Военный коммунизм 2 страница

Следующий шаг, заключавшийся в национализации торговли, был наиболее сложным. Правительство должно взять на себя управление всеми коммерческими синдикатами и крупными торговыми фирмами. Установив монополию на оптовую торговлю, оно сможет назначать цены на потребительские товары. Со временем все товары будут распределяться государственными органами, по возможности бесплатно. Принципиальной мерой является ликвидация свободного рынка: «Рынок — это очаг заразы, из которого постоянно возникают зародыши капиталистического строя. Овладение механизмом общественного обмена уничтожит спекуляцию, накопление новых капиталов, нарождением новых собственников. Оно вынудит деревенских мелких собственников сперва подчиниться общественному контролю над их хозяйством, потом перейти к общественному хозяйству. Правильно проведенная в жизнь монополия на все продукты земледелия, при которой нельзя будет продавать на сторону ни одного фунта зерна, ни одного мешка картофеля, совершенно лишит смысла самостоятельное хозяйничанье в деревне»²⁶.

Ликвидация розничной торговли вынуждала на четвертый шаг: принудительное создание потребительских коммун, монопольно распоряжающихся предметами первой необходимости. Это позволило бы покончить со спекуляцией и «саботажем» и лишить капиталистов еще одного источника прибыли.

Наконец, необходимо стало ввести принудительную трудовую повинность. Принцип, положенный в ее основу, прост: «Никто не имеет права отказываться от работы, которую ему укажет бюро». На селе, где наблюдался избыток рабочих рук, в то время не было нужды в принудительном труде, но в городах он был признан необходимым. При такой системе «трудовая повинность <...> есть способ принуждения к работе, заменяющий прежний «экономический стимул» (переводя на простой язык — опасение помереть с голоду)».

Одна из принципиальных предпосылок плана Осинского заключалась в том, что в силу политических и экономических причин хозяйственная жизнь не может быть в одной своей части капиталистической, а в другой — социалистической: здесь необходим выбор. Тем не менее, из уважения к Ленину, он называл свою программу не «социализмом» и не «военным коммунизмом», а «государственным капитализмом».

Экономическая программа левых коммунистов получила мощную поддержку у членов партии и рабочих, — тех, кто извлекал выгоды из системы рабочего контроля и других интересов не имел. Рабочие не больше стремились расстаться с фабриками, завоеванными в 1917 году, чем крестьяне — покинуть занятую землю. Симпатизировали этим идеям и левые эсеры. Ленин смотрел на эти планы скептически, но вынужден был уступить: такова была цена за возвращение популярности, потерянной в Бресте. В июне 1918 года, при обстоятельствах, которые мы еще обсудим, Ленин подписал декрет о национализации российской промышленности. Эта мера закрывала возможность государственного капитализма в том смысле, в каком понимал его Ленин. Это был прыжок в неизвестность.

Архитекторы военного коммунизма, его теоретики и исполнители — Осинский, Бухарин, Ларин, Рыков и другие — были очень поверхностно знакомы с экономическими дисциплинами и не имели никакого опыта организационно-управленческой деятельности. Их экономические знания были в основном почерпнуты из социалистической литературы.

