Глава 6. Жизнь в доме изменилась

Жизнь в доме изменилась. Не было Хозяйки — вот почему. Теперь Александре не надо было днем и ночью Цербером караулить Настю. Свободно стало. Вольно. От Настиных деда с бабкой тоже изменения произошли. Правда, Надежда Ивановна пока лежала в больнице, но ее присутствие в доме как бы подразумевалось. Леонард Семенович ездил навещать жену каждый день, возвращался веселый, много смеялся по любому поводу, все время фальшиво напевал под нос «Мы кузнецы, и дух наш молод»… Подробно рассказывал, как Надежда Ивановна себя чувствует, как хорошо кушает, как быстро встала после операции, как скучает о внученьке… И какие врачебные ошибки бывают — побольше бы таких ошибок! Ведь что подозревали: рак, подумать страшно… А оказалась обыкновенная фиброаденома. Слово «фиброаденома» ему нравилось. «Фиброаденома» он произносил не с пренебрежением: мол, подумаешь, какой пустяк, — а с искренней благодарностью за то, что эта, по большому счету, конечно, тоже та еще гадость все-таки не оказалась раком. Леонард Семенович бывал дома только утром и вечером, так что днем Настин режим остался тем же. Да и утром дед с внучкой общались недолго, поболтают за завтраком, побегают вместе по стриженому газону за мячом — и Леонард Семенович уезжает в больницу. Зато уж вечером дед с внучкой давали себе волю… Точнее, волю им давала Александра. Им обоим было хорошо вместе, и деду, и внучке, — так почему бы и не дать им немножко воли? Тем более, что Леонард Семенович, похоже, не собирался гробить результаты ее трехлетней работы. Она очень внимательно следила за этой парочкой. За каждым словом, за каждым жестом, даже за каждым взглядом. За каждым выражением лица. Да нет, это не ревность, она ведь уже проанализировала ситуацию, и все поняла, и все для себя решила. И для Насти все решила. Если бы дед влиял на Настю как-нибудь неправильно, — Александра сумела бы ограничить их общение. Но пока дед влиял правильно. Ну, вот и пусть влияет.

Когда Надежда Ивановна уже встала после операции, Александра с Настей к ней в больницу тоже съездили. Надежда Ивановна обрадовалась до полуобморочного состояния. Но даже в этом состоянии сумела заметить, что Настя, тоже шумно радуясь и непрерывно болтая, все-таки осторожно принюхивается к больничным запахам. Запахи для Насти были не опасные, и Александра попыталась успокоить Надежду Ивановну. Но та все равно быстренько свернула разговор и выпроводила визитеров под предлогом недопустимости нарушения больничного режима. Перестраховка, конечно, но подход правильный. Как бабушка будет на Настю потом влиять — это потом и разберемся. Но уж что-что, а вредоносные факторы мимо нее не пройдут. Уж она-то никакому кактусу в радиусе километра цвести не позволит. Очень хорошо. И духи у нее — «Красная Москва». Еще лучше. «Красная Москва» Насте нравилась.

И еще жизнь в доме изменилась потому, что Хозяин стал появляться здесь чаще. Два раза даже к обеду приезжал. И оба раза Нина Максимовна категорически отказывалась от обеда и незаметно растворялась в недрах дома. В первый раз это обстоятельство все обошли молчанием. Во второй раз Настя с обидой спросила:

— А почему тетя Нина с нами сегодня опять не обедает?

— У Нины Максимовны, кажется, зуб разболелся, — ответила Александра. Увидела тревожный взгляд Насти — ее всегда очень тревожили чужие болезни — и успокаивающе добавила: — Совсем немножко. Скоро пройдет.

