Примечания к главе 5

¹ Министерство Внутренних Дел. Том I, стр. 7.

² МВД, стр. 9. Витте, ук. соч., том I, стр. 478; эта ревизионная работа вызвана была еще и упомянутым уже указом от 14 января 1902 года. Но крестьянский отдел МВД приступил к работе лишь после назначения Плеве на пост министра. Об этом мы читаем у Гурко: «Когда Плеве назначен был министром внутренних дел в мае 1902 года, предварительная работа еще не продвинулась за пределы обмена письмами с министерством финансов по вопросу денежных ассигнований на работу и — если память мне не изменяет — сумма, о которой шла речь, была достаточно велика: 120000 рублей в год, на пять лет. Министерство финансов сочло сумму эту чрезмерной и вступило в оживленный спор с МВД. Кроме этого, было одно только еще начинание, сделанное Крестьянским отделом, который подготовил набросок проекта мирских сборов». (Гурко, ук. соч., стр. 131 и далее). Вообще в воспоминаниях Гурко есть интересные подробности о ревизии крестьянского законодательства в МВД.

³ Витте, ук. соч., том I, стр. 479.

⁴ По всей вероятности это и заставило обычно так хорошо обо всем осведомленного Маклакова предположить, что Особое Совещание уже тогда было официально закрыто. См. ук. соч., стр. 303.

⁵ Особое Совещание под председательством Витте закрыто было официально указом от 30 марта 1905 года. Одновременно создано было другое Совещание под председательством известного своими антилиберальными позициями Горемыкина. Большинство членов этого Совещания тоже принадлежало к тому консервативному течению, что и председатель. Как говорит Витте не без иронии, Совещание это ничего не достигло (см. Воспоминания, том 1, стр. 482) и закрыто было после 17 октября 1905 года, после того как Витте стал председателем Совета министров.

⁶ МВД, стр. 12.

⁷ До сих пор недостаточно принималось во внимание, что ограничительные мероприятия по отношению к евреям в основном вытекали из той же антикапиталистической тенденции. Совершенно ясно, что эти мероприятия отнюдь не вытекали из расовой дискриминации. В те времена понятие расы вообще никого в России — кроме специалистов по этнологии — не интересовало. Эти мероприятия скорее могли быть основаны на соображениях религиозного характера, но и последние не были решающими в этом отношении, во всяком случае, уже не в XIX веке. Решающим был страх усиления капиталистических элементов, которые могли бы эксплуатировать крестьян и вообще трудовой народ. В источниках можно найти многочисленные тому доказательства. Возьмем, например, обсуждение этих мероприятий в комитете министров в апреле 1882 года. Министр внутренних дел граф Игнатьев, предлагающий эти мероприятия, не говорит, что евреи — враги Христа или что-либо подобное, а называет их «пиявками, сосущими кровь честного трудящегося населения, и в первую очередь настаивает на том, чтобы издать запрет покупки или взятия в аренду поместий евреями. Министр финансов Бунге и государственный контролер граф Сольский высказались против предложенных министром внутренних дел мероприятий. Последний требовал, чтобы права евреев были защищены от всяких нарушений так же, как права всех других подданных. Председатель комитета министров Рейтерн присоединился к нему и заявил: «Нужно защищать всякого от всяких незаконных посягательств. Сегодня травят и грабят евреев, завтра перейдут к так называемым кулакам, которые нравственно суть те же евреи, только христианского, православного вероисповедания. Потом может очередь дойти до купцов и помещиков. Одним словом, при подобном бездействии властей возможно ожидать в недалеком будущем развития самого ужасного социализма». (Перетц. Дневник. М., 1927. Стр. 133 и далее). Это высказывание чрезвычайно интересно. Оно представляет собой предупреждение о том, что не играет никакой роли, с какой группы населения начинается нарушение гражданских прав и устранение гражданской свободы. Конечный результат неизменно будет одинаков: упразднение гражданской свободы вообще и социализм. Немецкий эксперимент 1933-1945 годов подтверждает эти слова Рейтерна.

