И снова сорвался

Стоим у открытого окна в коридоре на третьем этаже общежития. Вечер. Напротив, через дорогу, контуры тёмных корпусов института, и только из окон дипломок льётся свет на институтские скверы. Тёплый ветер, задувающий в окно, треплет волосы, гладит по разгорячённым щекам, щекочет в носу. Хочется вздохнуть глубоко, глубоко и не выдыхать запахи этого летнего коктейля. Не поворачивая головы, спрашиваю:

- Через восемь дней я уезжаю в лагеря, придёшь провожать?

- Нет, - тихо отвечает Ксюша.

- Значит передумала? Ну, что ж, бывает, - мой голос не дрогнул, я лишь крепче сжал зубы.

А в окно рвётся песня, там по середине улицы два ряда студентов:

Появился парень,

стильный и красивый,

Парень из Чикаго,

Бойля - Мариот! – и их чуть хрипловатым голосам вторит аккордеон

- Идём, уже поздно, мне завтра рано вставать, - как-то робко, тронув меня за рукав, просит Ксюша.

- И что это вдруг ты так решила? - не обращая внимание на её слова, спрашиваю я.

- Я не могу. Понимаешь, Серёжа, есть причина, её даже можно назвать… Хотя, нет. В общем, не могу, не нужно мне этого делать, - словно извиняясь, торопливо, проглатывая окончания слов, говорит она, заглядывая мне в глаза.

Я отвернулся. Меня мутило от её слов. К глазам подступали слёзы, которые мне трудно было сдержать. Тягостное минутное молчание. Чувствовалось, что и ей было не по себе. Не оборачиваясь, взял её за руку, и мы стали спускаться по лестнице на свой этаж. Остановились за углом коридора. Через пелену слёз я смотрел в её широко открытые глаза и чувствовал, что всё глубже и глубже погружаюсь в их жуткую глубину.

Понять ли хотела она меня или проверяла мою искренность, а может быть вид моих слёз, заполнивших глаза был слишком необычен для неё, но в её ответном взгляде не было безучастности, не было нездорового интереса к виду парня, с трудом сдерживающего слёзы, и не было желания, побыстрей избавится от тягостных объяснений.

- Не смотри на меня так, - попросила она,- ну, не надо.

Пустой коридор, освещённый лишь слабым светом лампочки, с тёмными проёмами дверей, сковывал и давил.

- А что же мне улыбаться? - зло бросил я.

К горлу подкатил комок, было больно и обидно, что она не хочет понять, как важно для меня увидеть её перед отходом поезда. Но что я мог сказать ей? Нет, слов было много, но зачем? Я не хотел уговаривать и упрашивать.

Я не исключал, что стоило мне быть настойчивей, и она бы согласилась, её отказ не был категоричным, но хотелось, чтобы она сама поняла необоснованность отказа. Ведь гарантии встречи после лагерей, практически, не было. Время выезда её на практику было за неделю до предполагаемого моего возвращения.

Но в жизни часто бывает так, что люди цепляются за свои доводы, порой, тем сильней, чем яснее их несостоятельность. И то, что в начале было оговоркой, становиться краеугольным камнем непонимания и основой безапелляционного отрицания. Так было и здесь, и я не хотел уговаривать и просить её изменить своё решение. Было страшно обидно, что любой, даже самый малый зримый знак наших отношений стал вызывать у неё жгучий протест, и, если я и добивался чего-то, то достигал это с неимоверным трудом.

- До свидания, - Ксюша потянула меня за руку, я не ответил. Она снова окунула меня в бездну своих глаз, казавшихся ещё чернее, ещё глубже. Надо было что-то делать, что-то решать. Я повернулся и, как бы рубя с плеча, бросил:

- Иди, - взял её за плечи, повернул к двери в её комнату и, не оглядываясь, боясь не сдержать слёз, бросился прочь.

Мы опять сидим в гладилке. Очень поздно. Ксюша у меня на коленях, и не столько говорим, сколько обнимаемся и целуемся и никак не можем оторваться друг от друга. И эта близость вновь затуманила и закружила мою голову. Под руками было её тело, упругие бёдра, обворожительная грудь. Жаркие руки обвили мою шею, под моими губами были её сладкие губки, пухленькие щёчки, глазки с длинными ресничками, завитки волос на шее и снова губы, снова щёки и вновь глаза. Мы оба тяжело дышали. Моё сердце неистово колотилось и, казалось, что готово было вырваться из груди. Этот стук я ощущал и в голове, и в висках.

