Дар слёз

Пелагия Ивановна родилась в октябре 1809 года в городе Арзамасе в семье зажиточного купца Ивана Ивановича Сурина. Он был умным, тихим, набожным человеком. Умер рано и мать Пелагии, остав­шись с дочерью и двумя сыновьями, вышла замуж во второй раз. Дети от первого брака не полюбили отчима, человека строгого, су­рового. Жизнь девочки была безрадостна.

В детстве с ней случилось что-то странное. Она заболела и, пролежав целые сутки в по­стели, встала не похожей на саму себя. Из умного ребенка она превратилась в какую-то дурочку, причем глупость эта была напуск­ная.

Пелагия выросла высокой, стройной, крепкой и красивой. Мать надеялась, что при ее красоте найдутся женихи, несмотря на ее странности. В 16 лет мать поспешила ее пристроить.

Смотреть невесту пришел Арзамасский мещанин Сергей Васильевич Серебреников, молодой человек, не имевший собственно­го дела, служивший приказчиком у купца. Сели пить чай, вывели невесту, наряженную в дорогое платье.

Пелагия Ивановна, чтобы расстроить свадьбу, стала дурить — поливать чаем цве­ты на своем платье. Когда мать стала делать ей замечания, она ответила:

— Что вы, маменька? Или вам больно жал­ко цветочков-то. Ведь не райские это цветы.

Несмотря на отговоры родных, Сергею Васильевичу невеста чрезвычайно пригляну­лась. И, на какую бы глупость не решалась Пелагия Ивановна, чтоб расстроить брак, ничего не помогало. В 17 лет ее выдали за Се­ребреникова.

Уже замужняя, Пелагия Ивановна поехала с мужем в Сэров. Старец Серафим беседовал с ней наедине шесть часов, дал ей четки. Со­держание беседы никому не известно.

В ночное время Пелагия Ивановна целые ночи, стоя на коленях лицом к востоку, мо­лилась в холодной стеклянной галерее, при­строенной к дому. Она приступила к юрод­ству.

Наденет самое дорогое платье, шаль, го­лову обернет грязной тряпкой и пойдет в церковь на праздник. Чем больше над ней смеялись, тем больше она радовалась, пото­му что она горячо хотела страдать.

Родились два сына, но оба вскоре умерли. Поведение жены не нравилось мужу, он стал бить ее так, что она часто болела от побоев. Когда у нее родилась дочь, она принесла ее в подоле платья к матери и сказала:

— Ты отдавала, ты и нянчись теперь, я больше домой не приду.

Она стала бегать по городу от церкви до церкви. Уносила с собой все, что попадалось под руку, и раздавала. Муж ловил ее и же­стоко бил, морил холодом и голодом, а она твердила:

— Оставьте, меня Серафим испортил.

Муж решился на крайнюю меру. Он нака­зал жену в полицейском участке. Наказание было так жестоко, что ее мать, согласившая­ся с экзекуцией, оцепенела от ужаса. Тело мученицы висело клочьями, кровь лилась на пол. Но она не издала ни стона. После этого случая городничий видел страшный гроз­ный сон и запретил кому бы то ни было оби­жать Пелагию.

Полагая, что она бесноватая, муж поехал с Пелагией в Троице-Сергиеву лавру. Всю до­рогу она была тиха и ласкова. Муж в радо­сти, торопясь по важному делу, отпустил ее домой одну и дал с собой денег. Вернувшись, он узнал, что все деньги она раздала и ведет себя по-прежнему.

Тогда он заказал железную цепь с коль­цом, своими руками приковал жену к сте­не и издевался над ней, как хотел. Иногда ей удавалось разорвать цепь и тогда, гремя стальными звеньями, она полураздетая бега­ла по улицам города. Муж ловил ее и снова приковывал.

— Сергушка во мне все ума искал, — го­ворила она впоследствии, — да мои ребра ломал. Ума-то не сыскал, а ребра-то все по­ломал.

Однажды, сорвавшись с цепи, она в зим­нюю стужу приютилась на паперти Наполь­ной церкви в гробе, приготовленном для умершего солдата. Здесь, коченея от холода, она ждала смерти. Когда мимо прошел сто­рож, она бросилась к нему, прося помощи. А он, приняв ее за призрак, в ужасе забил в набат и поднял на ноги весь город.