Хозяин внимательно посмотрел на Александру, на пустой стул, с сомнением поднял брови, но ничего не сказал. И к обеду больше ни разу не приезжал. Нина Максимовна опять стала обедать вместе с Настей и Александрой. Правда, чувствовала себя за столом все равно неуверенно. Особенно когда Клавдия Васильевна меняла ей блюда. Нина Максимовна виновато опускала глаза и вжимала голову в плечи. Клавдия Васильевна подчеркнуто почтительно суетилась вокруг нее, заботливо спрашивала, не положить ли еще того или этого, вынимала из кольца салфетку, пододвигала хлеб — в общем, развлекалась. Нина Максимовна молча качала головой и жалобно поглядывала на Александру. Ничего, привыкнет. Да и Клавдия Васильевна когда-нибудь перестанет ее дразнить. Тем более, что в любое другое время и в любом другом месте они уже сейчас сосуществуют вполне мирно, можно сказать — дружно, болтают, смеются, обмениваются какими-то растрепанными книжками и даже покрикивают друг на друга. Может быть, со временем Нина Максимовна и Хозяина за столом научится терпеть. По крайней мере, его появления вечерами она терпеть уже научилась. И с Настей научилась обращаться. Время от времени еще впадала в благоговейный ужас от ее речей, но зомбированию уже осознанно противостояла. В особо трудных случаях копировала Александру — слова, интонацию, выражение лица. Помогало. Теперь Александра могла со спокойной душой оставить ребенка с няней на все свободное от занятий время. Еще чуть-чуть — и она сможет оставить их на целый день. Возьмет выходной, закроется в своей квартире, заляжет на диван с книжкой в руках. Хотя там, наверное, придется сначала генеральную уборку делать. Сколько она не была дома? Полгода уже. Пыли наверняка — на палец… Вот вам и весь выходной — пыль выгребать. Ладно, к себе домой можно и не ездить. Она съездит в Монино. Тоже давно уже не была.

Это было очень приятно — думать, что она может оставить Настю на целый день, и при этом ни о чем не тревожиться. Сейчас она уже почти ни о чем не тревожилась. Хозяйка не давала о себе знать. И о ней никто не вспоминал. По крайней мере — не заговаривал. Тревожиться не о чем. Хорошо.

Вот только Сан Саныч немного тревожил. Похоже, отсутствие Хозяйки его не успокоило. Похоже, его решение «присматривать» за Александрой еще и окрепло после отъезда Хозяйки. Он наверняка что-то знал, но информацией не делился. И философскими мыслями о вечном не делился. А ведь раньше чуть ли не через день умело организовывал случайные встречи наедине. Не понятно — зачем. Чтобы поговорить о смысле жизни, наверное. А после отъезда Хозяйки организовал только одну встречу наедине. В тот день, когда Александра с Настей ездили в больницу проведать Надежду Ивановну. И встреча эта была по меньшей мере странная.

В тот день они вернулись домой минут за двадцать до обеда, Александра сразу отправила Настю с Ниной Максимовной умываться и переодеваться, а сама пошла к себе — тоже умыться и переодеться, надо было торопиться, стол на веранде уже накрывали. Вошла, на ходу расстегивая пуговицы на блузке, закрыла дверь, обернулась — и остолбенела. В кресле у окна сидел Сан Саныч, смотрел на нее, прижимал палец к губам. Александра застегнула пуговицы, сделала надменное лицо, подняла брови. Сан Саныч встал, неторопливо подошел, ткнулся губами ей в ухо и почти неслышно зашептал:

— В твоей комнате камера… Все будет писать… Когда выйду — включится. Никому не говори. И вообще здесь особо не болтай. Я жучков не нашел, но мало ли… Вечером иди к розарию. Там объясню…

И ушел. Ушел — стало быть, камера включилась. Как они ей надоели, Джеймсы Бонды хреновы. Пардон. Но ведь по-другому и не скажешь. По-другому подумаешь. Еще хуже. Александра вздохнула и отправилась переодеваться в ванную. Надо надеяться, что хоть там камеры нет.

Вечером, уложив Настю, попросив Нину Максимовну минут десять побыть рядом с девочкой — на всякий случай, вдруг проснется, — и, убедившись, что Хозяин с Леонардом Семеновичем о чем-то тихо разговаривают в библиотеке, так что никто за ней не попрется, Александра пошла к розарию, на ходу все больше раздражаясь от этих киношных шпионских игр. И в то же время ясно сознавая, что раздражение свое она культивирует намеренно — чтобы не бояться. Хозяин сказал жене чистую правду: его служба безопасности была лучше всех. Она в игры не играла, она дело делала. Так что если это не киношные шпионские игры — значит, все очень плохо.