Ни один из них никогда не руководил предприятием и не заработал ни рубля в сфере производства или торговли. За исключением Л.Б.Красина, который не принял участия в этих экспериментах, все большевистские лидеры были профессиональными революционерами. Если не считать коротких периодов учебы в российских или иностранных университетах (во время которой они занимались главным образом политической деятельностью), их жизнь проходила между тюрьмой и ссылкой. В своих начинаниях они руководствовались абстрактными формулами, вычитанными у Маркса, Энгельса и их немецких последователей, или радикальными суждениями, извлеченными из исторического опыта европейских революций. Про каждого из этих людей можно было бы сказать так, как Н.Суханов сказал про Ларина: «лихой кавалерист, не знающий препятствий в скачке своей фантазии, жестокий экспериментатор, специалист во всех отраслях государственного управления, дилетант во всех своих специальностях»²⁷. Вот такие записные энтузиасты, осуществляя нововведения, которые не были опробованы — даже в гораздо меньших масштабах — еще никогда и нигде, собрались перестроить сверху понизу экономическую систему, стоявшую в то время на пятом месте в мире. Это кое-что говорит о здравомыслии людей, захвативших власть в октябре 1917 года в России. Наблюдая их деятельность, невольно вспоминаешь портрет французского якобинца, нарисованный Тэном: «Его принципы — это аксиомы политической геометрии, доказательство которых заключено в них самих, ибо, как и в обычной геометрии, они сводятся к комбинации ряда простых самоочевидных идей... Люди как таковые его не интересуют: он их просто не видит. Ему и не требуется их видеть. Закрыв глаза, он накладывает свою схему на человеческий материал, являющийся предметом его манипуляций. Ему никогда не приходит в голову мысль о необходимости учитывать реальные качества этого сложного, многообразного, переменчивого материала, будь то крестьяне, ремесленники, мещане, кюре или аристократы, — идущие за плугом, сидящие в своих домах, в лавках, на приходах или во дворцах, во что-то неисправимо верящие, к чему-то стремящиеся, готовые с упорством чего-то добиваться. Все это проходит мимо его сознания, где безраздельно господствует один отвлеченный принцип, не допускающий других мыслей. И даже если непрошенная идея придет из опыта, проникнув сквозь глаза и уши, она не удержится надолго: какой бы она ни была яркой и убедительной, абстрактная схема выгонит ее вон»²⁸.

* * *

Нигде качества эти не проявились с такой наглядностью, как в ранних финансовых экспериментах большевиков, нацеленных на введение безденежной экономики.

Марксом было написано много хитроумной ерунды о природе и функции денег. Опираясь на фейербаховские понятия «проекций» и «фетишей», он определял деньги как «отчужденные способности человечества», как то, что разрушает «естественные человеческие качества», как «кристаллизованный труд» или как «чудовище», порожденное человеком, а затем подчинившее его себе. Идеи эти были с энтузиазмом встречены интеллектуалами, которые ни имели денег и не знали, как их зарабатывать, но мечтали о влиянии и радостях, приносимых обычно деньгами. Будь они ближе знакомы с экономической историей, им стало бы ясно, что в любом обществе, где существуют разделение труда и обмен товарами и услугами, всегда имеется также некоторая мера, некоторый эквивалент, не обязательно именующийся «деньгами».

Зачарованные этими идеями, большевики одновременно и переоценивали, и недооценивали роль денег. Они придавали слишком большое значение роли денег в «капиталистической» экономике, считая, что она целиком находится под контролем финансовых учреждений. Что же касается экономики «социалистической», то, по их глубокому убеждению, она вполне сможет обходиться без денег. Как писал Бухарин и Преображенский, «коммунистическое общество не будет знать денег»²⁹.

В соответствии с мыслью Хильфердинга захват российских банков давал возможность одним махом установить контроль над промышленностью и торговлей по всей стране*. Это оправдывало оптимизм Ленина, считавшего, что Россия может быстро стать социалистической, ибо национализация банков — это уже «девять десятых социализма». Осинский также заявил об этом как о главной и решающей мере**. Несмотря на то, что ожидания быстрого и легкого захвата российской капиталистической экономики оказались целиком иллюзорными, большевистская партия продолжала упрямо придерживаться доктрины Хильфердинга. В своей новой программе, принятой в 1919 году, большевики утверждали, что национализация государственных и коммерческих банков России позволила советскому правительству превратить «банк из центра экономического господства финансового капитала... в орудие рабочей власти и рычаг экономического переворота»³⁰.

* По оценке Хильфердинга, в 1910 г. шесть крупнейших берлинских банков держали под контролем большую часть немецкой промышленности. См.: Malle S. The Economic Organization of War Communism, 1918— 1921. Cambridge, 1985. P. 154.

** В России, как и в Германии, банки прямо участвовали в промышленных и торговых предприятиях и владели значительными пакетами акций и облигаций.

