БРЕСТ-ЛИТОВСК 3 страница

Ленин ухватился за наступление немцев как за последнюю возможность настоять на своем. Пассивность русских войск, хотя не являлась полной неожиданностью, тем не менее поразила его. При полном нежелании воевать Россия оказывалась беззащитной и открытой для вражеского нашествия. Похоже, что Ленин располагал сведениями о наиболее существенных решениях германского правительства, возможно, переданными ему доброжелателями в Германии через большевистских агентов в Швейцарии или Швеции. На основании этой информации он сделал вывод, что Германия собирается занять Петроград и, видимо, Москву. Его бесила самоуверенность его соратников. Ничто (и он понимал это) не могло помешать Германии повторить в России украинский переворот — то есть заменить его, Ленина, марионеткой из правых и затем подавить революцию.

Однако же, когда Центральный Комитет собрался снова 18 февраля, Ленин опять не получил большинства. Его резолюция о принятии условий Германии получила поддержку в шесть голосов — против семи, поддержавших совместно выдвинутую резолюцию Бухарина и Троцкого. Руководство партии безнадежно увязло в разногласиях. Возникала опасность, что раскол затронет рядовых членов партии и дисциплина, основной источник силы партии, придет в полный упадок.

В этот критический момент на помощь Ленину пришел Троцкий: он передумал и вместо того, чтобы проголосовать за свою резолюцию, проголосовал за ленинскую. Биограф Троцкого считает, что сделано это было отчасти во исполнение некогда данного Ленину обещания капитулировать, если Германия введет в Россию войска, отчасти же, чтобы предотвратить возникновение губительного раскола в партии⁵². При следующем голосовании ленинская резолюция получила семь голосов «за» и шесть — «против»⁵³. Выиграв с этим незначительнейшим перевесом, Ленин набросал черновик телеграммы, извещающей Германию, что русская делегация выезжает в Брест⁵⁴. Текст был показан нескольким левым эсерам и, когда они одобрили ее, отправлен по назначению.

Однако же очень скоро большевистское руководство испытало шок. Вместо того чтобы прекратить наступление, войска Германии и Австрии продолжали двигаться в глубь российской территории. На севере германские части заняли Ливонию, в центральных областях продвигались, не встречая сопротивления, к Минску и Пскову. На юге наступали австрийские и венгерские части. То, что военная операция продолжалась, хотя Россия объявила о готовности согласиться на условия Германии, могло означать только одно: в Берлине решили захватить русские столицы и свергнуть большевиков. Именно здесь Ленин в свое время поклялся не уступать: по словам Исаака Штейнберга, 18 февраля он заявил, что откроет военные действия только в том случае, если Германия потребует, чтобы его правительство отошло от власти⁵⁵.

Дни шли, германская армия продвигалась вперед, а ответа на телеграмму все не поступало. Большевистских вожаков охватила паника, и они приняли чрезвычайные меры, одна из которых имела затем очень серьезные последствия. 21—22 февраля, все еще не получив от Германии ни слова в ответ, Ленин составил и подписал декрет, озаглавленный «Социалистическое отечество в опасности»⁵⁶. В преамбуле говорилось: действия Германии ясно показывают, что она решила свергнуть социалистическое правительство и реставрировать монархию в России. Необходимо принять срочные меры для защиты «социалистического отечества». Одной из них был принудительный призыв «всех работоспособных членов буржуазного класса» в специальные батальоны для рытья окопов. За отказ полагался расстрел. (Отсюда пошла практика принудительного труда, которая впоследствии применялась к миллионам граждан страны.) Следующий пункт гласил, что «неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления». (Этим была введена практика наказаний без суда и следствия за преступления, не определенные ни в уголовном кодексе, ни где-либо еще, поскольку старое законодательство было к тому времени упразднено⁵⁷.) В декрете ни слова не было сказано ни о суде, ни даже о следствии по делам приговариваемых к высшей мере наказания. Таким образом, ЧК получила право убивать, чем она незамедлительно воспользовалась. Эти два пункта ленинского декрета открывали эпоху коммунистического террора.

Ленин предупреждал уже своих соратников, что, если Германия возобновит военные действия, большевикам придется искать поддержки у Франции и Англии, и теперь они оказались вынуждены прибегнуть к этому средству.

