В музыкальном училище и после его окончания

(Воспоминания об Альфреде Шнитке)

В годы моей учебы в музыкальном училище имени Октябрьской революции (1949-1953 г.) мне привелось общаться с Альфредом Шнитке, дружить с ним. Тогда это был не знаменитый композитор, а лишь подающий надежды студент, который, как и многие из его товарищей, постигал секреты музыкального ремесла, строил планы на будущее, целеустремленно готовился к нему. Мы росли и взрослели. Сначала нам было по 14 лет. А заканчивали училище мы в восемнадцатилетнем возрасте. Кто есть кто, кому кем суждено стать тогда еще было неизвестно. Я беру на себя смелость опубликовать эти краткие и не слишком подробные воспоминания, полагая, что (когда речь идет о становлении крупного композитора) любые сведения, даже относящиеся к деталям, могут оказаться полезными и интересными. За полвека, которые прошли с тех пор, многое уже стерлось в моей памяти. Построить достаточно связное повествование сейчас трудно. Да я и не стремлюсь к этому, опасаясь "сконструировать" прошлое, придумать и тем самым исказить его. Несвязные эпизоды и детали останутся более достоверными.

В классе В. М. Шатерникова

Будучи учащимися первых курсов училища, мы с Альфредом мало контактировали друг с другом, поскольку обучались на разных отделениях - он на дирижерско-хоровом, я на отделении народных инструментов. Но, начиная со второго или третьего курса, я стал заниматься по общему фортепиано в классе Василия Михайловича Шатерникова, у которого обучался и Шнитке. С этого времени наше общение стало постоянным и довольно-таки регулярным.

Здесь необходимо прежде всего сказать несколько слов о Василии Михайловиче. Это был выдающийся педагог и яркий музыкант, который оказывал огромное влияние на формирование каждого из учеников, хоть сколько-нибудь серьезно относившегося к занятиям по фортепиано. Альфред был один из его любимых учеников. Василий Михайлович внес, безусловно, весьма заметный вклад в его музыкальное становление. Во многом способствовал он также его духовному росту.

Альфред пришел в музыкальное училище с весьма скромной подготовкой по фортепиано. Но под руководством Василия Михайловича он делал весьма заметные успехи. Он разучивал разную музыку, но стержнем художественного воспитания было освоение музыки русских классиков, прежде всего любимых композиторов Шатерникова - Скрябина и Рахманинова. Скрябина Василий Михайлович боготворил. Он замечательно играл его произведения и прививал своим ученикам не только любовь, но и глубокое понимание этой гениальной музыки. Помню, как Альфред играл До мажорную прелюдию из 13-го опуса, его же «Сатанинскую поэму». Работал он над 2-м концертом Рахманинова, потом над концертом Грига. Планировалась наша совместная работа над первой частью концерта. Альфред должен был играть ее в сопровождении училищного оркестра народных инструментов. А мне было поручено сделать инструментовку 1-ой части (в классе Александра Борисовича Позднякова). С оркестром подготовили эту партитуру. Я и закончил курс дирижирования концертом Грига. Но совместное с Альфредом выступление не состоялось - вероятно, концерт у Альфреда не вполне "пошел".

Хотя Альфред не стал профессиональным пианистом, он достиг определенной степени владения инструментом. Роль В. М. Шатерникова в этом никак нельзя приуменьшить. Он учил не просто играть на инструменте, но прежде всего воспитывал в своих учениках музыкантов. Без Шатерникова, без его педагогического мастерства и вдохновения Шнитке мог бы и не состояться. Во всяком случае, это был бы другой музыкант и другой человек.