Мне было дозволено всё, я касался самых сокровенных мест её тела, и, не выдержав, стал снимать с неё трусики. В ответ ни звука, только ещё сильней она прижималась ко мне, словно пыталась втиснуться в мою грудную клетку, вталкивая свои губы в мои и не давая им сомкнуться.Я бросил на пол куртку, что висела на спинке стула, и стал бережно отпускать на неё Ксюшу, и потянулся к ней. И опять этот голос, прерывающийся от волнения:

- Не надо, не надо!!

Это было хуже ледяной воды, Мои руки дрожали, голова кружилась. Я сел на пол и опёрся спиной на стенку. Ксюша встала, поправляя одежду, и ни слова не говоря, вышла из гладилки. Придерживаясь за подоконник, поднялся и я и, как пьяный, пошёл следом.

Ночь было похожа на кошмар. Я не спал ни минуты, вставал и снова ложился. Выкурил пачку «Беломора», искал какое-то решение, в мыслях было желание всё бросить и уехать.

Написал записку, которую утром отдал ей, постучав в дверь.

Ксюша! После всего того, что было оправдываться смешно, глупо и подло. Прощай, и только не вини себя. Ты ни в чём не виновата. Слышишь? – Ни в чём. На свете очень много хороших людей, в сотни раз лучше меня, а из меня, видно, хорошего человека не получится. Себе я этого никогда не прощу. Можешь ненавидеть меня, нет – презирать (ненавидят врагов, а я хуже), говори всем, что я за чудовище, только знаю, это не принесёт мне боли сильнее, чем я сам себе причинил. Ночью я чуть было не уехал отсюда. Да только от себя куда убежишь? Об одном прошу у тебя, нет, не прощения – его я не заслужил. Позволь мне закончить твой проект, что я начал, мне это значительно проще сделать, а то ты и так из-за меня отстала.

Сергей.

Безусловно, моё решение, уехать было мальчишеством и, в большей степени, всплеском эмоций, чем реальностью, но в остальном, записка была криком души, искренним до последнего слова. Я переживал страшно. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я удивляюсь, как я мог в тот период такого накала страстей, неудержимого всплеска эмоций, не только продолжать заниматься, но, что особенно удивительно, сдавать сессию и сдавать неплохо. С каким-то ожесточением в короткие периоды между нашими встречами, а чаще по ночам или рано утром, я вчитывался в лекции, заканчивал курсовые работы и даже помогал Ксюше, которую наши свидания выбили из колеи, что её страшно огорчало. Вечером не выдержал и зашёл. В комнате была Любаша и Нина. Ксюша сидела на кровати и что-то читала. Наши взгляды встретились. Я поздоровался и сходу предложил:

- Пойдёмте в кино.

Нина с Любашей переглянулись, Любаша ответила:

- Идите с Ксенией, нам что-то не хочется.

- Ксюша, пойдём, - обратился я к ней, готовый к отказу.

- Пойдём, - довольно спокойно ответила она.

После сеанса, который я просидел, сжимая её пальцы, мы прошли в сквер у медицинских клиник. Нашли в одной из аллеек свободную скамью, сели. Я обнял Ксюшу и привлёк к себе. Она не противилась. Нашёл её губы, поцеловал. Срывающимся голосом зашептал:

- Бога ради, прости меня! Прости, если сможешь… Я, действительно, потерял голову… А потом, знаешь, как было бы чудесно, если бы у нас появился ребёнок!!

Ксюша резко отстранилась от меня и попыталась встать со скамейки, но я силой удержал её.

- Ты хоть понимаешь, что говоришь?

Как мог, я старался успокоить её, совершенно не ожидая такой реакции. Она страшно обиделась на меня. Создавалось такое впечатление, что этими словами, я её обидел больше, чем своими действиями там в гладилке. Мне потребовалась масса усилий и всё своё красноречие, чтобы хоть как-то смягчить этот крайне негативный эффект от своих слов.

Прошло ещё два дня. Мы снова в том же скверике. Вечер, но ещё светло. О том, что было, стараемся не говорить, хотя разговор всё о том же – о наших взаимоотношениях. Тяжесть от пережитого куда-то ушла, словно ничего чрезвычайного, выходящего за всякие рамки и не было.

- Со мной временами бывает, что я очень хочу тебя видеть. И я готова, что угодно сделать, только чтобы увидеть тебя. А бывали и дни, когда мне не хотелось встречаться.

- И что ты тогда делала?

- Я старалась, чтобы ты разозлился и ушёл. Скажи, а ты мог бы уйти и не придти совсем?

- Если бы ты оскорбила или унизила меня.

Ксюша замолчала, а потом, словно в раздумье, сказала:

- Я ещё никогда никому не доверяла в такой степени, как тебе… - и почти без перехода продолжила: - Помнишь, ты как-то говорил о вашем споре со Славкой? Ты ведь тогда так и не сказал о своём мнении.

