Ээ… Ты со мной сейчас разговариваешь?

Единственная крупная, отчаянная, дошедшая до ярости ссора между родителями, которую я помню, произошла из-за ПРП — Поправки о равных правах к Конституции США, предоставлявшей равные права всем гражда-нам, вне зависимости от половой принадлежности. Женские объединения по всей стране выступали в поддержку этой поправки. Ссора разгорелась после того, как поправка не была принята, поскольку, согласно опросам, большин-ство мужчин высказалось за принятие поправки, но чуть превосходящее

большинство женщин высказалось против. Родители спорили о том, почему мужчины больше женщин поддерживали ПРП. Ни до, ни после я не слышал, чтобы они так орали друг на друга. Отец выиграл теоретическую дискус-сию, потому что его интеллект был почти непобедим, но, на мой взгляд, проиграл спор.

— Всё очень просто, — сказал отец. — Мы, мужчины, выступаем за ПРП, потому что она больше выгодна нам, чем вам.

— Да правда что ли?

— Да, правда. Здесь три важных аспекта. Первый — это репродуктивная свобода. Второй — призыв в армию. Третий — брачное право. Нас уже тошнит от того, что в важнейших, сложнейших вопросах жизни и смерти общество всегда на стороне женщин. Поэтому ПРП больше нужна нам, чем вам.

— Точно, тошнит, потому что это самый тошнотворный бред, который я от тебя когда-либо слышала. У тебя нет репродуктивной свободы? Ты что, издеваешься? Это нам приходиться бороться за право выбирать, это нам приходится вынашивать ваших детей, потому что вы лишили нас репродук-тивной свободы.

— Как раз наоборот. Решение по «Роу против Уэйда»⁸¹ уже дало вам ту свободу, которой лишены все мужчины в этой стране.

Мама посмотрела на меня, как будто спрашивала: он что, совсем сошёл с ума?

— Как это, большой мальчик?

— Очень просто. Допустим, ты забеременела. Ты можешь сделать аборт. То есть у тебя есть полное право отказаться от материнства, так?

⁸¹ Судебное дело, рассматривавшееся в Верховном Суде США, решение по ко-торому узаконило аборты. — Прим. пер.

— Сейчас да.

— Да, у тебя есть право отказаться от материнства. Но если мужчина оплодотворяет женщину, если ли у него право отказаться от отцовства?

Мама некоторое время молчала. Было очевидно, что вопрос застал её врасплох.

— То, что ты говоришь, не имеет смысла.

— Ещё как имеет, просто ты раньше об этом не думала. Ты имеешь право отказаться от материнства, и будь что будет, а у меня нет права отказаться от отцовства. Это чудовищная несправедливость.

— Хочешь сказать, что тебе нужно право принуждать женщину к аборту?

— Да нет же, нет, вовсе нет. Я говорю только то, что если женщина может избежать материнства, у мужчины должно быть аналогичное право избежать отцовства. Если бы в этой стране было настоящее равноправие полов, и ты решила бы оставить ребёнка, а я бы не хотел становиться отцом, я мог бы подписать документ об отказе от отцовства. Вот это и есть то равенство полов, которого так не хватает мужчинам!

Я посмотрел на маму.

— Знаешь, а он в чем-то прав.

— Нет, не знаю. Какая безответственная чушь! Женщина вынашивает ребёнка — конечно, у неё больше прав.

— Тогда, чёрт тебя дери, не говори о равноправии полов, потому что у женщин в этом вопросе гораздо больше прав, чем у мужчин, и это меня дико бесит! С точки зрения репродуктивной свободы равноправие полов не распространяется на мужчин. Знаешь, сколько мужских жизней было разрушено из-за того, что их принуждали растить ребёнка, которого хотела только женщина? Знаешь или нет?! Наша правовая система обрекает мужчин на экономическое рабство, потому что у них нет репродуктивной свободы, которая есть у женщин. В гробу я видал такое равенство полов!

Отец покраснел от ярости — мама даже не пыталась защищаться.

— Ладно, ладно, пап. А что там за вторая причина? Ну, о чём ты там говорил?

Отец не сводил глаз с мамы, его дыхание начало успокаиваться.

— Война. Я говорил о войне.

Мама мгновенно смягчилась. Суровость поднятой темы не оставила места для их гнева.