Что касается денег, большевистские теоретики хотели сразу обесценить их, а на их место поставить общеобязательную систему распределения благ по карточкам. Многие советские публикации 1918—1920 годов содержат попытку доказать, что деньги обречены на исчезновение. Процитируем одну из типичных статей такого рода:

«Параллельно с укреплением общественного хозяйства и с введением большей планомерности в распределении потребность в денежных знаках должна сокращаться. Выпадая постепенно из оборота обобществленного хозяйства, деньги становятся достоянием остающегося вне прямого хозяйственного воздействия государства частного производителя, почему они, несмотря на все увеличивающееся количество и на необходимость еще дальнейшего выпуска их, начинают играть в общем обороте народного хозяйства все меньшую роль. И этот процесс, так сказать, объективного обесценивания денег будет получать дальнейшее движение по мере укрепления и развития обобществленного хозяйства и по мере вовлечения в его орбиту все большего круга частных мелких производителей, пока, наконец, при решительной победе государственного производства над частным не создастся возможность сознательного устранения из обращения денег путем перехода к безденежному распределению»³¹.

На марксистском жаргоне, которым оперирует автор данной статьи, это означает, что без денег пока обойтись нельзя, поскольку «мелкий производитель» (читай: крестьянин) все еще остается вне сферы государственного контроля и ему надо платить за его продукт.

Деньги станут ненужными только при условии «решительной победы государственного производства над частным», иначе говоря — лишь после полной коллективизации сельского хозяйства.

Стандартным аргументом, который большевики выдвигали в то время для объяснения невозможности отмены денег, было то, что даже после принятия ряда декретов о национализации значительная доля хозяйства страны, включая почти все производство продуктов питания, оставалась в частных руках. Как утверждал Осинский, существование «двойной экономики» — государственной в одной своей части и частной в другой — диктовало необходимость сохранения денежной системы «на неопределенный период»³².

В действительности, однако, крестьянину платили за его продукт смехотворно мало, и этот фактор вовсе не был таким серьезным, каким его пытались представить в официальных объяснениях. Как полагал летом 1920 года Ларин, основная масса выпускаемых казной денег шла не на закупку продовольствия, а на выплату жалованья рабочим и чиновникам. По его оценке, в советской России было 10 млн. работников, получавших ежемесячно в среднем по 40 тыс. рублей. Иначе говоря, на оплату их труда уходило в общей сложности 400 млрд. рублей. В сравнении с этой цифрой деньги, которые выплачивались крестьянам за продовольствие, были просто мизерными. Все продовольствие, закупленное по твердым ценам в 1918—1920 годах, обошлось правительству, по подсчетам Ларина, меньше, чем в 20 млрд. рублей³³.

Большевики не смогли национализировать банки сразу после взятия власти в Петрограде из-за практически единодушного отказа банковских служащих признать их власть законной. Как мы видели, это сопротивление было в конце концов сломлено. На исходе зимы 1917/1918 годов все банки были уже национализированы. Государственный банк был переименован в Народный банк и поставлен во главе всех остальных кредитных учреждений. К 1920 году были ликвидированы все банки, кроме Народного банка и его отделений, производивших безналичные расчеты на местах. В приказном порядке были открыты все сейфы и конфискованы находившиеся в них золото, наличность и ценные бумаги. Меры эти едва ли оправдали ожидания большевиков: их результатом стало не столько установление правительственного контроля над деловой жизнью России, сколько потеря доверия к власти. Для нового режима это было горьким разочарованием³⁴.

В течение долгого времени финансовые дела большевистского правительства находились в полном расстройстве. После октября 1917 года практически перестала действовать налоговая система, и источник доходов государства заметно оскудел. Правительство импровизировало как могло, пустив, например, в оборот купоны «Свободного займа» Керенского. Не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало нормальный бюджет. К маю 1918 года по оценке наркомфина, за шесть месяцев деятельности правительство потратило от 20 до 25 млрд рублей, тогда как поступления составили 5 млрд.*. Поскольку правительство было не в состоянии содержать административный аппарат на местах, оно не просто разрешило, но предписало губернским и уездным Советам отнимать деньги у местной «буржуазии». Ленин посчитал это порочной практикой, дающей основание каждому Совету считать себя «свободной республикой», и в мае 1918 года потребовал финансовой централизации³⁵. Но невозможно централизовать финансы, когда в центре нет денег. В конце концов Москва рекомендовала местным Советам перестать выпрашивать субсидии и справляться своими силами.

