Часть вторая. В ночи, тайком

В ночи, тайком

I

Если ты будешь плакать, твои слезы превратятся в огненных красных муравьев, которые выедят тебе глаза.

Если ты будешь плакать, слезы выжгут бороздки на твоих щеках.

Если ты будешь плакать, ядовитый чертополох вырастет на тех местах, куда упадут твои слезы.

Если ты будешь плакать, наши враги услышат и обрадуются.

Плакать можно только в одиночестве. Но никогда не плачь, если можно вместо этого смеяться.

Теперь, когда брата отослали в школу, только девочка знает о женщине, которая приходит в ночи, женщине, которая пахнет сыростью и холодом, как сама ночь, об улыбающейся женщине, которая сходит с горы старых костей и поднимает свою костлявую руку, чтобы прикоснуться… Поднимает обе костлявые руки, чтобы обнять…

Девочке сказали, что это она стала причиной маминой смерти, но никто ее не винит, потому что в то время она была еще младенцем и не может ничего помнить. Мама тоже ее не винит, она улыбается и шепчет: Мое дитя? Ты — мое дитя! Ты любишь меня!

Покосившиеся, осыпающиеся, поросшие лишайником надгробия, лопухи, чертополох, цикорий, ярко-желтые одуванчики, которые через несколько дней превратятся в пух, запах нагретого солнцем воздуха, запах тумана; если бежать слишком быстро по рыхлой земле, можно подвернуть ногу, упасть и поранить свой глупый лоб, но никогда не плачь, если можно вместо этого смеяться.

Потому что эта женщина не властна причинить боль! Потому что глаза ее залеплены грязью! Глазницы пусты и забиты землей! От нее можно запереть все двери и окна, можно спрятаться от нее под кроватью, прижаться к Катрине, Катрина спрячет, та женщина не что иное, как груда костей, истертых в прах, старых костей, превратившихся в белую пыль, ее глаза — не глаза, а пустые дыры, залепленные грязью, они не могут смотреть, они пустые, и шепот, который ты слышишь, это не голос, потому что голоса у нее никогда не было.

Мое дитя?

Но она — ничье дитя.

Долговязый неуклюжий робкий ребенок девяти лет от роду, десяти лет, длинноногая, неловкая девочка, Катрина оттягивает и коротко стрижет ее жидкие каштановые волосы (а то они будут падать на лицо, и глазам от этого будет больно, о, как больно), рот у нее маленький и сморщенный, унылые глубоко посаженные глаза, настороженное выражение лица, испуганная улыбка, прикрываемая ладошкой, чуть широковатый лоб, чуть толстоватый подбородок, слишком длинные ноги, и ей всего одиннадцать лет, она смеется вместе с мальчишками, когда те бросаются в нее сухими комьями грязи и коровьими лепешками, когда у нее над головой пролетают твердые зеленые груши из сада Маккеев, ее секрет состоит в том, что она всех их любит, ее секрет в том, что она крадется задворками, в ночи, тайком, она — ястреб с красными крыльями, она — сипуха с немигающими рыжими глазами, она шпионит за ними всеми, она обожает и ненавидит их всех. Как люди живут? как живут люди в других семьях? о чем разговаривают, когда их не слышат посторонние? в сумерках, ночью, за полузашторенными окнами, за тонкими газовыми кружевными занавесками, при свете лампы, греясь у очага, в котором потрескивают поленья, как они смотрят друг на друга? как улыбаются друг другу? когда слышат мелодичный звон церковных колоколов, когда ветер гонит облака над крышами, какие у них секреты, которых мы не слышим?

Она ускользает от них, взлетая над топью, поворачивая к горам, где вершина Чаттароя ловит последний вечерний луч солнца, она ныряет и кружит, парит медленно, лениво, полностью контролируя свой полет, ее широкие крылья почти не двигаются, лишь блестящие темные перья трепещут на ветру, ее клюв приспособлен для того, чтобы вонзаться, рвать, терзать, но она никому не причинит вреда… она никому не причинит вреда, потому что она хорошая… потому что хочет быть всего лишь медленно скользящей тенью, там, внизу, на поверхности воды, хочет, чтобы ее видели, боялись, чтобы ею восхищались, чтобы ее знали.

