23 страница

«Не понимаю, Господи»,— ответил я, хотя понял сразу же, ибо я прочитал на их лицах скорбь и увидел, как они льнут ко мне, словно ища защиты. Я мгновен­но догадался, в чем дело: в своих странствиях по земле эти ангелы совершили то же самое, что и я.

«Без подобного размаха или изобретательности, как у тебя,— молвил Господь Бог,— но они тоже при­метили жар и тайну в отношениях мужчин и жен­щин, и они тоже нашли прекрасных дщерей челове­ческих и взяли их в жены».

Снова послышался великий гомон. Некоторые смеялись все тем же легким смехом, словно происхо­дящее было новым великолепным развлечением, а другие были озадачены; стоящие около меня ангелы-хранители, являющие небольшую группу по сравне­нию с прочим небесным воинством, в отчаянии смот­рели на меня, некоторые даже с упреком, и вот из их толпы прозвучал шепот:

«Мемнох, мы видели, как ты делал это».

Смеялся ли в это время Господь? Мне не было слышно. Свет лился мощным потоком из-за плеч и го­лов, из-за мутных фигур серафимов и херувимов, и со­кровища любви представлялись вечными и незыбле­мыми, как и всегда.

«Не затем спустились с небес Мои сыновья, и не затем они побывали в рассеянных по земле племенах, чтобы познать плоть, но все же они сделали это. Ко­нечно, как Я уже говорил, с гораздо меньшим желанием возмутить мировые устои и намеренно разру­шить Мой замысел, как это было у тебя, Мемнох».

«Господи-Владыка, прости меня»,— прошептал я. И из стана моих соратников раздался такой же при­глушенный и почтительный хор голосов.

«Но ответьте мне, вы, стоящие позади Мемноха: что вы можете сказать в свое оправдание? Почему со­вершили такое, и что нового открыли, и какие доводы представите перед Судом Небесным?»

Ответом было молчание. Все эти ангелы распро­стерлись перед Господом ниц, с такой самоотрешен­ностью моля о прощении, что красноречие было бы излишним. Я стоял в одиночестве.

«Ах,— сказал я,— похоже, Господи, я остался один».

«А разве не всегда так было? Мой сын небес, мой ангел, не доверяющий Богу».

«Господи, я доверяю Тебе! — немедленно ответил я, вдруг разгневавшись.— Доверяю! Но я не понимаю этих вещей и не в силах утихомирить свой рассудок или свою природу, это для меня невозможно. Нет, не то чтобы невозможно, но кажется... не совсем пра­вильно хранить об этом молчание Правильным мне представляется доказывать свою правоту. Мне ка­жется, что величайшее дело, которое я могу сделать,— это доказать свою правоту и тем самым ублаготворить Господа».

Среди прочих, казалось, царили серьезные разно­гласия — не среди хранителей, у которых не хватало смелости встать во весь рост и крылья которых были сложены за спиной, как у испуганных птиц в гнезде, но в самом Суде Небесном. Оттуда слышались бормо­тание, какие-то песенки, обрывки мелодий и смеха, глубокомысленные вопросы, произнесенные тихим голосом. Ко мне повернулись лица многих с нахмуренными бровями, выражающие любопытство с при­месью гнева.

«Доказать свою правоту! — молвил Господь.— Но прежде чем начнешь, вспомни, ради Меня и всех при­сутствующих, что Мне ведомо все. Я знаю человече­ство так, как тебе никогда его не узнать. Я видел его окровавленные алтари, и его ритуальные пляски, и его дымящиеся жертвы, я слышал вопли раненых, страждущих, медленно умерщвляемых. Я зрю приро­ду в человечестве так же, как вижу ее в дикости морей и лесов. Не отнимай у меня время, Мемнох. Или, ины­ми словами, чтобы тебе было понятней,— не отнимай время, которое проводишь со Мной».

