Империи Ислама 11 страница

«Содержание событий, происходивших в период с середины 1977-го по август 1978-го, можно определить следующим образом: буржуазия и духовенство боролись за то, чтобы монархия соблюдала гражданские свободы, предусмотренные конституцией, и в этом смысле выступали за восстановление конституционной монархии, за свободу партийной деятельности. Выполнение их требований позволило бы им завоевать большинство в парламенте и создать правительство, независимое от шаха» (Л. Скляров).

Однако революция имеет свой порядок. У нее свой план, она редко ограничивается полумерами, ибо смысл революции в том, чтобы выплеснуть энергию, копившуюся 36 лет, выплеснуть настолько полно, чтобы ближайшие 36 лет (т.е. до 2013 года) можно было бы обойтись без революций, без смены власти. Тем более следовало ждать экстремального хода революции в связи с тем, что революцию 1905 года притормозила первая мировая война, а революцию 1941 года съела вторая мировая война. (Такое неимперское течение имперского ритма связано с тем, что мировыми процессами управлял ритм четвертой России.)

После всего сказанного стоит ли удивляться, что «наметившийся в августе 1978 компромисс оппозиционной буржуазии с монархией обеспокоил радикальную часть духовенства, поскольку ослабил ее борьбу за власть. Чтобы сорвать достижение компромисса, она организовала ряд выступлений, сопровождаемых насильственными действиями» (Л. Скляров).

В дальнейшем, как и во многих других революционных противостояниях, уже невозможно было определить, кто прав, а кто виноват, кто ударил, а кто ответил. «Восемь месяцев репрессий и расстрелов безоружных демонстрантов создали благоприятную почву для того, чтобы лозунг «Смерть шаху!» был подхвачен и мелкобуржуазными массами и городскими низами, которые составляли подавляющее большинство демонстраций» (Л. Скляров).

8 сентября 1978 года на улицы Тегерана вышел миллион человек. Губернатор Тегерана дал приказ подавить выступление по законам военного положения. Во время расправы было убито около 4 тысяч человек («Черная пятница»). Потом временно затишье, грандиозные демонстрации в декабре, на этот раз без жертв, если не считать разгромленные витрины и сброшенные статуи шаха... Однако остановить процесс по-прежнему невозможно: случайная жертва – и все закручивается снова; в результате шах уезжает, а Хомейни приезжает, революция входит в решающую фазу.

В год псевдорешений (1979) умирает умеренный аятолла Телегани, захватывается американское посольство, антиамериканская истерия достигает апогея, Хомейни правит бал... И все-таки революция на этом еще не кончается. В январе 1980 года (год вещих снов) выборы президента. Победа Банисадра вызывает нескрываемое раздражение правых клерикалов. В марте выборы в меджлис – более половины депутатов чалмоносцы, т. е. официальные служители культа... Наконец, 1981 год в основном завершает революционное действо. Митинги, демонстрации против Банисадра, закрывают все неугодные газеты, Банисадр освобождается от должности главкома, затем лишается и президентства, заодно разбираются с левыми и моджахедами, новая власть откристаллизовывается во вполне имперском стиле. В том же 1981 году убивают Бехешти, имевшего огромную власть и авторитет в среде духовенства.

Таким образом, именно в 1981 году сформировался тот Иран, которого так боится западный мир во главе с США. Что ж, главная цель третьей имперской фазы достигнута – мир напуган, мир отодвинут, собственный народ спрятан за высоким забором, посажен под домашний арест на 36 лет, будет думать все эти годы, дабы к 2013 году придумать хоть какую-то альтернативу западной машинной цивилизации.

Страх, рожденный современным Ираном, его вождем аятоллой Хомейни, был столь же силен, как и страх, внушенный Никитой Хрущевым, сказавшим как-то сгоряча, что похоронит Америку. На самом же деле Никита Сергеевич был достаточно добр, а сменивший его Брежнев был еще добрей, что не мешало им держать порох в очень сухом состоянии. Так что страхи по поводу Ирана скорее следствие гипнотического воздействия Хомейни, чем предчувствие реальных опасностей, ибо третья фаза при всем ее широчайшем диапазоне (скажем, от миролюбивого Баязида II до воинственного Селима в османском цикле) все-таки призвана не к разрушению, а созиданию, не к драке, а к борьбе. В этом смысле наша задача состоит в том, чтобы еще раз убедиться, что перед нами третья фаза, а не вторая или четвертая, что границы фазы именно такие, а не иные. Это особенно важно в связи с тем, что сама фаза еще не скоро кончится.