* Саrr Е.Н. The Bolshevik Revolution, 1917-1923. V. 2. N.Y., 1952. P. 145. По мнению Карра, «к этим цифрам можно относиться только как к догадкам». Действительно, государственный бюджет на первые шесть месяцев 1918 г., принятый Совнаркомом задним числом в июне, определил расходы в сумму 17,6 млрд., а доходы — в 2,85 млрд. рублей (Наш век. 1918. 14 июля № 117(141).С. 1). По другой оценке, сделанной в тот же период, расходы за первые шесть месяцев 1918 г. составили 20,5 млрд., а доходы — 3,3 млрд. рублей (Ленин. ПСС. Т. 23. С. 537-538).

Чтобы получить средства, необходимые для покрытия огромных расходов, и вместе с тем подорвать экономическое влияние «классового врага», большевики время от времени прибегали к дискриминационному налогообложению в форме «контрибуций». Так, в октябре 1918 года на обеспеченные слои сельских жителей была наложена специальная одноразовая контрибуция в 10 млрд. рублей. Этот чрезвычайный налог взимался по китайской модели, введенной монголами в средневековой Руси: городам и областям были установлены квоты и дано право самостоятельно решать, как взимать платежи. Москве и Петрограду надлежало заплатить, соответственно, 3 и 2 млрд. рублей. В других областях местным Советам было дано распоряжение составить списки лиц, подлежащих обложению*. Аналогичные контрибуции налагали по собственной инициативе и местные Советы — иногда, чтобы получить деньги для текущих расходов, а иногда — с целью наказания.

* Пятый созыв ВЦИК: Стеногр. отчет. М., 1919. С. 289—292. Требуемые суммы, однако, были собраны лишь частично.

В финансовых делах Ленин был достаточно консервативен, и если бы он задавал в них тон, в советской России были бы с самого начала приняты традиционные методы налогообложения и формирования бюджета. Неразбериха в бюджете его беспокоила. В мае 1918 года, в свойственной ему манере преувеличивать все, о чем бы ни шла речь, он предупреждал: «Всякие радикальные реформы наши обречены на неудачу, если мы не будем иметь успеха в финансовой политике. От этой последней задачи зависит успех задуманного нами огромного дела социалистического преобразования общества»³⁶. Но не имея времени, чтобы вплотную заняться этими делами, он передал их своим сотрудникам, стоявшим на совершенно иных позициях. Они хотели уничтожить деньги и вообще финансовые методы, положив в основу экономической системы государственный контроль над производством и потреблением. Во второй половине 1918 года идея такой экономики получила активную поддержку в советских экономических публикациях. В ее защиту выступили такие именитые большевистские деятели, как Бухарин, Ларин, Осинский, Преображенский и А.А.Чаянов*. Их замысел заключался в том, чтобы обесценить деньги путем ничем не ограниченного выпуска бумажных купюр. Вместо денег предполагалось ввести «трудовые единицы», наподобие тех, что были выпущены «Трудовым обменным банком» Роберта Оуэна в 1832 году с целью служить знаками, выражавшими количество затраченного их владельцем труда и дававшим ему право получения соответствующего количества вещей и услуг. Эксперимент Оуэна с треском провалился (его банк просуществовал всего две недели), так же, как и «ateliers sociaux» Луи Блана, введенные во Франции во время революции 1848 года. Но русские радикально настроенные интеллектуалы вновь неустрашимо ступали на тот же путь.

* Обзор теоретических оснований проекта безденежной экономики см. в кн.: Юровский. Денежная политика. С. 88—125. Большое влияние оказали на большевистских теоретиков идеи, высказанные в этой связи немецким социологом Отто Нойратом (Otto Neurath).

