|
Читайте также: |
воспользоваться им.
LVI
Разговор их был прерван смотрителем, который поднялся и объявил, что
время свидания кончилось и надо расходиться. Нехлюдов встал, простился с
Верой Ефремовной и отошел к двери, у которой остановился, наблюдая то, что
происходило перед ним.
- Господа, пора, пора, - говорил смотритель, то вставая, то опять
садясь.
Требование смотрителя вызвало в находящихся в комнате и заключенных и
посетителях только особенное оживление, но никто и не думал расходиться.
Некоторые встали и говорили стоя. Некоторые продолжали сидеть и
разговаривать. Некоторые стали прощаться и плакать. Особенно трогательна
была мать с сыном чахоточным. Молодой человек все вертел бумажку, и лицо его
становилось все более и более злым, - так велики были усилия, которые он
делал, чтобы не заразиться чувством матери. Мать же, услыхав, что надо
прощаться, легла ему на плечо и рыдала, сопя носом. Девушка с бараньими
глазами - Нехлюдов невольно следил за ней - стояла перед рыдающей матерью и
что-то успокоительно говорила ей. Старик в синих очках, стоя, держал за руку
свою дочь и кивал головой на то, что она говорила. Молодые влюбленные встали
и держались за руки, молча глядя друг другу в глаза.
- Вот этим одним весело, - сказал, указывая на влюбленную парочку,
молодой человек в короткой жакетке, стоя подле Нехлюдова, так же как и он,
глядя на прощающихся.
Чувствуя на себе взгляды Нехлюдова и молодого человека, влюбленные -
молодой человек в гуттаперчевой куртке и белокурая миловидная девушка -
вытянули сцепленные руки, опрокинулись назад и, смеясь, начали кружиться.
- Нынче вечером женятся здесь, в остроге, и она с ним идет в Сибирь, -
сказал молодой человек.
- Он что же?
- Каторжный. Хоть они повеселятся, а то уж слишком больно слушать, -
прибавил молодой человек в жакетке, прислушиваясь к рыданьям матери
чахоточного.
- Господа! Пожалуйста, пожалуйста! Не вынудьте меня принять меры
строгости, - говорил смотритель, повторяя несколько раз одно и то же. -
Пожалуйста, да ну, пожалуйста! - говорил он слабо и нерешительно. - Что ж
это? Уж давно пора. Ведь этак невозможно. Я последний раз говорю, - повторял
он уныло, то закуривая, то туша свою мариландскую папироску.
Очевидно было, что как ни искусны и ни стары и привычны были доводы,
позволяющие людям делать зло другим, не чувствуя себя за него
ответственными, смотритель не мог не сознавать, что он один из виновников
того горя, которое проявлялось в этой комнате; и ему, очевидно, было ужасно
тяжело.
Наконец заключенные и посетители стали расходиться: одни во внутреннюю,
другие в наружную дверь. Прошли мужчины - в гуттаперчевых куртках, и
чахоточный и черный лохматый; ушла и Марья Павловна с мальчиком, родившимся
в остроге.
Стали выходить и посетители. Пошел тяжелой походкой старик в синих
очках, за ним пошел и Нехлюдов.
- Да-с, удивительные порядки, - как бы продолжал прерванный разговор
словоохотливый молодой человек, спускаясь с Нехлюдовым вместе с лестницы. -
Спасибо еще, капитан - добрый человек, не держится правил. Все поговорят -
отведут душу.
- Разве в других тюрьмах нет таких свиданий?
- И-и! Ничего подобного. А не угодно ли поодиночке, да еще через
решетку.
Когда Нехлюдов, разговаривая с Медынцевым - так отрекомендовал себя
словоохотливый молодой человек, - сошел в сени, к ним подошел с усталым
видом смотритель.
- Так если хотите видеть Маслову, то пожалуйте завтра, - сказал он,
очевидно желая быть любезным с Нехлюдовым.
- Очень хорошо, - сказал Нехлюдов и поспешил выйти.
