Революция и иностранные державы 6 страница

Действуя на свой страх и риск, Рицлер заложил фундамент для антибольшевистского переворота. Первым шагом было расположить в Москве батальон, состоящий из немецких военнослужащих. Официально заявленной целью их пребывания должна была стать охрана германского посольства от будущих террористических актов и помощь большевикам в случае нового восстания. На самом же деле они должны были занять в столице стратегические пункты на случай, если большевистский режим рухнет сам или в Берлине решат, что его пора ликвидировать¹⁷².

В Германии согласились направить в Москву батальон, если это не вызовет возражений со стороны советского правительства. Рицлер также получил инструкции вступить в тайные переговоры с латышскими стрелками, чтобы выяснить их намерения. Рицлер, у которого уже был хороший контакт с латышами, спросил, готовы ли они изменить большевикам. Они ответили, что готовы. Вот как описывает свои размышления летом 1918 года Вацетис, командир латышей: «Как ни странно, но тогда настроение умов было такое, что центр советской России сделается театром междоусобной войны и что большевики едва ли удержатся у власти и сделаются жертвой голода и общего недовольства внутри страны. Не исключена была возможность движения на Москву германцев, донских казаков и белочехов. Эта последняя версия в то время была распространена особенно широко. Большевики не имели в своем распоряжении вооруженной силы, способной драться в поле. Те войсковые части, над сформированием которых так легкомысленно и лукаво трудился военрук Высшего военного совета М.Д.Бонч-Бруевич, благодаря голоду в западной полосе европейской России разбегались в поисках пищи, образуя опасные для сов. власти шайки бандитов. Такие войска, если можно назвать их этим почетным именем, разбегались при появлении немецкой каски... В связи со всеми этими версиями и слухами меня крайне беспокоил вопрос о том, что будет с латышскими полками в случае дальнейшей интервенции германцев и появления в центре советской России казаков и белых армий. Такая возможность тогда допускалась, и она могла бы привести к полному истреблению латышских стрелков»¹⁷³. Как Рицлер выяснил в ходе переговоров, латыши хотели вернуться на свою оккупированную немцами родину и, если бы им была гарантирована амнистия и репатриация, готовы были оставаться по крайней мере нейтральными в случае германской интервенции против большевиков¹⁷⁴.

Рицлер также возобновил переговоры с Правым центром. Его новый представитель, кн. Григорий Трубецкой, бывший во время войны послом Российской империи в Сербии, попросил от Германии срочной помощи, чтобы избавить Россию от Ленина. Он выставил несколько условий, на которых его группа готова была сотрудничать с немцами: Германия должна позволить русским сформировать собственные вооруженные силы на Украине с тем, чтобы Москву освободили русские, а не немцы; нужны гарантии пересмотра Брестского договора; правительство, которое придет на смену большевикам, не должно испытывать никакого давления; Россия будет соблюдать нейтралитет в мировой войне¹⁷⁵. Трубецкой утверждал, что его группа поддерживает контакт с 4000 боеспособных офицеров, которым не хватает только оружия. Он подчеркивал также, что нельзя терять времени, ибо большевики ведут систематическую охоту на офицеров, расстреливая их десятками ежедневно¹⁷⁶.

К тому времени, когда в Москву прибыл преемник Мирбаха Карл Хельфферих (28 июля), у Рицлера был готовый план государственного переворота: германский батальон занимает Москву, латышские стрелки, охраняющие город, оказываются нейтрализованы обещаниями амнистии и репатриации, и крах большевистского правительства обеспечен. После этого будет создано новое российское правительство, полностью зависимое от Германии, наподобие режима гетмана Скоропадского на Украине¹⁷⁷.