Хотя германское правительство долго не могло решить, какому из мотивов отдать предпочтение, оно, наконец, сумело разграничить свои кратковременные интересы в России в связи с войной и имеющую большие перспективы геополитическую значимость России для Германии. У союзников же был только один интерес в России — не дать ей выйти из войны. Коллапс России и перспектива заключения ею сепаратного мира воспринимались союзниками как катастрофа, очевидным следствием которой могла стать победа Германии, поскольку десятки переброшенных на запад дивизий могли сокрушить истощенные силы Англии и Франции прежде, чем подоспеет многочисленное американское подкрепление. Таким образом, для союзников задачей первоочередной важности в отношении России было оживить военные действия на Восточном фронте — либо с помощью большевиков, либо, если это не удастся, с помощью любой другой силы: антибольшевистски настроенных русских, Японии, чешских военнопленных, содержащихся в русских лагерях, или, в крайнем случае, своих собственных войск. Кто такие были большевики, каковы их цели, союзников не интересовало: их внимание не привлекала ни внутренняя политика большевистских властей, ни их действия на международной арене, вызвавшие все большую озабоченность Германии. «Братания», обращения большевиков к рабочим с призывом бастовать и к солдатам с призывом не повиноваться командованию не находили отклика у народов стран Согласия и не представляли поэтому повода для беспокойства. Позиция стран Согласия была ясна и проста. Большевистский режим становился врагом, если заключал мир с Четверным союзом, но оставался другом и союзником, если продолжал военные действия. По словам министра иностранных дел Англии Артура Бальфура, покуда русские воюют против Германии, их дело — это «наше дело»⁵⁸. Дэвид Френсис, посланник США в России, выражал сходные чувства в письме от 2 января 1918 года, адресованном ленинскому правительству (оно так и не было отправлено): «Если русская армия под командованием народных комиссаров начнет теперь и проведет серьезные военные действия против сил Германии и ее союзников, я буду рекомендовать своему правительству формально признать существующее de facto правительство народных комиссаров»⁵⁹. Союзники располагали крайне неадекватной информацией о внутренней ситуации в большевистской России, главным образом потому, что не имели к этому никакого интереса. Их дипломатические миссии тоже не слишком хорошо справлялись со своими задачами. Джордж Бьюкенен, посол Англии, был компетентным, но вполне заурядным чиновником дипломатического ведомства; Дэвид Френсис, банкир из Сент-Луиса, оставался, видимо, не более чем «обаятельным старым господином», как выразился о нем один английский дипломат. Ни тот, ни другой, казалось, не понимали всей исторической значимости событий, в центре которых они оказались. Посол Франции Жозеф Нуланс, социалист и в прошлом министр обороны, интеллектуально был более пригоден для выполнения своей работы, но нелюбовь к русским и авторитарная бесцеремонность сводили на нет его профессиональную хватку. Положение усугублялось тем, что в марте 1918 года дипломатические миссии союзников потеряли прямой контакт с большевистским руководством, поскольку не последовали за правительством в Москву, а выехали из Петрограда сначала в Вологду, а затем, в июле, — в Архангельск*. Это заставляло их довольствоваться информацией, получаемой из вторых рук, от агентуры из Москвы.

* Все три союзнических посла написали впоследствии мемуары: Buchanan G. My Mission to Russia. 2 vols. Lnd., 1923; Francis D. Russia from the American Embassy. N.Y., 1921; Noulens J. Mon Ambassade en Russie Sovietique. 2 vols. Paris, 1933.

Агентура была представлена молодыми людьми, которые завязли в российской драме телом и душой. Брюс Локкарт, бывший консул Англии в Москве, служил связующим звеном между Совнаркомом и Лондоном; Раймонд Робинс, глава миссии Красного Креста США в России, поставлял сведения в Вашингтон, а капитан Жак Садуль — в Париж. Большевики не принимали этих посредников всерьез, но находили их полезными: их обхаживали, им льстили, с ними обходились как с доверенными лицами. Прибегая к подобным хитростям, удалось убедить Локкарта, Робинса и Садуля, что, если страны, которые они представляли, окажут России военную и экономическую помощь, большевики отвернутся от Германии и, возможно, снова вступят в войну. Не понимая, что ими манипулируют, все три агента усвоили эту точку зрения и стали энергично ее навязывать как собственную своим правительствам.

