Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава 8. Добираться до этой реставрированной усадьбы пришлось на перекладных

 

Добираться до этой реставрированной усадьбы пришлось на перекладных. Почти так, как, наверное, добирались сюда ее предки. Если это действительно ее предки. Что она о них знает? Только то, что рассказала ей когда-то мама. А маме когда-то рассказала бабушка. А бабушке когда-то рассказала прабабушка. Фамильная легенда, больше ничего. Нет, еще фамильное кольцо. А фамилия — чужая. На внутренней стороне кольца, по ободку, — гравировка тонкой вязью с завитушками: «Шурочке от Александра. 1917 год». И никаких фамилий. Можно сделать вывод, что прадеда действительно звали Александром. И что у бабушки — настоящее отчество. А можно не делать никаких выводов. В конце концов, все они Александровны.

Перекладные были: три часа поездом, почти полтора часа на каком-то древнем до изумления автобусе, потом час пешком по ухабистой дороге, почему-то извивающейся по синусоиде посреди совершенно ровного поля. Потом полчаса на попутке… Уж лучше бы она пешком дошла, ей богу. Разваливающийся на ходу грузовик так резво скакал на гребне глубокой колеи, больше всего похожей на окаменевшую волну морского прибоя, что Александра без конца стукалась коленями, локтями, боками, плечами и даже лбом о внутреннюю поверхность кабины. Обо все ее внутренние поверхности. Поверхностей было много, все они были и сами по себе жесткие, да еще из всех поверхностей торчали какие-то наросты. То есть запчасти. То есть детали. Александра никогда не ездила в таких машинах. Вообще-то она никогда и не видела таких машин. И никогда бы не поверила, что такие машины бывают. Если бы не увидела своими глазами. А то, что такие машины еще умеют и передвигаться своим ходом, — в это она до сих пор не верила. Просто ей снится технологический кошмар. Ох, черт… опять язык прикусила. Пора просыпаться.

— Да уже все, все, считай — приехали! — весело кричал сквозь лязг и рычание своего транспортного средства водитель, корявый дядька лет пятидесяти, одетый как подросток из неблагополучной семьи. Таких дядек Александра тоже не видела раньше. Впрочем, и таких подростков видела только в кино. В каком-то американском боевике. Гангстерском. Гангстерский водитель кричал: — Дорога хреновая, блин, а так туточки рядом! Можно было бы с другой стороны, да мне с этой до дому ближе! А назад соберешься — так ты с другой стороны езжай! С другой, говорю, стороны! Поняла, что ли? Во, приехали. Это тебе повезло. Думал — не доеду.

Раритетный грузовичок замер на опушке прозрачной березовой рощицы, возле еще одной ухабистой дороги, которая в эту рощицу сворачивала.

— Теперь ты сама дойдешь, — очень довольным тоном сказал водитель. — Тут два шага, не заблукаешься. А если чего — у людей спросишь, тебе покажут. Вон в той стороне деревня есть, Солохино, там еще не все помёрли, живет кто-никто… Спросишь — покажут. А до ночи не успеешь — так и переночуешь тут, любой пустит. Да ты успеешь, ты длиннобудылая, вон как по дороге махала, я тебя еле догнал. Ступай с богом, не поминай лихом.

Дядька взял двадцать рублей — сам таксу назвал и больше брать не согласился, — помахал Александре рукой в черной кожаной перчатке с металлическими шипами на тыльной стороне и с наполовину обрезанными пальцами, с четвертой попытки с устрашающим дребезгом захлопнул дверцу кабины — и грузовичок с неожиданной резвостью прыгнул вперед. Остановился, опять прыгнул, опять остановился — и попрыгал, уже не останавливаясь, качаясь и подскакивая на гребне окаменевшей волны прибоя, временами с грохотом обрушиваясь на дно колеи и тут же с ожесточенным ревом вылезая из нее куда придется — либо опять на гребень, либо на заросшую мощными сорняками обочину. Его рев был до того выразительным, что Александра почти понимала ругательства, из которых этот рев состоял. Неужели она только что сидела в этой машине? Сидела — это очень условно. Машина — это и вовсе о чем-то другом… Ладно, надо идти. А то до ночи не успеешь — и ищи потом деревню, в которой не все еще помёрли… Нет, не правы были ее предки, выбирая для своего поместья эту дыру. А может быть, и не ее предки… А может быть, и не выбирали. Сослали сюда опального — вот и все. Спросили по доброте душевной: в дыру жить поедешь или лучше мы тебя в болоте утопим? Опальный сдуру выбрал жизнь в этой дыре…

Александра не успела додумать сюжет до конца. Березовая рощица неожиданно кончилась, ухабистая дорога разошлась веером тропинок, растворилась в заросшем клевером лугу, а посреди луга на небольшом пологом холме стоял дом. Стояла усадьба. Старинная. Настоящая. Правильная. Красивая. Большой двухэтажный дом — да дворец, настоящий дворец! — был окружен оградой из чугунного кружева, редко разделенного квадратными каменными столбами. У чугунных же кружевных ворот, по обе стороны — каменные львы на низких тумбах. Или гипсовые львы? Ай, какая разница… Главное — восстановили. И сад за домом. И огромная круглая клумба перед парадным подъездом — как в кино. И парадный подъезд — как в кино. С пологими широкими ступенями полукругом, с тонкими белыми колоннами до самого балкона на втором этаже, с двустворчатой массивной дверью, задуманной для гигантов… Это какие же деньги сюда вбухали… И ведь не в казино, не в ресторан, не в гостиницу, не в санаторий для надорвавших здоровье бизнесменов деньги вбухали, а в обычный интернат. Вернее, не совсем обычный. В интернат для детей с нарушениями развития. Тем более молодцы.