⁸ Конечно, надо все-таки сказать — в основном потому, что изо всего, казавшегося желательным и Карамзину и Екатерине, в XIX веке не было осуществлено ничего.

⁹ Маклаков, ук. соч., стр. 275 и далее.

¹⁰ Витте. Записка, стр. 4.

¹¹ Цитирую по Изгоеву. Общинное право. Пб, 1906, стр. 136.

¹² Витте. Воспоминания, том 1, стр. 441.

¹³ Там же, стр. 444.

¹⁴ Там же, стр. 440. Витте в своей Записке указывает, что внутренние отношения в общинах все больше подвергались государственному регламентированию и надзору земских начальников, вследствие чего они все более теряли частно-правовой характер (стр. 88 и далее).

¹⁵ Витте. Записка, стр. 86.

¹⁶ Витте. Воспоминания, том 1, стр. 439 и 443.

¹⁷ Витте. Воспоминания, том 1, стр. 453 и далее.

¹⁸ Там же, стр. 279.

¹⁹ В этом отношении характерен переданный Витте разговор Святополка-Мирского с царицей (там же, стр. 296).

Глава 6

СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННАЯ ПРОГРАММА

ЛЕВЫХ ПАРТИЙ

Общинный коллективизм и социалистические идеи. —

Аграрная программа кадетской партии.

Между старыми формами крестьянского коллективизма и социалистическим коллективным идеалом существует глубокое родство, на которое, с большой ясностью подчеркивая его, указывал Чичерин. Чичерин обращает внимание на то, что, с одной стороны, как уже упоминалось, сельская община создает у крестьян умственный склад, особо отзывчивый на социалистические идеи, а с другой — многие социалисты очень приветствовали существование общины, поскольку видели в ней ячейку, из которой может развиться социалистический порядок. В программе партии эсеров, которая сама в себе видела в первую очередь представителя крестьянских интересов и некоторое время пользовалась живой симпатией крестьянской среды, мы читаем: «В вопросах аграрной политики партия социалистов-революционеров ставит себе целью использовать, в интересах социализма и борьбы против буржуазно-собственнических начал, как общинные, так и вообще трудовые воззрения, традиции и формы жизни русского крестьянства, и в особенности взгляд на землю как на общее достояние всех трудящихся. В этих видах партия будет стоять за социализацию всех частно-владельческих земель... и переход в общественное владение и в распоряжение демократически организованных общин и территориальных союзов общин на началах уравнительного пользования»¹.

В многочисленных письменных высказываниях членов и сторонников партии эсеров развивались и комментировались эти тезисы партийной программы. Так, лидер партии Чернов пишет: «Провести в жизнь социализацию земли — значит, если угодно, превратить всю земледельческую Русь в одну великую Всероссийскую Земельную Общину»². Таким образом, проведение в жизнь этой программы означало бы, что правовой дуализм устранен. Но только это произошло бы не вследствие распространения и на крестьянство гражданского строя, о чем думало и к чему стремилось либеральное течение, а вследствие упразднения гражданско-правовой сферы вообще и распространения общинного коллективизма. Всякое право собственности на землю превратилось бы, таким образом, в общественно-правовое требование обеспечения, т. е. приняло бы именно ту форму, которую так упорно защищало антилиберальное течение, когда речь шла о крестьянстве. Действительно удивительно, что царь и его окружение не заметили этого раньше и не стали опасаться, что социалистические партии подхватят их реакционную аграрную программу, уходящую корнями в крепостной строй, очистят ее от непоследовательного допущения частной собственности наряду с собственностью коллективной, общинной — и завоюют себе симпатии крестьянства решительным проведением в жизнь такой последовательно сформулированной программы³. Лишь революция 1905 года открыла им глаза. Правительство поняло, что есть только две возможности: дать себя устранить социалистической деспотии или решительно ликвидировать остатки крепостного строя и превратить российское царство в буржуазную монархию.