Было еще совсем светло, но Сан Саныча она опять не сразу заметила. Как всегда, взялся ниоткуда, дернул за руку, заставляя вломиться прямо в кусты живой изгороди, почти бегом поволок к розовому лабиринту. Остановился у врытой в землю деревянной скамейки, повертел головой, оглядываясь по сторонам, сел на скамейку и похлопал ладонью рядом с собой. Ну и воспитание. Тоже мне, Джеймс бонд. Даже не Лёха Николаев.

— А вы не слишком в шпионов заигрались, господин подполковник? — Александра села подальше от Сан Саныча и отвернулась от него. Неудовольствие выражала.

— Не ори, — сказал невоспитанный господин подполковник. — Можно не шептаться, я здесь все проверил. Но все равно очень-то не ори. Мало ли… И если целоваться полезу — тоже не ори. У нас романтическое свидание, если ты не в курсе. Несмотря на то, что ты замуж за другого собралась. Кстати, зачем ты нашей Оксанке сказала, что замуж выходишь? Сама решила защищаться, да? Гражданская оборона? Мне не доверяешь?.. Вы, ваша светлость, наивны, как Наташа Ростова накануне первого бала. И так же раздражаете… Саш, неужели ты думаешь, что Оксана поверит, что кто-то может предпочесть заштатного врачишку нашему олигарху? Кстати, наш олигарх о твоем предстоящем замужестве еще ничего не знает. Навести справки о женихе приказа не было. Что это может означать? Ну ка, подумай.

— Это твоя работа, вот ты и думай, — огрызнулась Александра. — Мыслители… Он его знает, вот что это может означать.

— Откуда? — насторожился Сан Саныч.

— Из школьной программы! — Александре разговор с каждой минутой нравился все меньше. — Или из Большой Советской Энциклопедии… Ты зачем меня позвал? Мое замужество обсуждать? Предстоящее… Ой, как же мне здесь трудно, кто бы знал…

— Будет еще труднее, — бормотнул Сан Саныч, глядя на нее двумя лазерными прицелами и явно думая о чем-то другом. Напряженно думая. — Ага, из школьной программы… Так-так. Ну что ж, даже остроумно. Ладно, потом посмотрим. Зачем позвал… чтобы ответить на твои вопросы. У тебя ведь есть ко мне вопросы, правда?

— Нет, — отрезала Александра. — У меня давно нет никаких вопросов. Ни к кому.

— Ага, не веришь, — почему-то с удовольствием отметил Сан Саныч. — И это по большому счету правильно. Тогда я тебе без вопросов кое-что объясню. Камеру я у тебя поставил — это не за тобой следить. А за теми, кто к тебе ходит. В твое отсутствие. Понятно?

Александра хотела гордо промолчать, но не выдержала:

— Зачем? Ко мне никто не ходит. Только Соня через день пыль вытирает.

— Вчера в твое отсутствие в твою комнату заходил Тихоня. Вынес коробку, которую сам же принес в прошлую субботу, — почти торжественно сказал Сан Саныч.

— Ну и что? — удивилась Александра. — Это я попросила унести. Триста пузырей гвоздичного масла. Против комаров. На такое количество масла даже в брянских лесах комаров не хватит… а вы просто перестраховщик, господин подполковник. Профессиональное заболевание. Производственная травма.

— Ага, заболевание, — вроде бы согласился Сан Саныч. — А ты знаешь, кто такой Тихоня?

— Какая мне разница? — Александра уже устала от этого странного разговора. Не интересны ей такие разговоры. — Тихоня так Тихоня. Одно из твоих привидений. Все время при Хозяине. Привидение для особых поручений: отнести, принести, вина подать…

— А я его знаю, — помолчав, серьезно сказал Сан Саныч. — Я его очень хорошо знаю… Я сам же его Хозяину и нашел. Для особых поручений… Хозяин ему напрямую приказы отдает, даже я ничего не знаю. Тихоня уже два раза к Оксанке нашей на работу ездил, в этот офис ее новый… Я, конечно, Хозяину доложил. А он только головой кивнул. Это как понимать? У тебя есть варианты?

