Примечания к главе 2

¹ Усадьба употребляется здесь в смысле крестьянского двора.

² Скребицкий. Крестьянское Дело в царствование императора Александра II. Том II/I. Бонн, 1863, стр. 451.

³ Скребицкий, ук. соч., том II/I, стр. 453 прим. II.

⁴ Там же, стр. 452 прим. 6.

⁵ Там же, том IV, стр. 795.

⁶ Там же, том IV, стр. 795.

⁷ Там же, том IV, стр. 798. См. также том IV, стр. 259.

⁸ Там же, том IV, стр. 846.

⁹ Там же, том II/I, стр. 986.

¹⁰ Олонецкий и Смоленский комитеты, там же, том П/I, стр. 985 прим.17.

¹¹ Московский комитет, там же.

¹² Смоленский комитет, там же, стр. 986. Интересно, что собственники фабрик в Перми требовали, чтобы крестьянам давались усадьбы лишь с условием, что они будут продолжать работать на фабриках. Скребицкий, там же, том II/I, стр. 986.

¹³ Скребицкий, ук. соч., том II/I, стр. 988.

¹⁴ Таврический комитет, там же, стр. 987 прим. 24.

¹⁵ Там же, том II/I, стр. 991.

¹⁶ Там же, том II/I, стр. 986 прим. 22.

¹⁷ Приводится у Витте, «Записка по крестьянскому делу», Петербург, 1904. (В дальнейшем «Записка»).

¹⁸ Зайцев К. Идеология права крестьянства и русская аграрная революция. В Архиве Философии Права и Экономики. Берлин, 1925, том 19, стр. 58.

Глава 3

КРЕСТЬЯНСКОЕ ПРАВО

Крестьянский двор. — Другие важные моменты крестьянского права.

При освобождении крестьян земля дана была в распоряжение не отдельным крестьянам, а общинам. Это казалось предпочтительным просто технически, ибо сильно упрощало сам процесс передачи участков. Земля, таким образом предоставленная общинам, могла или раз навсегда быть разделена между отдельными дворами, входящими в состав общины, или определенные участки предоставлялись определенным дворам на ограниченное время. По прошествии этого времени земля должна была наново распределяться между дворами, причем тут должны были приниматься во внимание изменения, имевшие место в промежутке в составе отдельных дворов. Таким образом, мы имеем две формы крестьянской собственности на землю: земля может принадлежать всей общине (которая может быть целой деревней или частью деревни, или, наоборот, состоять из нескольких маленьких деревень) — в таком случае это называлось общинным владением; или же она может быть собственностью отдельного двора, что называется подворным владением. Однако последняя форма собственности представляет собой лишь некое извращение первой. Бумаги на собственность, дававшиеся крестьянам при предоставлении им земли, выписывались сначала не дворам, а общинам. В них указывалось только, сколько земли получает данный двор, но никак не определялось местонахождение этой земли или ее границы. Иногда тут даже бывало ясно сказано, что община имеет право заменить один участок другим. В этом собственно и есть вся разница между владением общинным и подворным¹. Общинам давалось право переходить на систему подворного владения, если сельское собрание выскажется за это большинством голосов в две трети. В принципе не исключался и переход от владения подворного к общинному.

Ни общинное, ни подворное владение тем не менее не являлись частной собственностью. Вся надельная земля была как бы неким фондом, который должен был служить материальной основой для решения государственной задачи, т.е. для обеспечения существования крестьянства. Не было вообще никого, кто имел бы субъективные права, право собственности на этот фонд или на отдельные его части. Отдельные части фонда предоставлялись общинам или дворам. Каждый крестьянин должен был быть членом общины или двора, а это означало, что как таковой он получит свой надел земли. Однако право на получение надела никоим образом не представляло собой субъективного права в гражданско-юридическом смысле. Это было право общественно-правового характера, вроде права на продовольственные карточки, на определенное количество угля или право бездомного получить какое-то пристанище. Если рассмотреть отдельные отличительные черты этого права, станет совершенно очевидной глубокая принципиальная разница между ним и любым субъективным правом.