Однако первые скромные шаги в этом направлении делались еще до революционных беспорядков 1905 года.

Не только представители правительства и социалистических партий, а и Союз Освобождения и выросшая из него партия конституционных демократов⁴, сама себя считавшая подлинным представителем свободолюбивых течений, выработали собственную аграрную программу. Эта программа, как и все поведение кадетов в то время, носила ярко выраженный компромиссный характер, в большой мере вызванный тактическими соображениями. Как ясно видно из воспоминаний Маклакова, тактика этой партии была связана программными требованиями, в то время как программа ее была сильно обусловлена тактическими потребностями.

Судя по аграрной программе, кадеты, с одной стороны, не собирались бороться против частной собственности как таковой, и в их намерения также не входило распространять коллективную собственность как единственную желанную форму. Однако программа их не содержала ничего, что могло бы способствовать распаду сельской общины, и в ней вообще не упоминалось о необходимости объявить подворное имущество собственностью домохозяина. Несомненно, многие среди кадетов разделяли мнение, высказанное созванными Витте комитетами, а следовательно поддерживали аграрную программу Витте. Это ясно из статей, написанных рядом людей, впоследствии ставших членами партии кадетов, и опубликованных в 1904 году под общим заглавием «Нужды деревни», причем авторы широко пользовались материалами, предоставленными вышеупомянутыми комитетами. Так, И.В. Гессен в статье под заглавием «Основы правопорядка» подчеркивает, что самое важное — это обеспечить «свободу личности (т.е. неприкосновенность личных прав)». Только таким образом можно развивать «инициативность и экономическую самостоятельность населения» (стр. 47). Соглашаясь с Монтескье, он приводит его слова, на которые уже ссылался князь Ухтомский в одном из комитетов: «Les pays ne sont pas cultivés en raison de leur fertilité, mais en raison de leur liberté».

Однако главный интерес Гессена сосредоточен на произволе административного попечительства, на ограничительных правилах о паспортах и других подобных моментах, гораздо больше, чем на урезывании гражданско-правового статуса крестьян. В этом смысле статья Гессена далеко отстает от четких и острых пояснений Витте. Позднее, в связи с революционным взрывом 1905 года и с последовавшим за ним широким распространением социалистических идей и настроений, по отношению к которым кадеты проявляли себя в высшей степени осторожно, кадетская партия все больше старалась игнорировать этот аспект крестьянского вопроса⁵. И даже более того, кадеты — с тем, чтобы утвердиться в какой-то мере по отношению к своим конкурентам слева — приняли в первый пункт своей аграрной программы (статья 36 партийной программы): добавочное наделение землей трудящегося сельского населения, страдающего от недостатка земли. С этой целью должен был создаваться фонд из казенных и царских поместий, из монастырских земель и из земель, полученных путем отчуждения больших частных поместий.

Принципы, согласно которым земля из такого фонда должна была предоставляться нуждающемуся населению, должны были соответствовать местным формам землевладения и землепользования. Таким образом, земля могла даваться крестьянам в собственность или только в пользование, как собственность частная или сельско-общинная (статья 37 партийной программы). Из содержания этой статьи ясно, что кадеты тщательно избегали высказываться против сельской общины и за частную собственность и что они считали все имевшиеся в то время формы землевладения равноценными или во всяком случае равноправными.

Программа кадетов очень близка к точке зрения, которую испокон века защищали антилиберальные элементы правительственных кругов. Вряд ли можно не понять, что наделение землей из государственного фонда, основанное на принципе обеспечения, полностью соответствует всегдашнему подходу антилиберальных кругов. (Это было как раз то, что уже испробовали в 1861 году). Разница между аграрной программой кадетов и той, которую выработала Редакционная Комиссия при Плеве, состояла по сути дела всего лишь в том, что Плеве и его единомышленники считали единоразовым и неповторимым отчуждение дворянской земли, произведенное в 1861 году и наделение крестьян из созданного таким образом фонда, придерживаясь в этом статьи 8 Всеобщего Положения; кадеты же, наоборот, хотели всю эту операцию еще раз повторить.