— Чего — красота, правду я говорю?

Александра оглянулась. Бабулька и коза. Обе белые. На бабульке — халат и платочек, на козе — волнистая шерсть почти до земли. Или у коз не шерсть, а пух? Но вообще-то ни на шерсть, ни на пух не похоже. Похоже на густые, шелковые, волнистые волосы. Роскошная платиновая блондинка.

— Ага, и моя сучка — тоже красотка, правду я говорю?

Бабулька смотрела серьезно и требовательно. Ответа ожидала.

— Добрый день, — сказала Александра. — Извините, ради бога, я сразу не поздоровалась… Не заметила вас, извините. На дом загляделась. Правду вы говорите, очень красиво. И ваша… коза очень красивая. И место здесь — просто сказка.

— Драстуй, деушка… — Бабулька смотрела на Александру все так же пристально и серьезно. — Не местная? Своего отдать привезла или так, случаем заблукалась?

— Нет, я никого не привезла. Я посмотреть приехала. Мне рассказывали, что здесь раньше… кто-то известный жил. А потом, во время революции, дом разрушили. А потом восстановили. Почти все, как раньше было.

— Может, и как раньше, — равнодушно согласилась бабулька. — Почти три года все строили и строили. Кто раньше жил — это я не знаю. Говорят, барин какой-то. Может, даже и граф. А счас ихние дети живут.

— Чьи дети? — не поняла Александра.

— Барские. Которые больные уродились. Не во всяком доме больного дитя держат. Чтоб соседи не видели, либо чтоб самих стыд не жег, либо ходить за ними не схотели — так его сюда… Тут им неплохо, за это ничего не скажу. И кормят уж не как везде, и смотрят во все глаза, и нянек всяких незнамо сколько… Я им козье молоко ношу. Не всем — троим, кому матери заказали. Плотют хорошо. Эти часто к своим ездят, матери-то, которые мне плотют. Почти что каждую неделю. А есть, которые раз в год — и то много. А есть, которые и вовсе не ездют. Да таким-то дитям, может, и все одно, они все одно ничего не помнят, им что мать, что Красотка моя — на одно лицо. Да нет, неплохо им здесь. А все одно — не родной дом. И люди не родные. Хорошие, нехорошие — это дело десятое. А вот не родные — это дитё, какое ни будь больное, а все одно чует. Правду я говорю?

— Наверное, правду, — согласилась Александра. — Но ведь все равно хорошо, что для больных детей создали нормальные условия. По крайней мере, они здесь меньше страдают, чем… чем страдали бы, если бы таких условий не было.

— Они здесь — меньше, другие там — больше… — Бабулька поджала губы и осуждающе покачала головой. — Ты из каких будешь? Ты барыня? Или сама работаешь?

— Работаю, — соврала Александра. Нигде она уже не работала. — Я няней работаю. Вернее — воспитательницей.

— А, из простых, — наконец подобрела бабулька. — Ты чего это, пешком сюда чапала? А отсюда как? Пойдем, я тебе директора покажу. Он скоро домой поедет, так тебя и довезет. Он сам-то в городе живет. А тебе куда?

— И мне в город. А это удобно — просить его подвезти?

— Так кого ж еще просить? Не этих же?.. Да они бы и позвали — так я не согласилась бы. Это ж неспроста дитё такое получается. Это ж за какие грехи такое? А! Вот то-то. С ними рядом даже и нельзя, с родителями-то такими. Правду я говорю? Ну, пойдем уж, покажу я тебе все. А то, я гляжу, ты не понимаешь. Пойдем, пойдем, а то и мне пора молока им надоить. Красотка моя заждалась уже. Опоздаю на чуток — и не отдаст молоко, сучка такая… Правду я говорю?

Потом Александра чаще вспоминала эту бабульку, чем восстановленную усадьбу, на которую она специально приехала посмотреть. И ведь не только посмотреть приехала. Где-то в глубине души шевелилась надежда: а вдруг там, в доме, где когда-то жили ее предки, она сумеет как-нибудь остаться? Это же интернат теперь. В интернате можно работать няней, воспитательницей, учительницей. В принципе, она умеет все, она и с совсем маленькими начинала заниматься, и со школьниками занималась… Со школьницей. Ника тоже считалась ребенком с нарушениями развития. И какой результат? Никто из педагогов не верил, что такое возможно. И врачи не верили. Даже родители не верили. А потом Герман Львович подарил ей три желания… Конечно, она сможет быть полезна в этом интернате. А этот интернат… нет, этот дом — он может стать для нее настоящим домом. Местом, где хочется жить. Где ты всем нужен и все нужны тебе. Где просто хорошо.

Она увидела этот дом — и тут же захотела горячо и безоглядно поверить, что прабабушка, княгиня Александра Павловна, действительно жила в этом доме. И действительно была княгиней. И была счастлива.

Она увидела этот дом — и решила, что обязательно будет здесь работать. И жить. И будет счастлива.

Она увидела этих детей — и вспомнила очень жестокое и очень честное признание Нины Максимовны: «Мне не все дети нравятся». И еще вспомнила, что так и не зашла в диагностический центр.

Она увидела директора — и познакомилась с ним, и задала ему несколько вопросов, и ответила на его вопросы, и прошла за ним, как за экскурсоводом, по всем залам, холлам, комнатам, галереям и переходам этого дома-дворца. И молча слушала его, как экскурсовода.