Шнитке и Рыжкин

Василий Михайлович помогал Альфреду и в других его музыкальных занятиях. Когда Альфред стал планировать свои занятия после окончания училища, он решил попытать счастья и поступить на композиторское отделение консерватории. Его наставником по гармонии и композиции при подготовке в консерваторию был Иосиф Яковлевич Рыжкин. Скорее всего, определение Альфреда к Рыжкину состоялось не без участия Василия Михайловича. Под руководством Рыжкина Альфред еще раз (после обязательного училищного курса) основательно прошел гармонию, написал ряд произведений, необходимых для поступления на композиторское отделение. Для "страховки" Альфред незадолго до вступительных экзаменов взял одну консультацию у Игоря Владимировича Способина, который был тогда высшим авторитетом в области гармонии. В этой связи вспоминаются пикантные подробности, о которых Альфред рассказывал в нашем тогдашнем кругу. Когда он пришел на урок к Способину (кажется, это было на даче у Игоря Владимировича), тот сообщил ему: "Я беру за урок 100 рублей. Если Вы не можете столько платить, я Вас устрою к другому педагогу". Альфред заранее знал, в какую сумму Игорь Владимирович оценивает свои уроки, и был готов заплатить требуемую сумму (100 рублей по тем временам были деньги немалые).

Консультация Способина произвела на Альфреда яркое впечатление. Особенно он был поражен тем, как Способин следил за процессом гармонического анализа. Альфред анализировал вторую часть Патетической сонаты. Рассказывая о том, в каких формах там используются тоника и доминанта, он прервал свой анализ, когда Игорь Владимирович несколько отошел от него и не глядел в ноты. На это последовала реплика Способина: "Да Вы не стесняйтесь, продолжайте, я ведь музыку знаю". Оказывается, большие музыканты в юности тоже могут быть наивными.

Перед поступлением в консерваторию Альфред показывал свои произведения его будущему консерваторскому педагогу по композиции Евгению Кирилловичу Голубеву, но об этой консультации в моей памяти никаких сведений не сохранилось.

В гостях у Шнитке

Помимо общения в музыкальном училище, мы нередко встречались с Альфредом в домашней обстановке, довольно часто бывая друг у друга.

Первые мои визиты к Альфреду происходили в то время, когда семья Шнитке жила в Валентиновке - поселке, находящемся относительно недалеко от Москвы, две-три остановки за Мытищами.

Проехав минут 40 на поезде с Ленинградского вокзала, мы выходили на обычную для Подмосковья платформу с правой стороны по ходу поезда, и через поле, небольшой лесок и опять полем шли к дому, в котором семья Шнитке снимала несколько комнат, кажется с отдельным входом. По тем временам они жили относительно просторно.

Семья Шнитке была смешанная. Отец Альфреда Гарри Викторович - еврей, мать Мария Иосифовна - немка. Приехали они в Москву из Австрии в первые послевоенные годы. Но происхождения они были российского. У Альфреда были брат Витя и сестра Ира. Оба моложе его. Занимались они языками. Витя впоследствии стал переводчиком с английского. Ира тоже, кажется, работала в этой области. Лингвистические занятия были для них семейной традицией. Отец Альфреда работал переводчиком в журнале «Новое время». Там он, судя по всему, прилично зарабатывал, что позволяло ему содержать семью. Мать Альфреда в тот период не работала. Специалисткой в немецком языке была бабушка Альфреда. Многие учебники и книги на немецком языке часто выходили в те годы под редакцией Шнитке-бабушки. Сам Альфред владел немецким языком как родным. Во всяком случае мог читать по-немецки весьма серьезную литературу. Помню, что он читал по-немецки произведения Томаса Манна, в частности роман «Доктор Фаустус». Это сказалось в дальнейшей его творческой биографии.

Способность Альфа работать

Мои наезды в Валентиновку случались обычно не в будние дни - все-таки далековато. Обычно это были какие-либо праздники. В один из моих визитов Альфред удивил меня своей способностью работать. Возможно, это был день его рождения - 24 декабря (помню, что на улице было холодно). Гости, шум, подготовка к предстоящей трапезе. А он уединяется в соседней комнате и занимается - то ли решает задачи по гармонии, то ли делает что-то в этом роде. Тогда меня буквально поразила его способность сосредоточиться, отстраниться от суеты, уйти в работу. Теперь я понимаю, что он все время был в естественном для него рабочем состоянии, в постоянной устремленности к делу, в непрекращающемся процессе духовного поиска и самосовершенствования. Просто так ему ничего не давалось. Он не был из тех людей, которые все схватывают на лету. Надо было самому себя делать.