Итак, этот момент настал. Я стоял, спокойно под­готавливая себя. Никогда за время своего существова­ния не ощущал я важности события, как это было в тот момент. Это можно было назвать волнением или, быть может, возбуждением. У меня были слушатели. И я не испытывал никаких колебаний! Но я был раз­гневан на всю эту толпу, лежащую ниц позади меня и безмолвствующую! И неожиданно в своем гневе я по­нял, что, пока они там лежат, оставляя меня один на один с Богом и Его Судом, я не вымолвлю ни слова. Я сложил на груди руки и остался стоять.

Господь рассмеялся неспешным ласковым смехом с восходящей интонацией, и тогда все обитатели не­бес засмеялись тоже. И Бог обратился к распростер­тым ниц:

«Встаньте, сыны Мои, или мы здесь останемся до скончания времен».

«Это насмешка, Господи, но я ее заслужил,— сказал я.— Благодарю Тебя».

Я слышал, как, шумно шелестя крыльями и хито­нами, они поднимаются позади меня, чтобы стать по меньшей мере такими же высокими и прямыми, какими могли быть храбрые люди, живущие на земле под ними.

«Господи, мои доводы просты,— вымолвил я,— но ты конечно же не сможешь от них отмахнуться. Я из­ложу их как можно доходчивее и точнее. До какого-то момента своего развития приматы там, внизу, бы­ли частью природы и подчинялись ее законам. По мере усовершенствования их мозга они делались все более изобретательными, и их сражения с другими животными становились самыми свирепыми и кро­вавыми из того, что довелось видеть Суду Небесному. Все это правда. И весь их интеллект привел к умно­жению средств, которыми человечество навлекало на себя великие страдания.

Но ничто из увиденного мною на войне, и на каз­нях, и даже при опустошении целых поселений и де­ревень не превосходило по дикости сцены, происхо­дящие среди насекомых, или рептилий, или низших млекопитающих, которые слепо и бессмысленно бо­рются за две вещи: чтобы выжить и чтобы произвести как можно больше потомства».

Я остановился — из вежливости и чтобы произве­сти эффект. Господь ничего не сказал. Я продолжал:

«Затем наступил момент, когда эти приматы до­вольно сильно приблизились к Твоему образу, каким мы воспринимаем его в себе самих и который в оп­ределенном смысле отличается от прочей природы. И когда им стала очевидна логика жизни и смерти, это не означало лишь проявления самосознания. Не настолько это было просто. Напротив, самосознание выросло из новой и совершенно неестественной спо­собности любить.

И именно в те времена человечество стало разде­ляться на семьи, кланы и племена, объединенные внутри себя сокровенными знаниями о личности друг друга, а не общностью вида, и они вместе переживали страдания и счастье, связанные узами любви. Госпо­ди, род человеческий — вне природы. Если бы Ты сни­зошел и...»

«Мемнох, берегись!» — прошептал Бог.

«Прости, Отче,— ответил я, кивая и сжимая за спиной руки, чтобы не начать ими яростно жестику­лировать.— Я хотел сказать вот что: спустившись вниз и заглянув в семьи, здесь и там по всему миру, Тобой созданному, я воспринял семью как новый неподра­жаемый цветок, соцветие чувств и интеллекта, из-за своей хрупкости оторвавшееся от природных стеблей, от которых питалось, и теперь оказавшееся во власти стихии. Любовь, Господи,— я наблюдал ее, я чувство­вал любовь мужчин и женщин друг к другу и к их де­тям, и желание жертвовать друг ради друга, и скорбь по умершим, и желание отыскать души этих умерших в грядущей жизни, и думать о грядущем, где они смо­гут вновь соединиться с этими душами.

Именно благодаря этой любви и семейным узам, благодаря этому редкому и неподражаемому соцве­тию — такому созидательному, Господь мой, что оно казалось подобием Твоих созданий,— души этих су­ществ оставались живыми и после смерти! Что другое в природе могло бы совершить это, Господи? Все, что было взято, отдается земле. Твоя мудрость проявляет­ся повсюду; и всех тех, кто страдает и умирает под сво­дом Твоих небес, милосердно погружают в жесто­кое неведение относительно порядка вещей, который в конечном итоге подразумевает их собственную смерть.