Но план Рицлера провалился. Его ключевая позиция — введение в Москву германского батальона — была категорически отвергнута Лениным, и Берлин вынужден был от этого отказаться. Уступая давлению Гинденбурга, Вильгельмштрассе направила советскому правительству ноту, где было сказано, что предложение послать в Москву вооруженное подразделение германской армии не имело в виду покушения на суверенитет Советов, а только преследовало цель обеспечить безопасность сотрудников посольства. Более того, говорилось далее в ноте, эта сила могла бы прийти на помощь советскому правительству, если бы произошло еще одно антибольшевистское восстание¹⁷⁸. Рицлер вручил Чичерину эту ноту вечером 14 июля. Чичерин послал ее Ленину, который в этот момент отдыхал за городом. Ленин сразу же разгадал коварный замысел немцев. Той же ночью он возвратился в Москву и обсудил этот вопрос с Чичериным. Речь шла о деле, в котором он не был готов уступить: он мог дать германцам все, о чем бы они ни попросили, пока они не угрожали его власти. На следующий день он сформулировал свою позицию по поводу германской ноты, выступив перед Центральным исполнительным комитетом¹⁷⁹. Он надеется, сказал он, что Германия не будет настаивать на своем предложении, ибо Россия готова скорее сражаться, чем пустить на свою землю чужие войска. Безопасность германского посольства он обещал обеспечить своими силами. Затем он предложил расширить коммерческие связи с Германией. Это была наживка, рассчитанная на то, что немецкие деловые круги окажут на свое правительство давление в его пользу. Предложение это материализовалось в форме Дополнительного договора, который был заключен в следующем месяце. Маловероятно, чтобы Ленин смог отказать немцам, если бы они в самом деле проявили настойчивость, ибо в этот момент позиции его были даже еще более шаткими, чем в феврале, когда он уступил всем их требованиям. Но ему не пришлось пройти через это испытание, так как, узнав о реакции Ленина, министерство иностранных дел Германии сразу же отказалось от плана Рицлера. Рицлер получил из Берлина инструкции «продолжать оказывать поддержку большевикам и просто «сохранять контакты» с остальными»¹⁸⁰.

Не встретило понимания и предложение Рицлера нейтрализовать латышей, обещав им амнистию и репатриацию. Больше всех воспротивился этому Людендорф, опасавшийся, что Латвия будет «заражена» большевистской пропагандой. Новый министр иностранных дел, адмирал Пауль фон Хинце, который еще настойчивее, чем его предшественник Кюльман, ратовал за сотрудничество с Лениным, не пожелал более слушать никаких доводов и распорядился, чтобы московское посольство прекратило переговоры с латышами¹⁸¹.

Министерство иностранных дел разработало свой собственный план на случай падения большевистского режима. Если эсеры, ориентированные на Четверное согласие, захватят в России власть, германская армия ударит из Финляндии, возьмет Мурманск и Архангельск и оккупирует Петроград и Вологду¹⁸².

Хельфферих прибыл в Москву с твердым намерением проводить пробольшевистскую политику своего правительства. Но, как он быстро обнаружил, сотрудники посольства были все до единого настроены против нее. Отчеты, полученные им в первый же день вечером, и те немногие личные впечатления, которые он смог к этому времени почерпнуть, заставили его изменить точку зрения. 31 июля, во второй половине дня, впервые отважившись выйти за стены тщательно охраняемого посольства, он посетил Чичерина, чтобы выразить протест против убийства левыми эсерами на Украине фельдмаршала Эйхгорна и не прекращающихся угроз со стороны левых эсеров сотрудникам посольства. В то же время он заверил наркома, что германское правительство намерено и впредь оказывать большевикам поддержку. Как ему стало известно впоследствии, через несколько часов после этой беседы в Кремле состоялась встреча, на которой Ленин сообщил соратникам, что дело их «временно» проиграно и возникла необходимость эвакуировать правительство из Москвы. Когда совещание было в самом разгаре, прибыл Чичерин и поведал собравшимся о только что обещанной ему Хельфферихом полной поддержке со стороны Германии*.

* Baumgart. Ostpolitik. S. 237—238. Судя по всему, Ленин планировал переместить правительство в Нижний Новгород (Там же. С. 237, примеч. 38).

Настроение в Кремле было итак довольно унылое, когда 1 августа пришло сообщение, что корабли Британского военно-морского флота открыли огонь по Архангельску. Этим было положено начало широкомасштабной военной интервенции стран Четверного согласия против России. Москва, гораздо хуже осведомленная о военных планах Четверного согласия, чем о намерениях Германии, была в полной уверенности, что союзники собираются идти на столицу. Потеряв голову, правительство бросилось в объятия Германии.