Последствием того, что кадеты приняли в свою программу угодные социалистам пункты лишь по тактическим соображениям и в ограниченной мере, оказался факт, что программа их оставалась непоследовательной, а стало быть, и нетворческой. В этой непоследовательности и в попытках объединить в себе индивидуалистические и антииндивидуалистические элементы тоже было удивительное сходство с аграрной программой реакционных кругов, которая — как мы видели — также основана была на сходном внутреннем противоречии. Только у реакционных кругов эта непоследовательность — в отличие от кадетов — прикрыта была (или даже в какой-то мере оправдана) соображениями сословного характера. Ясно, что вообще подход кадетов был принципиально отличен от подхода Плеве. И тем более надо подчеркнуть, что эти противники по вопросу общего решения крестьянской проблемы стали на тождественные позиции. Как возмутились бы обе стороны, если бы этот факт доведен был до их сведения. Интересно также, что сходны и причины слабости обеих программ, ибо и в том и в другом случае тут налицо желание избежать настоящего решения.

Вопрос поставлен был недвусмысленно: в области землевладения стоял окончательный выбор между коллективизмом и принципом частной собственности; за одним из двух должна была остаться победа. Только при абсолютизме, граничащем с деспотическим режимом, можно разделить народ на две части и каждую из них подчинить иному правовому режиму. Но абсолютизм ослабевал под давлением общего культурного и экономического развития народа. Поэтому наступила пора для решения — за индивидуализм или за коллективизм. Кадеты пытались этого решения избежать. Но кто пытается в бурное время избежать решения, оказывается вынужденным следовать решению чужому. Революционное течение все больше утрачивало либеральную окраску и все более принимало социалистические оттенки. Поэтому кадеты склонились к тому, чтобы включить в свою программу обеспечение крестьян землей из государственного фонда, что было в противоречии с либеральным началом частной собственности, и заняли нейтральную позицию по отношению к сельской общине и к подворной собственности.

Отчуждение частных поместий, предлагаемое для расширения земельного фонда (причем надо отметить, что эти частные поместья и так все сокращались вследствие продажи земли, и процесс этот сильно ускорялся) конечно было решением, отнюдь не созвучным либерализму, даже если бы оно проводилось со справедливым⁶ возмещением убытков помещикам. Маклаков верно подчеркивает⁷, что Столыпин в своей борьбе против этого предложения кадетов и вообще левых сил выступал как представитель либерализма, т.е. как защитник прав личности от всемогущества государства. Когда Столыпин во Второй Думе критиковал аграрную программу кадетов и их законопроект, он при этом указывал на то, что проведение в жизнь этой программы будет первым шагом к победе коллективизма. Он пояснял: «С одной стороны, проект осуждает национализацию земли, а с другой, признает неизменное право собственности лишь за крестьянами, к помещичьим же землям применяет начало количественного отчуждения. Но раз признан принцип отчуждаемости для помещичьих земель, раз уж встали на этот путь, то... с ростом населения принцип количественной экспроприации неминуемо коснется и последних (т.е. крестьян) и приведет в конце концов к той же национализации земли. Поэтому проект левой партии более искренен и правдив»⁸. Этот подход чрезвычайно интересен. Он напоминает сказанное в свое время Рейтерном об ограничительных законах, направленных против евреев: нельзя пренебрегать гражданскими правами одной группы населения, не сотрясая при этом сам гражданский строй как таковой, что в конечном итоге неизбежно ведет к социализму. Суть гражданского строя именно в том, что он одинаково применяется ко всем. Правда, при Екатерине гражданский строй введен был как привилегия дворян и горожан, но это могло быть только переходным состоянием. На самом деле он постепенно распространялся на дальнейшие группы населения. Процесс этот всеми силами тормозили только по отношению к крестьянству, совершенно не понимая, что гражданский строй должен распространиться и на него, а иначе он просто обречен на гибель. Нейтральная позиция кадетов по отношению к сельской общине тоже никоим образом не совместима с сутью либерализма. Но что бесповоротно отнимало у аграрной программы кадетской партии характер либеральной программы — это упорное стояние на идее обеспечения из государственного фонда. При этом кадеты отнюдь не считали образование такого земельного фонда явлением временным и преходящим; они не видели в нем одноразового государственного вмешательства, для того чтобы достичь плавного перехода земли из рук больших землевладельцев в руки нуждающихся в земле крестьян. Они считали, что это решение носит постоянный характер. Но ведь это означало, что государственный земельный фонд, который предполагалось создать из казенных земель и из земельной собственности крупных помещиков, не будет отдан крестьянам во владение, как частная собственность, а останется постоянным государственным земельным фондом, из которого крестьянам будут предоставлять земли лишь в пользование, в аренду (по предложению Мануйлова на срок в 12 лет). С таким подходом мы уже встречались, когда приводили особое мнение тверского губернатора.