— Милые бранятся — только тешатся, — предложила свой вариант Александра.

— Тоже может быть, — с сомнением в голосе согласился Сан Саныч. — Чего только в жизни не бывает… Оксанка ему звонила. Просила разрешения приехать, когда мать из больницы вернется. Повидаться хочет, мать все-таки… Соскучилась наконец. Хозяин сказал, что разрешит, если Надежда Ивановна не будет против. Ее, наверное, в будущую среду выпишут. Разрешит, ясное дело. Мать-то против разве может быть? Куда деваться, дочь все-таки…

— Их дело, — как можно равнодушнее ответила Александра, давя в себе внезапную тревогу. — Конечно, мать и дочь. Имеют право. Давно повидаться пора.

— Пора, пора, — опять согласился Сан Саныч. И опять с сомнением в голосе. — Давно повидаться пора, уж лет десять как… Саш, ты, кажется, выходные хотела взять? Знаешь что, Саш, ты не жди Надежду Ивановну. Ты прямо сейчас выходные бери. Например, на четверг и пятницу. Нет, лучше на пятницу и субботу. Ничего тут без тебя не случится, я присмотрю. Да и вообще осмотрюсь немножко… В общем, уезжай ты отсюда на пару дней. Поняла?

— Нет, — призналась Александра. Тревога росла.

— Уезжай, — настойчиво повторил Сан Саныч. — Послушай хоть раз в жизни старого шпиона: уезжай! Ну, я тебя прошу. Просьбу-то мою выполнить можешь?

— А почему ты мне ничего не объясняешь? — возмутилась Александра. — Почему вы все такие таинственные? Я что — пешка? Куда двигают — туда и ходи?

— Тихо, тихо, — примирительно проворчал Сан Саныч, протянул руку и погладил ее по плечу. — Что я тебе объяснить должен? Я и сам еще не все понимаю… В общем, почти ничего не понимаю. А так никогда не бывает. Тревожно мне что-то… Ладно, иди.

От этого неожиданного признания Сан Саныча тревога Александры выросла до таких размеров, что, вернувшись к себе, она все никак не могла успокоиться, все ходила из угла в угол, все терла затылок ладонью, все прижимала руку к сердцу… Пока не вспомнила, что все ее метания старательно фиксирует камера. Что спокойствия тоже, конечно, не прибавляло. Александра вышла из дому и немножко побродила вдоль полосы все еще цветущих гвоздик. Некоторые цветы уже стали увядать. Она же предупреждала: не сезон! Вот так-то. Стало быть, и Хозяин не такой уж всемогущий. Эта мысль ее несколько успокоила. Что бы он там ни задумывал, а получается-то у него далеко не все…

Вернувшись к себе, Александра, все время помня о камере, разделась в темноте, пользуясь той же темнотой, показала камере язык — хотя, может быть, язык она показывала вовсе не камере, а ни в чем не повинному противоположному углу, — и легла спать, твердо решив, что завтра же поговорит с Хозяином насчет выходных. Не важно, зачем это нужно Сан Санычу. Ей самой хоть коротенький отдых нужен. В том числе — от того же Сан Саныча. А то с ума тут с ними сойдешь совсем.

Утром она вспомнила о камере поздно. Сначала встала, а потом вспомнила. Чертыхнулась про себя, с каменным лицом закуталась в простыню, и так, в простыне, пошла в ванную. С таким видом, как будто всегда так делает. И из ванной вышла в простыне. Взяла платье — и опять в ванную. Сумасшедший дом. Вышла, хлопнув дверью. И весь день старалась в свою комнату не заходить. Даже когда Настя спала после обеда, Александра не пошла к себе, чтобы почитать, как обычно. Вышла во двор, в жару, в густой гвоздичный запах. Гвоздичный запах ей перестал нравиться несколько дней назад… В общем, как только вокруг дома появилось это цветущее кольцо — так сразу и перестал. Она пошла вдоль цветущего кольца, с пониманием вспоминая незнакомую кошку, которая тем первым утром с такой брезгливостью принюхивалась к взявшимся ниоткуда зарослям. Шла и считала увядшие цветы. Сегодня их было еще больше. А через день увянут еще столько же. А дня через три — все.

