Студия Майкла Дина

Наши дни

Голливуд, штат Калифорния

Король Голливуда возлежит в шезлонге на своей веранде, потягивает коктейль и любуется проглядывающими сквозь деревья огнями Беверли‑Хилз. На его коленях – раскрытый сценарий, сиквел «Ночных охотников». (Сцена первая. Лос‑Анджелес, ночь. Черный поезд мчится по направлению к музею современного искусства «Гетти».) Клэр, его помощница, объявила, что даже на помойке такому сценарию не место. Стандарты у нее, конечно, завышенные, но тут Майкл вынужден с ней согласиться: доходы с каждой серией падают, а первые «Ночные охотники», между прочим, кучу бабок принесли.

Этим видом Майкл любуется уже лет двадцать, но сегодня даже знакомый пейзаж выглядит иначе. За холмы тихонько соскальзывает закатное солнце. Майкл удовлетворенно вздыхает. Хорошо снова быть царем горы. И всего‑то год понадобился. Не так давно ему и вид этот надоел, и вообще все на свете. Майкл начал бояться, что это конец. Не смерть, в роду Динов никто раньше девяноста не помирал, а просто он вышел из моды. Устарел. Десять лет Майкл не мог выбраться из жуткой ямы. Ни одного попадания. Повезло ему только с первыми «Ночными охотниками», да и то это же стыдобища, а не сериал! И еще издательство не хотело его мемуары выпускать, редактор сказал, что это гнусный пасквиль, написанный с целью отомстить врагам, а факты в нем проверить невозможно. В итоге наняли какого‑то литературного негра, переделавшего шедевр в помесь автобиографии и книжки из серии «как добиться успеха».

Казалось, все, конец пути и скоро Майкл вместе с другими привидениями из прошлого будет тусоваться в загородном клубе, шумно хлебать суп и предаваться воспоминаниям о Дорис Дей и Дэриле Зануке. Ан нет, есть еще порох в пороховницах. Вот за что Майкл любит этот город и этот бизнес: удачная идейка, удачная презентация этой идейки – и ты снова на коне. Дин так до конца и не понял, что такого было в этом шоу «Давай знакомиться» (если честно, Майкл только делает вид, будто разбирается во всех этих интернетах, твиттерах‑шмиттерах и прочей компьютерной фигне). Но по реакции своего партнера Дэнни, а особенно задаваки Клэр, он догадался, что нащупал золотую жилу. Оставались пустяки: как следует идейку подать. И продать.

И теперь номер Майкла Дина снова есть у каждого приличного человека в городе, у каждого агента, продюсера и прочей швали. Главная проблема сейчас – договор, который он когда‑то подписал с «Юниверсал». Договор пожизненный и предполагает, что Дин каждую свою идею должен предложить в первую очередь им, а потом еще отвалить жирный процент от прибыли. По счастью, его юристы вроде бы нашли лазейку, и Майкл уже начал приглядывать себе офис где‑нибудь подальше от студии. Неужели он снова будет свободен? От этой мысли Майкл сразу молодеет лет на сорок, и между ног у него начинает покалывать.

Хотя… Может, это таблетка подействовала? Ну да, четко по расписанию, ровно через час после приема. Там, под сценарием, дряхлые нервные и эндотелиальные клетки производят окись азота, которая стимулирует синтез гормона, сокращает видавшие виды мышцы и наполняет пещеристое тело кровью.

Сценарий на коленях поднимается, как знамя над Рейхстагом.

– Доброе утро, дружок! – Майкл кладет сценарий на столик, с трудом встает и идет в дом проведать Кейти.