— Это прозвучит эгоистично, и, возможно, так оно и есть, — начала отец. — Но я помню тот набор, помню, как призывали парней, когда началась война. Мужчин и только мужчин посылали сражаться в окопах Вьетнама. По ночам я просыпался от ужаса, весь в поту. Я действительно боялся смерти. А когда я шёл по кампусу и видел женщин, то мог думать только о том, как сильно и глубоко я их ненавижу, потому что им не приходится воевать. Я ненавидел их тела, которые вечером ложились в постель и мирно спали всю ночь, ведь их жизням ничего не угрожало. Я ненавидел их улыбки, их грёбаные улыбки были повсюду. Да как эти бесчувственные шлюхи вообще могли улыбаться, если мне скоро мог вышибить мозги какой-нибудь узкоглазый в какой-то сраной, богом забытой стране пятого мира? Я начинал ненавидеть их ещё больше, когда видел, как они собираются в свои так называемые общества повышения политической сознательности и ноют, и жалуются, что, господи-ты-боже-мой, на каждый потраченный ими доллар приходится всего лишь 85 заработанных центов. Эти тупые идиотки как будто и понятия не имели, что меня вот-вот могли убить! Срать я хотел на ваши 85 центов, дамы! Вы не имеете права жало-ваться. И каждый раз, когда я занимался сексом, я не занимался любовью, я просто ёб их, жёстко, цинично ёб!

Он ударил кулаком по столу, а потом закрыл лицо руками.

Меня всего трясло. Его ярость и горечь его страданий лишили меня присутствия духа. Мама сделала движение, чтобы утешить его, но остано-вилась. Она начала понимать — мы оба начали понимать — что её он тоже ненавидел, по крайней мере, отчасти. Он ненавидел её за то, что ей не

нужно было воевать.

Мы все молчали.

Отец пошевелился, сделал глубокий вдох.

— Первое, что пришло мне в голову, когда я услышал о ПРП, — это то, что теперь нам есть с кем разделить нашу боль. Я полностью за ПРП. — Он расслабился, даже попытался улыбнуться. — Я не говорю, что женщины обязательно должны воевать, но пусть хотя бы узнают, каково это — уклоняться от призыва.

Мы все с облегчением рассмеялись над его шуткой.

Но мама не собиралась сдаваться без боя.

— Раз мужчины начинают войны, значит, им и воевать.

— Вот только не надо этой брехни! — заорал отец. Кровь снова ударила ему в лицо. — Женщины не меньше мужчин склонны к конфликтам.

— Ну, не знаю, пап. Вообще-то, мы вспыльчивый народ.

— Одни парни любят воевать, другие нет. Я не хотел участвовать в этой войне, и никто из моих друзей не хотел. В общем, мне всё равно, кто начинает войны, но о каком равенстве полов может идти речь, если мужчи-нами приходится сражаться, а женщинам нет? Ни те, ни другие не хотят воевать, но мужчинам почему-то всё равно приходится это делать. Я больше не хочу даже слышать о равенстве полов, пока это равенство не касается мужчин!

— Ай-ай-ай, — сказала мама, — похоже, бедный сопливый повелитель вселенной не может драться, как мужчина?

Эти слова были большой ошибкой.

— Грёбаная блядь! — заорал отец. — Вот, значит, как всё на самом деле? Говоришь, что ненавидишь гендерные роли и стереотипы, а сама тайно веришь в них. Ты стыдишься меня, потому что я не могу «драться как мужчина». Ты сама это только что сказала! Так давай, сука чёртова, при-

знайся, что хочешь, чтобы я воевал!

— Я не хочу, чтобы ты воевал.

— Я не хочу, чтобы ты воевал, — жеманно передразнил отец. — Да иди ты на хуй.

— Наверно, сейчас уже не время говорить о третьей причине?

Отец подошёл ко мне с таким грозным видом, что я подумал: он меня ударит. Но он даже не видел меня. Он трясся от ярости. Его сжигали такие сильные эмоции, которые невозможно было терпеть, но и выразить их он тоже не мог.

— Да какая разница, — простонал он. — Ладно, хрен с ним. Большинство моих друзей проголосовали за ПРП, потому что они не хотят платить алименты после развода. Они не хотят работать, чтобы обеспечивать женщин — это же экономическое рабство, запрещённое законом. Никто из моих друзей не верит, что нам удастся добиться равноправия в отношении отцовства и призыва, но они думают, что, по крайней мере, последнее требование суд должен поддержать, хотя бы для случая разводов по обоюдному согласию. Тогда, возможно, права полов действительно немного уровняются. Мужчина не обязан быть кормильцем семьи. Пусть будет 50 на

50.

Наступило долгое молчание.

— Тогда после проклятого развода мужчине не придётся нести на своих плечах неподъёмный груз.