Право это существовало только в той мере, в какой крестьянин оставался членом двора. Если разрывалась окончательно связь с двором, право это погасало автоматически и без всякой компенсации. Это было вполне логическим последствием того, что неизвестно было и невозможно было определить, какая, собственно, часть всего имущества принадлежит каждому отдельному члену данного двора². У отдельных членов не было своей определенной доли, какой-то выделимой части всего имущества. Например, если из двора хотел выйти член семьи, состоявшей из пятнадцати человек, он не мог предъявить требование на пятнадцатую часть всего имущества. С другой стороны, принадлежащий ко двору крестьянин не терял своего «права на землю», даже если он покидал на долгое время свой двор и начинал зарабатывать себе на жизнь в городе — на фабрике или занимаясь каким- либо ремеслом, не прерывая при этом, однако, окончательно своей связи со двором. В таком случае он числился в отлучке и право его за ним оставалось. Возвратившись, он мог вновь предъявить требование на свою часть земли, иными словами, двор обязан был принять его обратно, и он после этого жил и работал совместно с другими его членами, разделяя общую их участь. Нельзя было отказаться от этого «права на землю»: отказаться можно было только от практического им пользования. Если бы крестьянин, ушедший в город и зарабатывающий на жизнь ремеслом, заявил, что он навсегда отказывается от своего «права на землю», такое его заявление никем бы не было принято к сведению и не имело бы никаких юридических последствий. Этот человек вполне бы мог потом вернуться в семью и снова предъявить требование на землю, как будто он никогда ничего и не заявлял. Это — особенно четкое доказательство, что речь тут идет не о субъективном праве в том смысле, в каком понимает его частное право, а о требовании общественно-правового характера, от которого никто не может добровольно отказаться. Как известно, самая важная отличительная черта субъективного права в том, что обладающий им человек может от него отказаться, не нуждаясь для этого ни в каких полномочиях от кого бы то ни было и не будучи обязанным в этом перед кем-либо отчитываться³.

Поэтому, говоря о подворном имуществе, нельзя говорить и о праве на наследство. Если вымирала семья — т.е. двор — то все хозяйство и земля отходили обратно к сельской общине. До тех пор, пока семья существовала, члены ее совместно обрабатывали данную всему двору сообща в пользование землю. Некому было завещать, некому было и наследовать: ведь домохозяин не был хозяином двора и его имущества. Он был главой семьи, а тем самым руководителем того сельскохозяйственного предприятия, которое представлял собой двор. Сенат многократно это подчеркивал, а особенно ясно это было выражено в высочайше утвержденном мнении Государственного Совета от 4 января 1888 года, где указывалось, что «полевые и усадебные участки надельной земли считаются собственностью не одного того лица, за которым они записаны по выкупным документам, а всех членов его семьи. Если же в некоторых статьях крестьянских положений употребляются выражения приобретение земли в личную собственность домохозяина или участки, приобретенные домохозяевами, составляют отдельную собственность каждого (ст. 116 и 120 Положения о выкупе, изд. 1902), то сии положения означают не приобретение земли в личную собственность крестьянами в качестве физического лица, а приобретение именно в качестве домохозяина, т.е. представителя двора, в собственность этого двора»⁴. Сенат особенно отвергал возможность завещательного распоряжения имуществом, принадлежащим двору. В решениях Первого, Второго и Кассационного Отделов за №29 от 3 ноября 1897 года установлено, что надельные земли, а также движимое имущество, необходимое для ведения хозяйства на надельных землях, не подлежат завещательным распоряжениям. В этой связи Сенат указывал, что сельская община и крестьянский двор признаются юридическими лицами в качестве собственников надела, заключая из этого, что раз надельные земли находятся во владении юридических лиц, то уже по природе таких лиц земли эти не могут подлежать завещанию⁵.