Но не мужчин и не женщин! В сердце своем, любя друг друга — супруг супругу, одна семья другую се­мью,— они вообразили себе Небеса, Господь мой. Они вообразили то время, когда воссоединятся души и восстановится человеческий род, и все запоют в бла­женстве! Они придумали себе вечность, потому что этого требует их любовь, Господи. Они зачали эти идеи, как зачинают детей из плоти! Я, ангел-хранитель, и я это видел».

И снова настала тишина. Небеса безмолвствовали, и звуки исходили лишь от лежащей внизу земли: ше­пот ветра, слабое колыхание морей и неясные, отда­ленные стенания душ — на земле и в преисподней.

«Господи,— молвил я,— они стремятся к небесам. Они воображают себе вечность или бессмертие — не знаю что именно. Они страдают от несправедливос­ти, разлук, болезней и смерти, на что никакие другие животные не способны. И души их велики. В преис­подней они становятся выше любви к себе и забот о себе во имя любви. Любовь бесконечно обращается между землей и преисподней. Господи, они создали нижний круг незримого судилища! Они пытаются умилостивить Твой гнев, ибо знают, что Ты здесь! И, Господи, они хотят знать о Тебе все. И о себе тоже. Они знают и хотят приумножать знание!»

То были главные мои доводы, и я это понимал. Но опять Господь не прервал меня и не ответил мне.

«Я воспринял людей,— продолжал я,— по мень­шей мере как Твое величайшее свершение, еще бы — создать существо, наделенное самосознанием, имею­щее представление о времени, с достаточно развитым интеллектом, способным к столь быстрому усвоению знаний, что даже не всякий ангел-хранитель способен на это.

Предложение, с которым я пришел к тебе, Госпо­ди, таково: нельзя ли подарить этим душам, пребыва­ющим ли во плоти, обитающим ли в преисподней, часть нашего света? Нельзя ли подарить им свет, по­добно тому, как животным дают воду, когда те хотят пить? И не могут ли эти души, удостоенные однажды божественного доверия, рассчитывать на то, что зай­мут какое-то, пусть малое, место на этом Суде Небес­ном, которому нет конца?»

Наступившая тишина казалась дремотной и веч­ной, словно до начала времен.

«Нельзя ли попытаться сделать это, о Господи? Ибо, если не пытаться, не будет ли участь тех невиди­мых выживших душ состоять в том, что они станут грубеть и все больше увязать во плоти и это приведет не к познанию истинной природы вещей, а к появле­нию извращенных идей, основанных на отрывочных фактах и инстинктивном страхе?»

На этот раз я не стал выдерживать вежливую па­узу и сразу продолжил:

«Господи, когда я вошел в плоть, когда я был с жен­щиной, то это произошло потому, что она была пре­красна — да! — и напоминала нас, и могла даровать тот вид плотского наслаждения, который нам неве­дом Само собой разумеется, Господи, это наслажде­ние неизмеримо мало в сравнении с Твоим величием, но говорю Тебе, Господи, в тот миг, когда я возлег с нею, а она — со мною и мы вместе познали это на­слаждение, рев того невеликого пламени все же напо­минал звуки песен обитателей горних высот!

На один миг сердца наши остановились, Господи. Мы познали вечность через плоть — мужчина во мне знал, что женщина это тоже понимает. Мы познали нечто возвышающееся надо всеми земными чаяния­ми, нечто истинно божественное».

Я умолк. Что еще мог я сказать? Не расцвечивать же свои доводы примерами для Того, Кто знал все на свете. Со сложенными на груди руками я почтитель­но посмотрел вниз, размышляя и прислушиваясь к душам в преисподней; на одно мгновение их слабые от­даленные крики отвлекли меня, оторвали от боже­ственного присутствия, дали понять, что эти души зо­вут меня, напоминают о моем обещании, надеются на мое возвращение.