— Восстановили очень хорошо, — гордо говорил директор, осанистый, важный, медлительный господин в траурном костюме. Правда, галстук у него был красным. — О-о-очень хорошо восстановили, я доволен. Конечно, пришлось кое-что осовременить, не без этого. Водопровод, канализация, электричество — как же без этого? Но вы посмотрите, как все это не бросается в глаза! Очень грамотно сделали, очень, очень. Я доволен. Конечно, все это потребовало огромных затрат. Когда принимали бюджет, даже специальную статью расхода вписали. Я лично готовил предложения. Многие приняли. Я очень доволен.

— Ну, еще бы, — согласилась Александра. — Обычно бюджетники жалуются на нищету. А тут такое великолепие! Молодцы ваши власти. Наверное, нигде больше такого интерната нет. И детского дома такого нет, даже санаториев таких нет, я совершенно уверена. Я однажды по телевизору видела… Тоже интернат для больных детей. Это какой-то ужас. Казарма ободранная… В каждой комнате — десять коек… Кормят чем попало, персонала не хватает, почти двести человек — и один врач на полставки! Телевизионщики благотворительную акцию проводили, чтобы хоть что-то для того интерната собрать.

— Ну, это глупость, — снисходительно сказал директор. — Соберут что-то для одного. А сколько их таких? Все такие. Для всех не соберешь. Таких денег у людей нет.

— Ваш-то не такой. Сумели же на ваш деньги найти, — возразила Александра.

— Я ж вам говорю — бюджет! Специальная статья расхода! Бюджет — это всегда серьезные деньги. А то что это такое — по миру с шапкой ходить?.. Ну, подбросить вас до города? Если желаете, я вам по дороге все расскажу.

Всей дороги до города было минут сорок неспешной, прогулочной скоростью, на новой, бесшумной, плавной иномарке с кондиционером, под солидное, сытое воркование директора. А она сюда полдня добиралась.

— Вас интересуют условия содержания, — уверенно говорил директор. — Я сразу понял, что вы не из пустого любопытства. Сначала подумал, что приличную работу ищете… У нас ведь зарплаты — не то, что в других каких, так что многие к нам просятся. Вы уж не обижайтесь, что так подумал. Я сразу понял, что не то, не то… Из вас нянька, как из меня — дворник… Хе-хе… Так вот, условия. Вы и сами убедились: дети у нас ни в чем не нуждаются. Персонал — проверенный, мы кого попало не берем. Врачи очень квалифицированные. С любой проблемой обычно справляются сами. При необходимости обращаемся за консультацией к другим специалистам. Посещения возможны, в любое время — хоть ребенка навестить, хоть нас проверить… Хе-хе… Это сколько угодно. К нам и инспекторские проверки являются регулярно. Ни разу претензий не было! Вот так. Мы понимаем, какая на нас ответственность. Контингент сложный. Но нареканий ни разу не было. Наоборот — даже благодарили. Бюджет на следующий год будет опять с этой статьей. Я вам гарантирую. Многие оттуда уже столкнулись с этой проблемой. Серьезнее стали относиться. Ведь никто от этого не застрахован. Только за одно это лето к нам еще троих привезли. Но мы можем еще человек пятнадцать принять совершенно свободно. Здание восстановили, так сказать, думая о перспективах. Содержание нам увеличивают. Тесноты у нас нет.

— Тесноты у вас нет, — задумчиво согласилась Александра. — В таком дворце — всего шестнадцать детей. У вас бы еще сотни две поместились. Те, из казармы ободранной. Которых по телевизору показывали.

— Мы кого попало не берем, — гордо заявил директор. — На всех беспризорников никакого бюджета не хватит. У нас содержатся дети только самых… самых… В общем, только дети, можно сказать, местной элиты.

— На бюджетные деньги? — уточнила Александра.

— Естественно, — так же гордо подтвердил директор. — На какие же еще? Я же говорил: специальная статья расхода. Приняли единогласно. Даже те согласились, у кого вообще детей нет. Люди серьезно думают о перспективах… Ведь никто не застрахован…

Александра слушала жирный голос директора, а вспоминала слова той белой бабульки: «Это ж неспроста дитё такое получается. Это ж за какие грехи такое?.. Правду я говорю?»

Правду говорила бабулька.

Приехав в Москву. Александра первым делом позвонила Зое Михайловне. Выслушала отчет о ремонте и о здоровье Насти, благодарные речи прервала на середине:

— Зоя Михайловна, вы бы не могли узнать — кто-нибудь из соседей не согласится квартиру продать? Я хочу рядом с вами жить.

— Ой, Сашенька! — Зоя Михайловна даже задохнулась от волнения. — Ой, доченька! Узнаю, обязательно узнаю… И сама поспрашиваю, и Ираиду Николаевну попрошу… Ой, Саша, а что говорить-то? Что знакомая купить хочет? Или что?

— Дочка хочет купить, — строго сказала Александра. — Валентина. Поближе к вам жить хочет. Ее там кто-нибудь помнит?

— Кому ж ее помнить? — Зоя Михайловна вздохнула. — Ни здесь ее никто не помнит, нигде ее никто не помнит… Ираида Николаевна заходила, спросила у Настёны, кто ей такого мишку подарил. Настёна говорит: мама подарила. Сашенька, а как же с работой у тебя? Валина трудовая книжка года уж четыре в библиотеке лежит. В нашем доме культуры. Заведующая — моя ученица бывшая, ну, я ее и попросила… чтобы стаж какой-нибудь шел. Валентина тогда уже нигде не работала, так, по случаю если… Вот я и отдала. Думала, что, может, пригодится когда. И заведующей хорошо — она лишнюю зарплату между своими делила. И библиотекаршам хорошо — что у них за деньги? Слёзы. А я сказала, что дочке книжка пока не нужна, она свое дело открыла. Забрать теперь книжку-то?