Клуб юных музыкантов

Порою Альфред бывал и у меня дома. Я в то время жил с матерью и сестрой в коммунальной квартире на Трубной улице. Среди наших соседей был Никита Никифоров, мой сверстник, в будущем некоторое время работавший режиссером в Большом театре. В те годы Никита учился в вечерней школе, а параллельно с этим занимался музыкой в ДМШ - играл на виолончели. Кому-то из нас пришла мысль организовать Кружок юных музыкантов, на заседаниях которого можно было бы музицировать, показывать свои произведения, делиться мыслями о музыке. К участию к работе кружка были привлечены наши сверстники - девочки и мальчики в возрасте 15-16 лет, может быть чуть старше. Это были мои товарищи по училищу с отделения струнных народных инструментов (домристы Витя Чунин, Витя Горлов), мои друзья по Московскому городскому дому пионеров, где я начинал занятия музыкой в оркестре локтевского Ансамбля песни и пляски. Посещал наши собрания и Альфред Шнитке. Насколько активную роль принимал он в работе кружка, я не помню. Но Виктор Семенович Чунин (теперь профессор по классу домры в Академии имени Гнесиных) уверяет, что Альфред заходил на наши собрания.

КЮМ (так мы сокращенно называли наш кружок) имел программу действий, в которой ставились весьма крупные задачи. Мы намерены были - ни мало, ни много - содействовать развитию советской музыкальной культуры (это было вскоре после знаменитого постановления ЦК партии от 10 февраля 1948 года).

Работа кружка не получила сколько-нибудь заметного развития. У нас возникли затруднения с организацией музицирования, в частности в исполнении вокальных сочинений. Девочки с приятными голосами среди нас были, но быстро разучить хотя бы нетрудные произведения они не могли. Так или иначе, работа кружка вскоре заглохла. Но, как ни странно, цели нашего кружка оказались выполненными - в лице Шнитке мы имеем музыканта, который внес существенный вклад в развитие национальной культуры.

Эллипсис

Одна из форм нашего общения с Альфредом в те годы была связана с нашей постоянной заботой - развитием слуха. Мы регулярно играли друг другу гармонические последовательности. Альфред был тогда гораздо более продвинут по гармонии в сравнении со мной, но я тоже играл ему последовательности, свободно, без ясного осознания сочетая гармонии на основе хроматического движения. Альфред сообщил мне, что это эллипсис (я такого названия тогда не знал). Он был доволен, что слышит подобные вещи. Ранее он вообще сомневался, что это можно слышать. В своей прелюдии тех лет, переписанной мною от руки с его автографа, Альфред довольно последовательно применяет эллипсис. Судя по всему, он его тогда весьма занимал.

Отношение к балалайке

В училище я обучался по классу балалайки. С одним из моих товарищей - Колей Лопуховым - я выступал в дуэте (жанр весьма популярный среди балалаечников). Для этого дуэта я сделал обработку народной песни. Поскольку в тот период я серьезно занимался гармонией, обработка получилась довольно пикантная. Альфред сделал мне комплимент: "Раньше я думал, что на балалайке нельзя сыграть что-либо по настоящему художественное, но теперь вижу, что это возможно".

***

Из Валентиновки семья Шнитке перебралась в Москву. Им дали квартиру на улице Чкалова, в доме, который стоял (и теперь стоит) на спуске к реке Яузе и бывшей Ульяновской улице.

Когда Альфред женился на Гале Кольциной (консерваторская подруга), он жил в семье жены, где-то в районе Таганской площади (по направлению к Ипполитовскому училищу) - теперь там все перестроили, больше даже поломали.

Жили они вместе с галиной матерью и, если не ошибаюсь, с ее теткой. Жилье это представляло собой одну большую комнату, какой-то странной формы (буквой Г), что, впрочем, дало возможность выделить какой-то угол, закуток для молодой семьи. Альфред прожил с Галей несколько лет, со стороны казалось, что у них нормальные семейные отношения, но оказалось иначе. Судя по отдельным репликам Альфреда, духовного взаимопонимания между ними не установилось.

С последней женой Ириной Альфред прожил много лет, вплоть до своей кончины. Брак этот не был, кажется, безоблачным. Но они воспитали сына. Ирине досталась нелегкая участь ухода за больным, а потом и парализованным мужем. Эту ношу она несла до конца.