«Господи милосердный, прости меня,— вымолвил я.— Твои чудеса околдовали меня. Прости, если я на­рушил Твои намерения».

И снова воцарилась грозовая тишина, абсолютно пустая. То была пустота, о которой живущие на земле не могут и помыслить. Я стоял на своем, потому что ничего нельзя было поделать с тем, что свершилось, и я чувствовал в душе, что каждое произнесенное мной слово правдиво и не заражено страхом. Я очень ясно осознал: что бы Господь ни сделал — вышвырнул бы меня с небес или подверг любому другому наказа­нию,— я и вправду того заслуживаю. Я был создан­ным Им ангелом и подчиняться мог лишь Ему одно­му. И Он вправе меня уничтожить, если пожелает. И снова в памяти моей возникли вопли из преиспод­ней, и я, подобно смертному, стал спрашивать себя, отошлет ли Он меня туда вскоре или сделает нечто ме­нее устрашающее, ибо в природе существуют бесчис­ленные примеры мучительной гибели и катастроф, а как ангела Бог мог заставить меня испытать любое страдание — я это знал.

«Я верю тебе, Господи,— вдруг сказал я, почти не задумываясь.— Иначе я упал бы ниц, как другие анге­лы. Я не имею в виду, что они не верят, я только соби­раюсь сказать, что полагаю, ты хочешь, чтобы я понял Твое великодушие, что Твоя суть — это великодушие, и ты не потерпишь, чтобы людские души стенали во мраке и забытье. Ты не потерпишь, чтобы человече­ство пребывало без всякого намека на божественное».

Наконец Он заговорил, очень тихо и как бы не­хотя:

«Мемнох, ты дал им больше, чем намек».

«Да, Господи, это так. Но, Господи, души умерших в большой степени вдохновляют людей и ободряют их, и эти души стоят вне природы и укрепляются день ото дня. Если существует некий естественный вид энергии, находящийся за пределами моего понима­ния, то это будет для меня сильным потрясением. Ибо, похоже, они сделаны из той же субстанции, что и мы, Господи,— невидимой,— и каждая из этих душ неповторима и обладает собственной волей».

Снова настала тишина. Потом Бог заговорил:

«Прекрасно. Я выслушал твои доводы. А теперь у Меня есть к тебе вопрос За все то, что ты дал челове­честву, Мемнох, чем конкретно люди воздали тебе?»

Я был застигнут этим вопросом врасплох.

«Только не говори мне о любви, Мемнох,— про­должал Он.— Об их способности любить друг друга. Суд Небесный хорошо осведомлен и находится в пол­ном согласии на сей счет. Но что они дали тебе, Мем­нох? Что ты получил в обмен на риск побывать в их царстве?»

«Самоутверждение, Господи,— торопливо произ­нес я, затрагивая глубочайшую правду и не кривя ду­шой.— Они познали ангела, увидев оного. Как раз то, чего я и ожидал».

«Ха-ха!» — От Престола Небесного покатились раскаты смеха — настолько звучные, что, без сомне­ния, достигли ушей несчастных, страждущих в преис­подней. Все небеса содрогались от хохота и пения.

Сначала я не осмеливался говорить или что-либо предпринять, потом вдруг, со злостью или, скорее, с упрямством, поднял руку.

«Но я говорил совершенно серьезно, Господи! Я не был для них неким существом, не досягаемым даже в грезах! Господи, создавая вселенную, бросал ли Ты се­мя для того, чтобы эти существа возвысили к Тебе свои голоса? Скажешь ли Ты мне об этом? Смогу я узнать, как было дело?»

Унявшиеся ангелы расположились маленькими группами, и вскоре смех совершенно замер, а вместо него раздалось тихое пение, восхваляющее Господа в его терпении, отдающее дань Его терпению в отно­шении меня.

Я не стал присоединяться к пению. Я смотрел на огромные, расходящиеся в стороны от Бога потоки света, и мысль о необъяснимости присущих мне уп­рямства, гнева и любознательности несколько смяг­чила меня, но ни на секунду не ввергла в отчаяние.