— Потом, — сказала Александра. — Потом со всем разберемся. Приеду — и поговорим как следует. У меня другой телефон звонит.

Другой телефон не звонил, а трясся в припадке служебного рвения. Еще не знал, что Александра уже не служит.

— Александра, — сухо сказал Хозяин. Уже не хозяин. — Вы можете вернуться. Я… передумал.

— Это вы очень правильно сделали, — одобрила она. — Но вернуться я не могу. Сожгла мосты и начала новую жизнь. Свободную. Как себя чувствует Настя?

— Нормально. То есть здорова. Скучает… Александра, вы где? Почему вы квартиру продали?

— Ну, как это почему? — удивилась она. — Жить-то мне на что-то надо. А со счета у меня деньги пропали. Можете себе представить? Прямо мистика какая-то. Ну, пришлось квартиру продавать, другого выхода не было. Ладно, это пустяки, дело наживное. Работать пойду — накоплю на новую.

— Куда пойдете? К кому? Зачем?.. Вы же у меня работаете!

— Вы ошибаетесь, Владимир Сергеевич, — терпеливо ответила Александра. — Я у вас больше не работаю. Пока я работаю дворником. Хорошая работа, всегда на свежем воздухе. Зарплата, правда, не очень… Но мне обещали место санитарки в инфекционной больнице. В дизентерийном отделении. Сверхурочные, квартальные премии, прибавка за вредность…

— За чью? — хмуро спросил он.

— Владимир Сергеевич, перестаньте. У вас же нет чувства юмора. Да, так я и не поняла: мобильник-то этот куда девать? Вы мне так и не ответили.

— Ты вернешься.

Отбой. Фи, что за манеры… Все эти комиссары Феди и в пятом поколении — совершенные парвеню. Неужели так трудно вразумительно ответить на вполне конкретный вопрос: куда девать этот чертов… пардон, этот служебный телефон?! Может быть, в окно выбросить? Ее чужая квартира находится на девятом этаже. От телефона останутся одни молекулы.

Телефон задрожал у нее в ладони. Боится, зараза служебная. От страха дрожит… Вот интересно, что еще имеет сказать ей этот всемогущий, который не привык слышать слова «нет»? Наверное, он мазохист. Наверное, он с детства тайно мечтал слышать сладкое слово «нет», а ему все не говорили и не говорили. Вот откуда такая непреодолимая тяга к отказам. Ладно, пойдем навстречу психопатам, посыплем еще разок солью его глубокую душевную рану… А что это номер-то не определяется?

— Саш, ты где?

Сан Саныч. Как ни в чем не бывало.

— В ванне, — кокетливо мурлыкнула Александра. — А ты где?

— В какой ванне? — Сан Саныч заметно растерялся.

— Я первая спросила! — Александра подошла к зеркалу и для более успешного вхождения в образ состроила своему отражению глазки. — Нет уж, господин подполковник, вы уж мне первый скажите! Вы уже в болоте, да? Или еще на берегу?

— Ты что, напилась, что ли? — удивился Сан Саныч.

Александра обиделась. Скроила своему отражению рожу. Отражение не осталось в долгу.

— Как можно напиться на зарплату дворника? — возмутилась она. — Как вообще можно напиться двумя паршивыми… пардон, двумя стандартными бутылками шампанского? И одной ма-а-аленькой, но поллитровой бутылкой водки?

Для убедительности она постучала кольцом о зеркало.

— Врешь ты все, — успокоился Сан Саныч. Наверное, звон кольца о зеркало получился не таким уж убедительным. — Ты не шути, я твоих шуток не понимаю… Слушай внимательно. Деньги на твой счет вернули. С процентами. Это как бы… ну… извинение. Хозяин действительно… передумал. Вернее, это Настя не хочет, чтобы ты… ее матерью была. Он ее спросил, она говорит: нет. Потому что мамы всегда заняты, им некогда с детьми, они все время куда-то уезжают… А потом умирают. Она сказала, что не хочет, чтобы ты умерла. Она хочет, чтобы ты всегда была живая.

— Хорошая девочка, — с гордостью сказала Александра. — Умная и добрая. Мое воспитание, скажи, Саш!

— Так ты вернешься? — помолчав, спросил Сан Саныч.

Александра задумалась. Что-то она у него давно уже спросить хотела?.. А, да:

— Господин подполковник, а почему каждое ваше слово содержит пять опасных смыслов?

— Ага, не вернешься. А тебе зарплату хотели повысить. На пятьдесят процентов.

— Не цена, — надменно сказала Александра. — Хочу еще новый мерседес каждый квартал, медсестру из спецназа и Тихоню в бодигарды.

— Саш, я же тебе говорил уже сто раз! — Сан Саныч рассердился. — Что ты себе в голову вбила! Сама она! Это уже точно установлено! Ну, мне не веришь — протокол почитай…

— Ладно, почитаю, — пообещала она. — И протокол, и заключение медэкспертизы… Это, наверное, очень увлекательно. А картинки там есть?