Сенату для опровержения права крестьян завещать надельные земли на самом деле вовсе не надо было прибегать к весьма спорному утверждению, что общины и дворы являются юридическими лицами. Ведь в той же резолюции Сенат приводит другой, гораздо более убедительный довод, поясняя, что крестьяне владеют наделами не в силу того права собственности, определенного в статье 420 первой части 10-го тома Свода Законов, которое представляет собой полное господство собственника над имуществом. Собственность крестьян основана на совершенно особенном положении, вытекающем из намерения государства всячески укреплять и обеспечивать существование крестьянского сословия. Право распоряжаться надельной землей сильно ограничено с целью защиты насущно необходимого для крестьянства земельного фонда. Вследствие этого, а также принимая во внимание, что закон обходит молчанием вопрос о праве крестьян завещать надельную землю, Сенат приходит к выводу, что в намерения законодателя входило не давать крестьянам этого права. И такое заключение совершенно верно. Отрицание права завещать наделы принадлежит к ряду ограничений права распоряжаться надельной землей, направленных на то, чтобы предупредить сокращение земельного фонда, поскольку фонд этот должен обеспечить существование крестьян. По сути дела, ограничение это вполне логически связано с общим ограничением права крестьян распоряжаться данными им наделами. Положение домохозяина по отношению к такому участку земли таково, что исключается всякая возможность видеть в нем (т.е. в домохозяине) субъект права собственности⁶. Наоборот, слова Сената о том, что сельская община и двор — юридические лица, вряд ли можно вообще принять всерьез.

Зайцев прав, отзываясь с большим скептицизмом об определении юридическими лицами сельской общины и главным образом крестьянского двора. В Лекциях его по административному праву мы читаем: «Пусть двор юридическое лицо, но это лицо не подходит ни под какие категории юридических лиц, известных частному праву»⁷. И в интереснейшей статье, появившейся только по-немецки под названием «Идеология права российского крестьянского уклада и российской аграрной революции»⁸, Зайцев высказывается в том же смысле: «... двор... так же как домохозяин не является хозяином дворового имущества. Двор ведет хозяйство на том участке земли, который достался его членам в постоянное пользование из всеобщего надела, выделенного из частной собственности». И мне представляется невозможным называть крестьянский двор или сельскую общину юридическими лицами⁹. Как двор, так и община являются лишь субъектами надела, т.е. это — единицы, которым выдается в пользование земля из фонда, предназначенного к обеспечению существования крестьянства. Двор и сельская община — это те единицы, через посредство которых и в рамках которых люди, принадлежащие к крестьянскому сословию, а тем самым и к общинам и ко дворам, могут предъявлять требования на землю. Разница между крестьянским двором и общиной, в которой периодически перераспределяется земля между дворами, состоит, собственно, в том, что в рамках двора отдельный крестьянин предъявляет требование на землю непосредственно, а в рамках общины (мира) он это делает через посредство двора.

Таким образом, мы видим, что значение «мира» в российском сельском быту часто преувеличивается. Важно не периодическое перераспределение земли внутри общины, важен особый характер крестьянского «права на землю». Право это не субъективное, оно носит чисто общественный характер: это — право требовать от государства обеспечения себя землей.

Кроме того, надо принять во внимание еще следующее: имущество двора не есть имущество юридического лица, но в то же время оно не представляет собой и имущества общего, в том смысле, как это понимается в гражданском праве. Сенат многократно на это указывал: «Общая собственность двора не есть общее право собственности, установленное в общих законах гражданских, а определяется Положениями о крестьянах»¹⁰. Следовательно «...по указаниям (Положений о крестьянах)... за домохозяином, как старшим членом семьи, являющимся представителем ея и ответственным по отбыванию повинностей распорядителем хозяйства, должно быть признано право распоряжения хозяйством помимо согласия младших членов семьи»¹¹. По определению, данному в другом Сенатском решении, домохозяин есть «представитель двора или семьи, глава дворового хозяйства, который не нуждается в согласии младших членов семьи при выборе того или другого способа использования надела, покуда он остается в границах хозяйственно целесообразного»¹². Эти решения Сената доказывают, что двор на самом деле не есть общая собственность. Как известно, согласно гражданскому праву, для того чтобы распоряжаться общей собственностью, необходимо согласие всех собственников.