«Верую в тебя, Господи. Ты знаешь, что делаешь. Должен знать. Иначе мы... погибнем».

Я остановился, пораженный тем, что только что произнес. Это намного превосходило любой вызов, ко­торый я до сих пор бросал Богу, намного превосходи­ло любое сделанное мной предположение. И я в ужа­се воззрился на свет и подумал: «А что, если Он не ведает, что творит, и никогда не ведал!»

Я вскинул ладони к лицу, чтобы не дать губам про­изнести нечто опрометчивое и ограждая мозг от по­спешных богохульных мыслей. Я знал Бога! Бог был там. И я стоял пред Ним. Как я только осмелился по­мыслить такое, и все же это Он говорил раньше: «Ты не веришь в меня»,— имея в виду именно это.

Казалось, Божественный свет становится беско­нечно ярким, он проникал повсюду, фигуры серафи­мов и херувимов стали маленькими и совершенно прозрачными, и свет наполнил меня и заполнил углуб­ления в телах всех ангелов; и я ощутил единение с ними и всю великую любовь к нам Господа, сильнее которой мы не могли себе вообразить ничего.

Тогда заговорил Господь, совершенно другими сло­вами, ибо они состязались с этой лучезарной любо­вью, переполнявшей мыслящий разум. Тем не менее я услыхал их, и они проникли в мою душу.

И все остальные тоже услышали их.

«Мемнох, отправляйся в преисподнюю,— молвил Он,— и отыщи там не более десяти достойных душ, которые могли бы примкнуть к нам на небесах, из всех обитающих там миллионов. Говори им что угод­но, но отыщи десять, которые, на твой взгляд, достой­ны жить рядом с нами. Затем приведи эти десять душ ко мне, и мы продолжим наш разговор».

Я был в восторге.

«Господи, я могу это сделать, знаю, что могу!» — воскликнул я.

И вдруг я увидел лица Михаила, и Рафаила, и Уриэля, почти ослепленных Божественным светом, кото­рый, впрочем, начинал меркнуть и стал переносимым. Казалось, Михаил боялся за меня, а Рафаил рыдал. Уриэль, похоже, бестрепетно наблюдал, не пребывая ни на моей стороне, ни на стороне душ, ни на чьей. Такое лицо, как у него, было у ангелов до начала вре­мен.

«Я могу идти? — спросил я.— И когда мне возвра­щаться?»

«Когда получится,— сказал Бог,— и когда смо­жешь».

До меня дошло. Если я не найду эти десять душ, то могу не возвращаться.

Я кивнул. Чудесная логика. Я понял. И принял ее.

«На земле проходят годы, пока мы беседуем, Мем­нох. Твое поселение и посещенные прочими места превратились в города; мир вращается в лучах небесного света. Что мне сказать тебе, возлюбленный мой, кроме того, что сейчас тебе надлежит отправиться в преисподнюю и как можно скорее вернуться с теми десятью душами».

Я уже собирался спросить: «А что будет с храните­лями, этими смиренными ангелами, моими соратни­ками, познавшими плоть?» — когда Господь ответ­ствовал:

«Они будут ожидать твоего возвращения в надле­жащем месте небес. Они не узнают ни Моего реше­ния, ни своей участи, пока ты не приведешь ко Мне эти души, Мемнох, души, которые я сочту достойны­ми обитать в Моей божественной юдоли».

«Понимаю, Господи. И с Твоего разрешения от­правляюсь!»

И не спрашивая более ни о чем, не обсуждая ника­ких правил и ограничений, я, Мемнох, архангел и об­винитель Бога, немедленно покинул небеса, спустив­шись в обширные призрачные области преисподней.

ГЛАВА 15

— Но, Мемнох,— прервал его я.— Он не опреде­лил для тебя критерий отбора! Как надлежало тебе оценивать те души? Как бы ты узнал?

Мемнох улыбнулся.