Здесь необходимо напомнить, что в марте 1918 года страны Четверного согласия обсуждали с большевистским правительством возможность высадки своих войск на территории России — на севере (Мурманск и Архангельск) и на Дальнем Востоке (Владивосток), — чтобы защитить эти порты от немцев и создать базы для предполагаемых соединенных сил в России. Сами они должны были оказать помощь в организации и обучении Красной Армии. Однако союзники действовали медленно. Они высадили символические отряды в трех портовых городах и выделили несколько офицеров в распоряжение наркомата Троцкого, но у них не было лишних сил, которыми можно было свободно распоряжаться в разгар немецкого наступления. Необходимая военная мощь имелась только у Соединенных Штатов, но так как Вудро Вильсон был противником вмешательства в дела России и это его настроение оставалось неизменным, ничего не предпринималось.

Перспективы возрождения Восточного фронта существенно улучшились в начале июня, когда Вильсон изменил свою точку зрения под впечатлением Чехословацкого восстания. Он посчитал моральным долгом Соединенных Штатов помочь чехам и словакам в их возвращении на родину и пошел навстречу своим британским союзникам, согласившись предоставить войска как для Мурманско-Архангельской, так и для Владивостокской экспедиций. Американские силы, принявшие участие в этих операциях, получили строгий приказ не вмешиваться во внутренние дела России¹⁸³.

Узнав о решении Вашингтона, Высший совет Четверного согласия в Версале 6 июля отдал распоряжение направить в Архангельск экспедиционный корпус союзников под командованием английского генерала Ф.Пула. Командующий должен был организовать оборону города и порта, войти в контакт с Чехословацким легионом, с его помощью установить контроль над железной дорогой к югу от Архангельска и сформировать армию, готовую воевать на стороне Четверного согласия. О борьбе с большевиками речь не шла: как было объявлено войскам Пула, «мы не вмешиваемся во внутренние дела русских»¹⁸⁴.

Впоследствии это решение союзников подвергалось критике на том основании, что не было никакой серьезной угрозы со стороны Германии для северных портов России и что, к тому же, немецкие силы в Финляндии, способные действовать в этом регионе, были выведены в начале августа и направлены на Западный фронт. Имелось в виду, что подлинной целью экспедиции на север России была борьба с большевистским режимом¹⁸⁵. Обвинение это не имеет под собой оснований. Как известно из материалов немецких архивов, германское командование действительно рассматривало планы операций против северных портов силами своей армии или с привлечением финских и большевистских войск. Это имело бы немалый смысл для Германии, поскольку, контролируя Мурманск и Архангельск, она могла помешать проникновению в Россию союзных войск и тем самым расстроить их планы возрождения Восточного фронта. В конце мая 1918 года немцы начали переговоры на эту тему с Иоффе. Переговоры эти оказались в конечном счете безрезультатными, отчасти потому, что большевики и финны не могли согласиться на предложенные им условия сотрудничества, а отчасти по той причине, что немцы настаивали на оккупации Петрограда, которому надлежало стать базой для этих операций, а русские на это не соглашались¹⁸⁶. Но страны Четверного согласия не могли знать в июне, что дело закончится таким образом, так же, как не могли они и предвидеть, что два месяца спустя немцы выведут свои войска из Финляндии. Нет никаких данных, указывающих на то, что в 1918 году, посылая войска в Россию, союзники собирались свергать большевисткое правительство. Англичане, игравшие в ходе этой операции главную роль, выказывали как публично, так и в частном порядке, полное безразличие к тому, какого рода правительство стоит у власти в России. Премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж открыто заявил на заседании военного кабинета 22 июля 1918 года, что Британии нет дела до того, какое правление установили у себя русские — республиканское или монархическое¹⁸⁷. Судя по всему, президент Вильсон также придерживался этого взгляда.