Ужасны были, очевидно, невинные страдания Меньшова - и не столько его
физические страдания, сколько то недоумение, то недоверие к добру и к богу,
которые он должен был испытывать, видя жестокость людей, беспричинно
мучающих его; ужасно было опозорение и мучения, наложенные на эти сотни ни в
чем не повинных людей только потому, что в бумаге не так написано; ужасны
эти одурелые надзиратели, занятые мучительством своих братьев и уверенные,
что они делают и хорошее и важное дело. Но ужаснее всего показался ему этот
стареющийся и слабый здоровьем и добрый смотритель, который должен разлучать
мать с сыном, отца с дочерью - точно таких же людей, как он сам и его дети.
"Зачем это?" - спрашивал Нехлюдов, испытывая теперь в высшей степени то
чувство нравственной, переходящей в физическую, тошноты, которую он всегда
испытывал в тюрьме, и не находил ответа.
LVII
На другой день Нехлюдов поехал к адвокату и сообщил ему дело Меньшовых,
прося взять на себя защиту. Адвокат выслушал и сказал, что посмотрит дело, и
если все так, как говорит Нехлюдов, что весьма вероятно, то он без всякого
вознаграждения возьмется за защиту. Нехлюдов, между прочим, рассказал
адвокату о содержимых ста тридцати человеках по недоразумению и спросил, от
кого это зависит, кто виноват. Адвокат помолчал, очевидно желая ответить
точно.
- Кто виноват? Никто, - сказал он решительно. - Скажите прокурору - он
скажет, что виноват губернатор, скажите губернатору - он скажет, что виноват
прокурор. Никто не виноват.
- Я сейчас еду к Масленникову и скажу ему.
- Ну-с, это бесполезно, - улыбаясь, возразил адвокат. - Это такая - он
не родственник и не друг? - это такая, с позволения сказать, дубина и вместе
с тем хитрая скотина.
Нехлюдов, вспомнив, что говорил Масленников про адвоката, ничего не
ответил и, простившись, поехал к Масленникову.
Масленникова Нехлюдову нужно было просить о двух вещах: о переводе
Масловой в больницу и о ста тридцати бесписьменных, безвинно содержимых в
остроге. Как ни тяжело ему было просить человека, которого он не уважал, это
было единственное средство достигнуть цели, и надо было пройти через это.
Подъезжая к дому Масленникова, Нехлюдов увидал у крыльца несколько
экипажей: пролетки, коляски и кареты, и вспомнил, что как раз нынче был тот
приемный день жены Масленникова, в который он просил его приехать. В то
время как Нехлюдов подъезжал к дому, одна карета стояла у подъезда, и лакей
в шляпе с кокардой и пелерине подсаживал с порога крыльца даму, подхватившую
свой шлейф и открывшую черные тонкие щиколотки в туфлях. Среди стоящих уже
экипажей он узнал закрытое ландо Корчагиных. Седой румяный кучер почтительно
и приветливо снял шляпу, как особенно знакомому барину. Не успел Нехлюдов
спросить швейцара о том, где Михаил Иванович (Масленников), как он сам
показался на ковровой лестнице, провожая очень важного гостя, такого, какого
он провожал уже не до площадки, а до самого низа. Очень важный военный гость
этот, сходя, говорил по-французски об аллегри в пользу приютов, устраиваемых
в городе, высказывая мнение, что это хорошее занятие для дам: "И им весело,
и деньги собираются".
- Qu'elles s'amusent et que le bon Dieu les benisse... {Пусть веселятся
и да благословит их бог... (франц.)} A, Нехлюдов, здравствуйте! Что давно
вас не видно? - приветствовал он Нехлюдова. - Allez presenter vos de voirs a
madame {Подите засвидетельствуйте почтение хозяйке (франц.).}. И Корчагины
тут. Et Nadine Bukshevden. Toutes les jolies femmes de la ville {И Надин
Буксгевден Все городские красавицы (франц.).}, - сказал он, подставляя и
несколько приподнимая свои военные плечи под подаваемую ему его же
великолепным с золотыми галунами лакеем шинель. - Au revoir, mon cher! {До
свиданья, дорогой мой! (франц.)} - Он пожал еще руку Масленникову.
- Ну, пойдем наверх, как я рад! - возбужденно заговорил Масленников,
подхватывая под руку Нехлюдова и, несмотря на свою корпуленцию, быстро
увлекая его наверх.