Пижамные штаны ощутимо жмут. Майкл проходит мимо бассейна, мимо огромных, в человеческий рост, шахмат, мимо прудика с японскими карпами, мимо спортивного коврика и большого мяча, на которых Кейти делает гимнастику, мимо литого чугунного кофейного столика тосканской работы. Сквозь окно кухни Дин видит жену номер четыре в узких спортивных брюках и облегающей майке. Майке есть что облегать. Недавно он сделал вложение в женину красоту, и гелевые импланты последней модели пришли на смену дряблому силикону (преимущества: минимализируются капсулярные контрактуры и шрамы почти незаметны, импланты вживляются в ретромаммарных впадинах между грудями и мышцами верхнего плечевого пояса).

Жарко.

Кейти всегда его ругает за то, что он шаркает; он, дескать, из‑за этого кажется столетним стариком. Майкл спохватывается и легко впархивает на кухню. Кейти стоит к нему спиной.

– Простите, мисс, – Майкл встает так, чтобы она заметила вздыбленные штаны, – вы деревянный хот‑дог не заказывали?

Но в ушах у Кейти опять эти ужасные затычки – наушники, а потому она его не слышит и не видит. А может, просто притворяется. Года два назад, когда дела шли совсем плохо, ему казалось, будто она поглядывает на него снисходительно и разговаривает с ним терпеливо, как сиделка с больным. Кейти преодолела важный рубеж, ей исполнилось тридцать шесть, Майклу – семьдесят два, и теперь она всего лишь вдвое его моложе. Майкл вообще с недавних пор увлекся женщинами за тридцать. Все‑таки как‑то неудобно уже двадцатилетних обхаживать. А вот за тридцатилетними ничего, можно, никто и слова не скажет, будь тебе хоть сто лет от роду. К несчастью, Кейти еще и выше его на десять сантиметров, и вот с этой разницей уже ничего не поделаешь. Иногда Майкл без всякого удовольствия представляет себе, как они выглядят в постели: похотливый гном скачет по холмам и долинам великанского тела.

Он обходит барную стойку – вдруг она все‑таки заметит бугор на его штанах. Кейти поднимает голову, потом опускает взгляд и снова смотрит ему в лицо. Вынимает из ушей затычки.

– Привет, зайчик. Ты чего?

Майкл открывает рот, чтобы ответить банальностью, но тут на барной стойке принимается вибрировать мобильник. Кейти толкает телефон в направлении супруга. Если бы не поддержка современной химии, Майкл мог бы существенно пострадать от такого явного отсутствия интереса.

Звонит Клэр. Странно. Без четверти пять вечера, сегодня Большая пятница. Чего ей надо? Ассистентка у него просто ужас какая умная и вдобавок (тьфу‑тьфу‑тьфу), похоже, удачливая. Вот только у нее вечно все сложно. Переживает по любому поводу, постоянно сравнивает жизнь и свои ожидания от нее, сомневается, достигла ли она чего‑нибудь, делает ли она важное и полезное дело. Майкл даже начал подозревать, что Клэр ищет другую работу, у него на такие вещи нюх. Наверное, поэтому он поднимает палец, чтобы Кейти не мешала, и отвечает на звонок.

– Что случилось, Клэр?

Она мекает, бекает и запинается. И это Клэр, вечно сердитая и требовательная, притворно циничная, как будто она все в жизни повидала и от всего устала. Насчет цинизма он ее всегда предупреждал: таким дешевым спектаклем никого не убедишь, это как костюм за восемьдесят долларов. Рецензент она отличный, а вот хладнокровия, так необходимого продюсеру, ей явно не хватает. «Ну не знаю, мне не нравится», – говорит она, хотя какое в их профессии может быть нравится – не нравится? Партнер Дина, Дэнни, в шутку называет Клэр канарейкой (такой, которую в угольной шахте сажают, чтобы предупреждала об опасности) и предлагает всем ее советам следовать, только наоборот. Если ей что‑то нравится, – не берем. Вот, к примеру, Клэр хорошо понимала, что «Давай знакомиться» выстрелит. И при этом умоляла Дина не выпускать шоу на экраны. Типа, не хочет же он, чтобы его запомнили по этому убожищу, когда он столько замечательных фильмов спродюсировал? А он ей тогда ответил: главное, чтобы запомнили, как он делал деньги.

