Молчальница

Молчальница Вера Александровна большую часть жизни провела в Сырковом девичьем монастыре, в шести верстах от Новгорода.

Тайна ее происхождения осталась неиз­вестной. Об этом могла знать только графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская, которая приняла участие в судьбе Веры Александров­ны и определила ее в Сырков монастырь.

Вера Александровна появилась в 1834 году в Тихвине под видом странницы. Она при­ютилась у набожной тихвинской помещицы Харламовой и прожила у нее три года, еже­дневно посещая церковь, а дома занимаясь молитвою и чтением священных книг.

Затем целый год прожила она на Виницком погосте и ухаживала за дьячковской же­ной, находившейся в параличе.

Один тихвинский помещик, в то время как Вера Александровна приобщалась, по­дошел в алтарь к северной двери и увидел причастницу, как бы окруженную особым светом. В страхе вернулся он в алтарь и по­том спросил священника, кто приобщал­ся. Тот ответил, что это известная ему Вера Александровна.

— Не могу согласиться, — заметил поме­щик, — это было подобие ангела, окружен­ного божественным светом.

Слухи о строгой жизни Веры Александ­ровны и о том, какою видел ее этот человек, стали распространяться с такою быстротой, что Вера Александровна ушла из Тихвина.

По дороге к Валдаю, она остановилась на погосте Березовский Рядок. Ей понра­вилось, как там служили, что церковь была полна народа, как истово исполняются ре­лигиозные обряды. Поэтому она с охотою согласилась на просьбу приютившей ее кре­стьянской семьи Трофимовых пожить у них, почитать им священные книги и поучить их по-христиански вести себя.

Ей отвели маленькую избушку, где она и поселилась, не выходя никуда, кроме церк­ви. Никого она у себя не принимала. Только созывала иногда малых детей, учила их пра­вильно креститься, учила молитвам и грамо­те, рисовала изображения Спасителя, Божи­ей Матери и святых.

Так прожила она девять месяцев.

Становой пристав заподозрил Веру Алек­сандровну в бродяжничестве, потребовал от нее паспорт. Паспорта у нее не было. За это ее препроводили в Валдайский уезд и поса­дили в тюрьму.

Снова начали допытываться, кто она та­кая. Наконец, она ответила следователю:

— Если судить по небесному, то я прах зем­ли. А если судить по земному, то я выше тебя.

Это были последние ее слова. С тех пор до самой смерти, более чем 25 лет, она уже ничего не произносила, приняв на себя под­виг молчальничества. Только два раза перед смертью она сказала по несколько слов.

Из Валдая Веру Александровну перевели в новгородский острог. Здесь она содержа­лась почти полтора года. Затем ее заклю­чили в дом умалишенных, где она провела тоже полтора года. В обоих местах она по- прежнему отдавала себя подвигам молитвы, и, наконец, по ходатайству графини Орло­вой, была помещена в Сырков девичий мо­настырь.

Терпеливо переносила она унижения тюрьмы, и так впоследствии писала об этой поре:

— Мне хорошо там было, я блаженство­вала там. Благодарю Бога, что Он удостоил меня пожить с заключенными и убогими.

Когда настоятельница монастыря при­ехала в заведение умалишенных, и спросила Веру Александровну, желает ли она жить в монастыре, та пала на колени перед ико­ною Спасителя, сделала несколько земных поклонов и, сложив руки на груди крестом, поклонилась настоятельнице в ноги, выра­жая тем свое согласие. Очень может быть, что она давно мечтала приютиться в мона­стыре, но не смела проситься туда, не имея паспорта.

Весть, привезенная игуменьей, была для нее очень радостна, но лицо ее осталось спо­койно. На нем не видели никогда ни слез, ни улыбки.

Та любовь к Богу, которая всегда наполня­ла молчальницу, теперь пылала в ней всепо­глощающим огнем.

Жизнь ее была сурова: из кельи молчаль­ница выходила только в церковь, к себе при­нимала сначала только одну служившую ей сестру. От посетителей она уходила из мо­настыря и пряталась в ближайшие кустар­ники.

Один раз в год она выходила за стену мо­настыря на то место, откуда был виден Нов­город с его храмами, и острог, и дом для ума­лишенных, где она жила.

Здесь она молилась, задумчиво смотрела на город с его святынями, на место, где стра­дала, потом шла в келью, и опять на год.

Пища ее была скромна. Ей приносили из трапезной немного кушанья и хлеба. Подавали в окно кельи. Но и из этого скудного рациона она уделяла нищим, а, если нищие не приходили, то вечером она выносила все в садик и кормила птиц, которые сейчас же слетались к ней.

Небольшая просфора с чашкой чая или воды составляла весь ее обед.

Деньги, которые ей присылали чтившие ее люди, она сейчас же раздавала.

Одежда ее состояла из белого коленкоро­вого платья и такого же чепца — самое не­обходимое для выхода в церковь. Когда гра­финя Орлова прислала ей лисий салоп, она написала:

«Много благодарю, но лучше бы она при­слала овчинный; этот мне не годится».