Она ускользает от них, превращаясь в блестящую медно-красную змею и исчезая в земной норе!.. она — одна их тех гигантских оранжевых бабочек… а иногда — лошадь, молодой жеребец с черной шелковистой гривой и таким же хвостом, с черными топающими копытами, только глаза сверкают белым, только зубы вспыхивают белизной, когда она бесшумно несется галопом вдоль дороги… тайно, в сумерках, в ночи, вдоль дороги… вниз по длинному пыльному склону холма, через узкий деревянный мост, который трещит так, словно доски вот-вот взлетят на воздух, словно проржавевшие фермы вот-вот треснут, но она не боится, она не боится, ее мощные мускулистые ноги ступают твердо, грива развевается лихо, хвост черный, шелковистый, летящий, ее огромные копыта ударяют о землю, она больше не ребенок, ей больше нечего бояться, ее ноздри вдыхают влажную свежесть ночи, ее легкие распирает радость; что это — вкус прошлогодних листьев, острый и хрумкий? а это журчание, что это — звук мюркиркской речки, мелкими ручейками обтекающей огромные выбеленные валуны, лежащие на дне?

II

Единственное, что ты должна знать, однажды прошептал ей папа, обняв так крепко, так крепко, что ее хрупким ребрышкам стало больно в его объятиях, это что я люблю тебя. Ты — Эстер, моя дочь, и я тебя люблю.

III

Папа возвращается неожиданно, папа снова дома, после ужасной ссоры с Харвудом, когда Харвуда куда-то отсылают (в Канаду? в Мексику? в Южную Америку?), он остается в Мюркирке почти на полтора месяца, иногда запирается в своей спальне, и тогда никто не решается постучать в дверь, а иногда уходит из дома еще до рассвета и отсутствует до полуночи, иногда он смотрит на Эстер, не видя ее, а иногда он смотрит на нее и видит… и становится ясно, что он любит ее, обожает, он настолько нежен с ней, что не сердится, если она ошибается, декламируя стихи, или берет неверную ноту на фортепьяно, хотя у нее нет такого таланта, как у Дэриана, и она не так красива, как Миллисент, и не умеет привлечь к себе его восхищенное внимание, как Лайша…

Достаточно одной любви, вслух шепчет папа, ну почему недостаточно одной любви?

Подойди ко мне, Эстер, малышка, шепчет папа, от него пахнет виски, о, не надоедай мне, Эстер, не висни на мне, ты ведь уже не маленькая, не глазей на меня.

Однажды он вдруг говорит Дэриану: Может быть, пора. Это звучит таинственно: Может быть, настал твой час. Эстер целую неделю ревнует, пока папа (не считаясь с преподобным Вудкоком) придумывает, как представить Дэриана любителям музыки по всему штату… начиная, если все пойдет хорошо, с дебюта в «Карнеги-холл». Что ему сыграть? Какие произведения наилучшим образом позволят продемонстрировать его фортепьянную технику, его виртуозность, коей не обладает ни один ребенок его возраста по эту сторону Атлантики? (Может быть, «Рондо» Моцарта, в котором пальцы Дэриана так и сверкают над клавиатурой, может быть, вальс-менуэт Шопена, который восхищает глаз не меньше, чем ухо, ну и одно-два собственных сочинения мальчика, которые весьма впечатляют, хотя и кажутся несколько диссонирующими… Так трудно выбрать, вероятно, в конце концов все же понадобится совет профессионального антрепренера.)

Ах, если бы Дэриан был помладше, если бы папа не ждал так долго!.. потому что трудно выдать мальчика за вундеркинда, когда очевидно, что он уже не ребенок, несмотря на субтильность и узкое лицо, ведь ему уже двенадцать, кажется? или около того? Но за десятилетнего он вполне сойдет, если его одеть соответствующим образом. Можно даже (размышляет вслух папа, почесывая несуществующую бородку и глядя на Дэриана оценивающим взглядом) переодеть его девочкой, потому что любители музыки, вероятно, предпочтут увидеть девочку, сидящую на сцене за огромным концертным роялем и исполняющую эти потрясающе трудные пьесы — Шопен, Моцарт, а может быть, что-нибудь из Черни, или Листа, или…

Дэриан мрачнеет, Дэриан осмеливается прошептать: Нет; все домашние в тревоге, потому что Дэриан прошептал: Нет; Милли и Лайша, кажется, принимают сторону Дэриана (хотя, не рискуя вызвать отцовский гнев, не говорят этого вслух), а Катрина усугубляет ситуацию, заявив, что это очень плохая идея, разве он не знает, что у Дэриана слабое сердце, он быстро устает, подвержен, особенно в зимние месяцы, всякого рода простудам, инфлюэнце и гиперемии, неужели он, отец Дэриана, забыл об этом?