Уничтожение денег было поставлено целью в программе Коммунистической партии, принятой в мае 1919 года. Здесь говорилось, что, хотя уничтожение денег пока не представляется осуществимым, партия будет всемерно к этому стремиться: «По мере организации планомерного общественного хозяйства это приведет к уничтожению банка и превращению его в центральную бухгалтерию коммунистического общества»³⁷. Соответственно, советский нарком финансов объявил свою должность ненужной: «В социалистическом обществе не должно быть финансов, и поэтому я должен извиниться, что говорю на эту тему»*.

* Katzenellenbaum S.S. Russian Currency and Banking. 1914-1924. Lnd., 1925. P. 98. В свете этих фактов вряд ли можно согласиться с Карром (Revolution. V. 2. Р. 246—247, 261) в том, что финансовая политика большевиков, приведшая к полному обесцениванию российских денег, не была спланирована сознательно, а явилась лишь реакцией на чрезвычайные обстоятельства.

Результатом такой политики стало нарастающее обесценивание русских денег, превратившее их в конце концов в «раскрашенные бумажки». Инфляция, происходившая в советской России в 1918—1922 годах, превзошла, пожалуй, даже более широко известную инфляцию, которую предстояло в скором времени пережить Веймарской республике. Она была организована вполне сознательно и стала следствием наводнения страны таким количеством бумажных денег, которое только были способны произвести печатные станки.

К моменту, когда большевики взяли власть в Петрограде, в России находилось в обращении всего 19,6 млрд. рублей³⁸. Основную массу этих денег составляли царские рубли, известные в народе как «николаевки». Еще были бумажные рубли, выпущенные Временным правительством, — так называемые «керенки», или «думки». Это были просто талоны, напечатанные на одной стороне листа, не имевшие ни серийного номера, ни подписи или фамилии того, кто их выпустил, — на них обозначалось только достоинство купюры в рублях и предупреждение о наказании за подделку. В 1917-м и в начале 1918 года «керенки» имели хождение по курсу, несколько уступавшему курсу царского рубля. После того как большевики захватили Государственный банк и казну, они продолжали выпускать «керенки», не внося в них никаких изменений. В течение первых полутора лет (вплоть до февраля 1919 года) большевистское правительство не печатало собственных денежных знаков, удивительным образом не пользуясь традиционным правом независимой власти выпускать собственную валюту. Это можно объяснить только опасением, что население (в особенности крестьяне) откажется принимать эти деньги. Поскольку после октября 1917 года перестала действовать налоговая система, а поступлений в государственный бюджет из других источников далеко не хватало для удовлетворения запросов правительства, большевики вынуждены были всецело положиться на печатный станок. В первой половине 1918 года Народный банк выпускал каждый месяц от 2 до 3 млрд. рублей, не имевших вообще никого обеспечения*. В октябре 1918 года Совнарком поднял ограничение на выпуск необеспеченных банкнот с 16,5 млрд. рублей (потолок, установленный еще Временным правительством, который с тех пор все время превышали) до 33,5 млрд.³⁹.

* Удивительно, как мало внимания обращали на эту безответственную финансовую политику представители деловых кругов и рыночной экономики, с какой готовностью они приспособились к большевизму. Как можно заключить из газет того времени (Наш век. 1918. 27 июля. № 102(126). С. 3), в июне 1918 г. в России можно было купить валюту США по цене 12 руб. 80 коп. за доллар, то есть по такому же курсу, как в начале ноября 1917 г.

В январе 1919 года в советской России в обращении находились 61,3 млрд. рублей, две трети из которых составляли «керенки», выпущенные большевиками. В следующем месяце правительство выпустило первые советские деньги, которые назывались «расчетными знаками РСФСР»*. Эти купюры циркулировали наряду с «николаевками» и «керенками», но по гораздо более низкому курсу, чем последние.

* По данным Каценеленбаума, первые советские купюры были выпущены в середине 1918 г. в Пензе (Russian Currency. P. 81).

