Сравните два текста и выделите особенности научного и научно-популярного изложения.

Употребление термина «грамматика» в современной лингвистической литературе далеко отошло от его первоначального значения (руководство к овладению письменной речью или «искусство интерпретации письменных знаков»). В настоящее время, говоря о грамматике, обычно имеют в виду законы и правила, по которым осуществляется оформление слов данного языка и построение из слов разнообразных высказываний. При этом одинаковым термином обозначают и соответствующую часть науки о языке, изучающую указанные законы и правила, и ее объект (грамматический строй языка).

В качестве составной части науки о языке грамматика соотносится и взаимодействует с другими составными частями этой науки. Но такое соотношение и взаимодействие может пониматься по-разному в зависимости от того, как мы определим границы самой грамматики.

Известно, что при общепринятом отграничении грамматики от лексикологии – учении о словах как номинативных единицах языка – ее собственный объем в различных лингвистических концепциях то расширяется, то сужается

(И.П. Распопов, А.М. Ломов. Основы русской грамматики).

Грамматика изучает не только жизнь языка, она испытывает сильные влияния окружающей нас общественной жизни. Как заблуждаются все те, кто считает грамматику наукой сухой и отвлеченной! Род – одна из древнейших категорий грамматики. Само название напоминает о существующих корнях всего живущего. Пока живы корни, не перестают удивлять его молодые зеленые побеги. «Но что за побеги в языке?» — спросит читатель. В самом деле, как связана с историей общества история новых слов – это понятно всем. Но каким образом общественные перемены находят отклик в грамматических нормах?

Для каждой категории грамматики связь языка с обществом преломляется индивидуально.

Обычно на работе мы ведем себя не так, как дома. Мы знаем, что здесь важно внешне быть подтянутым, сдержанным в проявлении чувств. Речевые навыки, интонации, выбор слов и выражений – все подчиняется сложившимся у нас представлениям о том, как следует говорить со своими сослуживцами. Именно в области специальной речи, возникающей в производственной среде, накапливаются такие языковые особенности, которые заставляют лингвистов отделять профессиональную речь от языка общенародного

(Л.К. Граудина. Беседы о русской грамматике).

2. Рассмотрите образцы аннотаций в пособиях «Русский язык и культура речи» (М., 2000, с. 140-143; М., 2002, с. 417-418). По указанным образцам составьте аннотации к научным текстам (по выбору преподавателя).

3. Чем отличаются друг от друга аннотация и реферат? Сравните аннотацию и реферат к одному и тому же тексту [Русский язык 2000, с. 146-148]. Составьте реферат к научному тексту по вашему выбору [Русский язык 2002, с. 427].

Составьте тезисы одной из следующих научных статей:

Михальская А.К. К современной концепции культуры речи// Филологические науки. – 1990. - № 5.

Харченко В.К. Молодежи о сквернословии // Русский язык в школе. – 1997. -№ 1.

Гончарова Т.В. Национально-культурная специфика русского слова // Материалы научной конференции «Состояние русского языка в современных социально-политических условиях» (28-29 октября 1997) – Елец, 1998. с. 36-38.

Попова Е.А. Русский язык – живое средоточие отраженного в слове интеллектуально-практического и духовного опыта русского народа. – Там же, с. 16-19.

Возможно ли употребление в научной речи средств словесной образности? Если да, то в какой мере и в каких жанрах?

Прочитайте отрывок из лекции В.О. Ключевского по русской истории. Какие средства словесной образности использует ученый? Составьте синонимический ряд из слов, характеризующих быт и нравы придворного общества.

Дворец представлял не то маскарад с переодеванием, не то игорный дом. Дамы меняли костюмы по два, по три раза в день. Императрица даже до пяти раз, никогда не надевая два раза одного и того же платья; с утра до вечера шла азартная игра на крупные суммы среди сплетен, придворных интриг, пересудов, наушничества и флирта, флирта без конца. По вечерам сама императрица принимала деятельное участие в игре. Карты спасали придворное общежитие. Другого примиряющего интереса не было у этих людей, которые, ежедневно встречаясь во дворце, сердечно ненавидели друг друга. Говорить прилично между собой им было не о чем; показать свой ум они умели только во взаимном злословии; заводить речь о науке, искусстве или о чем-либо подобном остерегались, будучи круглыми невеждами; половина этого общества, по словам Екатерины, наверное, еле умела читать, едва треть умела писать. Это была мундирная придворная лакейская, нравами и понятиями мало отличающаяся от ливрейной, несмотря на присутствие в ее среде громких старофамильных имен, титулованных и простых.