Однажды келейница купила ей новый те­плый платок. Она отдала его бедной стран­нице. Келейница купила другой. И этот по­стигла та же участь. Келейница стала тогда упрекать ее. Она тогда написала:

«Матушка, не скорби. У меня все цело, а я его подальше спрятала, поцелее будет. А по­сле и тебе пригодится. Мне довольно и того, что имею».

Она заботилась только о чужих нуждах, а не о своих. В келье ее было лишь несколько икон, и чтимый ею большой образ на холсте — Хри­стос в узах, — шкаф с книгами, аналойчик для чтения, два простых стула, — самовар, убогая, жесткая кровать и стенные часы.

Спала она очень мало. Глухой ночью, сквозь занавески, видели ее молящейся.

Когда она не читала или не молилась, — она вязала четки или клеила из бумаги ма­ленькие коробочки, на которых помещала

места из Св. Писания, наполняла коробочки мелкими хлебными сухарями и раздавала, когда посетители просили что-нибудь на па­мять.

Особенно любила она странников, нищих, убогих и детей.

В праздники и воскресенья она принима­ла посетителей.

Положив несколько поклонов пред ико­ною Спасителя, она низко кланялась гостю и сажала его рядом. Когда ее просили помо­литься, она вставала на молитву и молилась долго. При просьбе советов, знаками объяс­няла, что нужно делать. Если же посетитель был грамотный, она подавала книгу, сама раскрывая ее или предлагая открыть ее по­сетителю. И всегда в книге находились уте­шительные и мудрые слова.

Молчаливым свиданием во многих укре­плялась вера в Бога, другие утешались в горе. У некоторых вскоре сбывалось то, что пока­зала знаками Вера Александровна.

Например, одна мать привезла к ней по­стоянно болевшего пятилетнего сына. После долгой молитвы, она поцеловала мальчика и указала рукой сначала на икону Спасителя, а потом на землю.

Через месяц, мальчика действительно опустили в землю.

В другой раз, когда одна барыня привезла ей своего ребенка, Вера Александровна по­ложила его к иконе Спасителя и, поцеловав в голову и поклонившись ему, написала:

«Блажен Саша».

Через несколько дней младенец скон­чался.

В церковь Вера Александровна приходила первой. До начала службы прикладывалась к иконам, ставила пред ними свечи, потом становилась сзади, чтобы ее не видели, и мо­лилась, стоя на коленях.

Последние пятнадцать лет она приобща­лась всякую субботу. Исповедь свою она пи­сала на бумаге и вручала ее для прочтения духовнику.

Она узнала заранее время своей кончины и назначила место для погребения. Испове­дуясь в последний раз в церкви, она подала духовнику записку о своих грехах, потом, когда он прочел, обернула ее другой сторо­ной. Там было написано:

«Батюшка, помолитесь Господу о поми­новении души моей. Конец мой близок, и дни мои сочтены».

В четверг Светлой недели она в последний раз вышла из кельи за ворота монастыря, к той башне, откуда был виден Новгород. Она то вставала и молилась, то садилась и задум­чиво смотрела на город.

Вернувшись в келью, она слегла. У нее был сильный жар. Без единого вздоха она выно­сила сильные страдания.

В четверг Фоминой ее приобщили. Когда келейница просила в другой комнате, что­бы и завтра приобщили больную, она вдруг появилась на пороге своей кельи и знаками показала на землю. Священник понял, что завтра ее не станет.

К ночи она совсем ослабла и забылась. В полночь пришла в сознание и громким, твердым голосом произнесла:

— Господи, спаси меня, грешную!

В два часа ночи она хотела произнести ту же молитву, но слова замерли на устах, и она произнесла лишь:

— Господи...

Когда пробило пять часов, умирающая не­сколько раз редко вздохнула, закрыла глаза и печать вечного молчания легла на ее уста, которые своим великим молчанием как бы ограждали жившую в ней правду.

Множество людей из Новгорода и окрестностей служило по ней панихиды. Тело ее за пять дней не подверглось ни малейшему тлению. С усопшей был снят портрет.

Тело ее торжественно похоронено в мона­стыре и один почитатель ее воздвиг над нею памятник.

Кто же была Вера Александровна?

Ее воспитание, внешность, какая-то изы­сканность при всем ее убожестве, чистота,

которую она тщательно поддерживала, все это говорило о ее высоком происхождении.

Однажды, когда она в горячке ушла из монастыря, и келейница еле отыскала ее в кустах, на просьбу вернуться, она вдруг от­ветила:

— Матушка, мне здесь хорошо.

А когда келейница стала умолять ее рас­сказать, кто ее родители, она вымолвила:

— Я прах земли, но родители мои были так богаты, что я горстями выносила золото для раздачи бедным, а крещена была на Бе­лых Берегах.

Дата добавления: 2015-10-21