Отличительная черта третьей фазы – это власть бюрократии. При этом нас не должна смущать властная фигура Хомейни, в начале третьей фазы так естественно копировать манеры старофазных тиранов, но суть уже другая (Хрущев тоже вел себя грубовато, но Политбюро его уже не боялось). «События "исламских" культурной, судебной и административной "революций" показали, что, вопреки широко разрекламированному духовенством лозунгу борьбы за "революционную исламскую перестройку" государственного аппарата и общественной жизни, они вовсе не были направлены против бюрократизма, а в еще большей степени способствовали закреплению основных черт, присущих буржуазно-бюрократической машине. Разбухание государственного аппарата – отличительная черта шахского режима – продолжилось и при религиозной диктатуре в Иране. (Если в 1982–1984 гг. в органах государственного правления более 1,3 миллиона человек, а к концу 1985 г. до 2 миллионов, то при шахе всего 666 тысяч.) Бюрократизм, коррупция, злоупотребление служебным положением и финансовые махинации стали характерной особенностью "режима аятолл" и его "исламской" управленческой элиты» (А. Шестаков).

«Весь комплекс проведенных до сих пор (1982) социально-экономических мероприятий нового режима отвечает в основном интересам мелкого и среднего торгово-предпринимательского капитала, оттеснившего от экономической власти узкую группу крупных финансово-промышленных магнатов» (Р. Ульяновский). Такой экономический скачок вполне в рамках перехода от крупнопредметной экономики второй фазы к широкомасштабной экономике третьей фазы.

А вот впечатление очевидца, побывавшего в Иране в 1985 году (журнал «Шпигель»): «Толстые пачки банкнот, врученные по назначению, помогают преодолеть необозримый лабиринт бюрократического аппарата... Толпы большей частью невежественных бездельников, находящихся на содержании у государства, которые, попивая чай и покуривая, сидят повсюду в министерствах, должны хотя бы внешне подтверждать свое право на существование...»

Отсутствие слишком резкого перелома между второй и третьей фазами должно доказать относительное единство экономического порядка как при шахе, так и при аятоллах. Так, например, «переход частных и иностранных банков в руки государства был осуществлен в традициях буржуазной национализации, т. е. без конфискации вкладов и имущества физических и юридических лиц. Государство тем самым как бы взяло под свою защиту частный сектор, финансовые устои которого могли бы серьезно пострадать в случае дальнейшего развертывания революционной ситуации в стране. Актом буржуазной национализации руководство страны недвусмысленно сделало выбор в пользу частнокапиталистического пути развития, которому в дальнейшем, однако, необходимо было придать исламскую окраску» (К. Ходжар оглы).

Все разговоры о создании ни на что не похожей исламской экономики так и остались разговорами. «Тоухидная экономика – суть теории Абуль Хасана в апологии мелкого производства, свертывания крупных промышленных предприятий... банковская система, по исламским законам, должна была быть беспроцентной» (3. Арабаджян). Одна из характерных черт «тоухидной (исламской) экономики» – стремление к экономической обособленности от внешнего мира. «В соответствии с этой теорией новым руководством страны была поставлена задача добиться сокращения объема внешней торговли и изменения ее структуры, прежде всего за счет отказа от импорта предметов роскоши и потребительских товаров, не вписывающихся в «исламскую модель потребления». Параллельно имелось в виду значительно снизить экспорт нефти «(Ю. Нагерняк).