6. Какова допустимая мера индивидуализации речи в научном стиле? Сравните два отрывка, описывающих одни и те же события русской истории, принадлежащие перу С.Ф. Платонова и В.О. Ключевского. Чем отличаются эти тексты?

С.Ф. Платонов:

…Анна окружила себя своими курляндскими друзьями-немцами. Первое место среди них занимал курляндский ее камергер фон-Бирон, а затем братья Левенволъд. Они поставили во главе управления тех немцев, каких уже застали в России…

Время власти Бирона русским людям казалось ужасным. Бирон и его приспешники вовсе не думали о народном благе, а сама императрица Анна была предана лишь удовольствием. Поэтому все старания придворных направлялись к тому, чтобы собрать как можно больше денег для двора.

В.О. Ключевский:

Не доверяя русским, Анна поставила на страже своей безопасности кучу иноземцев, навезенных из Митавы и из разных немецких углов. Немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении. Этот сбродный налет состоял из «клеотур» двух сильных патронов: «канальи курляндца», умевшего только разыскивать породистых собак, как отзывались о Бироне, и другого канальи, лифляндца, подмастерья и даже конкурента Бирону в фаворе, графа Левенвольда, обершталмейстера, человека лживого, страстного игрока и взяточника.

При разгульном дворе, то и дело увеселяемом блестящими празднествами, какие мастерил другой Левенволъд, обер-гофмаршал, перещеголявший злокачественностью своего брата; вся эта стая кормилась досыта и веселилась до упаду на доимочные деньги, выколачиваемые из народа.

7. Прочитайте фрагмент из книги Натальи Долининой «По страницам «Войны и мира». Какие признаки научно-популярного изложения в нем присутствуют? Какими языковыми средствами создается диалогичность авторской речи, как пробуждается «сотворческая активность читателя»?

В «Анне Карениной» увлекательное начинается сразу, с первых строк:

«Все счастливые семьи похожи друг на друга. Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.

Все смешалось в доме Облонских».

Мы погружаемся в чужую сложную жизнь, едва успев открыть книгу. Мы сочувствуем и бедной Долли, и ее растерявшемуся грешному мужу, мы ждем главной героини – той, чьим именем названа книга, и она появляется, сияя победным очарованием; мы влюбляемся в нее вместе с Вронским, уже не в силах оторваться от книги, движимые самым естественным из читательских вопросов: что будет дальше?

К «Войне и миру» надо пробиваться через непонятностьпервых фраз и страниц, может быть, даже глав.

Почему я должна интересоваться тем, что сказала (да еще по-французски!) какая-то известная (кому она известная?) Анна Павловна Шерер, «встречая важного и чиновного князя Василия» в июле 1805 года! Какое мне сегодня дело до Генуи и Лукки, превращенных Наполеоном в свои «поместья»! Нисколько мне не нужны и только зевоту вызывают все эти виконты и аббаты, собравшиеся у фрейлины Шерер (кто такая фрейлина, я не знаю и знать не хочу).

Так или примерно так рассуждают почти все молодые люди, начинающие читать «Войну и мир». Так думала когда-то и я, продираясь сквозь непонятный мне разговор двух немолодых светских людей.

Но что-то застряло в моем мозгу, пока я раздраженно читала первую страницу, — может быть, именно слово «известная» в применении к Анне Павловне Шерер или то, что князь Василий вошел в гостиную «с светлым выражением плоского лица» Что значит – плоское лицо? Круглое, как блин? Или – с невыразительными чертами, маленьким носом, стертое, незначительное? Или слово «плоское» определяет вовсе не форму лица, а его выражение – говорят же: плоская шутка, плоская острота. Но почему тогда это выражение светлое?

Толстой, как и Пушкин, у каждого свой. И не один — он меняется с годами, он разный у одного и того же человека в молодости и позже, он меняется несколько раз за нашу жизнь, как меняемся мы сами.