По тому, как отец смотрел на маму, я понял, что им в будущем точно предстоит развод.

Он улыбнулся, как будто сняв с себя тяжкий груз, и вышел их комнаты. Мне всегда казалось, что этим грузом была мама. А вместе с ней и я. Поэтому он победил в битве, но проиграл спор.

Фуэнтес помолчала. Она заметно смягчилась.

— Друзья мои, хотя я и критикую то, во что бумерит, мода на жертву и злобный зелёный мем превратили феминизмом, но я сама много писала о важности вопросов, которые поднимают феминистки. Как я уже говорила, необходимо как можно скорее создать интегральный феминизм, и тогда голоса всех учёных-феминисток будут услышаны. Большинство моих коллег из ИЦ согласно со мной. Мы называем такой интегральный феминизм феминизмом «всех секторов и всех уровней», потому что он, принимая во внимание весь спектр сознания и всю спираль развития, призван объединить

и интегрировать все разнообразные направления феминизма.

— Как же работает этот интегральный феминизм? Ну, во-первых, он признаёт, что на всех уровнях развития мужские ценности отличаются от женских. Ценности могут быть красными мужскими и красными женскими, синими мужскими и синими женскими, оранжевыми мужскими и оранже-выми женскими и т.д. И мы совершенно не собираемся навязывать зелёные женские ценности всем уровням развития. Для человеческой истории в целом характерно преобладание красного и синего мемов, поэтому когда современные зелёные феминистки начинают изучать историю и не находят в ней зелёных ценностей, они приходят к выводу, что эти замечательные ценности кто-то подавлял, хотя на самом деле в то время они просто ещё не возникли.

— Тогда, ошибочно допустив, что зелёные ценности подавлялись, феми-нистка, как правило, решает для себя две вещи: что мужчины — деспотич-ные свиньи, и что женщины — одураченные овцы. Так появляются два краеугольных камня бумерито-феминизма: свинификация мужчин и овцефикация женщин.

— В качестве альтернативы этому подходу мы в ИЦ предлагаем инте-гральный феминизм, признающий, включающий и объединяющий все мемы в радужную гармонию, которая пронизывает весь спектр сознания и всю спираль развития. Стоит ли говорить, что «интеграция», «включение» и «объединение» — это женские ценности?

Все в зале от души аплодировали словам Фуэнтес, и под эти аплодисмен-

ты она ушла со сцены.

— Через час Дарла вышла к машине. Я сидел на заднем сидении и играл на гитаре. Дарла была расстроена — её бывший бойфренд Билл сказал ей, что только сейчас по-настоящему осознал, как сильно он её любит. Он был готов к серьёзным отношениям, готов провести вместе с ней всю жизнь, он был согласен на всё. Но, хотя я был по уши влюблён в неё, меня это не напугало. Я спросил её, что для неё значат эти слова и что она собирается делать. Она сказала, что не знает. Она любит меня, но не уверена, что должна ответить Биллу.

— Несмотря на возникшую неопределённость, а, может быть, и благодаря ей, в ту ночь мы занимались любовью. Мы сплелись и растворились друг в друге, и комната ожила. Это было так просто и так совершенно, и я понял, что может сделать благодать с двумя человеческими телами.

— И из-за этого всё, что произошло дальше, стало ещё более отвратитель-ным.

Два-три года назад я видела сон под названием «Интегральному феми-низму ещё только предстоит родиться». В том сне я как будто плыла, подобно небу, и в безбрежных просторах моего бесконечного сознания, в этом мировом чреве, возникало всё сущее. Я видела, как в этом простран-стве появились мужчина и женщина, или, лучше сказать, инь и ян, напол-нившие мир плодами своего экстатического слияния. Миллиарды звёзд, светящих в ночи, — это оргазмы ангелов. Весь этот чудесный, прекрасный, ослепительный мир — это счастье, которое выплёскивается из нашедших друг друга сердец. Между всеми вещами в космосе существует эротическая связь, и она настолько болезненна, что лишь небо способно познать её во всей полноте…

Большинство мужчин и женщин довольствуются ничтожно малой частичкой блаженства, которую содержат их тела, вместо того чтобы

понять, что в их настоящих телах заключён весь мир. Интегральный феминизм покончит с этим печальным, ограниченным положением дел, казалось, говорил мой сон. И тогда я увидела что-то большее. Это был Интегральный Гуманизм. Нет, ещё больше: Интегральная Космология — вся бурлящая вселенная у вас на ладони, что вполне возможно, если вы бесконечное небо…

Странный сон, не правда ли? И всё же в этом женском теле, созданном, чтобы принимать, до сих пор возникает вопрос: моё поколение, моё дорогое, милое поколение, знаешь ли ты, как я тебя люблю?