Масленников был в особенно радостном возбуждении, причиной которого
было оказанное ему внимание важным лицом. Казалось, служа в гвардейском,
близком к царской фамилии полку, Масленникову пора бы привыкнуть к общению с
царской фамилией, но, видно, подлость только усиливается повторением, и
всякое такое внимание приводило Масленникова в такой же восторг, в который
приходит ласковая собачка после того, как хозяин погладит, потреплет,
почешет ее за ушами. Она крутит хвостом, сжимается, извивается, прижимает
уши и безумно носится кругами. То же самое был готов делать Масленников. Он
не замечал серьезного выражения лица Нехлюдова, не слушал его и неудержимо
влек его в гостиную, так что нельзя было отказаться, и Нехлюдов шел с ним.
- Дело после; что прикажешь - все сделаю, - говорил Масленников,
проходя с Нехлюдовым через залу. - Доложите генеральше, что князь Нехлюдов,
- на ходу сказал он лакею. Лакей иноходью, обгоняя их, двинулся вперед. -
Vous n'avez qu'a ordonner {Тебе стоит только приказать (франц.).}. Но жену
повидай непременно. Мне и то досталось за то, что я тот раз не привел тебя.
Лакей уже успел доложить, когда они вошли, и Анна Игнатьевна,
вице-губернаторша, генеральша, как она называла себя, уже с сияющей улыбкой
наклонилась к Нехлюдову из-за шляпок и голов, окружавших ее у ди вана. На
другом конце гостиной у стола с чаем сидели барыни и стояли мужчины -
военные и штатские, и слышался неумолкаемый треск мужских и женских голосов.
- Enfin! {Наконец! (франц.)} Что же это вы нас знать не хотите? Чем мы
вас обидели?
Такими словами, предполагавшими интимность между нею и Нехлюдовым,
которой никогда не было, встретила Анна Игнатьевна входящего.
- Вы знакомы? Знакомы? Мадам Белявская, Михаил Иванович Чернов.
Садитесь поближе.
- Мисси, venez dons a notre table. Ou vous apportera votre the...
{идите к нашему столу. Вам сюда подадут чай... (франц.)} И вы... -
обратилась она к офицеру, говорившему с Мисси, очевидно забыв его имя, -
пожалуйте сюда. Чаю, князь, прикажете?
- Ни за что, ни за что не соглашусь: она просто не любила, - говорил
женский голос.
- А любила пирожки.
- Вечно глупые шутки, - со смехом вступилась другая дама в высокой
шляпе, блестевшая шелком, золотом и камнями.
- C'est excellent {Великолепно (франц.).} - эти вафельки, и легко.
Подайте еще сюда.
- Что же, скоро едете?
- Да уж нынче последний день. От этого мы и приехали.
- Такая прелестная весна, так хорошо теперь в деревне!
Мисси в шляпе и каком-то темно-полосатом платье, схватывавшем без
складочки ее тонкую талию, точно как будто она родилась в этом платье, была
очень красива. Она покраснела, увидав Нехлюдова.
- А я думала, что вы уехали, - сказала она ему.
- Почти уехал, - сказал Нехлюдов. - Дела задерживают. Я и сюда приехал
по делу.
- Заезжайте к мама. Она очень хочет вас видеть, - сказала она и,
чувствуя, что она лжет и он понимает это, покраснела еще больше.
- Едва ли успею, - мрачно отвечал Нехлюдов, стараясь сделать вид, что
не заметил, как она покраснела.
Мисси сердито нахмурилась, пожала плечами и обратилась к элегантному
офицеру, который подхватил у нее из рук порожнюю чашку и, цепляя саблей за
кресла, мужественно перенес ее на другой стол.
- Вы должны тоже пожертвовать для приюта.
- Да я и не отказываюсь, но хочу приберечь всю свою щедрость до
аллегри. Там я выкажу себя уже во всей силе.
- Ну, смотрите! - послышался явно притворно смеющийся голос.
Приемный день был блестящий, и Анна Игнатьевна была в восхищении.