Самую сильную идеологическую склонность к большевикам питал Садуль, социалист и сын участницы Парижской коммуны: в августе 1918 года он перебежал к русским, за что на родине его заочно приговорили к смертной казни как дезертира и предателя*.

* Приговор не был приведен в исполнение, когда Садуль вернулся на родину и вступил во Французскую компартию. Его воспоминания о революции приводятся во впервые опубликованных письмах к Альберту Тома: Notes sur la Revolution Bolchevique. Paris, 1922. См. также: Quarante Lettres de Jacques Sadoul. Paris, 1922.

Робинс, человек хитрый и двуличный, при встречах с Лениным и Троцким высказывался с энтузиазмом в их поддержку, вернувшись же в США, сделал вид, будто все время боролся с большевизмом. Этот сочувствующий социалистам подполковник-самозванец, человек состоятельный, общественный деятель и организатор рабочих масс, отослал Ленину перед отъездом из России следующее письмо: «Ваша пророческая проницательность и гениальное руководство позволили советской власти укрепиться во всей России, и я уверен, что этот новый созидательный орган демократического образа жизни людей вдохновит и двинет вперед дело свободы во всем мире*. Он обещал затем, что по возвраще нии «продолжит усилия» по разъяснению принципов «новой демократии» американскому народу. Некоторое время спустя, выступая перед сенатской комиссией по ситуации в советской России, Робинс настаивал на оказании экономической помощи Москве, утверждая, что это якобы послужит «разрушению большевистской власти»**.

* Письмо датировано 25 апреля 1918 года и находится в Raymond Robins Collection, State Historical Society of Wisconsin, Madison, Wisconsin. В ответном письме Ленин выражал уверенность, что «пролетарская демократия... сокрушит... империалистически-капиталистическую систему в Новом и Старом Свете» (Документы внешней политики СССР. М., 1957. Т. 1. С. 276).

** Kennan G.F. The Decision to Intervene. Princeton, N.Y., 1958. P. 237— 238. Имея в виду приведенные доводы, трудно согласиться с Кеннаном, что Робинс «в его отношении к советскому правительству не руководствовался никаким особым пристрастием к социализму как доктрине» или что он не был никак «предрасположен к коммунистической идеологии» (Р. 240—241). Впоследствии Робинс превозносил Сталина и был им принят в 1933 г. См: Meiburger A.V. Efforts of Raymond Robins Toward the Recognition of Soviet Russia and the Outlawry of War, 1917—1933. Washington, D.C., 1958. P. 193-199.

Локкарт был идеологически ангажирован меньше первых двух, но и он невольно стал орудием большевистской политики*.

* См. его: Memoirs of a British Agent. Lnd., 1935. См. также: The Two Revolutions: An Eyewitness Account. Lnd., 1967.

* * *

После большевистского переворота Садуль и Робинс время от времени встречались с Лениным, Троцким и другими коммунистическими вожаками. Во второй половине февраля 1918 года контакты участились и происходили довольно регулярно в период между принятием германского ультиматума (17 февраля) и ратификацией Брестского договора (14 марта). На протяжении этих двух недель большевики, испугавшись, что Германия намеревается отстранить их от власти, усиленно взывали к союзникам о помощи. Реакция союзников была благосклонной. Наиболее доброжелательно повела себя Франция. Она прекратила всякую помощь формировавшейся на Дону антибольшевистской Добровольческой армии, которой Нуланс до того оказывал финансовую поддержку, желая использовать ее в военных действиях против Германии. В начале января 1918 года генерал Анри Ниссель, только что возглавивший военную миссию Франции в России, предложил отказать генералу Алексееву в помощи на том основании, что тот возглавлял «контрреволюционные» силы. Совет был принят: помощь Алексееву прекратилась, а Ниссель получил полномочия открыть переговоры с большевиками*.