Смелая старая женщина говорит: Вы что, хотите потерять младшего сына так же, как потеряли старшего?

Папа не отвечает.

Папа отступает и больше не возвращается к разговору о дебюте Дэриана в «Карнеги-холл», через неделю он уезжает из Мюркирка, прихватив с собой Милли и Лайшу.

IV

Так уехал папа, а через несколько месяцев уехал и Дэриан, его определили в интернат в Вандерпоэле; Эстер же влюбилась в Аарона, сына доктора Дирфилда, нет, ни в кого она не влюбилась, она ненавидит и обожает их всех, в сумерках она пробирается по переулку позади старой мельницы, перебегает через пастбище Маккеев, крадется тайно, в тишине (как краснокрылый ястреб, как сипуха, как галопирующий черный жеребец), вдоль безымянной грунтовой дороги, параллельной Главной улице, заглядывая в окна сквозь полураздвинутые шторы, сквозь полуприподнятые жалюзи. Как живут люди в семье? — про себя интересуется девочка. — Что они говорят друг другу, а что понимают без слов?

Нельзя бегать, как дикарка, сердится Катрина.

Катрина хватает ее за плечи, Катрина сердится. Ты же — одна из Лихтов, разве ты не понимаешь, кто ты?

К этому времени жители Мюркирка, которым выпал случай познакомиться с Эстер Лихт, знают ее как милого ребенка, дружелюбную девочку; несмотря на все ее странности, болезненную робость и этот пронзительный смех, она хорошо воспитана, хоть и неуклюжа, она умна, если удается разговорить ее, поймать ее взгляд, она не такая хорошенькая, как ее сестра Милли, но разве это имеет значение? Вудкокам Эстер Лихт нравится, Ивинги, Маккеи, миссис Оукс, миссис Кинкейд, ее учитель мистер Райан, доктор Дирфилд удивленно, но одобрительно говорят о ее интересе к врачеванию, уходу за больными, к медицине, к тому, чтобы «хорошо делать болезненные вещи…». Эстер настолько бесцветна и неуклюжа, что в этом есть даже некоторая привлекательность, в ней нет шарма ее сестры Миллисент, старших братьев Терстона и Элайши, разумеется, она не обращает на себя внимание как дочь Абрахама Лихта, но именно поэтому она им нравится.

(Не то чтобы сам Абрахам Лихт им не нравился или по крайней мере они им не восхищались. Не то чтобы Мюркирк не был благодарен ему за проявляемый время от времени интерес к городу — многим церквям он пожертвовал деньги, равно как и библиотеке, и даже Обществу трезвости, в деятельность которого он, по его собственным словам, все равно не верит. Не то чтобы многие мюркиркские джентльмены не завидовали ему и не шептались по поводу образа жизни, который он ведет за пределами города, о его финансовых предприятиях, о красивых женщинах… Дело просто вот в чем: никто ему не доверяет. Даже когда он говорит приветливо, любезно и убедительно, даже тогда, по некой таинственной причине, он не убеждает!)

* * *

Как печальна судьба этого одинокого ребенка! Девочка, с рождения лишенная матери и большую часть времени лишенная отца; ее видят то там, то тут бродящей в одиночестве по полям и лесам, по заболоченным выгонам за чертой города… или в городе, на Главной улице, на площади, неподалеку от городской школы или на Бей-стрит, рядом с домом доктора Дирфилда, на котором прикреплена белая табличка… в высоком читальном зале новой библиотеки (дар мистера Карнеги, гордость Мюркирка; великолепное трехэтажное здание из известняка, с башенками, с гимнастическим залом, обшитым дубовыми панелями, с никелированными ваннами в полуподвале и даже с выложенным кафельной плиткой бассейном, открытым для всех жителей Мюркирка). У нее мало друзей-сверстников… кажется, она даже не знакома с большинством своих ровесников… а недавно она начала петь в хоре миссис Клей при Обществе трезвости, который собирается дважды в неделю в зале методистской церкви, и с воодушевлением исполняет такие любимые трезвенниками песни, как «Король-алкоголь»…

Король-алкоголь имеет много сетей,

Которыми ловит людей.

Он — зверь многорогий,

Стоит на пороге,

Всегда встречает гостей!

Или «Десять вечеров в баре» с душераздирающим припевом, который всегда вызывает слезы у слушателей:

Вы слышите этот жалобный детский голосок,

Который разносит ночной ветер?

Кем нужно быть, чтобы не услышать этой горячей молитвы:

«Папочка, милый папочка, умоляю тебя, возвращайся

домой!»