— Не сходи с ума! — заорал Сан Саныч. — Почему ты мне не веришь?! Хозяин действительно…

— Брянскому волку он хозяин! — Александра не выдержала и тоже заорала. — Козлам позорным он хозяин! Привидениям твоим он хозяин! У меня нет хозяев. Всё. Нет и никогда не будет. Вопросы?..

— Ты где? — печально спросил Сан Саныч.

— В Саратове, — так же печально ответила она. — То есть нет, в Тамбове… Да какая разница?.. Я на свободе. А тебе зачем знать?

— Я тебя найду.

— Зачем?

— Поженимся.

— Нет, Саш, за тебя я тоже замуж не хочу. Я не могу допустить, чтобы у моего ребенка было отчество Александрович. Или Александровна. Лучше бы ты мне о Насте рассказал. Как она?

— Хорошо… — Сан Саныч посопел и укоризненно добавил: — Тебя все время требует. Приучила ребенка, а сама… Только старики и спасают. Держат ее как-то. А то всех бы затерроризировала. По-русски ни с кем не хочет говорить. Только со стариками да с Ниной Максимовной.

— Ну и правильно. О чем с остальными-то разговаривать? О том, как вы все кокаин у Хозяйки ушами прохлопали? О том, как она потом в машине сгорела? Сама!

— Не можешь успокоиться, да? — тихо спросил Сан Саныч. С пятью опасными смыслами. — Ладно, я потом позвоню. Попозже, когда в себя придешь.

Почему он решил, что она когда-нибудь придет в себя настолько, что захочет с ним о чем-нибудь говорить? Тем более, что этот телефон уже пора выбрасывать…

Телефон в руке затрясся. Мысли ее научился читать, что ли? Кто там у нас на этот раз? Хозяйка 1. Очень хорошо. У нас еще не кончился запас соли, пригодной для посыпания душевных ран.

— Ксения Леонардовна! — закричала она в трубку с радостным волнением. — Это вы! Вы живы! Я знала, что они ошиблись!

— Перестаньте, Александра, — с досадой сказал Хозяин… Брянскому волку он хозяин. — Вы же знаете, что этот телефон давно у меня.

— А, да, вы говорили… — Александра горестно вздохнула. — Вы забрали его у Ксении Леонардовны незадолго до ее гибели… Владимир Сергеевич, а зачем вам ее телефон был нужен? Или по принципу «не пропадать же добру»? В хозяйстве все пригодится, да? В вашем маленьком, но налаженном хозяйстве… Экономия — закон экономики?.. Копейка рубль бережет?..

— Ладно, вы меня ненавидите, я понял, ладно… Но при чем тут Настя? Она скучает… не просто скучает, а… Насте плохо! Вы можете это понять? Она думает, что это я виноват, что вы ушли… Хорошо, виноват, да. Да, я признаю. Глупостей наворочал. Признаю. Ну, вы довольны? А вы решили, что я виноват в том, что Оксана… Вы не правы. Вы ошиблись. Честное слово. Это вы потому решили, что относитесь ко мне плохо… Ко мне. Пусть. Но при чем здесь Настя? Она страдает! Ребенок не должен страдать из-за ошибок родителей!

Дети за родителей не отвечают. Ну да, она это много раз слышала. И сама говорила. И свято верила, что так оно и есть. Что так должно быть.

А за буйнопомешанного комиссара Федю Клейменого ответили его дочери, Лиза и Фрося.

А за того, кто решил, что Лиза и Фрося должны ответить за своего отца, ответили его собственные дочери, Света и Галя.

А за того, кто подписал смертный приговор отцу Светы и Гали, ответила его собственная дочь… И внучка. И правнучка.

А Настёна? В чем она провинилась, чтобы понести такую страшную кару?

А в чем провинились дети «местной элиты», которые живут в отреставрированном на бюджетные деньги дворце старого князя, даже не замечая, не осознавая великолепия своего жилища? Только чуют, что — не родной дом.

Дети не должны страдать из-за ошибок родителей. Не должны отвечать за них. Не должны искупать их грехи. Но страдают, отвечают и искупают грехи именно дети.

— Владимир Сергеевич, я знаю, что сделаю с этим телефоном, — сказала Александра. — Я не буду его выбрасывать. Я отдам его одной бабульке. Если вас действительно интересует взаимосвязь страданий детей и так называемых ошибок родителей — позвоните ей. Она вам все изложит в доступной форме. И с наглядными примерами. Прощайте.

— Подожди! — закричал он. — Саша, подожди! Я же с тобой… При чем тут бабулька какая-то?

— Ни при чем, — согласилась Александра. — Бабулька не из вашего круга. На ней грехов нет. Так что бабулька совершенно ни при чем.

И выключила телефон. Абонент вне сети. Не слишком прочная сеть оказалась, вот она из нее и вырвалась. Правда, что ли, отвезти этот мобильник белой бабульке? Но ведь не будет он с ней разговаривать. Хозяева никогда не разговаривают с молочницами. А напрасно. Много полезного узнали бы…

… За две недели до Нового года позвонила авторша. Что это она рано как? Ведь заранее договорились: перевод будет готов в середине января. Она же просила не торопить ее. И так не отрываясь сидит. Даже с Настёной меньше заниматься стала. Что вообще недопустимо.

— Бонжур, мадам Моэр, — сказала она не слишком ласково. — Разве уже январь?

— О, Валенти-и-ин! — Моэриха радостно заржала прокуренным басом. — Нет! Не январь, слава Богу! Скоро Рождество! Я буду на Рождество в Москве. Мы с мужем будем в гостях у его партнера. Это очень серьезный бизнесмен. На прием приглашены люди из высшего круга. Как у вас говорят? Элита. Я приглашаю вас, Валенти-и-ин. Вам давно пора войти в хорошее общество. С вашими данными можно сделать отличную партию. Уверяю вас, это вполне реально. Вы разве не хотите замуж за миллионера? Ну, Валенти-и-ин, что вы мне скажете?