Вопрос был неожиданным для меня, и я даже несколько растерялся. Взглянул на Ксюшу, она смотрела мне прямо в глаза, ожидая ответа. Мне стало как-то не по себе. Я готов был ответить, но что-то удерживало меня. Я очень хорошо помнил тот разговор с ребятами, спонтанно возникший у нас в комнате, ещё до встречи с Ксюшей. Накануне Славка наконец-то познакомил нас со своей новой пассией, о которой прожужжал нам все уши ещё за две недели до этого. Девчонка была, действительно, выше всех похвал. Стройная шатенка, очень миловидная она к тому же была скромна, не выпячивая своих многочисленных достоинств. Занималась в секции художественной гимнастики, играла на скрипке, очаровательно пела и к тому же получала повышенную стипендию, учась на втором курсе экономического института.

В тот вечер Мишка, желая подзадорить Славку, съехидничал, как это он умел делать, и чем неоднократно выводил из себя и меня, и Сашко, да и самого Славку, наиболее толстокожего из нас.

- Слушай, Славка, а вот если ты узнаешь, что Вероника не девчонка, ты её бросишь?

- Ты что, сдик что ли? - опешил Славка, - да она до меня не с кем даже не встречалась, а не то чтобы целовалась!

- Ну, а всё-таки! С кем не бывает? Мало ли какая случайность! Да и потом, это она тебе говорит, что ни с кем не целовалась, а как на самом деле, ты ведь не знаешь.

- Брось, это же заметно, была девчонка «в руках» или нет.

- Я с тобой не согласен, ничего ты не узнаешь по девчонке, тем более, если это не носит постоянного характера. Мало ли что было. Было, да прошло! - возразил Сашко.

- Нет, нет и нет, это не о Нике, - не согласился Славка.

- Ну, допустим не о Веронике, - не унимался Мишка, - а всё-таки, произойди такое, или бы тебе сказали это про неё, чтобы ты всё-таки сделал?

- Тому, кто бы так сказал, морду набил!

- А если бы девчонка сказала? - вошёл в раж Мишка.

- И ей бы вдарил!

- А если бы это оказалось правдой?

Мишка внимательно смотрел на Славку, ожидая его реакции. Славка молчал, видимо, на миг, представив в своих мыслях этот сумасшедший расклад. Его пальцы непроизвольно сжимались в кулаки и снова разжимались. Потом он резко шарахнул кулаком по столу, так что стаканы, стоящие на столе подпрыгнули, а один упал на пол и разбился.

- Убил бы падлу.

Такой реакции не ожидал даже Мишка. А Сашко, желая как-то разрядить обстановку, полушутя, полусерьёзно, начал причитать:

- Ё-моё, а из чего я буду чай-то пить? Мишка, я забираю твой стакан, ты чего человека с панталыку сбиваешь? - и уже обращаясь к Славке, добавил: - Слава, плюнь ты на этого баламута!

Но Славка, уже не слушал его, схватил со стола пачку папирос и выскочил из комнаты, а, вернувшись через полчаса, молча разделся, лёг в постель и отвернулся к стене. Как его разговорил Мишка, я не знаю, но на следующий день к вечеру он отошёл и только улыбнулся на слова Сашко:

- Ты уж, Слава, больше так не пугай, а то мы подумали, что ты, в горячке, и нас прикончить можешь.

В том разговоре я участия не принимал, а потом как-то рассказал Ксюше. Тогда на мой рассказ она прореагировала очень сдержанно и перевела разговор на другое. И вот сейчас спросила о том, что для неё, как я понял, было важно знать.

- Я вообще не пойму, - продолжила Ксюша, - почему мальчишкам это можно, а девчонкам нельзя. Какая несправедливость!

- Вот и я считаю себя не вправе судить. Это гадко, когда преследуют за ошибки! А потом, это могло и не быть ошибкой.

Ксюша посмотрела на меня более внимательно и как-то особенно, чуть помолчав, сказала:

- А я могла бы выйти за тебя замуж…

- Так выходи! - повернулся я к ней. - Я один исцеловал тебя больше, чем все мои предшественники вместе взятые!

- Всё так сложно… А вообще мне бы хотелось, чтобы мы были просто друзьями. Возможно ли это?

Она снова посмотрела мне в глаза, ожидая ответа.

- То, что ты предлагаешь, для меня худший из вариантов. Одно я знаю твёрдо - я не хочу тебя терять!