- Мне Мика говорил, что вы заняты в тюрьмах. Я очень понимаю это, -
говорила она Нехлюдову. - Мика (это был ее толстый муж, Масленников) может
иметь другие недостатки, но вы знаете, как он добр. Все эти несчастные
заключенные - его дети. Он иначе не смотрит на них. Il est d'une bonte...
{Он так добр... (франц.)}
Она остановилась, не найдя слов, которые могли бы выразить bonte того
ее мужа, по распоряжению которого секли людей, и тотчас же, улыбаясь,
обратилась к входившей старой сморщенной старухе в лиловых бантах.
Поговорив, сколько нужно было, и так бессодержательно, как тоже нужно
было, для того чтобы не нарушить приличия, Нехлюдов встал и подошел к
Масленникову.
- Так, пожалуйста, можешь ты меня выслушать?
- Ах, да! Ну, что же? Пойдем сюда.
Они вошли в маленький японский кабинетик и сели у окна.
LVIII
- Ну-с, je suis a vous {я к твоим услугам (франц.).}. Хочешь курить?
Только постой, как бы нам тут не напортить, - сказал он и принес пепельницу.
- Ну-с?
- У меня к тебе два дела.
- Вот как.
Лицо Масленникова сделалось мрачно и уныло. Все следы того возбуждения
собачки, у которой хозяин почесал за ушами, исчезли совершенно. Из гостиной
доносились голоса. Один женский говорил: "Jamais, jamais je ne croirais"
{Никогда, никогда не поверю (франц.).}, a другой, с другого конца, мужской,
что-то рассказывал, все повторяя: "La comtesse Voronzoff и Victor Apraksine"
{Графиня Воронцова и Виктор Апраксин (франц.).}. С третьей стороны слышался
только гул голосов и смех. Масленников прислушивался к тому, что происходило
в гостиной, слушал и Нехлюдова.
- Я опять о той же женщине, - сказал Нехлюдов.
- Да, невинно осужденная. Знаю, знаю.
- Я просил бы перевести ее в служанки в больницу. Мне говорили, что это
можно сделать.
Масленников сжал губы и задумался.
- Едва ли можно, - сказал он. - Впрочем, я посоветуюсь и завтра
телеграфирую тебе.
- Мне говорили, что там много больных и нужны помощницы.
- Ну да, ну да. Так, во всяком случае, дам тебе знать.
- Пожалуйста, - сказал Нехлюдов.
Из гостиной раздался общий и даже натуральный смех.
- Это все Виктор, - сказал Масленников, улыбаясь, - он удивительно
остер, когда в ударе.
- А еще, - сказал Нехлюдов, - сейчас в остроге сидят сто тридцать
человек только за то, что у них просрочены паспорта. Их держат месяц здесь.
И он рассказал причины, по которым их держат.
- Как же ты узнал про это? - спросил Масленников, и на лице его вдруг
выразилось беспокойство и недовольство.
- Я ходил к подсудимому, и меня в коридоре обступили эти люди и
просили...
- К какому подсудимому ты ходил?
- Крестьянин, который невинно обвиняется и к которому я пригласил
защитника. Но не в этом дело.
Неужели эти люди, ни в чем не виноватые, содержатся в тюрьме только за
то, что у Них просрочены паспорты и...
- Это дело прокурора, - с досадой перебил Масленников Нехлюдова. - Вот
ты говоришь: суд скорый и правый. Обязанность товарища прокурора - посещать
острог и узнавать, законно ли содержатся заключенные. Они ничего не делают:
играют в винт.
- Так ты ничего не можешь сделать? - мрачно сказал Нехлюдов, вспоминая
слова адвоката о том, что губернатор будет сваливать на прокурора.
- Нет, я сделаю. Я справлюсь сейчас.
- Для нее же хуже. C'est un souffre-douleur {Это страдалица (франц.).},
- слышался из гостиной голос женщины, очевидно совершенно равнодушной к
тому, что она говорила.
- Тем лучше, я и эту возьму, - слышался с другой стороны игривый голос
мужчины и игривый смех женщины, что-то не дававшей ему.
- Нет, нет, ни за что, - говорил женский голос.
- Так вот, я сделаю все, - повторил Масленников, туша папироску своей
белой рукой с бирюзовым перстнем, - а теперь пойдем к дамам.