— У вас хороший русский, — сказала она. — Только старомодный немножко. И ведь я уже говорила вам, Хелен, что меня зовут не Валентин, а Валентина. Валентин — это мужское имя.

— Я знаю… — Моэриха щелкнула зажигалкой и запыхтела, как паровоз. Опять закурила. Каждые пять минут дымит. Паровоз и есть. — Я знаю… Как это говорят? Умом. А язык сам говорит, как удобно… Бьен. Я вам скажу секрет. Приедет один барон. Немец. У него пивной завод… Пиво-ва-рен-ный, так? Барон! О? Вы хотите замуж за барона, Валенти-и-ин?

— Нет, конечно. Я не одобряю мезальянсы.

Моэриха опять заржала. Знала бы, над чем ржет… Предлагать княгине в мужья какого-то ничтожного барона, да еще и пивовара в придачу! Прабабушка, княгиня Александра Павловна, в гробу перевернется.

— Вы неисправимы, Валенти-и-ин… — Моэриха с сожалением вздохнула и опять щелкнула зажигалкой. — Вас невозможно ввести в высшее общество. Вы просто не знаете, от чего отказываетесь. Ладно, я что-нибудь придумаю. Оревуар! Попозже перезвоню.

И ведь что-нибудь опять придумает, чертова сводница… пардон. Хорошая тетка, вообще-то. Только совершенно свихнулась на высшем обществе и миллионерах. В каждой ее книге — обязательно зеленоглазые и черноволосые графы, лорды, бароны, принцы и даже короли, которые без конца разъезжают на белых конях с притороченным к седлу мешком бриллиантов, а на своем извилистом пути встречают голубоглазых блондинок, бедных, но честных. Брюнеты и блондинки влюбляются друг в друга, но их разлучают болезни, пожары, цунами, землетрясения, похищения, враги, кома и амнезия. Преодолевая амнезию, они долго ищут друг друга в самых неожиданных местах, наконец, случайно находят, блондинка выходит из комы, а заодно — и замуж за брюнета. За это брюнет с душевным волнением признается блондинке, что он хоть и честный, но до неприличия богатый. К тому же — принц, граф, лорд или, в крайнем случае, — хотя бы барон. Блондинка долго рыдает, оскорбленная прежней скрытостью брюнета, но потом в силу врожденного великодушия все-таки прощает его, и брюнет за руку ведет блондинку в свое высшее общество. И тут блондинка прощает его окончательно и бесповоротно, потому что высшее общество — это что-то! Невиданное благородство, неслыханная щедрость, невероятная отзывчивость и неизмеримый интеллект. Рай на земле. Плюс мешок бриллиантов.

Книги бесстыдно свидетельствовали: автор не имеет никакого понятия ни о каком обществе, пусть даже и не очень высшем, не только не видел его изнутри, но даже и рядом не побывал. В жизни мадам Моэр кроме автора любовных романов была еще и счастливой женой мелкого издателя из глухой французской провинции, и весь ее высший круг ограничивался женой местного булочника, женой местного лавочника, женой местного владельца автомастерской и женой местного ветеринара. Мадам Моэр очень гордилась, что вошла в этот круг. Могли и не пустить: она была все-таки работающей женщиной. Это несмотря на замужнее положение! Могли не пустить, могли.

В Москве книги мадам Моэр взялся издавать «партнер» ее мужа — такой же мелкий издатель, может быть, еще и мельче, но зато владелец двух привокзальных закусочных. Мадам Моэр воспринимала эти закусочные как мешок бриллиантов. А приятелей владельца закусочных, все тех же булочников, лавочников и автодиллеров, — как высший круг. Мадам Моэр, в девичестве Леночка Воскресенская, вышла замуж за француза и уехала из Болхова во Францию двадцать три года назад. С тех пор ту деревню почти на границе с Германией она считала столицей мира, а своего мелкого издателя — принцем. Или даже бароном. Вот только русский язык она немножко забыла, поэтому писала по-французски. Беда.

А поскольку мадам Моэр была счастлива в браке, то считала своим святым долгом пристроить и своих соотечественниц. Ввести в высший круг. Переводчица ей понравилась, поэтому мадам Моэр тащила ее в высший круг уже вторую книгу подряд. Работать мешала страшно.

Телефон. Неужели опять она? Тогда лучше вообще отказаться от переводов…

— Доченька, ты почему не звонишь? Заработалась? Ты что-нибудь ела? Зашла бы поужинать… Или хочешь — я тебе сейчас пирожок принесу? Аня с Настёной еще часок побудет, я успею…

Ой, хорошо. Действительно — есть давно уже хочется… И вообще хорошо.

Еще только собираясь переезжать сюда, в только что купленную квартиру, она уже готовилась к испытанию. К испытаниям. Она ведь никогда не жила совсем одна, и подозревала, что не сумеет. И быт, и работа, и круг общения… Да всё, всё менялось. Но главное, конечно, — это Настёна. И Зоя Михайловна тоже. И так-то душа всегда болела. А если рядом, каждый день, и все видеть, и все слышать, и во всем принимать участие… И за все отвечать. Она ведь привыкла жить на всем готовом. Просто гувернантка, няня, наёмный работник. Она не знала, как это — быть матерью. Да еще — матерью больного ребенка. Взрослого больного ребенка. И всегда носить это в душе. У всех на виду. В этой дыре, где все друг друга знают. Пятиэтажка с тремя подъездами. Бабки на лавочках. Встречают внимательными взглядами, замолкают, за спиной начинают бормотать. Больной ребенок. Это за какие же грехи такое? Гадать будут. Осуждать. Это к тому, что она себя уже осудила.