Позже я неоднократно задумывался о тех крайностях во взаимоотношениях ребят и девчат, ибо изначально считал парадоксальной Славкину жёсткую требовательность к Веронике при собственной «свободе». Случись такое со мной, я простил бы девчонку и никогда бы ей ни о чём не напомнил. Да и потом, что напоминать? Что она оказалась не девушкой, выйдя за тебя замуж? Но если ты решил жениться, связать свою жизнь с человеком, который дорог тебе сегодня таким, какова она есть, причём тут то, что было до тебя? Да и потом всё это могло быть и не похотью, а чаще всего происходит от избытка доверия. И если девушка обманулась в своих чувствах, это и так для неё урок на всю жизнь. Конечно, бывает, что и для девушки подобное, как насморк. Но об этом стоит ли говорить? Больно, когда преследуют за ошибки. И такая постановка вопроса, когда одному можно, а другому категорически нельзя, безнравственна. Если мы любим, мы должны быть великодушны.

Что касается Славки, парадокс оказался в том, что Вероника, совершенно случайно узнав, что он, встречаясь с ней, «леванул», прекратила с ним всякие отношения. Славка был в шоке, и, как Вероника не избегала встреч, добился, чтобы она выслушала его. С той встречи он пришёл чернее тучи, лицо какое-то землистое, на расспросы долго не отвечал, сидел отрешённо на койке. Потом, мало-помалу, отошёл.

Как мы поняли из того, что он нам всё-таки рассказал, их разговор с Вероникой был настолько откровенным, что с трудом верилось, что эта девчонка, что до двадцати лет не только не целовалась, но и не «дружила» ни с одним мальчишкой, могла в нём участвовать. Чтобы как-то «аргументировать» своё поведение, Славка сказал ей, что давно живёт половой жизнью и ему сложно «без этого», что он просто берёг её целомудрие, на что получил ответ, который его ошарашил: «Уж лучше бы ты это сделал со мной!» И Вероника не простила его, хотя, как рассказывали девчонки, довела себя чуть ли не до белой горячки. Видно была влюблена не на шутку, но не простила.

С утра на институтском стадионе соревнования по лёгкой атлетике. От нашей группы на стометровке Сарайчик. Юрка молодец, первое место по факультету. Бегает он замечательно, да и вообще спорт для него всё. Его комната в их доме, как маленький гимнастический зал, кроме того, ещё и площадка во дворе. Отец у него тоже заядлый спортсмен-любитель. Юрка говорил, что отец в молодости серьёзно занимался спортом, но из-за травмы вынужден был уйти. Видимо увлечение спортом передалось ему от отца. Да они и сейчас дома занимаются вдвоём и с большим удовольствием. Я как-то заскочил к Юрке в воскресение днём и застал их с отцом во дворе у турника. Смотреть, как они крутили на перекладине, было истинное удовольствие. Всю жизнь жалел, что спорт как-то остался в стороне от меня.

Сначала выступали девчонки в эстафете, потом ребята. В итоге наше третье место. Сразу после эстафеты стометровка. Юрка в своих любимых плавках, сшитых им из двух пионерских галстуков. Такие плавки есть у многих ребят, но у него они особенно изящны и, как говорят девчонки, «интригующие». Он предпочитает их трусам, говорит: «Мне в них везёт». Особую прелесть плавкам придают две завязочки сбоку, вместо пуговок, которые Юрка завязывает красивым бантиком. На трибуне почти вся наша группа.

Старт. Юрка рванул первым. Но что это? Я не сразу понял, почему на трибуне всё возрастающий рёв. Господи! У Сарайчика лопнула нижняя завязка! Он не сразу это заметил, вырвавшись вперёд, и лишь ближе к финишу, сообразив, постарался рукой прижать развивающуюся половинку, сходу проскочив через финиш в раздевалку. Эта манипуляция руки стоила ему первого места - он пришёл вторым.

Когда, переодевшись, Юрка поднялся к нам на трибуну, ребята сетовали, что, мол, «зря зажимал, пришёл бы первым, да и потом было, что показать». На счёт «показать» судить было трудно, я видел только сплошное мельтешение красной материи. Но ведь кто что смотрел!

Вечером зашёл в буфет общежития. Очередь была небольшая. Подошла Галка из 108. Встала сзади. Тронула за плечо. Обернулся.

- Скоро ли свадьба?

Я невольно усмехнулся, но не ответил, а она поняла это как подтверждение своих догадок и ещё больше просияла, сама того не подозревая, насколько далеко она от истины.