В начале 1919 года инфляция, уже чрезвычайно сильная, все-таки не достигла еще тех гротескных масштабов, которые ей предстояло обрести в ближайшем будущем. В сравнении с 1917 годом индекс цен вырос в 15 раз. Если принять уровень цен 1913 года за 100, то к октябрю 1917-го он поднялся до 755, к октябрю 1918-го — до 10 200, а к октябрю — до 92 300⁴⁰.

После этого запруду прорвало. 15 мая 1919 года Народный банк получил распоряжение выпускать денег столько, сколько требует хозяйство страны⁴¹. С этого момента печатание «крашеной бумаги» становится самой мощной и, пожалуй, единственной развивающейся отраслью советской промышленности. К концу года на монетном дворе было занято 13 616 рабочих⁴². Единственное, что ограничивало выпуск денег, это нехватка бумаги и красок, которые закупались для этой цели правительством за границей за золото⁴³. Но и при наличии материалов типографские станки не справлялись с необходимым объемом работ. Как заявлял Осинский, во второй половине 1919 года на «казначейские операции» — то есть на печатание денег — уходило от 45 до 60% бюджетных поступлений. Это был для него веский довод в пользу скорейшего уничтожения денег — меры, необходимой якобы для балансирования бюджета⁴⁴! В течение 1919 года количество бумажных денег, находившихся в обращении, выросло примерно в четыре раза (от 61,3 до 225 млрд. рублей). В 1920 году оно увеличилось еще в пять раз (до 1,2 трлн.), а в 1921-м — еще удвоилось (2,3 трлн. рублей)⁴⁵.

К этому времени советские деньги обесценились со всех точек зрения: покупательная способность 50-тысячной банкноты была равна покупательной способности довоенной монеты в одну копейку⁴⁶. Единственной еще ценившейся купюрой был царский рубль, но, поскольку их припрятывали, в обращении их практически не было⁴⁷. Однако людям нужны были какие-то единицы измерения ценностей, и взамен денег они выработали эквиваленты, наиболее распространенными их которых стали хлеб и соль⁴⁸. Как показывают приводимые ниже таблицы, инфляция в стране достигла поистине астрономических масштабов:

Реальная ценность русских денег, находившихся в обращении (млрд. руб.) ⁴⁹

на 1 ноября 1917 г.
на 1 января 1918 г.
на 1 января 1919 г.
на 1 января 1920 г.
на 1 января 1921 г.
на 1 июля 1921 г.

Рост уровня цен в России в 1913—1923 гг. ⁵⁰ (на 1 октября)

	1,0
	7,55
	7 340 000
	648 230 000

Как было отмечено в одном труде по экономической истории, «с 1 января 1917 г. по 1 января 1923 г. количество денег в России увеличилось в 200 000 раз, а цены на товары выросли в 10 миллионов раз»⁵¹. В действительности цены выросли в 100 млн. раз.

Левые коммунисты торжествовали. На X съезде партии, проходившем в марте 1921 года, когда инфляция уже почти достигла апогея, Преображенский хвастал, что в то время как ассигнации, выпущенные во время Французской революции, обесценивались максимум в 500 раз, советский рубль уже упал до 1/20000 своей первоначальной стоимости: «Значит, мы в сорок раз перегнали французскую революцию»⁵². Приняв более серьезный тон, Преображенский заявил, что массовая инфляция, вызванная правительственной политикой печатания денег без всяких ограничений, способствовала изъятию продовольствия и других продуктов у крестьян: это было формой косвенного налогообложения, благодаря которому удавалось в течение трех лет поддерживать большевистскую революцию⁵³. На XI партийном съезде выступавший по финансовым вопросам Г.Я.Сокольников с удивлением констатировал, что ему довелось сделать первый за всю историю съездов развернутый доклад на эту тему. До сих пор, сказал он, деньги и финансовая политика рассматривались как то, с чем надо покончить, а средством достижения этой цели была сознательно наращиваемая инфляция⁵⁴.