Конечно, не все кадеты придерживались такого мнения. Некоторые из них считали, что надо отдать землю крестьянам в собственность. Ведущий деятель партии Милюков как будто сам склонялся скорее к частной собственности, чем к национализации, но вначале он вообще не высказывался точно по этому вопросу, наверное опять-таки из тактических соображений⁹. Многим членам партии представлялось опасным такое глубокое и постоянное вмешательство государства в решение аграрных отношений. Интересно заявление Родичева, что, по его мнению, государство для этого должно обладать деспотической силой¹⁰. Мануйлов, однако, дал на это недвусмысленный ответ: «Если этого требуют интересы государства, частное право должно им уступить»¹¹. Эта более радикальная точка зрения утвердилась и в партии. Когда на заседании, посвященном аграрному вопросу (в Москве 28 и 29 апреля 1905 года), возник вопрос о том, «надо ли отдавать крестьянам в собственность землю, которая будет отчуждена для добавочного наделения, или же надо добавить ее к государственному земельному фонду, который не подлежит продаже, и давать ее лишь в пользование тем крестьянам, которые страдают от недостатка земли»¹², — он обсуждался как открытый вопрос, который подлежит дальнейшей дискуссии на следующем заседании; однако Милюков рассказывает, что уже на третьем партийном заседании, имевшем место всего несколько месяцев спустя, полностью восторжествовала идея «неприкосновенного фонда», из которого крестьянам будут даваться участки не в собственность, а в долгосрочное пользование¹³. Интересно еще то, что на этом партийном заседании тезис этот подвергся нападкам только слева, т.е. со стороны приверженцев национализации всей земли вообще и устранения частного землевладения¹⁴. Только всегда одинокий в своих мнениях и позициях Струве указывал, что обстоятельства могут отодвинуть решение (аграрного вопроса) вправо, но отодвинуть его дальше влево, оставаясь в пределах законодательного пути, уже едва ли возможно¹⁵.