Сквер у Крытого рынка. Дорожки из битого кирпича. Пожилые люди на скамейках, а напротив нас парень с девушкой. Девушка прижалась к плечу парня. Фигура парня полна мужского достоинства. От улицы шум от проезжающих автомашин. Изредка до нас долетают обрывки фраз из разговора молодой пары, который, чувствовалось, радовал их обеих. Было такое впечатление что того, чего нам с Ксюшей так не хватало, было в избытке на той скамейке. А у нас шёл свой разговор.

- Тебя послушаешь, и кажется, что ты много испытал, много перевидал. Откуда это у тебя?

- Я просто более внимательно наблюдаю за окружающим, за всем тем, что происходит вокруг меня, с чем сталкиваюсь, что мне рассказывают. Может быть, чуть повнимательнее, чуть попристальней, чем другие. А когда вижу что-то не ординарное, хочется понять, почему человек поступает так, а не иначе? Только наблюдательность моя какая-то косолапая - за людей анализирую, за себя не могу.

- Вот-вот, и делаешь меня предметом своих наблюдений, анализируя мои поступки. В такие минуты иногда мне просто хочется ударить тебя!

- Зачем ты так? Я просто хочу тебя понять! Ты настолько не предсказуема, что от этого, порой, у меня раскалывается голова, и я впадаю из одной крайности в другую! Ты заметила холодность, с которой мы вчера расстались?

- Заметила.

- Перед тем, как нам встретиться, я был в гостях у одной семейной пары. Искренне позавидовал этому уюту. И не столько в доме, сколько в их отношении друг к другу. А когда возвращался, почувствовал такую пустоту в груди, такую безучастность к тебе и себе самому, какую раньше никогда не испытывал, словно ты мне совершенно безразлична.

Я замолчал, молчала и Ксюша, а потом, как бы осмысливая сказанное, спросила:

- А ты хочешь, чтобы я ушла?

- Не хочу, - выдавил я, хотя обязан был сказать другое, но сердце перебороло рассудок. А ведь это был, по сути, вопрос, не боюсь ли я потерять её, если это произойдёт на самом деле. Меняю тему: - Хочешь, я поеду с тобой на практику?

- Зачем? Думаю, что это не следует делать.

- Почему?

Не ответила. Да, в общем-то, всё ясно и так. Смотрю на счастливую пару напротив. Дай Бог им избежать тех грустных мыслей, что преследуют меня!

Вечером того же дня к нам в комнату заскочила Ксюша.

- Привет, мальчики! - и уже обращаясь ко мне: - Пошли, прогуляемся.

Идём к скверу у третьей поликлиники. Поздний вечер, ворота уже закрыты, пролезаем через дырку в ограде. Идём по тёмной аллейке. Под кривой развесистой грушей расстилаю куртку. И снова поцелуи и объятия. От этого можно сойти с ума! Поцелуи душат, но не насыщают.

В ЛЕСУ

Наконец-то состоялась наша поездка. Мы сидели в гладилке, готовились к экзамену. Вернее, готовилась Ксюша, я помогал, обсуждая ту или иную тему, проверяя её.

Моя сессия была уже позади. Я сдал её, по сути, на одном дыхании, с какой-то злостью штудируя лекции, когда мы были в ссоре и с величайшим подъёмом после очередных встреч и ненасытных поцелуев и объятий. До сих пор удивляюсь, как у меня хватало на всё это времени и сил.

Сижу, стараясь скрыть своё нетерпение. Вчера Витёк сказал, что подъедет с обеда, и я боялся просмотреть знакомую машину. Наша поездка в лес, о которой мы так много говорили и неоднократно откладывали по тем или иным причинам и даже ссорились, наконец-то должна была состояться. Но вот шаровый москвич завернул на Беговую.

- Ксюша, едем. Машина подана.

Некоторые колебания, но всё же соглашается. Собираемся и выходим. В окнах общежития вижу девичьи головы. Садимся, машина трогается, «путешествие» началось. Промелькнули пригороды и минут через сорок мы на обратном склоне гор полукольцом окружавших город. Выходим. Витёк уезжает. Разнотравный запах ударяет в нос. Разводы полевых цветов радуют глаз. Щебет птиц и безбрежная синь неба. Взявшись за руки, сворачиваем с дороги и углубляемся в перелесок. Где-то вскоре выходим на небольшую поляну, в обрамлении кустарника. Располагаемся, расстелив на траве лёгкое покрывало.

Последние дни что-то снова не ладилось в наших отношениях. Ксюша была какая-то дёрганная, вспыльчивая, обижалась порой просто на какие-то мелочи, пыталась что-то выяснять. Видимо всё то, что произошло на дне рождения Светки, да и позднее, наложило свой негатив на наши отношения. И вот снова разговор «о нас и про нас». На сей раз более чёткий и определённый, выражающий главное - необходимость завершения наших отношений.

