так? - обратился Нехлюдов к доктору.
Доктор посмотрел на него через очки.
- Что отчего так? Что помирают от солнечного удара? А так, сидя без
движения, без света всю зиму, и вдруг на солнце, да в такой день, как нынче,
да идут толпою, притока воздуха нет. Вот и удар.
- Так зачем же их посылают?
- А это вы их спросите. Да вы, собственно, кто?
- Я посторонний.
- А-а!.. Мое почтение, мне некогда, - сказал доктор и, с досадой
отдернув вниз панталоны, направился к койкам больных.
- Ну, твои дела как? - обратился он к косоротому бледному человеку с
обвязанной шеей.
Сумасшедший между тем сидел на своей койке и, перестав курить, плевал
по направлению доктора.
Нехлюдов сошел вниз на двор и мимо пожарных лошадей, и кур, и часового
в медном шлеме прошел в ворота, сел на своего опять заснувшего извозчика и
поехал на вокзал.
Дата добавления: 2015-07-25; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| XXXVIII 25 страница | | | XXXVIII 1 страница |