Клэр в трубке продолжает мямлить, извиняться и бормотать. Чего‑то такое рассказывает про Большую пятницу, про какого‑то итальянца и еще про парня, который с итальянского переводит.

– Клэр! – пытается прервать ее Майкл. Но девушка не останавливается, даже чтобы вдохнуть. – Клэр! – Нет, она его не слышит.

– Этот итальянец ищет одну старую актрису. Кажется, – тут она произносит имя, и у Майкла перехватывает дыхание, – Ди… Морей.

Ноги под ним подгибаются, телефон выпадает из рук, Майкл ищет и не находит опору. Если бы не Кейти, он так бы и осел на пол. Или головой о стойку ударился. Или налетел на собственную эрекцию.

– Майкл, ты что? – спрашивает Кейти. – У тебя опять инсульт?

Ди Морей.

Вот они какие, привидения. Он‑то думал, они такие белые и полупрозрачные, а это просто имена, произнесенные в телефонной трубке.

Он машет на жену рукой:

– Отстань, Кейти, нет у меня инсульта!

Редко бывает, чтобы прошлое догнало и накрыло. Так нет же, повезло. И вот сидит он теперь на полу, на своей кухне в огромном доме в Голливуде, из пижамы член торчит, а в руках бормочет телефонная трубка.

– Никуда не уходите, – говорит в нее Майкл, – я уже еду.

Майкл Дин производит впечатление человека, слепленного из воска или преждевременно забальзамированного. Сейчас уже трудно подсчитать, сколько масок для лица, косметических процедур, грязевых ванн, подтяжек, коллагена, ботокса, инъекций стволовых клеток и операций по удалению бородавок понадобилось, чтобы у семидесятидвухлетнего старика было личико девятилетней филиппинки.

Понятно, что многие, увидев Майкла впервые, так и застывают с открытым ртом, не в силах оторвать взгляда от лоснящейся физиономии, мало чем напоминающей лицо живого человека. Некоторые даже отступают на шаг, чтобы получше рассмотреть это диво. Их оторопь Майкл принимает за восхищение, уважение, невозможность поверить, что можно так выглядеть в его возрасте. И поэтому со все большей яростью и упорством подвергает себя новым омолаживающим процедурам. Ладно бы он молодел с каждым годом – в Голливуде этим никого не удивишь. Нет, он словно шаг за шагом превращается в существо совершенно иного вида, и трансформация эта никаким разумным объяснениям не поддается. Представить себе, как же он выглядел в Италии пятьдесят лет назад, все равно что встать на Уолл‑стрит и попробовать вообразить топографию острова Манхэттен до прихода голландцев.

Шейн Вилер смотрит на диковинное создание, шаркающее ему навстречу, и не может поверить, что оно и есть Майкл Дин.

– Так это…

– Да, – отвечает Клэр. – Постарайтесь не пялиться.

С таким же успехом можно постараться не вымокнуть под проливным дождем. Особенно смущает старческая походка в сочетании с детским лицом. Впрочем, и одет Дин тоже странно – в шелковые пижамные брюки и длинное шерстяное пальто, практически целиком закрывающее тело. Если бы Шейн не знал точно, что это один из самых известных продюсеров в Голливуде, он бы принял старика за сбежавшего пациента психушки.

– Спасибо, что позвонила, – говорит Дин, подходя ближе, и показывает на дверь здания: – Итальянец там?

– Ага, – отвечает Клэр. – Мы ему сказали, что сейчас вернемся.

Клэр никогда не видела Майкла таким потрясенным. Интересно, что же между этими двумя произошло когда‑то? Дин даже перезвонил ей с дороги и велел им с «переводчиком» дожидаться снаружи, потому что хотел отдышаться перед встречей с Паскалем.

– Столько лет прошло…

Обычно Майкл говорит быстро и отрывисто, как гангстер сороковых годов, но сегодня он тянет и с трудом выталкивает из себя слова, хотя лицо его кажется совершенно спокойным.