— Да, Лестат, именно это Он и сделал, и именно так поступил, и поверь мне, я это сразу понял. Не успел я попасть в преисподнюю, как критерий отбо­ра для вхождения на небеса полностью завладел моим умом, сделавшись навязчивой до отчаяния идеей. Это в точности стиль Его поведения, верно?

— Я бы на твоем месте спросил.

— Нет-нет. У меня не было такого намерения. Я выбрался оттуда и принялся за работу! Как я гово­рил, таков был Его стиль, и я понимал, что единствен­ная моя надежда заключается в выработке собствен­ного критерия и его обосновании, понимаешь?

— Думаю, да.

— Не думаешь, а знаешь,— сказал он.— Ладно. Только представь. Население мира разрослось до мил­лионов, и хотя города поднялись не во многих местах, но в основном в той самой долине, куда я спустился и где оставил свои знаки на стенах пещер. Человечество распространилось по планете на север и юг, как только могло; на разных стадиях развития возникали по­селения, городки и крепости. Та земля, где выросли города, полагаю, называется сейчас Месопотамией. Или это Шумер? Или Ур? Ваши ученые с каждым днем открывают все больше и больше.

Безумные фантазии человека по поводу бессмер­тия и воссоединения с умершими дали повсеместный толчок к появлению религии. В долине Нила возникла цивилизация поразительной стабильности, и в то же время на земле, которую мы называем Святой, постоянно шли войны.

Итак, я спустился в преисподнюю, которую рань­ше созерцал лишь снаружи. Она теперь стала огромна и вмещала в себя и некоторые из первых душ, когда-то кипевших жизнью, и миллионы душ, чьи убежде­ния и устремления к вечности привели их в это ужас­ное место. Безумные надежды повергли в смущение бессчетное их число. Некоторые стали столь сильными, что захватили главенство над остальными. А неко­торые освоили хитрость возвращения на землю, из­бегнув взаимного притяжения других невидимых душ,— для того чтобы оказаться вблизи от плоти, в которую смогут вселиться вновь, или повлиять на нее, или нанести вред, или любить, если представится слу­чай.

Мир, населенный душами! И иные из них, совер­шенно потеряв память о своем человеческом суще­ствовании, сделались теми, кого земные мужчины и женщины называют демонами, рыскающими вокруг, жаждущими завладеть человеком, произвести опус­тошение или навлечь несчастье, насколько позволят обстоятельства.

— И один из них,— сказал я,— превратился в мать или отца вампиров вроде нас.

— Да, верно. Эту мутацию создал Амель. Но она не была единственной. На земле есть и другие монст­ры, обитающие между видимым и невидимым; но ве­личайшей движущей силой мира всегда были и оста­ются судьбы миллионов людей.

— Мутации никогда не влияли на ход истории.

— И да и нет. Разве не значит что-нибудь вопль безумной души, исторгаемый пророком из плоти и крови, если слова этого пророка записаны на пяти различных языках и выставлены на продажу на пол­ках магазинов в Нью-Йорке? Можно сказать, что про­цесс, который я наблюдал и описал Господу, продол­жается; иные души умерли, иные укрепились, другим удалось фактически возродиться в новом теле, хотя с помощью какой уловки, этого я в то время не знал.

— А сейчас знаешь?

— Реинкарнацию никоим образом нельзя назвать вещью обычной. И вовлеченные в нее души выигры­вают совсем немного. Можно представить себе ситуа­ции, когда она возможна. Происходит ли она при уга­сании души ребенка и всегда ли сопровождается воплощением в новом теле — зависит от каждого от­дельного случая. Тех, кто постоянно участвует в реинкарнации, нельзя сбрасывать со счетов. Но это, как эволюция вампиров или других связанных с землей бессмертных существ, уже отдельная небольшая сфе­ра. Еще раз напоминаю, что сейчас мы говорим о судь­бе человечества, о мире человеческом в целом.

— Да, я вполне понимаю. Возможно, лучше, чем ты думаешь.