- Да, еще вот что, - сказал Нехлюдов, не входя в гостиную и
останавливаясь у двери. - Мне говорили, что вчера в тюрьме наказывали
телесно людей. Правда ли это?
Масленников покраснел.
- Ах, ты об этом? Нет, mon cher, решительно тебя не надо пускать, тебе
до всего дело. Пойдем, пойдем, Annette зовет нас, - сказал он, подхватывая
его под руку и выказывая опять такое же возбуждение, как и после внимания
важного лица, но только теперь уже не радостное, а тревожное.
Нехлюдов вырвал свою руку из его и, никому не кланяясь и ничего не
говоря, с мрачным видом прошел через гостиную, залу и мимо выскочивших
лакеев в переднюю и на улицу.
- Что с ним? Что ты ему сделал? - спросила Annette у мужа.
- Это a la francaise {по-французски (франц.),}, - сказал кто-то.
- Какой это a la francaise, это a la zoulou {по-зулусски (франц.).}.
- Ну, да он всегда был такой.
Кто-то поднялся, кто-то приехал, и щебетанья пошли своим чередом:
общество пользовалось эпизодом Нехлюдова как удобным предметом разговора
нынешнего jour fixe'a.
На другой день после посещения Масленникова Нехлюдов получил от него на
толстой глянцевитой с гербом и печатями бумаге письмо великолепным твердым
почерком о том, что он написал о переводе Масловой в больницу врачу и что,
по всей вероятности, желание его будет исполнено. Было подписано: "Любящий
тебя старый товарищ", и под подписью "Масленников" был сделан удивительно
искусный, большой и твердый росчерк.
- Дурак! - не мог удержаться не сказать Нехлюдов, особенно за то, что в
этом слове "товарищ" он чувствовал, что Масленников снисходил до него, то
есть, несмотря на то, что исполнял самую нравственно грязную и постыдную
должность, считал себя очень важным человеком и думал если не польстить, то
показать, что он все-таки не слишком гордится своим величием, называя себя
его товарищем.
LIX
Одно из самых обычных и распространенных суеверий то, что каждый
человек имеет одни свои определенные свойства, что бывает человек добрый,
злой, умный, глупый, энергичный, апатичный и т. д. Люди не бывают такими. Мы
можем сказать про человека, что он чаще бывает добр, чем зол, чаще умен, чем
глуп, чаще энергичен, чем апатичен, и наоборот; но будет неправда, если мы
скажем про одного человека, что он добрый или умный, а про другого, что он
злой или глупый. А мы всегда так делим людей. И это неверно.
Люди, как реки: вода во всех одинакая и везде одна и та же, но каждая
река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то
холодная, то мутная, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе
зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает
часто совсем непохож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою. У
некоторых людей эти перемены бывают особенно резки. И к таким людям
принадлежал Нехлюдов. Перемены эти происходили в нем и от физических и от
духовных причин. И такая перемена произошла в нем теперь.
То чувство торжественности и радости обновления, которое он испытывал
после суда и после первого свидания с Катюшей, прошло совершенно и
заменилось после последнего свидания страхом, даже отвращением к ней. Он
решил, что не оставит ее, не изменит своего решения жениться на ней, если
только она захочет этого; но это было ему тяжело и мучительно.
На другой день своего посещения Масленникова он опять поехал в острог,
чтобы увидать ее.
Смотритель разрешил свидание, но не в конторе и не в адвокатской, а в
женской посетительской. Несмотря на свое добродушие, смотритель был
сдержаннее, чем прежде, с Нехлюдовым; очевидно, разговоры с Масленниковым
имели последствием предписание большей осторожности с этим посетителем.
- Видеться можно, - сказал он, - только, пожалуйста, насчет денег, как
я просил вас... А что насчет перевода ее в больницу, как писал его
превосходительство, так это можно, и врач согласен. Только она сама не
хочет, говорит: "Очень мне нужно за паршивцами горшки выносить..." Ведь это,
князь, такой народ, - прибавил он.
Нехлюдов ничего не отвечал и попросил допустить его к свиданию.
Смотритель послал надзирателя, и Нехлюдов вошел за ним в пустую женскую
посетительскую.