Клэр берет Майкла под руку:

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально. – Он наконец замечает Шейна. – А вы, наверное, переводчик?

– Э‑э… Ну, я год учился во Флоренции, поэтому немного говорю по‑итальянски. Но вообще‑то я писатель. Я хочу предложить идею для сценария. Меня зовут Шейн Вилер, вспомнили? (По лицу Дина нельзя даже сказать, что Шейн сейчас говорил по‑английски.) В общем, я очень рад с вами познакомиться, мистер Дин. Ваша автобиография произвела на меня большое впечатление.

При упоминании о книге, которую агент и литературный негр превратили в пособие по продаже сценариев, Майкл Дин морщится и быстро поворачивается к Клэр:

– Что именно он сказал?

– Я вам уже по телефону говорила. Почти ничего.

Майкл смотрит на Шейна, словно надеется, что Клэр упустила важную деталь при переводе.

– Ну, сказал, что познакомился с вами в шестьдесят втором, – неуверенно говорит Шейн. – И про актрису эту, которая приехала к ним в город, Ди…

Майкл поднимает руку, чтобы не слышать полного имени. Снова смотрит на Клэр, как будто перекрестный допрос поможет выяснить больше.

– Я сначала думала, он рассказывает сюжет. Про актрису, приехавшую в Италию. Он сказал, она была больна. Я спросила чем.

– Рак, – произнес Дин.

– Да, он так и сказал.

– Он хочет денег?

– Про деньги не было ни слова. Он хочет ее найти.

Майкл проводит рукой по светлым, искусственно вживленным кудрям и кивает на дверь:

– Он там?

– Да, я сказала, что пойду вас встретить. Майкл, что происходит?

– Что происходит? Вселенная рушится. – Он оглядывает Клэр с ног до головы. – Знаешь, какой у меня главный талант?

Клэр судорожно соображает, как бы повежливее ответить, но, к счастью, Дин ответа и не ждет.

– Я знаю, чего хочет человек. У меня такой рентген в голову вмонтирован: я вижу людей насквозь, все их желания. Спроси кого‑нибудь, что он любит смотреть по телевизору? Он ответит: новости или оперу. А поставь у него в доме регистратор, и что ты увидишь? Одни минеты и аварии. О чем это говорит? Что в стране живут сплошь дегенераты и вруны? Нет. Просто они бы и рады смотреть новости и слушать оперу. Но на самом деле хотят не этого.

А я смотрю на человека, – он прищуривается, продолжая разглядывать Клэр, – на женщину и вижу, чего ей хочется, о чем она мечтает. Режиссер отказывается работать у меня и клянется, будто дело не в деньгах. Я иду и добываю ему больше денег. Актер говорит, что хочет работать в Штатах, быть поближе к семье. Я нахожу ему съемки в Европе, чтобы он мог отдохнуть от своих чад. Я этим талантом почти пятьдесят лет пользуюсь…

Майкл не заканчивает фразу. Он поворачивается к Шейну, будто только сейчас вспомнил о его существовании:

– Знаете, эти сказки про людей, продавших душу… Их не поймешь, пока не состаришься.

Клэр потрясена. Майкл никогда не рефлексирует. Никогда не говорит о себе «старый» или «старше». Спроси ее кто‑нибудь час назад, она бы ответила, что самая примечательная черта Майкла – это способность никогда не оглядываться, никогда не вспоминать об актрисках, которых поимел, о фильмах, которые сделал. Дин никогда не сомневался в себе, никогда не проклинал перемены и новую культуру, никогда не оплакивал смерть кинематографа, то есть не делал того, чем Клэр и все прочие сотрудники студии занимались постоянно. Майкл обожает то, что стоит в основе современной культуры, – скорость, беспорядочные сексуальные связи, провалы и поражения, всеобщую поверхностность. Эта культура, с точки зрения Майкла, совершенна. Не будь циничной, часто повторяет он Клэр. Верь всему, что видишь. Он, словно акула, плывет по волнам культуры и выискивает будущую добычу. И вот теперь Майкл невидящим взором смотрит в прошлое, потрясенный чем‑то, что произошло пятьдесят лет назад.