Экспедиционные силы союзников, включавшие вначале 8500 человек, 4800 из которых были американцами, высадились в Архангельске 1—2 августа. 10 августа генерал Пул получил приказ «принять участие з возрождении в России сопротивления германскому влиянию и проникновению» и оказать помощь русским, желающим «подняться на борьбу плечом к плечу со своими союзниками» за возрождение своей родины¹⁸⁸. Ему было также велено наладить связь с Чешским легионом, чтобы совместными усилиями установить контроль над железными дорогами восточного направления и сформировать вооруженные силы для борьбы с Германией¹⁸⁹. Хотя формулировки этих предписаний допускают расширительную трактовку, и цели, которые в них обозначены, представляются более масштабными, чем цели, сформулированные в директиве от 6 июля, все же они не дают оснований утверждать, что «в будущем экспедиции на север России предстояло воевать с большевиками, а не с немцами»¹⁹⁰. В этот период отношения большевиков с Германией выглядели как партнерские и в значительной мере были таковыми: большевики брали у немцев деньги и неоднократно заявляли им, что только состояние общественного мнения в России мешает подписать договор об их формальном союзе. Англичане и французы знали от своих агентов в Москве, какую роль играло германское посольство, помогая большевикам удержаться на плаву. Поэтому разделять — и тем более противопоставлять — действия союзников в 1918 году, направленные против большевиков и против Германии, означало бы не понимать реальностей и настроений этого времени. Если бы задачей Пула была борьба с большевиками, он несомненно получил бы на этот счет недвусмысленные инструкции и установил контакты с оппозиционными группами в Москве. Но нет данных, на это указывающих. Все имеющиеся данные, напротив, свидетельствуют о том, что задачей экспедиционных сил союзников на севере было открыть новый фронт против Германии, объединившись для этого с чехословаками, японцами и теми русскими, которые захотели бы в этом участвовать. Это была чисто военная операция, органически связанная с ходом событий на завершающей стадии мировой войны.

Вслед за оккупацией Архангельска еще один экспедиционный корпус союзников под командованием английского генерал-майора Мейнарда высадился в Мурманске, где с июня уже находился небольшой отряд англичан. Со временем силы Мейнарда выросли до 15 000 человек, из которых 11000 принадлежали к войскам союзников, а остальные были русскими. Как сообщает Нуланс, экспедиционных сил, расположенных в Архангельске и Мурманске и составлявших тогда 23 500 человек, почти хватало для открытия Восточного фронта, так как, по мнению Западной военной миссии, для этого требовалось 30 000 человек¹⁹¹.

К несчастью для Четверного согласия, к тому времени, когда на севере удалось сконцентрировать достаточное количество войск, а это произошло лишь в сентябре, Чехословацкий легион перестал существовать как сколько-нибудь заметная боеспособная сила.

Как мы видели, вначале чехословаки взялись за оружие, чтобы обеспечить себе беспрепятственный проезд до Владивостока. Однако в июне задача их изменилась в связи с тем, что союзное командование стало рассматривать их как костяк будущей армии, которой предстояло открыть боевые действия на Восточном фронте¹⁹². 7 июня в послании чехословацким войскам генерал Чечек определил их миссию следующим образом: «Пусть всем нашим братьям станет известно, что на основе решения, принятого Съездом [Чехословацкого] Корпуса, с ведома нашего Национального совета и по согласованию со всеми союзниками наш корпус объявлен авангардом всех сил Антанты и что приказы, издаваемые штабом Армейского корпуса, имеют своей единственной целью создание антигерманского фронта в России совместно с русским народом и нашими союзниками»¹⁹³. В соответствии с этими планами чехословацкие командиры поставили в начале июня перед своими частями задачи, которые те не могли и не хотели решать.

Чтобы создать фронт против немцев, чехословаки должны были перестроиться с горизонтальной линии, идущей с запада на восток, на диагональную, проходящую вдоль Волги и Урала¹⁹⁴. Поэтому чехословацкие силы, все еще находившиеся в Западной Сибири, численностью от 10 000 до 20 000 человек, начали наступательные операции в направлении на север и на юг от Самары. 5 июля они взяли Уфу, 21 июля Симбирск, а 6 августа Казань. Взятие Казани стало кульминационной точкой в их операциях на территории России. Обратив в бегство изрядно поредевший 5-й Латышский полк, состоявший всего из 400 человек, чехи захватили склад, где обнаружили 650 млн рублей золотом, принадлежавших казне и эвакуированных в феврале 1918 года советским правительством в Казань. Это позволило им в дальнейшем вести широкомасштабные военные действия, не прибегая к налогообложению или принудительному изъятию продовольствия у населения.