* Hogenhuis-Seliverstoff A. Les Relations Franco-Sovietiques, 1917—1924. Paris, 1981. P. 53. Ниссель не упоминает этих фактов в своих мемуарах Le Triomphe des Bolcheviks.

Локкарт тоже выступал против поддержки Добровольческой армии и характеризовал ее в донесениях своему министерству иностранных дел как контрреволюционную. По его мнению, единственной антигерманской силой в России, на которую можно опереться, были большевики⁶⁰.

В бурные дни, когда Германия возобновила военные действия, большевистское высшее руководство приняло решение просить помощи у союзников. 21 февраля Троцкий задал Нисселю через Садуля вопрос, готова ли Франция помочь советской России остановить наступление Германии. Ниссель связался с послом Франции и получил положительный ответ. В тот же день Нуланс телеграфировал Троцкому из Вологды: «В вашем сопротивлении Германии вы можете рассчитывать на военное и финансовое содействие Франции»⁶¹. Далее Ниссель давал Троцкому рекомендации относительно мер, которые надлежало принять советской России, чтобы остановить германскую армию, и обещал выделить военных советников.

Ответ Франции был вынесен на обсуждение Центрального Комитета поздним вечером 22 февраля. К этому времени Троцкий уже располагал меморандумом Нисселя относительно мер, которые готова принять Франция в поддержку России⁶². В документе, ныне считающемся утерянным, содержались конкретные предложения о выделении денежной и военной помощи. Троцкий призывал принять помощь и выдвинул соответствующую резолюцию. Ленин, не имевший возможности присутствовать на заседании, проголосовал заочно при помощи лаконичной записки: «Прошу присоединить мой голос за взятие картошки и оружия у разбойников англо-французского империализма»⁶³. Резолюция прошла с трудом — шестью голосами против пяти, поскольку против нее возражали Бухарин и другие сторонники «революционной войны». Потерпев поражение, Бухарин заявил, что выходит из Центрального Комитета и из редакции «Правды», но не сделал ни того, ни другого.

Как только Центральный Комитет закончил свои размышления — это произошло в ночь с 22-го на 23 февраля, — вопрос был поставлен перед Совнаркомом. Здесь резолюция Троцкого также была принята, несмотря на возражения левых эсеров.

На следующий день Троцкий известил Садуля о готовности своего правительства принять помощь Франции. Он пригласил Нисселя в Смольный для совещания с Подвойским, генералом Бонч-Бруевичем и другими большевистскими военными экспертами о подготовке операции против Германии. Ниссель придерживался мнения, что советской России следовало создать новые военные силы с помощью бывших офицеров царской армии, сотрудничеством которых можно было заручиться, воззвав к их патриотизму⁶⁴.

Под угрозой того, что Германия свергнет их власть, большевики полностью переориентировались. Они понимали, что союзники обращают мало внимания на внутреннюю и внешнюю политику России и окажут им щедрую помощь в ответ на возобновление военных действий на Восточном фронте. Не оставалось никаких сомнений в том, что, если германское руководство приняло рекомендации Людендорфа и Гинденбурга, большевикам, чтобы сохранить власть, следует объединиться с союзниками и дать им возможность использовать русскую территорию для военных операций против Четверного союза.

К концу февраля сотрудничество России и стран Четверного согласия продвинулось так далеко, что Ленин направил в Париж Каменева в качестве «дипломатического представителя». Каменев добирался до Парижа через Лондон и прибыл на французскую границу уже после ратификации Брестского мира. Прием ему был оказан прохладный. Франция не выдала ему въездной визы, и он отправился на родину. По пути в Россию он был задержан германскими властями и провел четыре месяца в заключении⁶⁵.

* * *

Получила ли Германия сведения о переговорах большевиков с Францией или это было простым совпадением, но случилось так, что ответ, которого от нее ждали с таким нетерпением, прибыл в то самое утро, когда Центральный Комитет и Совнарком приняли решение просить помощи у союзников⁶⁶. Ответ подтвердил худшие опасения Ленина. Берлин претендовал теперь не только на территории, захваченные германской армией во время войны, но и на земли, занятые в продолжение недели после срыва брестских переговоров. Россия должна быта отдать Украину и Финляндию, демобилизовать армию и пойти на ряд экономических уступок. Нота была выдержана в форме ультиматума, на который требовалось дать ответ в течение 48 часов, после чего еще 72 часа отводилось на подписание договора.