Милюков понимал, что партия его в то время стояла на точке зрения, которую надо назвать глубоко консервативной, что не только решение социалистических партий в пользу коллективизма (в частности, решение эсеров), а и решение правительства в пользу принципа частной собственности, были гораздо более радикальны, чем кадетская программа. Милюков говорил: «Земельный проект сорока двух... в области крестьянского надельного владения ничего не ломает. Не уничтожает он и частной собственности на землю в известных пределах»¹⁶. Милюков подчеркивает, что предложенная кадетами реформа гораздо скромнее, чем планируемое правительством распространение на всю страну института частной собственности на землю¹⁷. Он также отвергает упрек правительства, что аграрная программа кадетской партии построена на отвлеченных идеях. Наоборот, Милюков считает, что правительство с его законопроектами не свободно от отвлеченности. Он пишет: «Противополагая коллективистским тенденциям законопроекта свой собственный индивидуализм, они забывают, что русская действительность многими чертами стоит ближе к смелой утопии законопроекта, чем к их собственным мечтам о европеизации русского земледелия. “Неприкосновенность” земельной собственности земледельца; стремление повысить потребности над голодным уровнем потребительской нормы; потребность в поднятии культуры и в интенсификации земледелия — откуда взяты все эти черты: из русской или из европейской действительности?., в прошлом эти черты отсутствуют, и... это прошлое могущественным образом тяготеет над русским настоящим»¹⁸. Наоборот, по мнению Милюкова, корни социалистических стремлений уходят в прошлое. В другом месте он пишет: «У нас идея частной собственности развивалась крайне туго... эта идея (национализации земли) не является новостью для России... принцип национализации земли — в смысле признания верховной собственности государства на землю — есть принцип древне-московский...»¹⁹ Однако Милюков не считал, что осуществление кадетской программы обязательно поведет к окончательной победе этого принципа. Кадетская программа оставляла открытыми все возможности. По его мнению, конечное наделение землей из государственного земельного фонда может повести к окончательному торжеству древне-московского начала верховной собственности государства на землю. Но возможно также (и это, наверное, и была тайная надежда самого Милюкова), что пользование землей, поскольку оно будет долгосрочным и индивидуальным, постепенно примет характер, сродный собственности²⁰.

Вообще Милюков старался доказать, что аграрная программа его партии не противоречит принципу частной собственности. В рамках планируемой кадетами аграрной реформы, по его мнению, отчуждение земель и создание государственного земельного фонда не означали отрицания принципа частного землевладения. Милюков утверждал, что создание государственного земельного фонда из отчужденных земель вытекает как раз из уважения кадет к началу частной собственности. В ответной статье на речь представителя правительства Гурко Милюков пишет: «Г. Гурко может быть удивится, если узнает, что одним из мотивов, заставивших авторов проекта предложить из отчуждаемых земель образовать неотчуждаемый земельный фонд, было именно... уважение к принципу частной собственности. Этот принцип допускает принудительное отчуждение как чрезвычайную меру... а отчуждив землю во имя государственной пользы, было бы непоследовательно передавать ее в чужое пользование на тех же самых основаниях, на которых владел ею старый владелец. Во имя государственной пользы земля могла бы быть отчуждена из полного только в условное владение. Иначе пришлось бы брать у Ивана, чтобы отдать Петру»²¹. Эти объяснения доказывают, конечно, как неуверенно чувствовали себя кадеты в вопросе правовых основ их плана отчуждения. По всей вероятности, не один Гурко удивился этим объяснениям.

У Милюкова были еще и другие доводы в доказательство того, что отчуждение в той форме, как его планировали кадеты, совместимо с принципом частной собственности. Он говорил, что — в отличие от социалистов — кадеты обосновывают отчуждение не принципиальным вопросом о праве на землевладение вообще, а идеей государственной пользы, ибо право на землевладение они воспринимают как естественное право каждого. Иными словами, по выражению Милюкова, кадетская партия «implicite признает и фактически сохраняет частную собственность на землю»²². В соответствии с этим кадеты и не предвидят на будущее периодических повторений отчуждения; они считают, что это должно быть одноразовое мероприятие, подобное тому отчуждению земли, которое проведено было при Александре II в момент освобождения крестьян²³.

Все эти рассуждения Милюкова совсем не убеждают. Его коллеги из левого крыла партии были гораздо большими реалистами, когда они — как например Мануйлов — видели в осуществлении аграрной программы партии предварительную ступень по пути к окончательной национализации земли и вообще к социализму.