«Экономика исламского периода с начала 80-х годов в целом эволюционировала в сторону централизованной модели развития. Поворотным моментом в изменении экономического курса стал пятилетний план развития (1989–1993), по существу, являющийся программой перехода экономики страны на рыночную основу. В плане законодательно предусмотрена возможность использования иностранного капитала в виде займов, кредитов и услуг. Такое изменение конституционного запрета позволило в 1990–1991 годах заключить миллиардные контракты с ведущими зарубежными компаниями на строительство и оборудование высокотехнологических производств. В стране взят курс на приватизацию части государственной собственности» (Н. Мамедов). Таким образом, декларации о создании нового типа экономики остались пустыми разговорами, на деле же исламское государство продолжило экономическую политику шаха на новом уровне.

Определенная преемственность, как ни парадоксально, соблюдалась и в политике. «Исламские общественно-политические организации во многом повторили функционировавшие при шахе корпуса «белой революции», однако масштабы вовлечения в эти организации населения страны и формы его военно-политической мобилизации приобрели более всеобъемлющий, тоталитарный характер, чем при шахском правлении» (А. Шестаков). Тут, как говорится, ни прибавить, ни убавить, ведь наиважнейшая задача третьей фазы правдами и неправдами, но втянуть в государственные дела весь народ, повязать всех одной думой, одним общим интересом.

И все же один из разрывов 1977 года кажется слишком глубоким. Речь идет о резкой замене светского, почти западного образа жизни на якобы средневековый исламский порядок. Попробуем разобраться: так ли это? Во-первых, никакого особенно западного образа жизни во второй фазе не было, более того, «пена вестернизации вызвала негативную реакцию городских масс... в ходе революции ненависть и ярость городских низов обрушилась на то, что они считали символами «дьявольской» западной культуры: кабаре, кафе, магазины с красивой одеждой, винные магазины, банки, кино и т. д.» (3. Арабаджян). (Вспомним, кстати, чем занимался Селим Грозный в Египте.) Еще за пятнадцать лет до революции один из лидеров иранского общества Але Ахмад писал в «Западничестве»: «Запад – воплощение дьявольской машинизации, убившей собственную цивилизацию, и Запад гниет, его губит засилье техники, выхолащивая в человеке духовное начало и цельное восприятие внешнего мира. Преимущество Востока в религиозном чувстве, нерасчлененности сознания, гарантирующей спасение личности от унификации и превращения в придаток машины». Таким образом, реальной вестернизации во второй фазе не произошло.

Теперь о том, насколько внезапен был приход к власти исламистов. В отличие от первого Пехлеви, реально боровшегося с духовенством и его властью, второй Пехлеви раз за разом сдавал духовенству один козырь за другим. «Правые консервативные группировки, возглавляемые шахским двором, содействовали восстановлению и усилению позиций крупного шиитского духовенства, рассматривая его как важную силу в противоборстве с растущими леводемократическими и коммунистическими движениями. Поэтому вторая половина 50-х и 60-е годы XX века стали временем роста могущества шиитского духовенства» (С. Алиев). В дальнейшем шах почувствовал, что сила духовенства стала слишком большой, пытался взять их под контроль, но было поздно – духовенство перешло на антишахскую сторону. «Здесь важно заметить, что шиитское духовенство, в отличие от суннитского, было в основном в оппозиции к власти, которую оно не считало сакрально санкционированной (духовно-религиозным вождем считался «скрытый имам», тогда как шах был лишь временным, до возвращения имама, руководителем страны)» (Л. Васильев).

Тут мы переходим в область достаточно удивительных предположений. Третья фаза иранского цикла удивительна непосредственностью власти духовенства. Однако в отличие от ритма востока в имперском ритме у духовной силы, у идеологов не может быть власти. Власть в руках политической организации, каковой может стать любая организация, в том числе и религиозная. Однако, политизировавшись, духовенство лишается в будущем возможности сохраниться как идеологическая сила, ее постигнет участь любой имперской политизированной инстанции – ослабление, деградация, потеря лица. Таким образом, схватившись за власть в третьей фазе, шиитское как бы освобождает в четвертой фазе дорогу светским организациям, а через это создает возможность по окончании цикла (2049) перейти, впервые в истории исламских циклов, в ритм Запада, а не Востока. Если это действительно так, то объясняется и неожиданный приход к власти духовенства в разгар имперского цикла, объясняется и предназначение шиизма, оказавшегося способным (в отличие от суннизма) прийти к власти непосредственно, а не через влияние на правителя. Понятно также, почему именно четвертый цикл оказался шиитским, в то время как три предыдущих были суннитские. Таким образом, если догадки верны, мы на пороге самого кардинального за всю историю перерождения ислама. (Кстати, по поводу политизации ислама в Иране. Многим авторам она кажется очевидной: «Конституция Исламской Республики Иран узаконила вхождение мечетей в государственно-политическую систему. На практике произошло огосударствление-обобществление всех религиозных учреждений» (С. Алиев). Ну и т. д. в том же духе.)