А на первых порах Альфреду опять пришлось жить в одной квартире с родителями жены. На этот раз семья была более состоятельной. Отец жены был чуть ли не министром (или замом) - по строительной части. В этой квартире недалеко от Ленинского проспекта Шнитке прожил основные годы своей творческой жизни. Впоследствии, правда, он оставил эту квартиру сыну, а сам жил по соседству, купил, вероятно, квартиру в том же или в соседнем доме.

Сын Альфреда усложнял его существование. Молодой человек имел, судя по всему, не самую лучшую компанию, баловался, кажется, наркотиками (или что-то в этом роде). Альфред, естественно, болезненно к этому относился. Подробностей я не знаю.

Нагасаки

Приближалась пора окончания консерватории, Альфред искал тему для своей дипломной работы. Он решил написать ораторию, но не знал какой текст для нее выбрать. Он обращался за советом к своим друзьям, в частности ко мне. Мне пришла в голову мысль о царе Эдипе. Его решимость наказать себя за поступки, совершенные им в неведении о своем происхождении, представлялась мне героической. В тот период (примерно 1957-1958 годы) многим из нас казалось, что героизм - важнейшая и едва ли не единственная из человеческих добродетелей. Но Альфред принял это предложение едва ли не с недоумением. Его волновали иные образы, им владели иные эмоции. Безоглядный оптимизм, который исповедовался мною, был ему чужд. О его выборе все знают. Он написал ораторию «Нагасаки». Высокая гуманистическая тема, через которую можно было выразить не только сочувствие погибшим, но также глубокую личную боль, ужас перед случившимся. Меньше всего эта оратория была в русле тогдашней официальной политики, осуждавшей преступления американского империализма и провозглашавшей идею борьбы за мир. Хотя какую-то долю компромисса в обращении к данной теме усмотреть все-таки можно.

Занимали его в процессе работы над ораторией не только образно-эмоциональные, но и конструктивные проблемы. Должно искал он аккорд, который воспроизводит атомный взрыв, стремился к тональному единству произведения. С этой целью вполне осознанно завершил ораторию комплексной тоникой, в которой на звуки Ре мажорного трезвучия накладываются звуки си и ми - элементы тональности ми минор, в которой написан один из предшествующих эпизодов произведения.

В зрелые годы

В наши зрелые годы мы общались с Альфредом лишь изредка. Еще в юности между нами случилось небольшое недоразумение, которое на время остудило наши отношения. Я пригласил Альфреда к себе домой на какое-то праздничное застолье, но сделал это неуклюже. Надо сказать, что жил я в ту пору с матерью и сестрой на Трубной улице, в общей квартире - грязной, ободранной, недостойной того, чтобы её посещали приличные люди. Мне было просто неудобно приглашать в нее гостей. Моих собственных знакомых я, конечно, приглашал туда без стеснения. Но на этот раз речь шла о визите Альфреда вместе с его второй женой. Приглашая Альфреда, я стеснялся своей квартиры, мне было неловко за свое обиталище. Ну, я и высказался примерно в таком духе, что «приходи, если не побрезгуешь. Знаешь, что "не в хоромах живем"». Альфред обиделся на меня, усмотрев в моих словах намек на то, что "ты, мол, теперь вознесся, не в таких условиях живешь". Так или иначе, но в гости ко мне он не пришел. Обиделся или не снизошел. На некоторое время мы потеряли друг друга из вида. Оба были обидчивы.

Позже мы не часто, но вполне дружески общались, как всегда бывает с людьми, подружившимися в ранние, по сути отроческие годы. Он был у меня на бракосочетании, выступал в роли "дружки". Это случилось 9 октября 1960 года. У меня сохранились фотоснимки и кинопленка, запечатлевшие сцены в загсе. Наряду с главными героями данного мероприятия на них среди присутствующих можно видеть и Альфреда Шнитке. В качестве фотографа и кинооператора выступал другой друг моей юности, в те годы и на всю последующую жизнь заядлый фото- и кинолюбитель Виктор Семенович Чунин.

