Последние дни

После защиты было ощущение колоссального облегчения и какой-то необыкновенный эмоциональный подъём. Неделя до отъезда оказалась необыкновенно короткой, но я успел заскочить в Клинический тупик к Ляпиным. На радостях обнял бабулю, та расчувствовалась до слёз, а я, чувствуя определённую неловкость от этого, убежал в другую половину дома. Попал как раз к обеду. Усадили за стол. Вслед за мной зашла бабушка с тарелкой пирогов. Распили «по стопарику» за вновь испечённого инженера. О своём распределении в Кустанай я уже говорил в свой предыдущий «заскок», теперь речь зашла о будущем.

- Планируешь остаться в Казахстане? - поинтересовался Александр Яковлевич.

- Нет, не думаю,- чистосердечно признался я.

- Правильно, - одобрила Клавдия Дмитриевна, - Ты же один у родителей, каково им без тебя!

Во время обеда нет-нет да ловил на себе взгляды Ниночки. Она за последний год ещё более похорошела и повзрослела неимоверно. От той пухленькой девочки, которую я как-то, походя, поцеловал, не осталось и следа. Её слова: «Ты первый пенки снял», - глядя на неё, всплыли в моей памяти.

- Нина тоже скоро закончит свой техникум, - кивает в сторону дочери Клавдия Дмитриевна. - Распределение у них, в основном по Саратовским ламповым заводам, только ведь замуж выйдет и уедет от нас, так мы её и видели!

- Ладно тебе, мама! - откликается дочь,- До этого ещё целых два года!

- Они быстро проскочат, и не заметишь, - отвечает с грустью Клавдия Д\митриевна, с любовью оглядывая дочь.

Вечером мы гуляли с Ниной по городу. Видимо она ждала какого-то разговора, памятуя о том поцелуе, но мне нечего было ей сказать, и, тем не менее, мы договорились переписываться. В этом я не мог отказать ни себе, ни ей.

У Касаткиных я бывал чуть не каждый день. Мила на каникулы собиралась ехать к родственникам в Киев. Договорились, что до Москвы поедем вместе. Наши отношения словно вернулись к первым дням, как после Нового Года, словно и не было никаких размолвок и непонимания.

После вручения дипломов, которое проходило в одной из аудиторий, я заехал за Милой и мы отправились на институтский торжественный вечер. В актовом зале, увидев среди ребят Виктора, Мила дёрнула меня за рукав.

- Давай подойдём.

Мы подошли. Витёк, увидев нас, шагнул навстречу.

- Здравствуй, Мила!

- Здравствуй, прими мои самые искренние поздравления.

Я заметил, как зарумянились её щёки, да и Витёк был смущён не менее её. Мы о чём-то поболтали, но прозвенел звонок, и все устремились в актовый зал.

Поздно вечером я провожал Милу домой. У дверей её дома мы поцеловались и сделали это так, словно это было обычным для нас делом, а не второй раз после Нового Года.

Было бы преступлением, если бы я не зашёл до отъезда к милым подружкам в 180, и я это сделал с величайшим удовольствием.

- А мы уж думали, что ты и забыл про нас! - услышал я Нинин голос, как только открыл дверь.

- Ну что вы, девочки! Как вы такое могли подумать! Я хочу увезти с собой самые тёплые воспоминания о наших встречах, особенно здесь в этой комнате. И вы не забывайте про своё обещание писать мне, - напомнил я им.

Это был чудесный вечер, что мы провели вместе. Опять была музыка, и опять мы танцевали, и в комнате опять было не протолкаться. Правда, на сей раз где-то за час или полтора до моего ухода Нина выпроводила из комнаты всех гостей и мы этот последний час провели только втроём.

А письма они стали писать без дополнительных напоминаний. Как только я сообщил свой адрес, пришло письмо от Нины, и я ответил, обращаясь к ним обеим, но уже во втором письме Нина, как бы вскользь, обмолвилась, что Любаша, тем не менее, сочла, что я пишу только ей. Почти вслед за этим пришло письмо и от Любаши, которая, со свойственной ей прямотой, всё объяснила и просто, и ясно:

… Тысячу извинений за своё неоправданное и, можно сказать, дурацкое молчание. Я хочу писать тебе и буду, и впредь со мной такого не повторится. Скажу правду – я тебя приревновала к Нине.