Специалисты по экономической истории давно предупреждали, что деньги являются неотъемлемым элементом всякой, а не только «капиталистической» экономической деятельности. Макс Вебер писал: «Допущение, что можно «найти» какую-то расчетную систему, если решительно взяться за дело построения безденежной экономики, совершенно безосновательно. Это — фундаментальная проблема всякой полной социализации». Нельзя говорить о рационально «планируемой экономике», если у вас нет ответа именно на этот вопрос, ибо он относится к средствам рационального «планирования»»*. Петр Струве доказывал, как до революции, так и после, что, поскольку экономическая деятельность означает стремление к наибольшей прибыли при наименьших затратах, в ней должна обязательно присутствовать некоторая расчетная единица, то есть «деньги», — как бы они ни назывались и какую бы ни принимали физическую форму. Деньги нельзя отменить. Когда правительство пытается лишить деньги естественных функций, результатом становится расколотый рынок — регулируемый в одной своей части и свободный в другой⁵⁵.

* Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Bd. 1. Tubingen, 1947. Pt. 1. Ch. 2. S. 12. Эта критика была направлена против Отто Нойрата, считавшего, что ему удалось выработать систему расчетов, в которых не фигурируют деньги.

Теперь большевики на собственном опыте убедились в верности этих наблюдений. Трудность, которую не смогли предвидеть сторонники безденежной экономики и которая в конечном счете привела к провалу их начинания, заключалась в том, что им не удалось выработать метод взаимных расчетов между национализированными предприятиями и другими государственными учреждениями. Декретом от 30 августа 1918 года⁵⁶ советским учреждениям было предписано сдавать имеющуюся у них наличность в Народный банк, оставляя себе ровно столько, сколько требовалось на текущие расходы. Произведенную продукцию они должны были передавать в ведение соответствующих органов (главков) Высшего совета народного хозяйства (его роль мы еще обсудим), получая взамен оборудование и материалы. Операции надлежало производить с помощью учетной документации без каких-либо денежных расчетов. Но эта система, очевидно, не срабатывала, ибо в следующем году были изданы дополнительные декреты, содержавшие скрупулезные разъяснения процедур безденежных расчетов между национализированными предприятиями, а также между этими предприятиями и государственными ведомствами⁵⁷. Как утверждал Осинский, чиновники с самого начала саботировали декреты, регулирующие финансовые взаимоотношения советских предприятий и организаций. Признать, что недееспособной была сама система, он, конечно, не мог⁵⁸.

Но ни Осинский, ни другие горячие головы в правительстве не были обескуражены. В феврале 1920 года Ларин и его единомышленники подготовили проект резолюции предстоящего съезда Советов, провозглашавшей официальную отмену денег. Ленин в принципе согласился, но хотел обсудить этот вопрос⁵⁹. Год спустя (3 февраля 1921 г.) был полностью подготовлен декрет, который, будь он подписан, создал бы в истории прецедент отмены налогов⁶⁰. Но ему не суждено было увидеть свет, потому что уже в следующем месяце, в связи с переходом к новой экономической политике, правительство хотя и продолжало наращивать выпуск денег, но одновременно предприняло шаги, направленные на возрождение финансовой ответственности.

* * *

Как мы уже отмечали, после взятия власти в Петрограде Ленин не собирался экспроприировать российскую промышленность. Хотя он был склонен недооценивать сложности управления производством, но в то же время достаточно трезво понимал, что партия, состоящая из профессиональных революционеров, не сможет самостоятельно справиться с этим делом. В результате политического давления он вынужден был отказаться от своей излюбленной идеи «государственного капитализма», но, тем не менее, пребывал в твердом убеждении, что хозяйство страны необходимо подчинить единому плану. Вот как определял он в марте 1918 года задачи, стоящие перед правительством: «организация учета, контроль над крупнейшими предприятиями, превращение всего государственного экономического механизма в единую крупную машину, в хозяйственный организм, работающий так, чтобы сотни миллионов людей руководились одним планом»⁶¹. С этим был согласен и Троцкий: «Социалистическая организация хозяйства начинается с ликвидации рынка, а стало быть — и с упразднения его регулятора, т.е. «свободной» игры законов спроса и предложения. Необходимый результат — соответствие производства потребностям общества — должен достигаться единством хозяйственного плана, который в принципе охватывает все отрасли производства»⁶².

Дата добавления: 2015-11-14