Боялась.

И этого тоже боялась: Зоя Михайловна — мама. Так долго не говорила этого слова. Больно будет.

Сначала они так договорились: мама, дочка — это на людях. Все время помнить, что слышат. Все время — как на сцене.

А потом в роли вошли, что ли? Она не заметила, когда первый раз без свидетелей назвала Зою Михайловну мамой. И перестала вздрагивать, когда та называла ее дочкой и Валей.

— Ты чего такая кислая? Устала? Так хотя бы есть вовремя надо! Загонишь себя совсем. Сложный текст? Или какой-нибудь трагический? Расстраиваешься? Наплюй ты на них. Это ж все из головы выдумали. Нарочно, чтобы люди переживали. Считается, что так надо компенсировать дефицит эмоций. Я где-то читала… Во дураки, да? Чтоб у живого человека — дефицит эмоций! Ой, ну совсем дураки. Живых людей не видели.

Мама раздевалась, разувалась, искала тапки, весело болтала, и при этом не выпускала из рук полиэтиленовый пакет, в котором что-то булькало и звякало, когда она перекладывала его из одной руки в другую.

— Ну, давай уж сюда твою гуманитарную помощь, — не выдержала Валентина. — Что ты с одной рукой мучаешься? Всегда одно и то же.

— Я сама. Ты обязательно что-нибудь разобьешь, разольешь, помнешь и уронишь.

Мама упрямо увела пакет от рук Валентины и направилась в кухню, на ходу бормоча себе под нос: «А пылищи-то…»

Валентина, улыбаясь от предвкушения, пошла за ней. Сейчас будет воспитательная беседа.

— Валь, я на тебя удивляюсь! — возмущенным голосом начала мама, выставляя на стол кастрюльку, банку, пластиковый контейнер и коробку печенья. — Как ты еще живая ходишь? Одни глаза остались! И те полусонные. И чего в тебе мужики находят? Так и пялятся, так и пялятся… Садись, ешь.

Валентина села. С интересом принюхалась. Без интереса спросила:

— Кто это на меня пялится? Какие это мужики? Что-то я не замечала…

— Потому что ты легкомысленная! — с азартом вцепилась в тему мама. — Ни о чем своей головой не задумываешься! А пора бы и о замужестве подумать! Паша Машкин с тебя глаз не сводит. Хороший мужик. Непьющий. Руки золотые. Ты его дачу еще не видела. Не дача — дворец! Рядом, пятнадцать минут ходу. Пойдем гулять — покажу. И все — своими руками! Досочка к досочке, как игрушечка! И в квартире у него все ну прямо как из журнала. Все сам!

— Имя хорошее, — одобрила Валентина, жадно доедая суп и поглядывая на котлету. — Но фамилия — так себе. Что ж он до сих пор не женился, раз такой завидный жених?

— Да он был женат. Три года назад развелся. Жена к другому ушла, к крутому какому-то. Дура. Потом поняла, мириться прибегала. А он не захотел… Не спеши, что ты глотаешь, как утка! Да, так я о чем… Паша, говорю, глаз не сводит. Хороший человек. Ты приглядись к нему.

— Ладно, — согласилась Валентина. — Ма, ты знаешь, Ленка Моэр меня тоже замуж хочет выдать. Звонила недавно. К Рождеству в Москву приедет, барона какого-то привезет.

— Немецкий барон? — подозрительно поинтересовалась мама. — Ну, конечно, какой же еще… Наверняка и пивовар к тому же. Все-таки совсем у людей соображения никакого: княгине немецкого баронишку в мужья предлагать! Да еще и пивовара!

— Мам, ну какая княгиня? — Валентина засмеялась. — От безграмотности все это… Всеобщей и поголовной. Княгиня — это жена князя. Дочь князя — это княжна. А правнучка — это вообще кто угодно… Я же тебе уже сто раз говорила.

— Все равно, — упрямо сказала мать. — Я против мезальянсов. Тебя все соседи вообще принцессой зовут. А тут барон какой-то… Ты лучше на Пашу внимание обрати. Очень уж человек хороший. И к Настёне хорошо относится. И Аня его очень одобряет. Это ведь о чем-нибудь говорит?.. Ой, ладно, пойду я, а то Ане уходить скоро. Валь, ты завтра рано-то не приходи. Выспись как следует. Настёна и без тебя уже говорит все время. Молодец ты у меня, доченька, ну просто молодец… И все соседи мне завидуют. Прямо так и говорят: завидуем. Конечно, таких-то ни у кого нет… А я горжусь… Ой, пыли-то сколько… Сто лет не вытирала! Ну, как тебе не стыдно? Совсем легкомысленная. Дай поцелую. Ну все, пока. Завтра поспи подольше… Одни глаза остались… Я тебя очень люблю.

— Я тебя тоже очень люблю, — сказала Валентина, подставила щеку, а потом сама поцеловала теплые, сухие, шелковые морщинки маминой щеки. — Дубленку застегни, все-таки не май месяц.

— Да чего там, велика дорога — из подъезда в подъезд!