Для тех, кто чересчур трагически воспринял события 1977–1981 годов, отрезвляющими во многом были события 1989 года. Главное же, конечно, в том, что закончил свой путь в мировой политике аятолла Хомейни (4 июня 1989 года), так сильно напугавший мировое сообщество, в особенности же США. Все ждали после его смерти либерализации и, кажется, дождались. «В постхомейнистский период во внешней политике иранского руководства дает о себе знать известный поворот к либерализму» (С. Алиев). «С конца 80-х, после прекращения ирано-иракской войны и кончины имамы Хомейни, наблюдается ослабление жесткого идеологического курса...» (В. Кляшторина). «После завершения войны с Ираком, особенно с 1990 года, иранское руководство прилагает значительные усилия с целью активизировать сотрудничество со странами Запада...» (Ю. Нагерняк). И т. д.

Однако дело, видимо, не только в окончании войны и смерти Хомейни. Дело в том, что закончилось политическое 12-летие, в котором утверждалась невероятная и беспрецедентная модель государственного устройства. «В первый период существования конституционно оформленной исполнительной власти (зима 1979–лето 1989) ее характерной чертой являлось наличие нескольких центров власти в лице президента, избираемого всем населением, премьер-министра, назначение которого подлежало утверждению в парламенте, ряда ведомств, за которыми стоят серьезные силы (руководство министерства внутренних дел, руководство Корпуса стражей исламской революции, руководство средств массовой информации и некоторые другие). Завершился этот процесс ликвидацией или нейтрализацией указанных "центров сил" летом 1989 года. Происходило это путем осуществления ряда политических мер, а также упразднения поста премьер-министра, некоторых министерств или их слияния, как в случае с Министерством обороны и Министерством по делам КСИР, которые объединились в одно учреждение. Проведенные акции позволили и юридически, и реально-политически сосредоточить всю полноту исполнительной власти в руках главы республики – президента ИРИ (с 1981 по 1989 – Хомейни, с 1989 по 1997 – Рафсанджани). Отличительная черта кабинета министров, образованного осенью 1989 года, заключалась не только в меньшем количестве министров (22), но и в том, что за духовенством были сохранены только четыре, правда ключевых, министерства: внутренних дел, исламской культуры и ориентации, информации и юстиции. Остальные возглавлялись представителями гуманитарной и технической интеллигенции» (С. Алиев).

Закончив политические дела, третья фаза наконец-то взялась за экономику. «Попытки практического осуществления принципов "исламской экономики" показали, что она находится в явном противоречии с требованиями экономического развития страны, ведет к дальнейшему усилению кризисных явлений в народном хозяйстве... Это приводило к тому, что в хозяйственной деятельности, и особенно в сфере внешней торговли, установка на формирование исламской экономической системы постоянно сопровождалась практическими шагами, не совместимыми с кораническими принципами и декларируемой политикой» (Ю. Нагерняк).

Начиная с 1989 (до Ирана ли нам было в том году) Иран уже мог не оглядываться на политические лозунги и вести экономику, ориентируясь на жизнь, а не на теорию. Приватизация, либерализация цен, отказ от дотаций убыточных предприятий и т. д., что и нам уже знакомо... При том что население с 1976 года до 1986 года выросло на 16 миллионов (почти в 1,5 раза), национальный продукт упал, промышленность в 1989 году работала на 20 %. Однако «комплексное осуществление указанных мер позволило Ирану преодолеть кризис. В 1989–1990 гг. падение ВВП приостановилось, и он вырос на 4 %. В 1990–1991 гг. рост составил уже 8 %. Общий индекс промышленного производства, который с 1985 по 1988-й падал в среднем на 10 %, начал подниматься» (Н. Мамедова).