Широко шагая, на сцену поднялся Дерек Ван Клиф. На стене появился слайд с отталкивающим названием «Культура изнасилования».

Прежде, чем Ван Клиф успел что-либо сказать, Ким шепнула мне на ухо: «Ходят слухи, что он кого-то изнасиловал».

— Что?! Ты шутишь?

— Ну, по слухам, его обвинили в изнасиловании. Никто, конечно, не думает, что он мог это сделать, но никому неизвестно, что на самом деле произошло. Возможно, поэтому он больше ни с кем не встречается. Но, мне кажется, им не стоило позволять ему говорить на эту тему. Это большая ошибка. Очень большая. Но он очень настаивал.

Ван Клиф начал с достаточно невинной шутки.

— Многие феминистки считают, что, как это принято у них говорить, «все мужчины — насильники». Разумеется, это обвинение ложно и возмутитель-но несправедливо. Ведь хорошо известно, что все мужчины не насильники, а конокрады.

Слушатели добродушно рассмеялись над штукой, и всё же, наверное, каждого мучил вопрос, к чему он клонит.

— Но представительницы большинства направлений бумерито-феминизма считают, что все мужчины — насильники, и точка. Для таких феминисток

мужчина — это не гражданин, человек или личность — это, прежде всего, преступник. Например, выдающийся научный вклад Исаака Ньютона — закон всемирного тяготения — одна феминистка назвала «ньютоновским пособием по изнасилованию». В рамках одного из курсов по феминизму в Бодуэн Колледже разбирается такой вопрос: «Девятая симфония Бетховена: шедевр абстрактного искусства или модель процесса изнасилования?» В общем, практически любое действие мужчины воспринимается как изнаси-лование.

— Похоже, всё это означает, что мужчина может быть привлечён к ответ-ственности, даже если он никого не насиловал. Как любезно объяснила мне заместитель декана по работе со студентами Колледжа Вассар, даже ложные обвинения в изнасиловании выполняют важную задачу: «Мужчинам, которых безосновательно обвиняют в изнасиловании, приходится много страдать, но это не значит, что их страдания бессмысленны — я думаю, что в идеальном случае они должны давать старт процессу самоанализа. „Как я воспринимаю женщину?“ „Мог бы я изнасиловать женщину?“ „Мог бы я сделать то, в чём меня обвиняют?“ На эти вопросы будет полезно ответить любому мужчине».

Выражение презрения на лице Ван Клифа было видно даже с последнего ряда.

— По оценкам ФБР, основанным на экспертизе ДНК, которая недавно начала применяться в ходе расследований, одно из трёх поступающих в суд дел об изнасиловании построено на ложных обвинениях. Иначе говоря, в среднем одна из трёх женщин лжёт, когда говорит, что её изнасиловали. Как было сказано в «Newsweek» от 11 января 1993 года, «Исследования ДНК, проведённые ФБР, показали, что 30% осуждённых за изнасилование мужчин на самом деле невиновны». Это означает, что несколько тысяч мужчин гниют в тюрьмах за преступления, которых они не совершали, хотя, возможно, задавая себе «полезные вопросы», они становятся более чувстви-тельными.

Ван Клиф пристально посмотрел в зал, как будто ждал, что кто-нибудь с

ним не согласится. Мы все сидели молча, затаив дыхание.

— Вряд ли многие станут спорить, что мужчины должны научиться понимать: когда женщина говорит «нет», это значит «нет». Но бумерит подливает масла в огонь. Как доходчиво объясняет Сюзан Эстрич (Susan Estrich), «многие феминистки считают, что поскольку женщина слабее мужчины, будет ошибкой считать её ответ „да“ знаком согласия». Иными словами, в современных условиях, что бы ни говорила угнетённая женщина, она никогда не имеет в виду «да».

— «Нет» — это нет, и «да» — это нет, и в итоге мы не можем сдвинуться с места. Женщины изображаются как патологические жертвы, которые даже не могут решить, заниматься им сексом или нет. Зелёный мем, благородная цель которого — позволить всем говорить то, что они действительно думают, зашёл слишком далеко и полностью лишил женщин возможности говорить. Как бы ни угнетали женщин при патриархате, это угнетение не идёт ни в какое сравнение с той несвободой, на которую обрёк женщин бумерито-феминизм.

Дата добавления: 2015-11-14