Вот ведь может же такая ерунда придти в голову! Я не хотела, чтоб она писала тебе…

Теперь уже Нина, но в следующем письме, как бы извиняясь, написала:

… Я не против твоих общих писем, но было бы лучше, если бы ты писал нам по отдельности…

И я стал писать по отдельности двум подружкам, в одну комнату, и это их обеих устраивало, а меня нисколько не затрудняло. Мне даже было интересно читать, порой, об одном и том же событии в жизни двух подруг, но как бы в разных интерпретациях. Письма Нины были обстоятельнее, а письма Любаши - интереснее, и ярче. Она даже с любовью подтрунивала над подругой:

…Не пишу тебе о Нине, она сама сейчас тебе пишет и закрывает от меня листик ладошкой…

Они делились со мной своими секретами и, в то же время, проявляли чуткую заинтересованность в моей судьбе.

Уже в одном из первых писем Нина написала:

У меня есть мальчишка, мы дружим ещё со школы, и он меня очень любит, но сейчас разошлись. Дело в том, что я никак не разберусь в себе сама. Я тебе открою тайну, мне давно очень нравится Саша Дербенёв, а ты пишешь, что он женился. Какая я была дура, что столько молчала! Он, может быть, и не стал бы ходить с Наташкой…

Примерно в тоже время в письме от Любаши читаю:

…В моей глухой душе всё пошло кувырком. Ты понимаешь, Серёжа, я влюбилась в одного «пня». И чтобы такое сделать, чтобы забыться – не знаю. Никогда ещё я так не переживала, всё как-то смехом проходило, а это - не объяснить.

Сейчас я проверяю себя – смогу ли я его так любить постоянно, не забываю ли в сутолоке дня и за работой – оказывается, нет. Он сейчас уехал на практику, всё равно первая писать не буду. Ну, вот и вся Любка перед тобой, как на подносе…

И обе постоянно интересуются:

…Ты пишешь, что у вас открылась музыкальная школа, и я сразу подумала о Миле… - пишет Нина.

…Пиши, что у вас произошло с Милой. Неужели вы расстались навсегда? Эх, ты, пень с глазами… - это уже Люба.

Так прошёл год, девочки окончили институт и разъехались по местам назначения. Шло время и другие заботы и волнения заполнили нашу жизнь и отразились на переписке. Сначала вернулось моё письмо, отправленное Нине, с пометкой: «Адресат выбыл», а потом, по моей вине, прервалась связь с Любашей. Судя по её последнему письму, она этого не хотела:

…Твой друг Любка немного задержалась с ответом, а ты тоже хорош Гусь - я молчу, а ты думаешь и ладно, а мне, может быть, кричать хочется.

Или я не то пишу, а у тебя уже другая жизнь? Тогда я рада за тебя, а у меня жизнь борьба. Условия не из лёгких: воюю с руководством, а начальник человек недалёкий, хотя он этого не замечает, зато коллектив полностью из молодых специалистов и все из нашего института. Хорошо!

…Серёжа, пиши, пожалуйста, почаще, если, конечно, есть возможность. Я очень люблю читать твои письма. Прости за откровенность. Пиши же, я жду очень. Люба.

Но я не оправдал её надежд, и потерял прекрасного друга.Жаль, что многое в жизни мы понимаем значительно позже, чем следовало бы.

В суете и беготне незаметно заканчивалась неделя. Как-то выходя из деканата, куда забегал дооформлять «выездные визы», я нос к носу столкнулся с Ксюшей и как ушат холодной воды вылили на меня. Она, словно опалила меня взглядом, взяла за руку.

- Слышала, ты прекрасно защитился. Поздравляю.

- Спасибо.