— Хорошо. Итак, не имея критерия отбора, я все же отправился в преисподнюю и обнаружил там ог­ромное разросшееся подобие земли! Души дали волю воображению и создали в своем невидимом бытии всевозможные неуклюжие здания, немыслимых существ, монстров — этакое буйство воображения без контроля со стороны небес, и, как я и догадывался, огромное число душ не знали, что они мертвы.

И вот я погрузился в самую гущу всего этого, изо всех сил пытаясь оставаться невидимым, представить себя лишенным всякой различимой формы, но сде­лать мне это не просто. Ибо я оказался в невидимом царстве — все там было невидимо. И вот я принялся в полумраке бродить по унылым дорогам, среди урод­ливых, почти лишенных формы существ — стенающих, умирающих. А ведь сам я пребывал в обличье ангела.

Тем не менее эти потерянные души не очень-то замечали меня! Похоже, многие из них плохо видели. Ты ведь знаешь, что это состояние описано человече­скими шаманами, святыми, людьми, близко подошед­шими к смерти, испытавшими ее и затем оживлен­ными и продолжающими жить.

— Да.

— Человеческие души видели лишь часть окружа­ющего их пространства. Я видел все в целом. Я бестре­петно странствовал по всем направлениям, не счита­ясь со временем или находясь вне его — хотя время, разумеется, текло непрерывно,— и шел туда, куда мне хотелось.

— Обиталище безумных душ.

— Очень похоже, но в этом огромном обиталище было великое множество обособленных обителей. Ду­ши со сходными верованиями в отчаянии сошлись вместе в надежде укрепить веру друг друга, а заодно и обоюдные страхи. Но свет земли был здесь слишком сумрачным, чтобы согреть хоть кого-то! А небесный свет сюда попросту не проникал.

Да, ты прав, это было поистине обиталище всевоз­можных безумных душ, долина смертной тени, ужасная река монстров, которую души страшатся пере­сечь, чтобы попасть в рай. И разумеется, никто никог­да не пересекал ее.

Первое, что я сделал,— это стал слушать; я прислу­шивался к пению любой души, которая пела мне, то есть, по-нашему, говорила. Я старался запомнить лю­бое чуть слышное высказывание, вопрос или предпо­ложение, поразившее мой слух. Что знали эти души? Что с ними сталось?

Вскоре я обнаружил, что в этом ужасном, мрачном месте есть круги — ярусы, возникшие благодаря же­ланию душ отыскать себе подобных. Обиталище душ произвольно расслоилось, но этот порядок опреде­лялся степенью осведомленности, уступчивости, смя­тения или гнева каждой души.

Ближе всего к земле располагались самые прокля­тые, продолжавшие борьбу за еду, питье или облада­ние другими, не могущие принять случившегося или не понимающие этого.

Как раз над ними размещался круг душ, которые только тем и занимались, что дрались друг с другом, вопили, визжали, толкались, пихались в стремлении навредить ли, одолеть ли, захватить ли, убежать ли, пребывая в отчаянном смятении. Эти души даже ни разу не заметили меня. Но опять-таки, твои люди ви­дели их и описывали во многих и многих рукописях на протяжении столетий. Ничто из сказанного мной, разумеется, для тебя не новость.

И подальше от этой кутерьмы, ближе к спокой­ствию небес — хотя я сейчас не говорю о направлени­ях в буквальном смысле — находились те, кто понял, что вышли за пределы природы и пребывают в каком-то ином месте. Эти души, а некоторые из них пребы­вали там от начала начал, сделались терпимыми в сво­их пристрастиях, терпеливо взирая на землю и на окружающие их души, которым они стремились в любви помочь принять собственную смерть.

— Ты нашел души, которые любили.

— О, все они любят,— сказал Мемнох.— Все. Не существует такого понятия, как нелюбящая душа Он или она любят что-то, даже если это «что-то» суще­ствует лишь в памяти или как идеал. Ну да, я отыскал тех, кто вполне миролюбиво и безмятежно выражал безмерную любовь друг к другу и к обитающим ниже их. Нашел я и таких, которые обратили взоры исключительно на землю, стремясь лишь к тому, чтобы от­вечать на молитвы, исходящие от отчаявшихся, бед­ствующих и болящих.