Муж отрекся от нее и привел к матери, где она натерпелась от отчима, который бил ее, и от его шестерых детей.

Мать послала ее с другими богомолками на поклонение святыням в Воронеж и Задонск. В Воронеже архиепископ Антоний сказал Пелагии:

— А ты, раба Божия, останься.

Он беседовал с ней наедине три часа. Спут­ницы ее позавидовали такому вниманию к «дурочке». Окончив беседу с Пелагией, ар­хипастырь сказал:

— Ну уж, ничего не могу говорить тебе более. Если Серафим начал твой путь, то он же и докончит, — а затем добавил ее спут­ницам, — не земного богатства ищу я, а ду­шевного.

Когда мать Пелагии второй раз была с ней в Сарове, она рассказала о. Серафиму, что дочь от рук отбилась, что на цепь ее при­шлось посадить.

— Как можно, — воскликнул старец. — Пусть она по воле ходит. А то страшно буде­те за нее Богом наказаны.

Родные перестали держать ее на цепи. Получив свободу, она почти все ночи про­водила на погосте Напольной Арзамасской церкви. Ее видели молящуюся ночами Богу под открытым небом с поднятыми вверх ру­ками. Днем же она юродствовала, бегала по улицам, кричала, прикрытая лохмотьями, без куска хлеба, голодная и холодная. Так прошли четыре года.

Великого старца Серафима уже не было в живых.

Монахиня из Дивеевской общины предло­жила взять Пелагию в Дивеево, та с радостью согласилась. В Дивееве Пелагия Ивановна провела последние 47 лет своей жизни.

В монастыре она продолжала подвер­гаться побоям. Бегала по монастырю, била стекла в кельях, колотилась головой о стены. Большую часть дня она проводила на мона­стырском дворе, сидя или в яме, ею выкопан­ной и наполненной навозом, или в сторожке в углу, занимаясь непрерывно Иисусовой мо­литвой. Летом и зимой она ходила босиком, становилась нарочно ногами на гвозди, про­калывала их насквозь — истязала себя всеми средствами.

Питалась хлебом и водой. Случалось, пойдет вечером голодная просить хлеба по кельям сестер, которые ее не жаловали, и вместо хлеба получала толчки и пинки.

Как-то стала она бегать в кабак, пошли пе­ресуды. А, между тем, она сохранила жизнь двоим людям. Целовальник замышлял по­кончить со своей женой. Однажды, ночью, завел ее в винный погреб, занес над ней руку, как притаившаяся за бочками Пелагия Ива­новна схватила его и закричала:

— Что ты делаешь? Опомнись, безу­мный! — и тем спасла обоих. Больше она в кабак не ходила.

Лет семь о ее родных не было ни слуху, ни духу. Но вот на дочь собралась посмо­треть ее мать со своей падчерицей. Прозор­ливая Пелагия Ивановна в этот день была скорбная. Объяснила, что мать не хочет по­казаться ей на глаза, а думает увидать ее из окошка кельи. Видимо, как крепок ни был ее дух, ее глубоко огорчало отчуждение родных. Она предложила ходившей за ней доброй монахине Анне Герасимовне пойти к ним:

— Они боятся, чтобы я с ними не поехала. Так вот что: как запрягут лошадей-то, я в их повозку взойду, да и сяду. Они и подумают, что я с ними хочу.

Она грустно улыбнулась, и у монахини сердце перевернулось от жалости.

Поздоровавшись с родными, Пелагия Ива­новна вдруг прыгнула в запряженную повоз­ку и ударила по лошадям. Вернувшись, она сказала рассерженной матери и сестре, про­тягивая вожжи:

— Нате, Бог с вами, не бойтесь, до гроба я к вам не поеду.

Однажды приехал ее родной брат, велел сшить ей кожаные коты. И кожу привез, и за работу заплатил. Сшили, чтоб она босой не бегала, а она их выбросила.

Пелагия Ивановна всегда заранее знала про приезд родных. Однажды говорит она Анне Герасимовне.

— Ныне Арзамасские приедут, я буду у церкви, тогда придешь за мной. — И ушла.

В этот же день подходит к этой монахине молодой, бравый мужчина.