- Мы всё равно с тобой разойдёмся, - как о чём-то давно решённом заговорила Ксюша, после того как мы, разложив на покрывале нехитрую снедь, захваченную с собой, отпили из стаканов по глотку вина и приступили к лёгкой трапезе.

- Почему ты так считаешь?

- Как-то всё у нас легко и очень быстро закрутилось. Я сама себе удивляюсь, что всё так далеко зашло…

- Ты боишься этого?

- Не знаю… - она споткнулась на слове, но, в след за этим, словно убеждая сама себя, продолжила: - Между нами было много того, что не должно было быть!

- Не будем говорить об этом.

- Нет, почему же? Давай поговорим. То чего ты хотел, никогда бы не произошло.

- Всё могло быть…

- Нет, никогда. Вот ты говоришь, что с этим трудно бороться. Но всякий раз, когда дело доходило до этого, передо мной вставало одно лицо и слова…

- Матери?

- Нет, отца…

Ксюша замолчала, выпрямилась и словно напряглась, устремив взгляд куда-то поверх меня, словно перебирая в своей памяти какие-то мысли, что были скрыты где-то в глубине её сознания. Вдруг она, совершенно неожиданно для меня, как сноп, упала ничком на покрывало, ударившись об уголок балетки, в которой мы принесли продукты, и горько заплакала. Я склонился над ней, успокаивал, гладил по голове и спине. Постепенно её плечи перестали вздрагивать.

Она села, отпила вино из стакана, достала платок, вытерла слёзы и спросила:

- Ты рассказывал мне про своего отца, что он изменял твоей маме. Ты бы смог ему простить?

- Я ему этого не простил и никогда не прощу.

- А твой отец старый?

- Да нет, ему всего 45, и он очень молодо выглядит по сравнению со своим возрастом.

- Вот и я своему отцу никогда не прощу. Я его всегда любила больше мамы, да и он меня любил больше, чем брата и сестру. Ты бы видел, как он плакал, прося у меня прощения, но я сказала ему, что он мне больше не отец. Я же из-за него ездила тогда домой на майские.

- Я догадался. Только я тогда подумал, что всё обошлось.

- Это как считать. Мама ему поверила, да и я потом отошла, но простить не простила.

- А сейчас-то ты что заплакала?

Ксюша обернулась ко мне.

- Отец, когда я ему высказала всё по поводу его гулянок, жестоко обидел меня, сказав, что «легко судить, когда здесь всё на глазах, а тебя кто проверит, может, ты ещё похлеще живёшь», потом, правда, поостыл, а горечь осталась. А ведь, отчасти, он прав. Вот ты словно верёвкой привязать меня хочешь, торопишь, упрекаешь, себя изводишь и меня… А я разобраться в себе хочу.

- А кто тебе мешает?

- Ты.

Я опешил от неожиданности:

- Я?! Ты хоть думаешь, что говоришь?

- Если бы не думала!

- Неужели я не затронул ни одной струны в твоём сердце? Мне как-то не верится в это.

- Нет, почему же, иногда я испытываю к тебе то же самое, что и ты, - ответила она, но сразу же оговорилась, - только так бывает не часто.

- Я понимаю, что человек ненасытная натура, он всегда хочет большего. Ну а ты, что ищешь? Чем я не устраиваю тебя? Я, конечно, не эталон совершенства, но, может быть, во мне есть что-то, что могло бы тебе позволить остановить свой выбор на мне? А если во мне чего-то недостаёт, не нравится тебе, я хотел бы знать об этом.

- Я не могу и не хочу говорить на эту тему.

- Интересно получается. Разве я так много прошу? А ты отказываешь, в такой малости. В таком случае, если ты уйдёшь, я возненавижу тебя.

- Нет, ты не способен на плохое. Ты будешь уважать меня, даже если мы расстанемся. Мне кажется, я знаю тебя лучше, чем ты сам. Ты не такой, каким хочешь казаться. Ты способен прощать… Может быть не сразу, но ты простишь меня.

День клонился к вечеру. Мы поднялись. Витёк, перед тем как уехать, указал мне примерное направление в сторону нашего института. Вышли на большую поляну. Здесь тропинка, что добросовестно вела нас, споткнулась о канаву и раздвоилась. В какую сторону идти?

Две женщины рвали траву метрах в тридцати от нас и бросали взгляды в нашу сторону. Обращаюсь к ним:

- Скажите, пожалуйста, где здесь дорога на Саратов?

- Идите по правой тропинке, она вас и выведет на неё, - откликнулась одна из женщин и махнула рукой через поляну.

Снова углубляемся в лес.