Следующие два дня большевистское руководство провело в беспрерывных заседаниях. Ленин постоянно оказывался в меньшинстве. В конце концов он вырвал общее согласие, пригрозив, что в противном случае оставит все свои партийные и государственные посты.

По прочтении германской ноты Ленин сразу же созвал Центральный Комитет. На заседание прибыло пятнадцать человек⁶⁷. Ультиматум Германии должен быть безусловно принят, считал Ленин, «политика революционной фразы окончена». Главным моментом, говорил он, является то, что, как бы унизительны ни были условия Германии, «эти условия Советской власти не трогают», — то есть большевики могут оставаться у кормила. Если его коллеги и дальше собираются действовать, не считаясь с реальностью, то им придется делать это в одиночку, поскольку он, Ленин, выйдет тогда и из правительства, и из Центрального Комитета.

Затем он представил три ловко составленные резолюции: следует принять последний ультиматум Германии; Россия должна немедленно готовиться к развязыванию революционной войны; следует ознакомиться с мнением Советов Москвы, Петрограда и других городов по этому вопросу.

Угрозы Ленина подействовали: каждый понимал, что без него не будет ни партии большевиков, ни советского государства. По первой, критической резолюции он не получил большинства, но, поскольку четыре члена ЦК воздержались, она прошла семью голосами против четырех. Со второй и третьей резолюциями не возникло никаких проблем. После подсчета голосов Бухарин и еще три левых коммуниста в очередной раз заявили, что уходят со всех «ответственных постов» в партии и Совнаркоме, чем обеспечили себе возможность свободно вести агитацию против договора внутри и вне партийных кругов.

Решение принять ультиматум Германии еще должно было быть утверждено Центральным исполнительным комитетом, но Ленин настолько не сомневался в исходе дела, что велел операторам радиопередатчика в Царском Селе держать открытым один канал для передачи сообщения в Германию.

Вечером того же дня на заседании Исполкома Ленин сделал доклад о текущей ситуации⁶⁸. При последовавшем за тем голосовании его резолюция о принятии ультиматума получила формальное большинство, так как возражавшие против нее большевики покинули заседании, а часть оппонентов воздержалась. При окончательном подсчете голосов выяснилось, что за ленинскую резолюцию голосовали 116 человек, против — 85, воздержались от голосования 26. На основании этого не вполне удовлетворительного, но формально положительного результата Ленин написал ранним утром от лица Центрального исполнительного комитета ответ Германии, выражавший безусловное согласие на ее ультиматум. Текст был немедленно телеграфирован в Германию.

24 февраля утром Центральный Комитет встретился, чтобы избрать делегацию для поездки в Брест⁶⁹. Было подано много заявлений об уходе с партийных и государственных постов. Троцкий, уже снявший с себя полномочия комиссара иностранных дел, оставлял теперь и все другие свои посты. Он выступал за более близкое сотрудничество с Францией и Англией, подчеркивал их готовность к сближению с советской Россией и отсутствие у них территориальных претензий. Вслед за Бухариным в отставку ушли несколько левых коммунистов. Они пояснили свои мотивы в открытом письме. Капитуляция перед требованиями Германии, писали они, нанесла тяжелый удар революционным силам за рубежом и оставила русскую революцию в изоляции. Более того, уступки, которые Россия готова была сделать германскому капитализму, могут иметь катастрофические последствия для социализма в России: «Сдача позиций пролетариата вовне неизбежно подготовляет сдачу и внутри». Большевикам не следовало ни капитулировать перед Четверным союзом, ни сотрудничать со странами Согласия, но «развивать гражданскую войну в международном масштабе»⁷⁰.

Ленин, добившийся своей цели, просил Троцкого и левых коммунистов не оставлять должностей до возвращении делегации из Бреста. В эти трудные дни он показал себя блестящим руководителем, — он попеременно то льстил своим соратникам, то спорил с ними, не теряя при этом ни настойчивости, ни терпения. Это была, кажется, самая трудная политическая битва в его жизни.