Это был муж Пелагии. Сопровождавший его приказчик стал ему доказывать, что она безумная, а он говорил, что она притворя­ется.

Поклонившись мужу, Пелагия Ивановна сказала:

— Не ходила я в Арзамас, и не пойду, хоть всю кожу сдери с меня.

Муж молча ей поклонился и ушел. Это было их последнее свидание.

Через несколько лет, летом 1848 года, Пе­лагия Ивановна стала вдруг стонать и пла­кать.

— Умирает он, — кричала она, — да умирает-то как: без причастия!

Приехал приказчик почившего. Оказа­лось, что все, что накануне показывала Пе­лагия Ивановна, то и случилось с ее мужем: он, корчась, бегал по комнате, стонал и при­говаривал:

— Ох, Пелагия Ивановна, матушка, про­сти ты меня, Христа ради. Не знал я, что ты терпишь Господа ради. А как я тебя бил-то. Помоги мне! Помолись за меня!

В течение 40 лет Пелагия Ивановна не упо­минала о муже. А как-то сидит она печаль­ная, подпершись рукой.

— Что это ты, матушка? — спросила ее Анна Герасимова.

— Ох, Сергушка, Сергушка, — отвеча­ла она с тяжелым вздохом, — по тебе и просфорки-то никто не подаст.

Вероятно, это был день именин покойно­го и, конечно, Пелагия Ивановна постоянно молилась за него.

Ее любимое место в келье было на про­ходном месте, между трех дверей у печки на войлоке. Здесь она повесила изображение старца и первоначальницы обители, матуш­ки Агафьи Симеоновны Мелыуновой, и все время вела с ними беседу, подавая им цветы.

Она никогда не болела. Но за три года до смерти она попала в буран. Заблудившись, в бессилии упала на гряды монастырского огорода, ее сарафан примерз к земле, под­няться у нее не хватило сил. Ее нашли и еле отходили. Эта 72-х летняя женщина пробы­ла в одной рубашке и сарафане на буране 9 часов. С тех пор она уже не выходила из кельи.

У Пелагии Ивановны было то, что назы­вается на языке подвижников — даром слез. Ее заставали иногда в поле плачущею так, словно реки текли из ее глаз, и, когда Анна Герасимовна спрашивала, не побили ли ее, она отвечала:

— Нет, это я так, надо мне так плакать. Вот я и плачу.

Она была очень покорная, при всей стран­ности поведения. Когда мать Анна просила ее помочь в шитье, она подвязывала фартук, надевала наперсток и прилежно шила. Если ей нарочно наступали на ноги, она только морщилась. На всю ругань, побои, она улы­балась или говорила:

— Я ведь вовсе без ума, дура.

Она любила поношения и не выносила похвал.

Деньги не брала. После беседы одна бед­ная барышня дала ей рубль медью.

— Оставь, — сказала ей Пелагия Иванов­на: — у тебя у самой это последнее.

Так и оказалось — это был ее последний рубль.

Народ не переводился у нее с раннего утра до поздней ночи. Все шли за советом.

Вот один из примеров прозорливости этой дивной старицы.

Художник Петров, после бурной жизни побывав на Афоне и в Иерусалиме, не знал, жениться ему или идти в монастырь. Он приехал в Дивеево и спросил у Пелагии Ива­новны, как ему быть. Она ничего не ответила на его вопрос, и он вышел от нее очень недо­вольный. Целый месяц прожил он потом в Дивееве и не был у нее. Наконец, по угово­рам игуменьи, он с неохотой согласился еще раз посетить старицу.

Пелагия Ивановна встала перед ним во весь рост. Постояв, она начала бегать, хохо­тать и ударила посетителя по плечу.

— Ну что? — сказала она.

От этого удара у него прекратилась дав­няя боль в руке.

Затем старица рассказала ему всю его жизнь с подробностями, о которых он знал лишь один, рассказала, что написано в не­давно полученном им из Петербурга пись­ме. Он очень удивился, упал на колени. И с тех пор ни шагу не делал он без ее совета.

Незадолго до кончины Пелагия Ивановна сказала:

— Кто меня помнит, того и я помню. И, если буду иметь дерзновение, за всех буду молиться.

Дата добавления: 2015-10-21