Вернемся еще к положению домохозяина. Сенат вновь и вновь подчеркивает: «домохозяин, хотя участок числится за ним, является лишь представителем крестьянского двора перед обществом и правительством»¹³.

Из постановлений, взятых из этого и других подобных решений Сената, таким образом, ясно, что полномочия домохозяина, в силу которых он вел хозяйство и выбирал способ использования земли, вытекали не из его права собственности, а из признания его общиной и государством как представителя двора, вследствие чего на него и падала ответственность за выполнение повинностей по отношению к общине и к государству. И особенно важно тут заметить, что в число таких повинностей входила не только своевременная уплата налогов и выплата долга по выкупу, а и целесообразное использование и правильная обработка предоставленных двору участков земли. Ведь землю эту предоставили крестьянам в пользование для того, чтобы обеспечить их существование, и даже надо уточнить: чтобы обеспечить его, и именно как крестьян, в интересах государства. Плохое, нецелесообразное использование предоставленной двору земли не отвечало таким государственным интересам. Итак, государство вполне естественно считало своим правом, поскольку обеспечение существования крестьянства рассматривалось как его задание, возложить на домохозяина обязанность правильной обработки земли, а тем самым и оставить за собой известное право надзора.

Но успешная обработка земли зависела не только от разумного ведения хозяйства. Для нее необходимо было, чтобы работоспособные члены двора оставались при нем и регулярно выполняли свою долю работы. Поэтому в интересах государства было не только предоставить крестьянам землю, а необходимо было, чтобы крестьяне ее сохраняли, оставались на ней и ее обрабатывали. А из этого неизбежно вытекало, что за главой семейства должны быть признаны известные патриархально-полицейские права по отношению к членам семьи, им возглавляемой. Это было совершенно понятно в отношении тех членов семьи, которые оставались дома. Но домохозяин сохранял эти права и по отношению к тем членам семьи, которые с разрешения общины и волости, пользуясь специально для этого предоставленным им волостью паспортом, уходили работать в город. Член двора, имевший паспорт сроком на пять лет (на большие сроки паспорта крестьянам не выдавались), мог быть полицейски вытребован обратно на двор. Это было естественным последствием убеждения, что пребывание всех членов при крестьянском дворе желательно и нормально, а что уход со двора и работа в городе — состояние ненормальное, исключительное, на которое надо получить особое разрешение. Работавший в городе крестьянин так и числился всегда «в отлучке».

Именно из такого понимания дела и вытекала особенная природа правовых норм, определявших положение домохозяина. Оно ни в коей мере не было положением самостоятельного субъекта права собственности. Домохозяин был должностным лицом, избранным и находящимся под надзором в своей работе, а при случае мог быть и сменен, и при этом даже мог иметь право на пенсию в той мере, в какой это нужно было ему, чтобы жить. Так и называлось: на прожиток¹⁴.

Как домохозяин нес ответственность за работу всего двора, так все домохозяева внутри общины (и в тех общинах, где не происходило периодического перераспределения земли, иными словами, в сельских общинах, которые не были миром) связаны были между собой круговой порукой уплаты налогов и выполнения других обязанностей.