Маслова уже была там и вышла из-за решетки тихая и робкая. Она близко
подошла к Нехлюдову и, глядя мимо него, тихо сказала:
- Простите меня, Дмитрий Иванович, я нехорошо говорила третьего дня.
- Не мне прощать вас... - начал было Нехлюдов.
- Но только все-таки вы оставьте меня, - прибавила она, и в страшно
скосившихся глазах, которыми она взглянула на него, Нехлюдов прочел опять
напряженное и злое выражение.
- Зачем же мне оставить вас?
- Да уж так.
- Отчего так?
Она посмотрела на него опять тем же, как ему показалось, злым взглядом.
- Ну, так вот что, - сказала она. - Вы меня оставьте, это я вам верно
говорю. Не могу я. Вы это совсем оставьте, - сказала она дрожащими губами и
замолчала. - Это верно. Лучше повешусь.
Нехлюдов чувствовал, что в этом отказе ее была ненависть к нему,
непрощенная обида, но было что-то и другое - хорошее и важное. Это в
совершенно спокойном состоянии подтверждение своего прежнего отказа сразу
уничтожило в душе Нехлюдова все его сомнения и вернуло его к прежнему
серьезному, торжественному и умиленному состоянию.
- Катюша, как я сказал, так и говорю, - произнес он особенно серьезно.
- Я прошу тебя выйти за меня замуж. Если же ты не хочешь, и пока не хочешь,
я, гак же как и прежде, буду там, где ты будешь, и поеду туда, куда тебя
повезут.
- Это ваше дело, я больше говорить не буду, - сказала она, и опять губы
ее задрожали.
Он тоже молчал, чувствуя себя не в силах говорить.
- Я теперь еду в деревню, а потом поеду в Петербург, - сказал он,
наконец оправившись. - Буду хлопотать по вашему, по нашему делу, и, бог
даст, отменят приговор.
- И не отменят - все равно. Я не за это, так за другое того стою... -
сказала она, и он видел, какое большое усилие она сделала, чтобы удержать
слезы. - Ну что же, видели Меньшова? - спросила она вдруг, чтобы скрыть свое
волнение. - Правда ведь, что они не виноваты?
- Да, я думаю.
- Такая чудесная старушка, - сказала она.
Он рассказал ей все, что узнал от Меньшова, и спросил, не нужно ли ей
чего; она ответила, что ничего не нужно.
Они опять помолчали.
- Ну, а насчет больницы, - вдруг сказала она, взглянув на него своим
косым взглядом, - если вы хотите, я пойду и вина тоже не буду пить...
Нехлюдов молча посмотрел ей в глаза. Глаза ее улыбались.
- Это очень хорошо, - только мог сказать он и простился с нею.
"Да, да, она совсем другой человек", - думал Нехлюдов, испытывая после
прежних сомнений совершенно новое, никогда не испытанное им чувство
уверенности в непобедимости любви.
Вернувшись после этого свидания в свою вонючую камеру, Маслова сняла
халат и села на свое место нар, опустив руки на колена. В камере были
только: чахоточная владимирская с грудным ребенком, старушка Меньшова и
сторожиха с двумя детьми. Дьячкову дочь вчера признали душевнобольной и
отправили в больницу. Остальные же все женщины стирали. Старушка лежала на
нарах и спала; дети были в коридоре, дверь в который была отворена.
Владимирская с ребенком на руках и сторожиха с чулком, который она не
переставала вязать быстрыми пальцами, подошли к Масловой.
- Ну, что, повидались? - спросили они.
Маслова, не отвечая, сидела на высоких нарах, болтая не достающими до
полу ногами.
- Чего рюмишь? - сказала сторожиха. - Пуще всего не впадай духом. Эх,
Катюха! Ну! - сказала она, быстро шевеля пальцами.
Маслова не отвечала.
- А наши стирать пошли. Сказывали, нынче подаяние большое. Наносили
много, говорят, - сказала владимирская.
- Финашка! - закричала сторожиха в дверь. - Куда, постреленок, забежал.
И она вынула одну спицу и, воткнув ее в клубок и чулок, вышла в
коридор.
В это время послышался шум шагов и женский говор в коридоре, и
обитательницы камеры в котах на босу ногу вошли в нее, каждая неся по
калачу, а некоторые и по два. Федосья тотчас же подошла к Масловой.