Таким образом, один из главных прогнозов на ближайшее время состоит в том, что до 2001 года главной темой останется экономика и экономический рост продолжится. При этом не будем забывать, что уже с 1997 года начнется постепенная подготовка к идеологическому 12-летию (2001–2013), в котором начнется интенсивная внутренняя работа по переосмыслению роли ислама в современном мире, работа по подготовке новой политической модели для четвертой фазы, модели, которую в той или иной степени примет для себя весь исламский мир.

Прогнозы по поводу Ирана, произнесенные как бы от имени Запада, не оправдались. Многими авторами предсказывалась отсталость, дикость, долгое мучительное возвращение на покинутую тропинку сотрудничества с Западом. Совершенно ясно, что возврата к старому нет, Иран идет своим путем и некоторое смягчение экономической линии ничего не доказывает, ибо экономика в имперском цикле наименее важная сфера. Более точными оказались прогнозы, произнесенные как бы от имени имперского сознания России. Имперцам импонирует противопоставление Ирана гегемонии США на фоне распада СССР. Другое дело, что и в этих прогнозах высказывается неуверенность в возможностях гордой страны противостоять Америке слишком долго. Однако уже в 1997 году отчетливо видно, как мощно вернулась Россия на арену мировой политики, как ловко она разрабатывает крошечные трещинки в отношениях США и Европы, США и Японии, США и третьего мира. И уж, конечно, Россия не преминет воспользоваться пропастью между США и лидером современного исламского мира – Ираном.

Отвлечемся и вспомним о предыдущих исламских циклах. Лишь первый цикл (Халифат) был самостоятелен во всех отношениях. Уже второй цикл (Османы) был циклом дублером, опаздывающим от цикла второй России на 60 лет. Третий исламский цикл (Моголы) дублировал с 48-летним опозданием цикл третьей Англии. Наконец, современный Иран с 24-летним опозданием дублирует наш родной цикл четвертой России. Вот почему его задачи не консолидация исламских земель и военная экспансия, как у османов (аналогично второй России), и не создание капитала, как у моголов (аналогично третьей Англии), а создание нового мира, новой идеологии, борьба с пустопорожней интерпретацией английского мира, реализованной в современных США. Вот почему резкий антиамериканизм, который Россия, как страна-созидатель, не может себе позволить, Иран сохранит и в третьей фазе, и в четвертой, когда США будут иметь уже довольно жалкий вид.

Возможностей для составления прогнозов на ближайшее будущее Ирана, точное определение его исторической координаты – безгранично много. Например, метод последовательных аналогий. Первая революция (1905) жаждала ограничить всевластие шаха, но привела к еще большему могуществу шаха, вторая революция (1941) шла под лозунгом освобождения от иноземного присутствия, однако привела к сверхприсутствию иноземцев; наконец, третья революция (1977) шла под девизом создания максимально религиозного государства, а может окончиться полным равнодушием к исламским обрядам. Можно попробовать другие системы аналогий, потом сопоставить их друг с другом.

Очень важно помнить о том, что своей четвертой фазой имперский цикл Ирана войдет уже в новую эпоху (аналогичная история была с Моголом) и весь блеск и фантастическое великолепие четвертой фазы будет для мира не столько началом новой эпохи, сколько напоминанием об ушедшем мире бурного технического прогресса.

Как видим, параметров для определения будущего хватает. Но за подробностями и мелочами очень важно не забыть главного. Иран по-прежнему в имперском цикле, а стало быть, сохранит очень сильную, независимую политику, продолжит оказывать влияние как на мир ислама, так и на весь остальной мир. Определенный страх, а точнее, уважение он продолжит вызывать, и все же важно помнить, что позади черная вторая фаза, близится к концу серая третья фаза, а впереди лишь белая четвертая фаза!