Повинности, лежавшие на крестьянах, носили совершенно особый характер, особый характер носило и обеспечение выполнения этих обязанностей. Из этого вытекала необходимость особого крестьянского управления, тех должностей, на которых сами крестьяне выбирали исполнителей, а также и особого государственного управления, чиновников, которым поручалось наблюдение за деятельностью крестьянского управления и которые в общем должны были по-отцовски печься о крестьянском сословии. Среди таких чиновников в первую очередь надо упомянуть земского начальника. В Положении о земских начальниках от 12 июля 1889 года, в статье 39 мы читаем: «На земского начальника возлагается попечение о хозяйственном благоустройстве и нравственном преуспеянии крестьян вверенного ему участка, по предметам ведомства сельских и волостных сходов». Насколько эти полномочия были широки, видно из постановлений, содержащихся во всеобщем Положении. Так например, в статье 78, пункт 2, указывается, что в ведомство волостных сходов входит выносить решение обо всех делах, которые касаются хозяйственных и общественных вопросов всей волости.

Эту политику наделения земских начальников полномочиями патриархального попечительства никак нельзя признать удачной. Патриархальная власть в руках назначенного министерством внутренних дел чиновника представляет собой нечто противоестественное. Такая попытка восстановить старые патриархальные отношения в бюрократической форме (т.е. в форме, ухудшенной по сравнению с прошлым и не соответствующей потребностям) прямо противоречила как раз всему тому, что тогда было нужно. Именно тогда было совершенно необходимо избавиться от патриархального отсутствия форм, от патриархального произвола (всюду, где они еще сохранялись), заменяя их законностью и юридически точно определенными отношениями. А тут мы видим попытку остановить это естественное развитие и создать должность как будто новую, а в то же время располагающую традиционной патриархальной властью. Таким образом, по сути дела осуществлялось то, что в свое время Карамзин считал самой худшей альтернативой: крестьяне подпадали под бесконтрольную власть невысокого чина губернского управления. Карамзин именно этого больше всего опасался, и это был в его понимании один из самых веских доводов за сохранение крепостного права.

Однако не только существование отдельной администрации, исключительно для крестьянского сословия, было последствием особого рода права собственности крестьян. Все остальные особенности правового статуса крестьян были последствием концепции, согласно которой признанное за крестьянином «право на землю» принципиально отличается от права собственности на землю всех других сословий. Вообще правовые отношения людей, принадлежавших к крестьянскому сословию, не управлялись постановлениями всеобщего гражданского права, применявшегося ко всем другим сословиям, а основаны были на местном крестьянском обычном праве. Это, бесспорно, тоже было следствием того обстоятельства, что наиважнейшие имущественные отношения крестьян не могли быть основаны на нормах всеобщего российского гражданского права. А из этого в свою очередь вытекала необходимость особых крестьянских судов, члены которых выбирались из крестьян и слыли людьми, хорошо знакомыми с местными крестьянскими обычаями.

Подводя итоги всему сказанному, мы видим, что юридически статус крестьян отличается следующими характерными чертами:

Крестьяне (как бывшие крепостные, так и казенные крестьяне) входили в состав общин. Каждый крестьянин должен был принадлежать к общине. Члены общины в большинстве случаев связаны были между собой круговой порукой в оплате налогов и выполнении других повинностей. Из круговой поруки вытекала сильная зависимость от общины. Зависимость эта в конечном итоге означала явное ограничение свободы передвижения. Для того чтобы получить долгосрочный паспорт, без которого крестьянин вообще не мог покинуть своей деревни, нужно было согласие сельского схода. Одобрение или отказ схода часто зависели от хозяйственных соображений. Если крестьянин не был самостоятельным домохозяином, то требовалось и согласие домохозяина. Я уже подробно осветил зависимое положение отдельного крестьянина в своем дворе, так что к этому возвращаться больше нет смысла.

Судопроизводство и администрация в деревнях были делом членов общины, избранных сельским сходом. Эти органы, разумеется, уполномочены были только по отношению к членам своего же сословия. Волостные суды и крестьянское управление были под наблюдением особых надзирательных органов, и в сущности находились под их руководством; общая администрация не имела к ним никакого отношения.

Волостным судам сначала разрешалось, а позднее приказано было основывать и объяснять вынесенные ими по гражданским спорам решения не постановлениями всеобщего гражданского права, полноценного по отношению ко всем остальным сословиям, а местными правовыми обычаями.