Мама бодро потопала вниз по лестнице. Валентина немножко постояла, посмотрела ей вслед, закрыла дверь и пошла допивать чай и доедать мамин пирог с малиновым вареньем. Ничего вкуснее маминых пирогов она никогда в жизни не ела.

Потом пошла к компьютеру, уткнулась было в текст романа Моэрихи, но извилистые пути зеленоглазых брюнетов на белых лошадях сегодня как-то особенно ловко уклонялись от понимания. Бароны, принцы, маркизы и прочие графы с мешком бриллиантов наперевес искали свою потерянную любовь по притонам Гонконга… Господи помилуй, неужели это кто-то действительно читает? Название серии: «То, о чем мечтают все». Мама дорогая, неужели об этом действительно кто-то мечтает? Беда.

«Наша служба и опасна, и трудна», — печально и торжественно зазвенел легким стакатто подарок Германа Львовича. Валентина прислушалась — откуда он звенит-то? А, да, из кармана летней ветровки в шкафу. «И на первый взгляд как будто не видна»… Как будто видна на второй взгляд. И на все последующие. Где ж он там надрывается? Ага, вот он…

— Я думал, вы уже никогда не ответите, — с упреком сказал веселый мальчишеский голос. — Я вам вторую неделю звоню! Здравствуйте, Александра Александровна.

— Здравствуйте, Андрей Андреевич, — приветливо ответила она. — Я не слышала звонков. Телефон в шкафу тряпками завален был. Прошу прощения. Чем могу быть полезна?

— С ума с вами сойдешь, — пожаловался он. — А я ничем не могу быть вам полезен? У вас что, больше ни одного желания нет?

— Ни одного… А, нет, одно есть: выспаться бы как следует. Но с этим я справлюсь сама.

— Что, работы много? — Андрей Андреевич изобразил голосом сочувствие. — Знаете, Александра Александровна, и у меня те же проблемы. Столько работы, столько работы… Да еще недавно новый заказ поступил. Просят найти одну девушку. Александру Комиссарову. Деньги хорошие предлагают.

— За хорошие деньги можно найти полтора миллиона Комиссаровых… — Валентина шлепнулась на диван и мечтательно уставилась в потолок, вспоминая мамин пирог с малиновым вареньем. — Или даже два миллиона Комиссаровых… И все они будут Александры. А некоторые — даже Александровны. И не будет той, которая вам нужна.

— Витиевато, — осторожно сказал Андрей Андреевич. — Как-то уж очень изысканно вы излагаете свои мысли, Александра Александровна. Вы не хотите, чтобы я вас искал, я правильно понял?

— А при чем тут я? — удивилась она. — Ищите эту свою Александру, мне какое дело… Я-то не Александра Александровна Комиссарова. У меня другое имя. У меня другая работа. У меня даже внешность другая. Мама говорит, что меня невозможно узнать.

— Мама?.. — Андрей Андреевич насторожился. — Княгиня, вы мне…

— Титул у меня тоже другой, — перебила она. — Причем — подлинный.

— Круто, — восхитился Андрей Андреевич. — И место жительства у вас другое, да? Вы ведь не в Москве сейчас?

— Слава богу, нет.

— И я вас не найду?

— Минуточку! Разве вам поручили найти меня? Вам поручили найти Александру Комиссарову! Причем — ту, которой давно уже нет! Ее не существует в природе. Именем революции. Аминь.

— А как же третье желание? — поинтересовался Андрей Андреевич. — У Александры есть еще одно желание. Вдруг она захочет, чтобы оно исполнилось? Может такое быть?

— Откуда мне знать? — удивилась Валентина. — Лично у меня все желания уже исполнились. У меня уже есть все, что я хочу. Вот еще выспаться бы…

— Понял, — сказал Андрей Андреевич. — Спокойной ночи. Но телефон все-таки не выбрасывайте. Третье желание остается в силе. Когда-нибудь вы чего-нибудь захотите.

Валентина сунула телефон опять в карман той же ветровки, закрыла шкаф и направилась в кухню. Еще не весь мамин пирог съела. Сидела, неторопливо пила чай, потихоньку улыбалась, вспоминая мамины воспитательные речи, представляла, как завтра пойдет гулять с Настёной, и они будут без передышки говорить, говорить, говорить… Настёна с каждым днем говорит все больше и все охотней. Эх, раньше надо было вернуться. Она боялась. Самый большой грех — это страх. За грехи родителей отвечают дети… Ну всё, всё, сейчас не надо рвать сердце. Сейчас ее сердцу нельзя болеть. У нее семья, она за нее отвечает. У нее работа — хоть и смешная, но за нее она тоже отвечает. У нее даже какой-то Паша Машкин, может быть, и за него придется отвечать. Если уж мама что-то решила…

У нее есть все, что нужно человеку: покой и воля. И любовь ребенка. И вера в будущее. И надежда на то, что все это у нее не отберут.

А если Золотая Рыбка все-таки сумеет ее найти, так она потребует выполнение третьего желания: чтоб они все провалились, тараканы всемогущие. Чтоб они все наконец-то сожрали друг друга. Чтоб они подавились мешком бриллиантов, отравились кокаином и утонули в шампанском…

Детей жалко. Дети не должны отвечать за родителей.

Чтоб у них никогда не было детей.

 


Дата добавления: 2015-10-16; просмотров: 53 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Глава 1 | Глава 2 | Глава 3 | Глава 4 | Глава 5 | Глава 6 |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Глава 7| ДРЕВНЯЯ МЕДИЦИНА, СОВРЕМЕННОЕ ПИТАНИЕ.

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.043 сек.)