V

В те дни, когда идет снег или дождь, Катрину можно уговорить рассказать старые сказки… о Робине, сыне мельника, о Мине, губернаторской дочке… о великом белом Короле волков, что живет на горе Чаттарой… о маленькой девочке, которая не слушалась бабушку и была превращена в черепаху… о маленьком мальчике, который тоже не слушался бабушку и был превращен в уродливую гигантскую лягушку-быка и обречен квакать до конца жизни, а жизнь его была невероятно долгой!

Но самой волнующей из всех Эстер кажется сказка о королевской дочери и королевском сыне, Катрина (сердито) говорит, что Эстер слишком мала, чтобы понять ее.

Нет, не мала, дрожа, возражает Эстер, — не мала.

Нет, мала, настаивает Катрина, потому что дочь и сын короля полюбили друг друга, а ты не знаешь, что такое любовь, ты не знаешь, что такое запретная любовь между братом и сестрой, не притворяйся, что знаешь! Во всяком случае, история эта произошла давным-давно, очень давно, хотя болото и тогда было таким же, как сейчас, болото никогда не меняется, и все цветы, травы, деревья, животные, которые там живут, всегда остаются одинаковыми, они не меняются. Они были там при основании мира, будут и при его конце, и давным-давно, когда случилась эта история, там так же росли черные плоды, сладкие, сочные, такие же, как персики, яблоки или черная смородина, но все знали, что эти плоды ядовиты, однако из них можно приготовить эликсир, лекарство, настойку для того, чтобы заставить людей влюбляться, например, если мужчина любит женщину, а женщина его не любит, или женщина любит мужчину, а он ее не любит, понимаешь? нет, не думаю, что ты понимаешь, как может это понять ребенок твоих лет? но, как бы то ни было, королевский сын влюбился в собственную сестру, которая была самой красивой на свете принцессой, свирепо ревновал ее ко всем поклонникам и поклялся, что никто, кроме него самого, не женится на его сестре, и вот однажды он отправился на болото и повстречал там старуху, очень старую седовласую женщину, и попросил ее дать ему приворотное зелье для сестры, чтобы она не любила никого, кроме него, и старуха дала ему сок черного плода, но предупредила, что он обладает страшной силой, что его чары может победить только смерть. Королевский сын выхватил у нее склянку, даже не поблагодарив, и рассмеялся при мысли, что когда-нибудь ему захочется развеять эти чары, он сходил с ума от любви к принцессе, и ему было наплевать на весь остальной мир, и на старуху, и на своего отца-короля, и особенно на поклонников принцессы; откровенно говоря, он даже желал, чтобы все ее поклонники умерли, потому что ненависть его равнялась его же любви, такой вот злой был молодой человек.

Он вернулся в замок и дал своей невинной сестре выпить эликсир, сказав, что это вкусный ликер, подаренный ему на болоте одной старой женщиной, что сделан он из персикового бренди, черной смородины и черной патоки, и ничего не подозревающая сестра отпила из склянки, согласилась, что напиток действительно хорош, и стала уговаривать брата тоже выпить, но он отказался, сказав, что свою долю уже выпил, и пока они так разговаривали, принцесса влюбилась в него, глаза ее заблестели, сердце часто забилось в груди, и с этим уже ничего нельзя было поделать, бедное дитя, она влюбилась… а вскоре она и ее порочный брат стали любовниками… они любили друг друга тайком… и любовь принцессы превосходила любовь принца… и она хотела, чтобы он любил ее ежеминутно, каждый день и каждую ночь… а принц начал опасаться, что она высосет из него всю его силу, потому что ее любовь была так ненасытна, что ей не было видно конца, она не ослабевала, несмотря на то что принц начал уже уставать от нее, а принцесса понесла… но этого маленькая Эстер не понимает, правда ведь? не притворяйся!.. и в конце концов принцесса стала безумно ревновать принца, она обвиняла его в том, что он не любит ее, плакала, раздирала кожу на своей груди и вслух мечтала, чтобы они вместе умерли и погрузились на дно болота, где никто не найдет их; красота принцессы стала увядать от горя, губы ее запеклись и покрылись волдырями, глаза выкатились от любви, такой страшной, что конец ей могла положить лишь смерть…

И вот однажды — и года не прошло, как принц дал своей возлюбленной волшебный эликсир, — злой принц, испугавшись, что принцесса расскажет все их отцу-королю, затащил ее на болото и убил: задушил голыми руками, несмотря на то что несчастная продолжала ласкать его, любя.