Чехословаки сражались яростно и умело. Они считались авангардом. Но — авангардом чего? Союзники не спешили к ним на помощь, хотя щедро слали им приказы и рекомендации. Не больше пользы было и от русской антибольшевистской оппозиции. По совету союзников чехословаки попытались объединить российские политические группировки Поволжья и Сибири, но это оказалось безнадежной задачей. 15 июля представители Комуча и Омского правительства собрались на конференцию в Челябинске, однако не смогли достичь соглашения. Провалом закончилась и вторая российская политическая конференция, проходившая 23—25 августа. Препирательства русских раздражали чехов.

Комуч попытался сформировать армию, которая стала бы сражаться вместе с чехословаками и другими союзниками, но не слишком в этом преуспел. 8 июля он объявил о создании добровольческой Народной армии под общим командованием генерала Чечека. Но, как в этом уже убедились большевики, российскую армию нельзя было создать на добровольной основе. Особенно досадным для Комуча стал опыт вербовки крестьян, которые, хотя и были яростными антикоммунистами, тем не менее отказывались идти в армию на том основании, что революция освободила их от всех обязательств по отношению к государству. Сумев собрать всего 3000 добровольцев, Комуч учредил воинскую повинность и в течение августа рекрутировал 50 000—60 000 человек, из которых лишь 30 000 имели оружие и лишь 10000 прошли военную подготовку¹⁹⁵. По оценке военного историка генерала Н.Н.Головина, в начале сентября силы, находившиеся в Западной Сибири и выступавшие на стороне Четверного согласия, складывались из 20 000 чехословаков, 15 000 уральских и оренбургских казаков, 5000 фабричных рабочих и 15 000 бойцов Народной армии¹⁹⁶. Эти многонациональные силы не имели ни единого командования, ни общего политического руководства.

В это же время Троцкий энергично формировал свои вооруженные силы на востоке. Данное в конце июня кайзером обещание не причинять вреда советской России позволило ему перебросить латышские полки с запада на Урал, где они первыми вступили в бой с чехословаками. Затем он стал спешно наращивать численность Красной Армии, привлекая в нее тысячи бывших царских офицеров и сотни тысяч новобранцев. Он снова ввел смертную казнь за дезертирство и стал применять ее очень широко. Первые успехи Красной Армии в борьбе с чехословаками были заслугой латышей: 7 сентября они отвоевали Казань, а пять дней спустя — Симбирск. Сообщения об этих победах вызвали ликование в Кремле, ибо знаменовали перелом в судьбе большевиков, которые снова почувствовали себя на волне событий.

* * *

Но все это должно было произойти позже. 1 августа, когда в Кремле узнали о высадке союзников в Архангельске, ситуация казалась безнадежной. На востоке чехословаки занимали один город за другим и уже контролировали все среднее Поволжье. На юге донские казаки под командованием генерала Краснова приближались к Царицыну, взятие которого сделало бы возможным соединение с чехословаками и создание непрерывного антибольшевисткого фронта от Среднего Поволжья до Дона. И вот теперь на севере появились крупные англо-американские силы, по всей видимости, собиравшиеся предпринять наступление в центральную Россию.

В создавшемся положении большевики видели только один выход, и выходом этим была германская военная интервенция. Они решили обратиться с такой просьбой к Германии 1 августа, на следующий день после того, как Хельфферих заверил Чичерина, что немцы будут продолжать оказывать поддержку советскому правительству. Встреча, на которой, как считается, было принято это решение, обозначена в коммунистических источниках как заседание Совнаркома, но так как ни в каких документах в этот день не зафиксировано заседание кабинета, можно с уверенностью сказать, что решение принял сам Ленин, вероятно, посоветовавшись с Чичериным. Русские собирались предложить немцам открыть совместные военные действия против сил Антанты и тех, кто выступал в поддержку Антанты. Красная Армия, состоявшая в то время главным образом из латышских частей, должна была занять позиции к северу от Москвы, чтобы оборонять столицу от предполагаемого наступления сил Четверного согласия, а Германская Армия — выступить из Финляндии против англо-американского экспедиционного корпуса и с Украины — против Добровольческой армии.