Земля же, как ты знаешь, к этому времени познала немыслимые войны, и целые цивилизации растаяли в результате стихийных бедствий. Непрерывно мно­жились страдания людей, и множились они не только пропорционально росту учености или культурному развитию. Подобное положение сделалось недоступ­ным моему ангельскому разумению. Взирая на зем­лю, я не пытался даже разгадать, что управляет страс­тями людей какой-нибудь определенной народности, а что — другой или почему какая-то одна группа лю­дей на протяжении жизни нескольких поколений складывает из камней какое-нибудь циклопическое сооружение. Разумеется, я знал почти обо всем, но це­лью моей на тот момент времени была не земля.

Царство мертвых, вот что меня интересовало в первую очередь.

Я приблизился к тем душам, что взирали вниз с жалостью и состраданием, стремясь мысленно воз­действовать на прочих для их же блага. Десять, два­дцать, тридцать — я видел их тысячи. Тысячи, говорю я тебе, в которых умерла всякая надежда родиться вновь или получить достойную награду, души, смирившиеся со смертью, с вечностью; души, очарован­ные видимой для них плотью, в точности как мы, ан­гелы, бывали и все еще бываем ей очарованы.

Я встречался с этими душами здесь и там, заводя с ними разговор, когда только мог привлечь их внима­ние. Скоро стало понятным, что им довольно безраз­лично мое обличье, поскольку они полагали, что я выбрал его, как они — свое: некоторые из них напо­минали мужчин и женщин, а некоторые не давали се­бе труда об этом побеспокоиться. Так что, думаю, они считали меня новичком в преисподней, раз уж я с та­ким нахальством выставляю напоказ свои руки, ноги и крылья. Отвлечь их от земных дел можно было толь­ко вежливым обращением, и я принялся выспраши­вать их, стараясь добиться правды и избегая при этом грубости.

Странствуя по преисподней, я, наверное, беседо­вал с миллионами душ. И всякий раз самым сложным было отвлечь внимание каждой из этих душ либо от земли, либо от переживания какого-либо сгинувшего в прошлом события либо вывести душу из состояния бесцельного созерцания, рассеянности, что требовало поистине неимоверных усилий.

Даже самые мудрые и любящие из душ не желали обременять себя моими вопросами. Лишь постепенно они понимали, что я не простой смертный, а создан из совершенно иной материи и что в моих вопросах заключены вещи, имеющие отношение к некоему месту за земными пределами. Понимаешь, то была дилемма. Эти души так долго пребывали в преиспод­ней, что не размышляли более о причинах жизни и мироздания; они не проклинали более Господа, которого не знали, и не искали Бога, который был им не­видим. И когда я стал задавать свои вопросы, они поду­мали, что я нахожусь на пути вниз с новыми душами, грезящими о наказаниях и наградах, которые никог­да не последуют.

Эти мудрые души в смиренной задумчивости раз­мышляли о своих прошлых жизнях, стараясь ответить на исходящие снизу молитвы, о чем я уже говорил. Они охраняли своих родственников, членов клана, свои народы; охраняли тех, кто привлекал их внима­ние эффектными проявлениями религиозности; с пе­чалью наблюдали страдания людей, желая помочь и стремясь к этому, насколько возможно.

Почти ни одна из этих очень сильных и терпели­вых душ не пыталась снова обрести плоть. Но некото­рые из них делали это в прошлом. Они спускались вниз, и рождались заново, и обнаруживали в конечном счете, что не могут в своей памяти отличить одно те­лесное воплощение от другого, так что нет смысла оставаться в живых! Гораздо лучше пребывать здесь, в ставшей привычной вечности, наблюдая красоту ми­роздания, и оно действительно представлялось им пре­красным, как и нам.

Дата добавления: 2015-11-16