- Скажи, а ты хотела бы прочесть мои дневники?

- Нет, не надо.

- Почему?

- Ты хочешь, чтобы я прочла то, о чём неоднократно говорил мне, а может быть даже больше того. Зачем мне это? Ты же, видимо, хочешь, чтобы мне было больно или стыдно за свои поступки и своё, такое разное, отношение к тебе.

- Я хочу быть откровенным, чтобы ты лучше поняла меня.

- А я и так понимаю тебя. Ты что считаешь, что я совершенно бесчувственная? Я не виновата в том, что не испытываю к тебе тех чувств, что испытываешь ты ко мне. А если и виновата, что это изменит?!

Чувствовалось, что для Ксюши разговор был не из лёгких. Не смотря на решение, которое она, по всей видимости, приняла, она боялась ошибиться и пыталась разобраться в тех противоречивых чувствах, что испытывала.

- Давай расстанемся сегодня, так будет лучше, - как-то отрешённо сказала она.

- Нет, я против этого.

- А я нарочно сегодня поехала, чтобы проститься с тобой, она замолчала, а потом продолжила: - Помнишь тот вечер 23 февраля, когда я пригласила тебя на «дамский»? Так вот, я тогда шла приглашать не тебя, но того человека пригласили, а тут вижу, стоит интересный парень…

- Значит, ты солгала мне? Какое стечение случайностей! Чистая случайность 23 февраля, совпадение 1 марта и в итоге… Как горько это сознавать!

Разговор, который бередил душу, не вывел меня из равновесия и, может быть, только потому, что сама обстановка бесконечного ожидания конца измотала меня. Внутри словно всё перегорело, а потому и разговор воспринимался менее остро, чем прежние разговоры на ту же тему, характерные последним неделям, как тяжёлая ноша, которую приходится нести, а необходимо сбросить.

Мы вышли на восточный склон горы. Перед нами открылся Саратов. На минуту задержались, любуясь на панораму города, подсвеченную вечерним солнцем.

- Не приглашай меня на свадьбу, - говорю я, словно отрубая сказанное.

- Что так?

- Я не хочу и не пойду на неё, поскольку боюсь не удержаться и наговорить тебе много лишнего, чем только испорчу тебе, да и другим тоже, свадебное настроение.

Замолчали, и как бы в продолжение разговора Ксюша вновь повторяет:

- Не надо нам больше встречаться, Серёжа.

- Но мы должны остаться друзьями, - поспешил добавить я.

- Зачем тебе это? Ты же, говоря так, по сути, хочешь, чтобы всё продолжалось, и нет никакой гарантии, что это будут просто дружеские отношения. И потом, ты ратуешь за дружбу, а сам, по-моему, её не ценишь.

- С чего ты взяла? - опешил я.

- Ты из-за меня всё больше отдаляешься от своих друзей.

После долгих и томительных объяснений и моих заверений, что я сумею держать себя в рамках дружеских отношений, и что я просто не заслужил к себе такое отношение, обозначающее окончательный разрыв, Ксюша, с неохотой, согласилась.

- Хорошо, я согласна с тобой. Попробуем, что получится.

Видимо этот нелёгкий разговор, от которого мы обоюдно устали, склонил её мнение в мою сторону.

Не могу уснуть. Кажется всё сказано, всё определено, но не могу отделаться от щемящей боли в сердце. Ребята уже давно спят. Сел на койке. Смотрю в окно на чёрное небо, на редкие капли огней «солнечной республики» Агафонии и стараюсь прочесть в этой черноте ответ на мучающие меня вопросы, стараюсь и не могу. На сердце творится что-то невообразимое, то, кажется, оно сжимается в твёрдый комок от этих будоражащих мыслей, то измученное ослабевает под напором дум, волнений, бесконечных сомнений и трепещет, как вынутая из воды рыбка.

Я всматриваюсь до боли в глазах в эту холодящую пустоту и вдруг, среди тёмного марева, сначала расплывчато, потом всё отчётливей и яснее, вижу её глаза, такие же тёмные и глубокие. Леденящим холодом потянуло от них, и всё тело передёрнуло в резкой нервной дрожи. Её глаза… Бездонные, как небо, в которые мне хочется погрузиться, как в тёплую поверхностную воду, нагретого за день озера, но они жгут меня холодом донных ключей. И всё словно прояснилось.

Всё стало до простоты ясным и понятным. А я то, глупый, искал успокоения, отодвигая срок конца, не понимая, что это путь в никуда. А сердце болит, ему нужны не эти жаркие объятия и поцелуи, коими перезаполнены наши встречи, ему нужна любовь, а её нет. Так почему же ему не болеть, если нет главного - взаимности?!