О том, что в Кремле было принято такое решение, мы знаем в основном из воспоминаний Хельффериха, которого поздно вечером 1 августа неожиданно посетил Чичерин. Как сказал нарком по иностранным делам, он пришел прямо с заседания кабинета министров, чтобы просить, от имени Совнаркома, германской военной интервенции*. Вот что пишет Хельфферих о предложении Чичерина: «Ввиду сложившегося общественного мнения открытый военный союз с Германией невозможен; но возможны параллельные действия. Его правительство собирается сосредоточить свои силы в Вологде, чтобы защитить Москву. Условием параллельного действия является то, что мы не оккупируем Петроград; желательно также, чтобы мы не входили в Петропавловск. В действительности такой подход означал, что, желая получить возможность защитить Москву, советское правительство вынуждено было просить нас защитить Петроград». Предложение большевиков предполагало, что немецкие войска, расположенные в Прибалтике и (или) Финляндии, войдут на территорию советской России, установят оборонительные линии вокруг Петрограда и поведут наступление на Мурманск и Архангельск, чтобы изгнать оттуда войска Четверного согласия. Но это было еще не все: Чичерин «был не меньше обеспокоен событиями на юго-востоке <...> После того, как я задал ему ряд вопросов, он наконец сформулировал, какого рода вмешательства они ждут от нас: «Мощный удар по Алексееву, и никакой в дальнейшем [германской] поддержки Краснову». Здесь, как и в случае действий на севере, и по тем же причинам, возможен был не открытый военный союз, но фактическое сотрудничество; однако это было необходимо. Этим шагом большевистский режим призывал Германию ввести свои войска на территорию Великороссии»¹⁹⁷.

* Коротко вспоминая этот эпизод (по-видимому, это единственное упоминание о нем в советской литературе), Чичерин подтверждает версию Хельффериха и отмечает, что вопрос был решен лично Лениным (Ленин и внешняя политика // Мировая политика в 1924 году. М., 1925. С. 5; см. также статью Чичерина в «Известиях» (1924. 30 янв. № 24 (2059). С. 2—3)).

Хельфферих передал просьбу большевиков в Берлин, суммировав ее в краткой формуле: «молчаливое согласие большевиков на нашу интервенцию и согласованные параллельные действия»¹⁹⁸. Одновременно он послал отчет, содержавший пессимистическую оценку ситуации в России. Главным источником авторитета большевиков, писал он, является широко бытующее убеждение, что их поддерживает Германия. Но на таком фундаменте нельзя всерьез строить политику. Он предлагал, чтобы Германия продолжила переговоры с теми антибольшевистскими группами, которые не симпатизируют Антанте, в том числе с Правым центром, латышами и Сибирским правительством¹⁹⁹. По его мнению, если Германия просто демонстративно заявит, что перестает оказывать помощь большевикам, их противники поднимут голову и сами их свергнут.

И вновь рекомендации московского посольства были отклонены; на сей раз это сделал Пауль фон Хинце. Большевики, конечно, не друзья, рассудил он, но они «в полной мере» позаботились об интересах Германии, сумев парализовать Россию в военном отношении²⁰⁰. Рекомендации Хельффериха пришлись ему настолько не по душе, что 6 августа он вызвал его в Берлин. После этого посол так и не возвратился к своим обязанностям, которые исполнял менее двух недель. Хинце решил вообще ликвидировать беспокойное германское посольство в Москве, чтобы оно более не вмешивалось в германо-советские отношения. Через несколько дней после отъезда Хельффериха все сотрудники посольства упаковали вещи и направились в Псков, а затем в Ревель, находившиеся в то время под немецкой оккупацией. С исчезновением германского посольства в России центр советско-германских отношений переместился в Берлин, где Иоффе, выступая от имени своего правительства, вел все переговоры по подготовке торговых и военных соглашений, заключенных двумя странами в конце августа*.

* Курт Рицлер, который здесь исчезает из нашего повествования, после войны вновь стал профессором во Франкфурте. Когда к власти пришел Гитлер, он эмигрировал в США, где вплоть до самой смерти в 1955 г. преподавал в Новой школе социальных исследований в Нью-Йорке.