– Ну ладно. Я готов. Пошли. – Майкл глубоко вздыхает и поворачивается к двери.

Паскаль Турси смотрит на вошедшего и щурится, пытаясь узнать в нем Майкла Дина. Майкл быстро усаживается за стол, Паскаль и Шейн устраиваются на диване, Клэр притаскивает себе из другой комнаты стул. Пальто Майкл так и не снимает. Он ерзает в неудобном кресле, хотя лицо его абсолютно спокойно.

– Рад снова видеть вас, друг мой, – говорит Майкл, но реплика звучит ужасно фальшиво. – Давно мы не встречались.

Паскаль кивает, поворачивается к Шейну и спрашивает:

– Sta male?

– Нет, – отвечает Шейн, пытаясь сообразить, как бы объяснить Паскалю, что Майкл не болен, просто перенес много пластических операций. – Molto… э‑э… ambulatory.

– Что вы ему сказали? – спрашивает Дин.

– Он… он сказал, вы хорошо выглядите, и я ответил, что вы за собой следите.

Майкл благодарит.

– Спросите его, нужны ли ему деньги.

Паскаль с отвращением вздрагивает. Слово «деньги» он знает.

– Нет. Я приехать… искать… Ди Морей.

Майкл расстроенно качает головой:

– Я не знаю, где она. Простите меня. – Он поворачивается к Клэр, словно надеясь на ее помощь.

– Я уже в интернете искала, – говорит Клэр. – Просмотрела все списки актеров, занятых в «Клеопатре». Нигде ни слова.

– Естественно. Ты и не найдешь ничего. Это псевдоним. – Пожевав губу, Майкл обращается к Шейну: – Пожалуйста, переведите. Скажите, мне очень жаль, что я так себя тогда повел.

– Lui è dispiaciuto, – говорит Шейн.

Паскаль кивает. Он понял, но принял ли извинения? Неясно. «Что‑то между ними серьезное произошло», – думает Шейн. Раздается жужжание, Клэр достает телефон и тихонько говорит:

– Сам за своей курицей сходишь.

Все трое смотрят на нее.

– Извините, – говорит Клэр и открывает рот, чтобы объяснить, но тут же его и закрывает.

– Скажите, что я ее найду, – просит Майкл.

– Egli vi aiutera а… э‑э… trovare il suo.

Паскаль снова кивает.

– Скажите, что я немедленно этим займусь, что для меня честь помочь ему. Я должен искупить свою вину, замкнуть круг. И еще скажите, я не хотел никому причинить вреда.

Шейн растерянно трет лоб, глядя на Майкла и Клэр.

– Я не знаю, как это… ну, то есть… Lui vuole fare il bene.

– И это все? – спрашивает Клэр. – Он слов пятьдесят сказал, а вы только пять.

– Я же вам говорил, что я не переводчик, – обиженно отвечает Шейн. – Я не знаю, как это все перевести. Я просто сказал «он хочет все исправить».

– Нет‑нет, все правильно. – Майкл смотрит на Шейна с восхищением, и тот вдруг представляет, как превращает этот диалог в сценарий. – Именно этого я и хочу: все исправить. Клэр, это сейчас наша первоочередная задача.

Шейн глазам своим не верит. Еще утром он сидел в подвальной комнате у родителей, а сейчас допущен в кабинет самого Майкла Дина и слушает, как легенда раздает указания. Ибо сказано: «Действуй!» Главное – верить в себя. И тогда весь мир вознаградит тебя за эту веру.

Майкл Дин вытаскивает на середину стола круглую подставку для файлов и принимается с треском ее крутить.

– Я прямо сейчас позвоню Эммету Байерсу. А ты пока посели мистера Турси и переводчика в какую‑нибудь гостиницу.