Мне не следовало отступать, не стоило идти на этот компромисс. Он ничего не даёт. Ибо любить и в то же время сознавать, что взаимность невозможна, это мука, которая ни сколь не легче боли разрыва. Это, как больной зуб: не трогаешь - больно, затронешь - боль сильнее, рвёшь - боль несусветная, но уж, если вырвал, то боль, не сразу, но проходит. Правда, сердце не больной зуб, и из него так просто боль не уйдёт, но рвать всё равно надо.

В ту ночь, не выдержав напора этих тягостных мыслей, я написал Ксюше письмо, которое так и не отдал.

… Ты даже представить себе не можешь, как я хочу разлюбить тебя! Выкинуть из мыслей, вырвать совсем, чтобы никогда - ты слышишь? - никогда больше не вспоминать. Я слишком быстро поверил в тебя, поверил в то, что ты моё будущее. А как я мечтал! Ведь я безумный фантазёр (ты сама неоднократно говорила об этом), и для моего развитого воображения увидеть всё это не представляет никакой сложности.

Но я, всё-таки, был осторожен в своих мечтах, не рисовал воздушных замков, хотя мне очень, очень хотелось увидеть в тебе то, что я так давно ждал. Если бы ты могла осознать, что твориться в моём сердце! Если б могла! Многое бы изменилось в тебе. Я не говорю, что ты полюбила бы меня, нет, я знаю, на это трудно рассчитывать, но понять, при желании, могла бы.

К сожалению, в тебе слишком много любви к себе самой, что не в обиду будет тебе сказано, слишком много, чтобы рассчитывать на сострадание. Но что ещё больше в тебе - это страсти. Она просто кипит, и в этом одна из главных причин твоих метаний. Не подумай, что я нарочно выискиваю в тебе недостатки, Нет. Мне давно ясно, что ты не для меня, что мы с тобой очень разные люди, чтобы быть вместе.

Но трудно, очень трудно вот так взять и отказаться от всего того, во что когда-то очень сильно поверил, и во что вложено было столько надежд. Как быстро всё изменилось! Давно ли ты говорила, что я самый хороший, что тебе даже временами кажется, что ты сможешь ответить мне тем же. И желаешь этого! А сегодня - горькое разочарование!

Ты будешь утверждать, что ты тоже хочешь большой любви, но не со мной, и посетуешь, что так сложились обстоятельства. Готов согласиться, что ты искренне веришь в это. Но, честное слово, этого не произойдёт, пока тебе самой не станут противны встречи на «нравится». Ибо, встречаясь с одним, потом с другим, тебе всякий раз будет казаться, что это не то, что настоящая любовь ещё там, где-то впереди. И так не один раз, а для кого-то это будет, как ножом по живому месту. Сейчас я вижу, что зашёл слишком далеко в своих мечтах. А ведь были мысли, чего греха таить, когда я представлял тебя своей женой…

Мне нужно было в самом начале набрать сил и порвать с тобой. Ведь я же чувствовал зыбкость своего положения! Сделать так, как я поступал раньше. Но то, что было легко для увлечений, здесь для меня оказалось неимоверно трудным. Ты спросишь, почему же всё-таки я не превозмог себя? Да по очень простой причине! Я не сразу понял тебя, думал, что ты просто ещё не разобралась в себе. Ты же так искренне об этом говорила! А когда осознал, что жестоко ошибаюсь, всё зашло уже так далеко, что я окончательно потерял голову.

Я всегда такой принципиальный в вопросах «дружбы», любивший ставить точки над «и», смалодушничал,, тем более что ты позволила мне оставить лазейку, согласившись на дружбу. Слишком сильно я поверил в тебя, чтобы быть способным порвать всё разом. У меня просто не хватило решимости. Я прекрасно понимаю, что так долго продолжаться не может, я почти уверен, что наша «дружба», что я вымолил у тебя, не протянется долго. В неё нет никакой веры. У меня, потому что её нет у тебя, а у тебя… тебе её просто мало, она не вписывается в твои взаимоотношения с мужским полом, да и не нужна она тебе. А тогда зачем она мне?

Как-то в самом начале, Ксюша сказала, что и для неё мало просто встреч, мало просто моего присутствия. Если увязать эти слова с её высказываниями, что она могла бы выйти за меня замуж, не забывая и тех эмоциональных порывов, которыми сопровождались наши встречи, то вполне законно возникает сомнение в её словах, сказанных в лесу, «этого бы никогда не произошло», что и подтвердилось в дальнейшем. В ней изначально было заложено больше от пылкой и страстной женщины, чем от целомудренной девушки.

Дата добавления: 2015-07-16