Тем, кто не верит, что в фанатическом и темном мире Ирана вдруг воссияет четвертая фаза, хотелось бы напомнить, что именно Иран остается страной максимальных темпов ликвидации неграмотности. В то время как иранцев уличали в возвращении к средневековью, была выдвинута программа всенародной грамотности. Было объявлено, что овладение грамотой является «священной обязанностью каждого мусульманина»... Для привлечения как можно большего числа неграмотных детей и взрослых к занятиям в классах «движения обучения грамоте» использовались различные средства морального и материального поощрения. Динамика роста грамотности такова: в 1951 году из 13 млн грамотны 15 %, в 1961 году из 19 млн грамотны 28 %, в 1971 году из 27 млн грамотны уже 47 % и, наконец, в 1986 году из 50 млн грамотны уже 62 %. Вот такое средневековье. Продолжить закономерность можно и дальше. Ясно, что к 2013 году цифра будет очень близка к 100 %. «Несмотря на систему доносов, в стране идет достаточно активная «подпольная» культурная жизнь. Представители интеллигенции, молодежь украдкой слушают европейскую музыку, смотрят видеофильмы»... (Ю. Нагерняк).

«Шиитская вера усилила свойственное иранцам глубокое убеждение, что они уникальны и превосходят всех в культурной сфере» (Р. Коттам). Именно сочетание веры в свои силы, могучей энергии и одновременно некоего запретительного фона даст возможность новой иранской культуре, как следует проварившись в своем соку (аналог кухонной культуры брежневских времен), выплеснуться после 2013 года на мировые просторы.

Теперь о событиях 1997 года (20-й год фазы). Дело в том, что в 1997 году были очередные президентские выборы. До сих пор побеждали те, кого рекомендовали сверху. На этот раз все произошло не так. Из 238 кандидатов по обыкновению 234 забраковали. Оставшихся четверых расположили не в алфавитном порядке, а в порядке набранных голосов на исламском совете. Бывший министр культуры Мохаммед Хатами располагался в этом списке лишь на третьем месте. Первым же шел Али Акбар Натек-Нури. Он устраивал всех, и считалось, что богобоязненные и законопослушные иранцы изберут его. Натек-Нури приезжал в Россию и выступал в нашем парламенте. Прокоммунистический парламент приветствовал его как будущего президента. Накануне выборов аятолла Хомейни многозначительно заявил в радиообращении, что иранцы никогда не проголосуют за кандидата, занимающего недостаточно твердые позиции в отношении Запада и проводимой им «политической и культурной агрессии». И после всего этого Натек-Нури получил всего 25 %, а вот Хатами получил 70 % и стал президентом.

«Придя в себя от изумления, наблюдатели и эксперты признали: успех сокрушительный, где-то сопоставимый со стремительными падением шахского режима в конце 70-х. Вопрос только – что все это меняет в Иране и для Ирана? Абсолютно ясно только одно: подавляющему большинству иранцев надоела «муллократия» и засилье клерикального ханжества (да еще в доведенном до крайности шиитском варианте), они мечтают о переменах и реформах» (С. Иванов). Ну что ж, на 20-м году фазы (1973) мы тоже мечтали о переменах, а начались они на словах лишь в 1985-м, а не деле лишь в 1989 году. Так что ждать, ждать, набираться терпения. Более того, к 2001 году может случиться так, что Хатами с его лозунгами «Свобода деятелям культуры!» и «Нет религиозному ханжеству!» станет слишком неугоден истинным властителям страны.

Так что запасемся терпением и мы, сосредоточим все свое внимание на пока еще слишком далеком 2013 годе, когда мы наконец-то узнаем, в чем современность и новаторство иранского цикла, куда, в какую сторону пойдет влекомый Ираном обширный исламский мир.

На этом поиски Империи, собственно говоря, заканчиваются, хотя мы оставляем если не возможность, то хотя бы право других исследователей найти в прошлом, настоящем или будущем хотя бы еще один имперский цикл.

1993–1997, Москва

Дата добавления: 2015-07-12