Но, увидев, что любимая его мертва и что жизнь потеряла для него всякий смысл, злой принц вскоре и сам умер, и не было во всем королевстве никого, кто горевал бы о нем.

Вот так это было: королевский сын и королевская дочь умерли от любви друг к другу и были похоронены на дне болота, случилось это давным-давно, задолго до твоего рождения, на этом самом месте.

Эстер, серьезная невзрачная Эстер, Эстер, которая смотрит слишком напряженно и слушает слишком внимательно, которая сидит, сгорбившись, засунув в рот пальцы, тяжело задумавшись и наморщив лоб, спрашивает:

— Но ведь с Милли и Лайшей этого не случится, правда, Катрина?

А Катрина, стоящая у печи, оглядывается на нее и настороженно спрашивает:

— С Милли и Лайшей? Что ты имеешь в виду?

И Эстер отвечает:

— Ну я же видела их вместе, Катрина. — Голос у нее дрожит, она не хочет рассказывать, что видела, как они странно касаются друг друга, видела, как они целуются, и это был необычный поцелуй, будто они немного сердито кусали друг друга, Милли и Лайша, белокурая Милли и темнокожий Лайша, спрятавшиеся в буковой рощице на дальнем конце церковного двора, где никто не мог их видеть… кроме их маленькой сестры, которую они не заметили; ее никто не заметил.

— Что это значит — «с Милли и Лайшей»? — повторяет Катрина, голос ее начинает звенеть, глаза становятся серо-стальными, и в лице появляется нечто, что пугает Эстер так, что, прежде чем вскочить на ноги и убежать, она лишь бормочет:

— О, Катрина, прошу тебя, скажи, что с ними этого не случится.

VI

«Не годятся для Игры». Папа сказал это с печальной уверенностью, но девочку интересует, что такое Игра, для которой она не годится?..

VII

Тайком, в ночи, она крадется по пустынной деревенской дороге… потом — вниз по длинному склону холма, туда, где на другом конце моста стоит давильня для яблок… где течет маленькая речушка, а над головой висит мглистое небо, в котором светит луна, состоящая из костей, где от травы поднимается острый, пронзительный влажный дух… а вот она бесшумным галопом несется мимо задворков платных конюшен… мимо темной задней стены хранилища для льда… вот методистская церковь, вот аптека, вот школа, в которую она пойдет осенью, вот новый вулвортовский «Файв-энд-дайм»[13]с великолепной красно-золотой вывеской, роскошными витринами («Любой товар, выставленный в этой витрине, — всего за 5 ЦЕНТОВ!»), вот библиотека с ее знаменитым портиком и широкими ступенями, вот конгрегационалистская церковь, дома, где живут мужчины и женщины, мальчики и девочки, которых она ненавидит и обожает, которым завидует так, что сердце сжимается в груди, свет ламп за тонкими газовыми занавесками, время от времени там мелькает рука, профиль, неясная тень; как живут все эти люди, какими тайными словами обмениваются, знают ли они об Игре, знают ли, что им не дано играть в Игру, что происходит между ними, когда рядом нет посторонних? Обшитые досками дома в дальнем конце Главной улицы, высокие кирпичные строения на Мюркирк-авеню, дома на Хай-стрит, Элм-стрит, Бей-стрит, особняк Вудкоков позади серой каменной лютеранской церкви, дома Ивингов, Оуксов, угловой дом на Бей-стрит принадлежит Дирфилдам, на нем белая табличка, на окнах — темные шторы, веранда с четырьмя элегантными резными столбами, одна выложенная кирпичом дорожка ведет к парадной двери, другая — к кабинету доктора в глубине дома. Эстер рассеянно проводит пальцами по выцветшему кованому железному забору, в нем маленькая калитка с крючком, ее можно закрыть, но нельзя запереть, полдюжины окон выходят на улицу, внутри горит свет, пылает камин, сквозь тонкие занавески можно разглядеть движущиеся фигуры… оставаясь при этом невидимой для них: для доктора в рубашке с короткими рукавами, докторского сына (которого Эстер не любит, потому что она не любит никого), докторской жены, которая как раз задергивает шторы.

В ночи, тайком, бесшумная, невидимая, здесь и одновременно не здесь, вот она топает копытами по сырой траве, а вот, опьяненная и ликующая, взмывает в ночное небо, в такие сокровенные моменты ее никто не видит, никто не может окликнуть. Мое дитя? — шепчет мертвая женщина; но теперь Эстер — ничье дитя.

Дата добавления: 2015-07-12