Неудавшиеся попытки некоторых немцев свергнуть большевиков имели любопытное завершение. В начале сентября генерального консула Германии в Москве Герберта Хаушильда посетил Вацетис. Латышский офицер, только что назначенный главнокомандующим вооруженных сил советской России, сказал Хаушильду, что он не большевик, а латышский националист, и что, если его людям пообещают амнистию и репатриацию, они полностью предоставят себя в распоряжение немцев. Хаушильд доложил об этом в Берлин и получил в ответ приказ прекратить это дело*.

* Baumgart. Ostpolitik. S. 315—316. Вацетис был советским главнокомандующим вплоть до лета 1919 г., когда его арестовали по обвинению в «контрреволюционном заговоре». Выйдя на свободу, он преподавал в Военной академии РККА. В 1938 г., в перерыве между занятиями, его вновь арестовали и вскоре казнили (Память. 1979. № 2. С. 9—10).

Приблизительно в то же время ЧК, во главе которой стояли латыши М.И.Лацис и Я.Х.Петерс, организовала классическую российскую политическую провокацию. К Локкарту был подослан латышский офицер, сказавший, что его люди готовы изменить большевикам. Локкарт направил их к агенту британской разведки Сиднею Рейли, вручившему им изрядную сумму денег. Этот эпизод был затем использован как основание для ареста Локкарта (см.: Исторический архив. 1962. № 4. С. 234—237; Germanis U. Oberst Vacetis. Stockholm, 1974. S. 35).

* * *

Брестский договор требовал дополнительного соглашения, которое регулировало бы экономические отношения между Германией и Россией.

Немцы очень хотели возобновить торговлю с Россией. До 1914 года она была их главным коммерческим партнером и получала из Германии около половины всего своего импорта.

Прежде всего немцам нужно было продовольствие, но также и другое сырье, и они рассчитывали получить почти монополию на внешнюю торговлю России. В июне 1918 года Москва представила немцам список товаров, предлагаемых ею на экспорт. В нем, в частности, было зерно, — в действительности в стране его не хватало. Красин нарисовал ослепительную картину обширных рынков, которые советская Россия могла предоставить для товаров немецкого производства, и чтобы картина эта стала более убедительной, начал переговоры со своим старым работодателем Сименсом о поставках электрического оборудования. Ни одно из предложений не имело никаких реальных оснований: все это были приманки, служившие лишь политическим целям. Советская Россия не поставляла обещанных товаров, и немцы вскоре начали проявлять нетерпение. В июне д-р Альфред Лист, прибывший в Москву в качестве представителя Блейхрёдер Банка, сказал Чичерину, что отсрочки в поставках из России разочаровывают те круги в Германии, «в которых Великороссия могла бы с наибольшей вероятностью найти сочувствие своим политическим устремлениям»²⁰¹. Ленин очень хорошо понимал, что эти «круги», а именно банкиров и промышленников, можно использовать, чтобы нейтрализовать других немцев, главным образом военных, хотевших от него избавиться. Поэтому он внимательно следил за ходом переговоров по выработке Дополнительного договора, которому придавал первостепенное политическое значение.

Переговоры открылись в Берлине в начале июля. В советскую делегацию, возглавляемую Иоффе, входили Красин и различные специалисты, присланные из Москвы. С немецкой стороны участвовала большая делегация, включавшая дипломатов, политиков и бизнесменов. Ключевой фигурой среди немцев был, по-видимому, представитель министерства иностранных дел Йоханнес Криг, которого историк Уинфред Баумгарт называет «серым кардиналом» германской политики по отношению к большевистской России²⁰². Иоффе получил инструкции всячески идти навстречу требованиям германской стороны, но там, где эти требования будут непомерными, давать понять, что уступчивость русских имеет границы. Подтверждая, что следует этой линии, Иоффе сообщал Ленину из Берлина: «Вся политика должна быть основана на доказательстве немцам, что, если они слишком перегнут палку, мы принуждены будем воевать и тогда они ровно ничего не получат»²⁰³.

Дата добавления: 2015-11-14