Кого же следовало послать в Брест подписывать позорный диктат? Никто не хотел связывать свое имя с самым унизительным в русской истории договором. Иоффе попросту отказался. Троцкий, оставив все свои должности, сошел со сцены. Г.Я.Сокольников, старый большевик и бывший редактор «Правды», предложил кандидатуру Зиновьева. Зиновьев в ответ выдвинул Сокольникова⁷¹. Сокольников заявил на это, что в случае своего назначения выходит из состава Центрального Комитета. Мало-помалу его, однако, удалось уговорить возглавить русскую мирную делегацию, в состав которой входили Л.М.Петровский, Г.В.Чичерин, Г.И.Карахан. Делегация отбыла в Брест 24 февраля.

Насколько сильна была оппозиция по вопросу о капитуляции даже в ближайшем окружении Ленина, хорошо показывает тот факт, что 24 февраля Московское областное бюро партии большевиков единогласно осудило Брестский мир и приняло вотум недоверия Центральному Комитету⁷².

Несмотря на капитуляцию русских, германская армия продолжала продвигаться вперед к обозначенной ее командованием демаркационной линии, которая должна была стать новой границей между государствами. 24 февраля она оккупировала Дерпт и Псков и остановилась в 250 км от русской столицы. На следующий день были взяты Ревель и Борисов. Наступление продолжалось, даже когда русская делегация прибыла в Брест: 28 февраля австрийские войска взяли Бердичев, а 1 марта германские части оккупировали Гомель, а затем — Чернигов и Могилев. 2 марта германские самолеты сбросили бомбы на Петроград.

* * *

Ленин решил не рисковать (как он заявил 7 марта, не было «ни тени сомнений»⁷³ в том, что Германия намерена оккупировать Петроград) и приказал эвакуировать правительство в Москву. По свидетельству генерала Нисселя, перевозка из Петрограда материальной части осуществлялась с помощью специалистов, предоставленных французской военной миссией⁷⁴. Не дожидаясь публикации какого бы то ни было официального распоряжения, комиссариаты в начале марта стали перемещаться в древнюю столицу. В статье под заглавием «Бегство», опубликованной 9 марта в «Новой жизни», дается картина охваченного паникой Петрограда, толп, осаждающих железнодорожные вокзалы и, при невозможности сесть на поезд, покидающих город пешком или в телегах. Жизнь в городе остановилась: не было ни электричества, ни топлива, ни медицинской помощи; прекратили работу школы и городской транспорт. То и дело происходили перестрелки и самосуды⁷⁵.

Решение перенести столицу коммунистического государства в Москву, принимая во внимание незащищенное положение Петрограда и невозможность составить суждение о намерениях Германии, имело веские основания. Трудно, однако, забыть, что, когда Временное правительство полугодом раньше по сходным причинам собиралось эвакуироваться из Петрограда, никто не нападал на него с обвинениями в государственной измене яростнее, чем большевики.

Правительство переезжало с соблюдением всех мер предосторожности. Руководство партии и правительственная верхушка, включая членов Центрального Комитета, большевистское руководство профсоюзов, редакторов коммунистических газет, эвакуировались первыми. В Москве все разместились в реквизированных особняках.

Ленин улизнул из Петрограда в ночь с 10-го на 11 марта в сопровождении жены и своего секретаря В.Д.Бонч-Бруевича⁷⁶. Путешествие это организовывалось в глубочайшей тайне. Компания ехала специальным поездом под охраной латышских стрелков. Ранним утром они натолкнулись на состав, заполненный дезертирами, и, поскольку намерения последних были неясны, Бонч-Бруевич распорядился состав остановить и всех разоружить. Затем поезд двинулся дальше и прибыл в Москву поздним вечером. О приезде Ленина никто не был предупрежден, и самозваный вождь мирового пролетариата проскользнул в столицу, как ни один правитель до него, — встреченный только сестрой.

Жилые комнаты и рабочий кабинет для Ленина были отведены в Кремле. Здесь, за крепостными стенами и тяжелыми воротами, обрело новое пристанище большевистское правительство. Народные комиссары и члены их семей также нашли укрытие за кремлевскими стенами. Безопасность крепости была вверена латышским стрелкам, которые выдворили из Кремля его бывших обитателей, включая группу монахов.