Один из запомнившихся эпизодов моих отношений со Шнитке в наши зрелые годы - мой визит к нему после написания его 4-ой симфонии. Я ему позвонил и попросил переписать симфонию на магнитную пленку, что и было сделано. В тот же раз Альфред раскрыл мне ладогармонический замысел симфонии. Для него всегда были значимы технические ограничения, создаваемые той или иной гармонической закономерностью. Это, если я правильно интерпретирую его мысль, позволяло ему сохранить на протяжении всего произведения определенную звуковую атмосферу. Художественно-образное единство произведения подкреплялось, таким образом, единством на уровне материала и способов его организации. Ладозвукорядную схему, которая иллюстрировала звуковой замысел данного произведения, Альфред и написал для меня. Она четко поясняет некоторые особенности голосоведения в 4-ой симфонии.

Другой эпизод, связанный с творчеством Шнитке, свидетелем которого я был, относится к его реквиему. В институте имени Гнесиных (в классе 55 на третьем этаже) была организована встреча со Шнитке (что-то вроде заседания студенческого научного общества). Прослушивали его произведения, в частности реквием. Запомнилась фраза, сказанная им, если не ошибаюсь, по поводу первой темы Реквиема (посвященного, кстати, памяти его матери): "эта тема - подарок; я с ней проснулся".

Когда Шнитке стал крупным композитором, круг его знакомств, естественно изменился. Он общался с крупными музыкантами, среди своих друзей мог числить таких людей, как Геннадий Рождественский (как-то по его приглашению жил в его гостиничном номере в Сочи, на Пицунде). Несмотря на это он не получил официального признания, испытывал известные притеснения со стороны чиновников. В 1979 году министерство культуры командировало меня с двумя студентами теоретического факультета Института им. Гнесиных на очередной музыкальный фестиваль "Варшавская осень" (я тогда работал деканом факультета). Не надо думать, что это была забота о студенчестве. Дело в том, что среди наших студентов была девушка, родственница которой работала в министерстве. Сначала организовали поездку этой студентки, а через год по накатанной дорожке отправили в Варшаву и нашу небольшую группу. Нам просто повезло. Когда я сказал об этом Альфреду, он крайне расстроился. "Студентов командируют, а композитору выехать нельзя", - в сердцах сказал он. На варшавском фестивале неоднократно исполнялись его произведения. Но его как композитора туда не пускали. Чтобы выехать из страны Альфреду и его коллегам приходилось идти на хитрости. Ему удалось поехать в Варшаву, лишь оформившись в какой-то исполнительский коллектив в качестве то ли клавишника, то ли или ударника. Это было унизительно.

Со временем мои контакты со Шнитке становились редкими. Я не навязывался ему своей персоной, он тоже не проявлял каких-либо инициатив. Может быть, я ошибался. Друзья юности навсегда остаются наиболее крепкими друзьями. Не думаю, что у Шнитке было много душевных, по настоящему близких товарищей. Мы, скорее всего, что-то неоправданно потеряли, разошедшись друг с другом. Виной тому, в частности, наша щепетильность, болезненные переживания по поводу того, как к тебе может относиться тот или иной человек в несколько неординарной ситуации. Но когда мы встречались, то наше общение было простым и естественным.

Альфред сохранил ко мне теплые чувства, хотя наши жизненные и профессиональные пути протекали "на разных уровнях". Мне делает честь, что он упоминал меня в своих интервью. Что касается моей "одаренности", которую он при этом отмечает, то не она, думается, послужила тому причиной. Скорее именно чувство дружбы заставляло его вспоминать обо мне. Но мы не сумели сохранить ее в полной мере.

Шнитке А. Г. Прелюдия ми минор

Прелюдию Альфреда Шнитке ми минор я переписал с его автографа в конце 50-х годов (нотный текст см. в конце страницы). Это обычная для ранних упражнений в композиции пьеса, написанная или при подготовке к поступлению в консерваторию (возможно, предназначенная для показа на вступительном экзамене), или на первом курсе консерватории. В первом случае ее мог просматривать Иосиф Яковлевич Рыжкин, у которого Шнитке консультировался до поступления консерватории, во втором - его консерваторский педагог Евгений Кириллович Голубев.