– Слушайте, – неожиданно даже для самого себя огрызается Шейн, – я уже сто раз сказал: я не переводчик, я писатель.

Повисает пауза, и Шейн тут же начинает жалеть, что влез не вовремя. Может, черная полоса в его жизни еще не окончилась? Вот раньше он совершенно точно знал, что впереди его ждет столько всего интересного и прекрасного! Ему все это говорили, не только родители, но и совсем чужие люди. Конечно, и в колледже, и в Европе, и в аспирантуре успехи у него были весьма скромные (и те за счет родителей, как любила повторять Сандра), но он всегда верил, что прославится.

Зато потом, когда их короткий брак начал рушиться, Сандра (и чудовище психолог, явно перешедший на сторону противника) нарисовала совсем другую картинку. Мальчик, которому никогда ни в чем не отказывали родители, никогда ни в чем не утруждали, не заставляли работать и содержали даже тогда, когда по всем канонам ему полагалось быть самостоятельным, стал разрушать все, к чему прикасался (улика номер один: инцидент с полицией во время весенних каникул в Мексике). Посмотрите на него, ему почти тридцать, а у него никогда не было настоящей работы! Он закончил колледж семь лет назад, два года назад – аспирантуру, женился, а его мама по‑прежнему каждый месяц покупает ему одежду! («Просто она любит мне одежду покупать, не запрещать же мне ей? Она расстроится».)

Последние недели их совместной жизни прошли ужасно. Казалось, на нем по живому производят вскрытие. Сандра пыталась убедить его, что не он, – или, по крайней мере, не он один – виноват в своих несчастьях. Что ему просто не повезло родиться во времена, когда выросло целое поколение молодых людей, избалованных матерями. Что им прививалась незаслуженная и ничем не подкрепленная уверенность в себе. Что они жили в аквариуме, полном родительской любви, в инкубаторе, набитом ненастоящими победами.

Таким мужчинам никогда не приходилось сражаться, говорила Сандра, и сражаться ты не умеешь. Все вы вырастаете безвольными и слабыми. Милые телята, вскормленные материнским молоком.

И тогда вскормленный материнским молоком Шейн сделал то, что лишь подтвердило правоту Сандры. После особенно тяжелой ссоры он дождался, пока жена уйдет на работу, собрал вещи и уехал на их общей машине в Коста‑Рику Друзья рассказывали, будто там набирают рабочих на кофейные плантации. Машина приказала долго жить в Мексике, Шейн без денег кое‑как добрался до Портленда и поселился в доме родителей.

С тех пор он не раз пожалел о своем поведении, извинился перед Сандрой и даже иногда пересылал деньги за ее часть машины (в основном – те, что дарили ему бабушка с дедушкой на день рождения) и обещал вскорости вернуть оставшееся.

Самым неприятным в разговоре про телят было не то, что Сандра права. Права, конечно, тут и отрицать нечего. Нет, самым неприятным было то, что раньше он этого в себе не замечал. Ты и в самом деле веришь, что молодец, презрительно говорила Сандра. И он действительно верил. А вот теперь, когда она разнесла на части его мир, вера эта куда‑то испарилась.

Первые несколько месяцев после развода Шейну было очень пусто и одиноко. И еще стыдно. Раньше как‑то само собой разумелось, что таланту нужно время, чтобы созреть. Атеперь курс сбился, руль сломался, и Шейн все глубже погружался в пучину депрессии.

И именно поэтому, как он сейчас понял, так важно использовать этот второй шанс, доказать, что «Действуй» – это не просто девиз, не татуировка и не детская иллюзия, а правда жизни. И он не домашний теленок. Он бык, борец, победитель.

Шейн делает глубокий вдох, смотрит на Клэр Сильвер, потом на Майкла Дина и говорит с былой убежденностью:

– Я пришел, чтобы рассказать о своем сценарии.

Дата добавления: 2015-10-16