- Что ж, али что не ладно? - спросила Федосья, своими ясными голубыми
глазами любовно глядя на Маслову. - А вот нам к чаю, - и она стала
укладывать калачи на полочку.
- Что ж, или раздумал жениться? - сказала Кораблева.
- Нет, не раздумал, да я не хочу, - сказала Маслова. - Так и сказала.
- Вот и дура! - сказала своим басом Кораблева.
- Что ж, коли не жить вместе, на кой ляд жениться? - сказала Федосья.
- Да ведь вот твой муж идет же с тобой, - сказала сторожиха.
- Что ж, мы с ним в законе, - сказала Федосья. - А ему зачем закон
принимать, коли не жить?
- Во дура! Зачем? Да женись он, так он озолотит ее.
- Он сказал: "Куда бы тебя ни послали, я за тобой поеду", - сказала
Маслова. - Поедет - поедет, не поедет - не поедет. Я просить не стану.
Теперь он в Петербург едет хлопотать. У него там все министры родные, -
продолжала она, - только все-таки не нуждаюсь я им.
- Известное дело! - вдруг согласилась Кораблева, разбирая свой мешок и,
очевидно, думая о другом. - Что же, винца выпьем?
- Я не стану, - отвечала Маслова. - Пейте сами.
Конец первой части
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
I
Через две недели дело могло слушаться в сенате, и к этому времени
Нехлюдов намеревался поехать в Петербург и в случае неудачи в сенате подать
прошение на высочайшее имя, как советовал составивший прошение адвокат. В
случае оставления жалобы без последствий, к чему, по мнению адвоката, надо
быть готовым, так как кассационные поводы очень слабы, партия каторжных, в
числе которых была Маслова, могла отправиться в первых числах июня, и потому
для того, чтобы приготовиться к поездке за Масловой в Сибирь, что было
твердо решено Нехлюдовым, надо было теперь же съездить по деревням, чтобы
устроить там свои дела.
Прежде всего Нехлюдов поехал в Кузминское, ближайшее большое
черноземное имение, с которого получался главный доход. Он живал в этом
имении в детстве и в юности, потом уже взрослым два раза был в нем и один
раз по просьбе матери привозил туда управляющего-немца и поверял с ним
хозяйство, так что он давно знал положение имения и отношения крестьян к
конторе, то есть к землевладельцу. Отношения крестьян к землевладельцу были
таковы, что крестьяне находились, говоря учтиво, в полной зависимости,
выражаясь же просто, - в рабстве у конторы. Это было не живое рабство, как
то, которое было отменено в шестьдесят первом году, рабство определенных лиц
хозяину, но рабство общее всех безземельных или малоземельных крестьян
большим землевладельцам вообще и преимущественно, а иногда и исключительно
тем, среди которых жили крестьяне. Нехлюдов знал это, не мог не знать этого,
так что на этом рабстве было основано хозяйство, а он содействовал
устройству этого хозяйства. Но мало того что Нехлюдов знал это, он знал и
то, что это было несправедливо и жестоко, и знал это со времен студенчества,
когда он исповедовал и проповедовал учение Генри Джорджа и на основании этою
учения отдал отцовскую землю крестьянам, считая владение землею таким же
грехом в наше время, каким было владение крепостными пятьдесят лет тому
назад. Правда, что после военной службы, когда он привык проживать около
двадцати тысяч в год, все эти знания его перестали быть обязательными для
его жизни, забылись, и он никогда не только не задавал себе вопроса о своем
отношении к собственности и о том, откуда получаются те деньги, которые ему
давала мать, но старался не думать об этом. Но смерть матери, наследство и
необходимость распоряжения своим имуществом, то есть землею, опять подняли
для него вопрос об его отношении к земельной собственности. За месяц тому
назад Нехлюдов сказал бы себе, что изменить существующий порядок он не в
силах, что управляет имением не он, - и более или менее успокоился бы, живя
далеко от имения и получая с него деньги. Теперь же он решил, что, хотя ему
Дата добавления: 2015-07-25; просмотров: 51 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| XXXVIII 14 страница | | | XXXVIII 16 страница |