Пьеса написана в куплетно-вариационной форме, где средний куплет, относительно более развитый и динамизированный, выполняет функцию середины. Жанровая основа - песня с вкраплениями декламационно-речевых оборотов (квинтовые мечтательные возгласы). Здесь могло сказаться влияние ранних прелюдий Скрябина, для которых характерен такой жанровый синтез. Откровенных "этнографических" признаков в прелюдии, пожалуй, нет. Тем не менее можно отметить, что мелодия первого куплета почти до конца выдержана в натуральном миноре и сопровождается хроматическими гармониями. Такой комплекс приемов ассоциируется с произведениями русской классики, на которой, во многом, происходило становление Шнитке как музыканта и композитора. Начало прелюдии интересно своеобразным сочетанием статики и усиливающегося внутреннего напряжения. В гармоническом сопровождении долго удерживаются звуки тоники, но они сразу же начинают обрастать дополнительными тонами: мелодия наслаивает на тонику звуки натуральной доминанты, а нижний голос сползает на шестую высокую ступень; формируется красочная многотерцовая звучность. В дальнейшем развитии 1-го куплета используются разнообразные по фонизму и функциональным признакам септаккорды. В третьем такте звучит так называемая "рахманиновская гармония", далее чередуются гармонии, включающие в себя звуки пятой натуральной и шестой ступеней - постоянные мягко звучащие прерванные обороты. Здесь автор находится в сфере романтических приемов, с которыми достаточно естественно сочетается вводнотоновая гармония каданса ("прокофьевская доминанта", смягченно - через доминанту с секстой - разрешающаяся в тонику). Таким образом, в гармоническом языке прелюдии намечается синтез типично романтических и относительно новых и смелых приемов.

Сдерживаемое напряжение первого построения разрешается в среднем разделе прелюдии в фигурации среднего голоса. Материал здесь поначалу излагается аналогично первым тактам прелюдии, но последуюшее развитие становится более интенсивным. Используется восходящая секвенция, происходит прогрессирующее дробление построений. Стремясь придать музыке максимально возможный при скромных выразительных средствах эстетический интерес, композитор избегает буквальных повторов, трафаретных гармонических приемов. Важнейшим средством развития является мелодическая связь гармоний, эллиптическая связь септаккордов. Стоит обратить внимание на однотерцовое гармоническое соотношение (такт 14) - смелый в данном контексте прием, подобно вводнотоновой гармонии выходящий за рамки романтической гармонии. И в других отношениях композитор находится как бы на грани приемов романтических и относительно современных (вспомним, что Прелюдия писалась примерно в 1953 году). Если малотерцовое гармоническое смещение в развивающих тактах среднего эпизода (такты 15-17) сохраняют романтическую печать, то другой малотерцовый ряд (c-moll, gis-moll, e-moll - VI минорная, III высокая, Т), мягко готовящий тонику и непосредственно вводящий в репризу, более характерен для композиторов ХХ века, склонных к умеренным по степени сложности гармоническим приемам. (Замечу, что предпринятый мною скрупулезный анализ гармонии здесь вполне уместен, поскольку в те годы Альфреда Шнитке весьма занимала проблема усвоения различных гармонических средств.)

Чтобы закончить обзор прелюдии, отметим, что реприза буквально повторяет ее первый раздел. Мелодия излагается здесь на фоне пульсирующего (в духе В. Калинникова) сопровождения.

Подведем краткий итог анализа.

Прелюдия написана на основе индивидуализированного комплекса приемов, в целом характерных для романтического стиля, но преломляемого через позднюю русскую классику (рубеж веков) и музыки умеренных в отношении гармонического письма советских композиторов (Шебалин, Кабалевский). Не следует исключать воздействия педагога, под руководством которого, скорее всего, она писалась. Стилистика данной прелюдии - это та стартовая позиция, с которой начинал композитор. Уже здесь мы видим синтез достаточно разнообразных мелодических и гармонических приемов, хотя он еще довольно скромен по диапазону. Чтобы стать тем, кем он стал впоследствии, Альфреду Шнитке предстояло пройти огромный путь неустанного накопления, открытий и стилистического синтеза. Тем не менее, мне представляется, что рассмотрение данной прелюдии представляет известный интерес, как все, что относится к становлению крупного и неординарного музыканта.

А. Хайрутдинова

Дата добавления: 2015-07-11