Даже если бы Милюков был прав и если бы рекомендуемое им отчуждение действительно было только повторением подобного мероприятия, проведенного при Александре II, этим далеко еще не было бы доказано, что само это повторение не подорвало бы принцип частной собственности. Отчуждение при Александре (как мы уже видели, Витте указывает на это в своих мемуарах) чрезвычайно отрицательно отразилось на принципе частной собственности. Бесспорно, повторение подобного мероприятия не могло не пошатнуть еще сильнее уважение к этому принципу. Поэтому в самом деле трудно понять, что партия, считавшая себя представительницей либерализма, с легким сердцем решалась рекомендовать мероприятия, которые неизбежно должны были подорвать принцип частной собственности, т.е. один из самых основных принципов либерализма. Это тем удивительней, что Милюков, будучи историком, знал, что принцип верховной собственности государства на землю был не только древне-московским принципом, а в совсем недавнем прошлом правительство пыталось утвердить этот подход по вопросу о надельных землях именно для того, чтобы укрепить навек тот старый порядок, за устранение которого боролся Милюков. Он сам пишет: «...если бы они (министры) и их предшественники догадались в свое время... стереть все черты юридического различия между крестьянами и их прежними господами... может быть тогда... титулы собственности всех классов землевладельцев соединились бы в один. Но... классовый антагонизм искусственно поддерживался самим правительством, и... теперь, сорок лет спустя после эмансипации, он так же силен, как прежде... В России в общем правовом сознании нет одного разряда землевладельцев, а есть старые бытовые разряды крестьян и помещиков, надельной и частной земли. Публично-правовой характер нашего землевладения удержан и подчеркнут всей земельной политикой последнего полувека...»²⁴ Если сравнить этот блестящий анализ положения, который Милюков дает в качестве историка, со слабостью выводов, которые он из него делает в качестве политического деятеля, то остается только удивляться. Милюков не хотел видеть и понимать, что, поскольку антилиберальный принцип верховной собственности государства на землю еще имел в русской почве живые корни, поддерживать его означало ставить в серьезнейшую опасность судьбы либерализма в России. Милюков также не хотел видеть, что как раз его программа ничего не содержала из того, что могло бы устранить основания опасного антагонизма, о котором сам он так ясно пишет. Теперь, когда правительство наконец решилось на отмену традиционных антилиберальных и анти-индивидуалистических особых институтов крестьянского права, Милюков хотел отказать правительству в поддержке на том основании, что правительственные законопроекты аграрной реформы «революционны» и «внесут больший хаос... в мир реальных отношений»²⁵. Он не хотел понять, что его поведение было капитуляцией и перед древне-московским принципом, и перед социализмом, который представлял собой последовательный возврат к этому древне-московскому принципу.

Далее Милюков утверждал, что неважно, будет ли земля из государственного земельного фонда даваться крестьянам только в пользование или в собственность. Он считал, что это — юридические тонкости, которые играли бы второстепенную роль даже в тех странах, в которых за много веков укрепился принцип частной собственности, а уж тем более в России, «где благодаря общинным порядкам землепользования, благодаря полной юридической неопределенности выкупной операции... идея частной земельной собственности до сих пор не ясна огромному проценту населения»²⁶. А на самом деле, бесспорно, как раз обратное соответствовало действительности. Именно слабость принципа частной собственности на землю и должна была заставить либеральную партию делать все для того, чтобы укреплять институт частной собственности путем очень четкой формулировки правовых отношений на основе либеральных принципов, и для того, чтобы окончательно порвать с традицией обеспечения землей. Как раз Милюков никак не мог серьезно считать, что мероприятия по укреплению частной собственности могут быть насилием над правосознанием широких масс. Когда он спорил с социалистами, выступая против их проектов национализации, он достаточно часто подчеркивал, насколько сильны собственнические инстинкты крестьянства. Он точно знал, что либеральная программа отвечает желаниям если не всего крестьянства, то во всяком случае большинства его, что и было доказано проведением в жизнь Столыпинской реформы.

Вследствие занятой Милюковым позиции проведение в жизнь либеральной аграрной реформы стало ответственностью одного только правительства, и тут еще раз проявился привычный парадокс русского исторического развития: носителем либеральной программы стала не общественность, а бюрократия.

Дата добавления: 2015-07-11