Нормы, согласно которым наказывались крестьяне, тоже не совпадали со всеобщими. За некоторые преступления крестьянам полагались наказания мягче, чем членам других сословий. Зато в других случаях крестьяне были наказуемы за поступки, за которые другим вообще не полагалось никакого наказания. Речь тут шла, главным образом, о некоторых видах безнравственного поведения, которые вообще не могли подпасть под категорию наказуемых проступков, например, неразумные траты или пьянство. Крестьяне кроме того подвергались видам наказания, давно уже упраздненным для других сословий. Так, волостные суды имели право приговорить членов своего собственного сословия, не достигших еще возраста 60 лет — к телесному наказанию; это постановление оставалось в силе до 1904 года. В 1898 году Витте в письме царю указывал на необходимость отменить право волостных судов присуждать к телесному наказанию, потому что «розги... оскорбляют в человеке Бога». Кроме того он подчеркивал, что такое особое полномочие волостных судов грубо противоречит общему правовому сознанию и общим правовым нормам. Витте пишет: «Любопытно, что если губернатор высечет крестьянина, то его судит Сенат, а если крестьянина выдерут по каверзе волостного суда, то это так и быть надлежит»¹⁵.

Нормы о наказаниях для крестьян чрезвычайно характерны. Наказание за безнравственное поведение и телесное наказание мог применять только волостной суд, члены которого по общепринятому мнению — уважаемые старые крестьяне, носители добрых старых традиций. Все это указывает на то, что на крестьян смотрели, как на особый слой населения, как на группу, которая нуждается в воспитании и в опеке и нравственность которой особенно нужно предохранять. Совершенно неправильно было бы полагать, однако, что это стремление вытекало из убеждения в какой-то особенной безнравственности крестьян. Как раз наоборот. В основе стремления к опеке лежало представление, что крестьянин — простой, т.е. неиспорченный, чистый человек, что он (совсем так, как это понимали славянофилы и народники) — носитель особых нравственных и духовных ценностей. Именно поэтому считалось необходимым особо заботиться об его нравственности и ограждать его от всего безнравственного. Чрезвычайно странно звучит (а для нас вообще почти непонятно), что телесное наказание в волостных судах наверное так долго оставляли в силе потому, что уверены были, что лишение свободы, а особенно заключение в городе, деморализующе действует на крестьянина, потому что если он раз побывал в тюрьме, все другие крестьяне всю жизнь будут смотреть на него, как на вора, на плохого человека, на преступника, и что он сам будет так же на себя смотреть и в конце концов нравственно погибнет. Считалось что, наоборот, патриархальная порка, так сказать у себя дома, на самом деле имеет морально-воспитательное значение. На стремлении к особенно стойкому сохранению нравственности среди крестьянства покоится и полномочие общины большинством голосов исключать недостойных членов, что для них означало высылку в Сибирь.

То толкование права собственности крестьян, которое мы здесь рассмотрели, тоже указывает на то, что на крестьянство смотрели, как на сословие, нуждающееся в опеке и покровительстве. Надел, предоставленный крестьянину, не мог стать его собственностью. Он не мог свободно им распоряжаться, так, как это делали члены других сословий со своей собственностью. Ведь если бы крестьянин получил право распоряжаться своим наделом, он мог бы его продать и стать пролетарием. А этого нельзя было допускать. Крестьянин должен был оставаться земледельцем. Для этого государство и снабдило его землей, которую казна ценой крупных жертв отобрала или откупила у дворян. Но крестьянин должен был быть не только земледельцем, он должен был оставаться именно крестьянином. Недостаточно было обеспечить его материальное существование, надо было сохранить и духовную крестьянскую сущность его, потому что крестьянство — носитель особых нравственных ценностей. Пролетаризацию крестьянства, превращение крестьян в пролетариев надо, следовательно, считать — такова была общепринятая точка зрения — нравственным упадком народа.

Дата добавления: 2015-07-11