Несмотря на то, что вся операция была предпринята из соображений безопасности, решение Ленина перенести столицу России в Москву и расположиться в Кремле коренилось глубже. Оно означало некоторым образом отказ от прозападного курса, введенного Петром Первым, и возвращение к более старой, московской традиции. Переезд был объявлен «временным», но оказался постоянным. В нем отразился смертельный страх нового руководства за свою личную безопасность. Чтобы понять весь драматизм подобных перемещений, нужно на минуту представить себе, что премьер-министр Англии вдруг решил покинуть Даунинг-стрит и перенести свою резиденцию и канцелярию, а также резиденции и канцелярии членов Кабинета в Тауэр, чтобы править страной оттуда под охраной сикхов.

* * *

Русские прибыли в Брест 1 марта и через два дня, без дальнейших обсуждений, подписали текст договора, составленный Германией.

Условия договора были чрезвычайно обременительными. Они давали возможность представить, какой мир должны были бы подписать страны Четверного согласия, проиграй они войну, и свидетельствовали о том, как безосновательны были жалобы Германии на Версальский мир, бывший во всех отношениях более мягким, чем договор, на который вынуждено шла беспомощная Россия.

России надлежало сделать множество территориальных уступок, которые стоили ей большей части завоеваний начиная с середины XVII века: на западе, северо-западе и юго-западе ее границы сужались до границ бывшего Московского княжества. Она уступала Польшу, Финляндию, Эстонию, Латвию и Литву, а также Закавказье, которые затем должны были либо войти в состав Германии, либо стать германскими протекторатами. Москва также признала Украину независимым государством*. Таким образом, Россия должна была отдать 750 000 кв. км, что составляло территорию в два раза большую, чем территория Германской империи: в результате подписания Брестского мира площадь Германии вырастала в три раза⁷⁷.

* В соответствии с условиями мирного договора Москва в середине апреля предложила украинскому правительству открыть переговоры о последующем взаимном официальном признании. Из-за различных препятствий внутриполитического характера со стороны Украины переговоры эти начались только 23 мая. 14 июня 1918 г. правительства советской России и Украины подписали временный мирный договор, за которым должны были последовать заключительные мирные переговоры, но до них дело не дошло (см.: The New York Times. 1918. 16 June. P. 3).

Уступленные территории, которые Россия в свое время отвоевала у Швеции и Польши, были землями богатейшими и густо населенными. На них проживало 26% ее населения, в том числе '/з горожан. По оценкам того времени⁷⁸, эти земли составляли до 37% всей сельскохозяйственной продукции России. На них было сосредоточено 28% ее промышленных предприятий, 26% железнодорожных путей, три четверти угольных шахт и железных рудников.

Но еще более тяжелое требование содержалось в приложении, в пунктах договора, касающихся экономики, которые гарантировали Германии исключительный статус в советской России⁷⁹. Многие русские были уверены, что Германия намеревалась воспользоваться этими правами не ради экономических выгод, но чтобы задушить русский социализм. В теории права эти были обоюдными, но положение России не позволяло ей требовать своей доли.

Граждане и корпорации стран Четверного союза не подпадали под действие Декрета о национализации, принятого большевиками после их прихода к власти: им разрешалось владеть в России движимой и недвижимой собственностью, заниматься на ее территории коммерцией, предпринимательством и профессиональной деятельностью. Они могли вывозить из России имущество, не платя пошлин. Правило это имело обратное действие: лица, утратившие в течение войны недвижимое имущество или право на возделывание земли и разработку рудников, восстанавливались в своих владениях и правах; если имущество было национализировано, владельцам должна была быть выплачена адекватная компенсация. То же относилось к держателям ценных бумаг национализированных предприятий. Ставились условия относительно свободного провоза промышленных товаров из одной страны в другую, причем каждая сторона должна была гарантировать другой статус наибольшего благоприятствования. Отказываясь от декрета, принятого в январе 1918 года, в котором Россия аннулировала государственные долги, советское правительство признавало свои обязательства по уплате этих долгов странам Четверного союза и должно было возобновить выплаты по ним на условиях, которые оговаривались отдельно.

Дата добавления: 2015-11-14