Мой Толстой недобрый, но всезнающий, как бог. Он может заблуждаться в своих идеях, и эти идеи бывают чужды и непонятны мне; но никогда он не ошибается в понимании души человеческой; хитрыми маленькими глазками он видит людей насквозь; его сильные крестьянские руки быстро раскладывают на столе пасьянс, и домашние знают: что-то не ладится в работе, раз он долго сидит за картами, а он в это время слышит пронзительный крик старого князя Болконского, видит то быстрое движение, которым Наташа стала на колени у постели раненого Андрея, чувствует безумный стыд Пьера: зачем, зачем он сказал Элен три французских слова: «Je vous aime…»

8. Лингвисты отмечают, что стилистический облик современного научного текста часто определяется индивидуальными чертами речи ученого. Как в следующих фрагментах научных произведений просматриваются параметры языковой личности автора?

Такие имена, как совесть, воля, опыт, душа, сердце, ум, обозначая константы психики, уже не воспринимаются как произведенные от предикатов. Они как бы обозначают «предметы» психического мира. <…> Названия преходящих психических состояний, как правило, вторичны, т.е. соотносительны с глаголами. Однако, по аналогии с константами психики, они имеют тенденцию к отрыву от глагольного значения и часто функционируют как имена актантов – участников драм и мистерий, разыгрывающихся на «внутренней арене».

Говоря о психике, мы вообще склонны экстериоризировать ее составляющие – чувства, страсти, желания, волю, ум, рассудок, душу, сердце, совесть, стыд, мечты, опыт, веру, воспоминания, надежды, пороки, добродетели, раскаяние, страдание и др., представляя их не только как нечто отдельное от нас, но как нечто, вступающее с нашим «я» в определенные, дружеские или враждебные, отношения, как нечто, нам помогающее или вредящее, то как собеседника и советчика, то как врага и мучителя. Компоненты психической жизни взаимодействуют не только с нашим «я», они завязывают отношения друг с другом, образуя заговор, бунтуя, делая человека своим рабом, или, напротив, вступая между собой в конфликты. Известно, например, сколь не ладят между собой рассудок и сердце, совесть и желания, душа и страсти, надежда и опыт, как стремится разум победить эмоции и как часто терпит в этой битве поражение

(Н.Д. Арутюнова. Язык и мир человека).

Книга эта – о художественных смыслах, - веющих и сквозящих, ясных и смутных, летучих, минучих, - в любом случае волнующих нас чрезвычайно. Они не поступают к нам в готовом виде, в авторской упаковке, но всякий раз сотворяются при непосредственном и очень личном нашем участии. И потому остережемся думать, будто они – только там, в хитросплетениях текста, а мы – по эту сторону его, здесь. Искусство – место нашего с ними «жительства». Ну, а более точно: искусство – бурлящий диалектический котел, где переиначиваются все исходные материалы. И мы с вами - тоже. В сущности, читатель первых и последних страниц романа – лишь формально одно и то же лицо. Между тем раскройте какую-нибудь немудрящую школьную разработку или пособие по литературе, и вы без труда обнаружите такой мыслительный ход: дал Бог текст; текст надлежащим образом построен; хочешь его разобрать – во что-то такое вникни – овладей способом разборки. Словом, шагай от текста. Именно там, в нем, спрятаны заповедные эстетические ключи. Но помилуйте: литература – это весь человек. Весь писатель и весь читатель. Понимает – весь. И не понимает – тоже весь, а не какой-нибудь отдельный, скажем, рациональный его участок. И коль скоро некая повествовательная тонкость мне сегодня еще не доступна, нелепо заталкивать ее в меня руками специалистов. Надо, очевидно, поднимать и развивать всю мою личность по направлению к этой тонкости. <…>

Я убежден: невосприимчивость к чеховскому человековидению – это стихийное бедствие, по поводу которого надо ударять в набат, ибо кто-то среди нас нуждается в неотложном сострадании и всесторонней (а вовсе не в эстетической только!) помощи: он пошло и неделикатно живет. Он должен переиначить себя «по направлению» к Чехову. Ему еще предстоит психологически и нравственно доразвиться, дотянуться до тех «высей огневых», где разбор текста совпадает с разбором собственной души. И духовной самокритикой. Это естественно: как воплощенный человеческий идеал искусство позволяет нам ощутить меру личной – эстетической и нравственной – незавершенности

(С.Т. Вайман. Мерцающие смыслы).

ТЕМА 4

СОВРЕМЕННАЯ ПУБЛИЦИСТИЧЕСКАЯ РЕЧЬ:

Дата добавления: 2015-07-16