Она не отнимала руки и, чувствовалось, ждала от меня ещё каких-то слов. И я знал каких, но я не хотел поздравлять её и желать ей счастливой жизни, а говорить о чём-то ещё был не в состоянии. К счастью, кто-то окликнул её, и она, разжав пальцы, что сжимали мою руку, тихо сказала: «Ну, пока», - повернулась и заспешила к ожидавшим её девчонкам. Больше её я не встречал, правда, примерно через год, в одном из писем Любаша написала мне, что Ксения попросила у неё мой адрес. «Сказала, что хочет узнать, как ты живёшь и «вообще», а что «вообще» до меня не дошло», - писала Любаша, но ни писем, ни открыток я от Ксюши не получил, и лишь на юбилейной встрече по случаю двадцатилетия окончания института Светка, её подруга, сказала мне, что у Новичковых двое сыновей и что, отработав пять лет на Урале, они уехали в Могилёв.

На вокзал нас с Милой провожали Галка и два Саши, Дербенёв и Шмыгин. Эти два «паразита» каким-то образом успели впихнуть на дно моего чемодана кулёк с камнями, которые я обнаружил только дома, разбирая чемодан. В кульке была записка: «Серёга! Не забывай Саратовскую опоку!»

Когда поезд тронулся, они держали меня, не пуская в вагон. Спасло «чудо», кто-то, наверно из наших автодорожников, а их в поезде, как оказалось, было много, дёрнул стопкран, остановив состав. Через минуту поезд тронулся, теперь уже окончательно.

А о том, что было после моего отъезда, я узнал значительно позднее из писем Сашко.

…После твоего отъезда, я «немножко»_ подзадержался. Жил в комнате один. Официальной причиной моей задержки была смена паспорта, а не официальной… ты сам понимаешь.

За эту неделю было много выпито и водки и вина. Несколько раз оставалась у меня на ночь и Наташка, вот так всё и закрутилось. Однако домой я поехал один, сейчас даже не знаю почему. Дома прожил месяц, ничего родителям не сказал, хоть и были такие вопросики. Приехал в Саратов, и только тогда решился, хотя, мысля, ехать в Кустанай вдвоём, была у меня давненько, ты это знаешь. Всё провернулось мгновенно: небольшая выпивка, ЗАГС, дорога и… «величественный» Кустанай. Жаль, упустил месяц спокойной семейной жизни дома, но что поделаешь! Правда, мы потом это наверстали…

Наша совместная с Милой поездка до Москвы в чём-то напоминала семейную обстановку. Нам было очень хорошо от близкого взаимного присутствия. Мы даже особо и не разговаривали, оказывая друг другу взаимные знаки внимания, а то и просто сидели, держась за руки и глядя друг на друга. И нас нисколечко не стесняло присутствие наших соседей.

Мы договорились, что встретимся снова в Москве в конце августа, когда я буду уезжать в Кустанай, и пробудем вместе несколько дней, о чём Мила должна была договориться со своей московской тётушкой. В метро на «Павелецкой» мы расстались, договорившись встретиться на вокзале за час до отхода поезда. Мне ещё необходимо было закомпостировать билет и кое-что купить. Да и бродить по Москве с поклажей было не здорово. Мы стояли на платформе, когда в туннеле засветил прожектор приближающегося поезда.

Мила смотрела на меня каким-то затуманенным взглядом, порываясь что-то сказать, но так ничего и не сказала. Я привлёк её к себе, поцеловал и заскочил в вагон. За стеклом поплыла в сторону её фигура, с какой-то растерянной улыбкой на лице и поднятой рукой с шевелящимися пальчиками, а моё сердце словно кто-то сжал тисками, на какое-то мгновение, и отпустил.

Всё, что происходило потом, было непонятно, необъяснимо, кошмарно. Мила не пришла на вокзал ни за час, ни за минуту до отправления поезда. Было обидно и горько. Сначала я ждал её на вокзале, волнуясь и беспокоясь, а после того, как объявили посадку, я забросил в купе чемодан и мерил ногами перрон перед окнами вагона, всматриваясь в лица всех девушек, появляющихся на перроне и устремляясь на встречу, если мне вдруг казалось, что это она. Незадолго до отхода поезда пошёл дождь, но я не уходил с перрона и, даже когда состав тронулся и я заскочил в тамбур, всё ещё шарил взглядом по пустеющей платформе, не веря, что её нет. Потом попросил у проводника какую-нибудь посудинку, чтобы поставить в неё букет васильков, что купил для Милы у Большого театра. По окну косыми струйками хлестал дождь, а я пытался писать ей письмо, начинал и откладывал, боясь в эмоциональном порыве написать что-то обидное для неё, и снова продолжал.

