Читайте также:
|
Все мое детство было расписано по минутам. Родители приходили домой поздно, поэтому после школы я шла к бабушке. Там я делала уроки. Потом бежала по своим делам: в музыкальную школу, кружки, библиотеку.
В библиотеку я записалась сама в возрасте пяти лет. Примерно с этого возраста я стала читать запоем все подряд. У нас была «всемирка» — двухсоттомное собрание сочинений писателей всех времен и народов. Это было подписное издание. Помню, как эти книги приходили к нам по почте. По две штуки в бандероли. Боже мой! Какой это был для меня, маленькой, праздник! А чьи произведения нам прислали на этот раз? Я пыталась все читать. Глотала эти книги: и японских поэтов, и американских писателей, даже если не всегда могла вникнуть в содержание.
Ребенок подсознательно принимает систему ценностей взрослых, которые его окружают. Я сразу почувствовала, что «всемирка» — это редкий клад. Тем более ни у кого вокруг такого клада, вернее, не клада, а кладезя знаний не было.
Самым ярким детским литературным впечатлением был для меня «Малыш и Карлсон» Астрид Линдгрен. Родители отнеслись к этой книге с недоверием. Как это так: толстый дядька прилетает, шкодит, ест варенье, берет чужое без разрешения? А меня привлекала атмосфера гармонии и уюта, которая царит в этой книжке. Помню, все просила у бабушки:
— Сделай мне булочки с корицей и горячий шоколад.
После «Малыша и Карлсона» я незнакомцев описывала так: «Мужчина в самом расцвете сил». Взрослые умирали со смеху.
Я часто думаю, что так рано повзрослела, так рано стала стремиться к самостоятельности из-за того, что с детства чувствовала себя равноправным членом «взрослой» компании родителей и их друзей. Взрослые люди, которые меня окружали, всегда проявляли ко мне неподдельное внимание. Мои родные всегда старались понять, что интересно мне. Они видели, что я не отходила от инструмента, поэтому в пятилетнем возрасте меня отдали в музыкальную школу.
Со мной вместе учились ребята на три-четыре года старше. Сохранилась смешная фотография. Старший хор. Поют совсем большие дети. И я среди них — крошечная, пятилетняя. У меня страшно серьезное лицо...
Я с детства пою правильно, не фальшивлю. Меня всегда бросали на ответственные участки — «держать» второй голос, чтоб вся группа не сбилась. В этот же период я, в составе хора естественно, впервые выступила на радио.
Самым главным для меня всегда было чем заниматься, а не с кем. Я всегда не любила пионерские лагеря. Ужасно раздражала несвобода, которую там культивировали. Привели строем, пересчитали, увели строем.
Когда меня начали учить музыке, из моей жизни ушел еще один мой ужас — детский сад. После теплого дома, в котором я росла, эта казарма для самых маленьких вызывала во мне глубокое отвращение. У мамы сердце кровью обливалось, когда она, приходя за мной, видела, как я стою, прижавшись к воротам, и высматриваю ее...
Когда я недавно рассказывала об этом Йосе, он вдруг грустно посмотрел на меня и говорит:
— Вот и я стою так у ограды, когда тебя нет рядом. Знаешь, Лера, мне без тебя не дышится...
Свой угол, теплый гармоничный дом. Как в годы скитаний по задворкам столицы я об этом мечтала! До того как у нас появились деньги и Шуйский стал скупать квартиры (в них мне пожить не удавалось: супруг таким образом вкладывал деньги), мы с ним жили в крохотной квартирке у метро «Пролетарская».
И вот счастливая новость! Мы покупаем дом. И не где-нибудь, а в престижном поселке Крёкшино под Москвой! Ура!
Шуйский редко выпускал меня из квартиры. Контролировал все мои встречи, звонки, даже походы в магазин. А теперь в голове крутилось: у нас будет своя загородная вилла! И я, как освобожденная женщина Востока, смогу ходить, куда мне вздумается. Как может быть иначе? Там ведь сельская местность: ступил за порог — и ты на улице.
Домик был простенький — одна комната и кухня. Потом пристроили «удобства»: провели воду, у нас появился городской санузел.
Крёкшино стало моей тюрьмой. Сейчас я не столько вспоминаю, как я там жила, сколько, как я оттуда убегала на автобусах, электричках, попутных машинах.
Шуйскому стало еще удобней: в сельской местности кричи не кричи, никто тебя не услышит. За пределы участка мне выходить не разрешалось. Супруг кичился тем, что мы жили на свежем воздухе. Чистая правда: во дворе, за забором я могла гулять, сколько захочется.
Когда мы переехали в Крёкшино, Ане был месяц. Мне двадцать пять лет. Шел 1993 год.
Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 62 | Нарушение авторских прав