… После всего, что было со мной до тебя, ты стала для меня той спасительной соломинкой, вернее, той рукой, протянутой человеку в последнюю минуту, чтобы успеть спасти его, срывающегося в пропасть.

…Я постоянно боялся потерять тебя, и никогда не был уверен, что это не произойдёт, и так спасительны были те положительные изменения, что произошли в наших взаимоотношениях за последние два месяца. Ты поверила мне, и эта вера наполнила моё сердце радостью и любовью.

…Я очень хочу быть с тобой, Мила. Но ты решай сама, перед тобой я такой, какой есть. Чтобы всё было без обмана…

…Не знаю, почему ты не пришла, но не хочется думать ни о чём плохом, видимо, у тебя были какие-то веские причины, хотя мне всё равно больно. В голову ползут разные глупые мысли. Я очень расстроен и сердит на тебя, но, видимо, привязан больше.

Пиши же скорее, неизвестность изводит меня…

Я всё-таки сумел дописать письмо и отпустил его в почтовый ящик на вокзале в Вологде. Встреча с родными и близкими заглушили боль от неведения, а полученный вскоре ответ принёс успокоение и радость.

Милый Серёжка, здравствуй!

Получила сегодня твоё письмо. Я знала, что ты будешь в обиде на меня за то, что я не пришла на вокзал проводить тебя. Но не думай, что я сделала это нарочно. С моим характером мне очень трудно признаться тебе в причине невыполнения моего слова, но я скажу, только с условием, что об этом никто не будет знать.

Серёжа, я не пришла потому, что не хотела, чтобы ты видел моих слёз. Когда мы расстались на платформе метро, мне было как-то не по себе, и слёзы застряли у меня в горле, поэтому я и не могла ничего сказать тебе, боялась выдать себя. Ещё ни один мальчишка не видел, чтобы я ревела, да и я не хочу, чтобы об этом знали. И зря многие думают, что на меня ничего не может подействовать, уж не такая я бездушная. Просто, я никогда не подаю вида. У меня может испортиться настроение, но истинной причины никто не узнает, да это и не к чему.

Я знала и была в том уверена, что если бы я пришла на вокзал, то не выдержала бы и разревелась, чего я не хотела. Не знаю, можно ли это назвать глупостью, но это так. Из метро я вышла на остановку раньше и пошла пешком. Пока я дошла до дома, где живёт тётушка, немного успокоилась, но не совсем. Пришла в каком-то подавленном состоянии, что объяснила тем, что не закомпостировала билет.

В Москве я провела субботу и воскресение и очень жалела, что ты уехал. Во вторник уже была в Киеве. Встречали меня с цветами. Вечером поехали смотреть вечерний Киев. Зрелище впечатляющее. Время провожу великолепно, дни пролетают незаметно. Уже загорела. Была в Лавре, ходила по тёмным пещерам и рассматривала со свечкой в руке святые мощи. Серёжа, когда здесь остаёшься у могил один, становится жутко. Кругом темно, хоть глаза выколи, сыро и холодно.

Были на Аскольдовой могиле, и вообще здесь много интересного.

Когда буду уезжать, то, разумеется, напишу тебе заранее. Думаю, что в Москве увидимся.

Серёжа, если ты меня хоть немножечко любишь, то уничтожь это письмо, я не хочу, чтобы кто-то знал то, что я написала тебе в начале.

Пиши, я буду очень рада твоим письмам.

С дружеским и сердечным приветом. Милок.

Ещё раз прошу, не сердись на меня и не обижайся. Пиши. Никогда мне не приходилось писать таких писем.

Но тогда в поезде я не знал всего этого и изводился не ведая, что и предположить. А потом было многое, многое другое, в итоге которого наши пути разошлись на долгие, долгие годы.

Дата добавления: 2015-07-16