Нет, даже это не успокаивало.

Ничто не успокаивает так, как созерцание чужой работы. Кто это сказал? Кто-то умный. Пойти, что ли, посмотреть, как строят дом для Насти? Это и в самом деле интересно. И строители интересные, и дом интересный. Уже отделочные работы начали. Шустрые какие. Умеют, если захотят. Вернее — если Хозяин захочет.

Мысль материальна. А это кто сказал? Наверное, тоже не дурак. Знал, о чем говорит. Не успела она подумать о Хозяине — он тут же и материализовался. А об этих двух привидениях она не думала. Они материализовались довеском к основной мысли.

Хозяин на ходу что-то сказал сопровождавшим его охранникам, те отстали, разошлись в стороны, отвернулись. Тактичные, что ли? Да ну, глупости какие. Просто, как и положено, контролируют окружающее пространство. Наблюдают, нет ли где внешнего врага. Александру как врага внутреннего не рассматривают.

— Добрый день, Александра, — еще за несколько шагов поздоровался Хозяин. Подошел, остановился перед ней, непонятно улыбнулся. — Бонжур. Гутен таг. Гуд афтэнун.

— Добрый день, Владимир Сергеевич, — равнодушно сказала Александра, при этом думая, что день нельзя считать добрым, если прямо посреди него в любом месте натыкаешься на Хозяина. Её личная народная примета.

— Вам нравится этот дом? — Хозяин даже не спрашивал. Он предлагал признаться.

— Ничего, — еще равнодушней ответила Александра. — Веранда на север. Это правильно. Хоть какая-то тень будет. А то все лето — как на сковороде…

— Вы бы такой дом хотели? — Хозяин все еще настаивал на чистосердечном признании.

— Нет, конечно, — чистосердечно призналась она.

— Ага, — непонятно улыбаясь, сказал Хозяин. — Я почему-то так и думал. Так вы вообще никогда ничего не хотите?

— Выходные… — Александра еще утром решила, что выходные попросит потом, после возвращения Надежды Ивановны из больницы. Но тут посмотрела на непонятную улыбку Хозяина, вспомнила слова Сан Саныча — и вдруг передумала. — Мне нужны выходные, Владимир Сергеевич. Два дня. Пятница и суббота.

Хозяин этого не ожидал. Хмуро задумался. Наверное, прикидывал, не слишком ли дорогой подарок она у него выпрашивает. Между прочим, в договоре записано…

— Нина Максимовна справится? — с сомнением спросил Хозяин.

— Конечно. Настя к ней уже привыкла. Да и Леонард Семенович поможет. У него хороший английский. И рисует неплохо. Настин режим практически не нарушится.

— Настя без вас скучать будет.

— Я без нее — тоже.

Хозяин долго молчал, сопел, сверлил ее неприязненным взглядом. Наконец сказал грозным голосом:

— Ладно. Два дня. Пятница и суббота. Вас отвезут. Скажите водителю, в какое время подавать машину.

Повернулся и, не попрощавшись, зашагал к новостройке. Два привидения, до этого медленно курсирующие по окружности, тут же по радиусам подтянулись к центру. Со стороны новостройки показались еще два привидения, тоже устремились к центру. Центру управления. Ритуальные танцы. Высокопрофессиональные танцоры, просто душу в танец вкладывают. И свято верят, что занимаются важным делом. Беда.

Александра отвернулась и пошла прочь от новостройки, затылком ощущая как минимум десять лазерных прицелов. А может быть, даже больше. В этом месте самая большая плотность привидений на один квадратный метр. Аномальная зона. Мечта уфологов. Бред сивой кобылы. Тысячи, тысячи, тысячи долларов — в трубу. В ритуальные танцы.

А кто-то безуспешно ищет пять тысяч рублей на «безумно дорогое» лекарство для близкого человека.

Ладно, это уже на тему «вставай, проклятьем заклейменный»… Она и сама получает тысячи долларов. И если присмотреться как следует — тоже за ритуальные танцы. Зачем олигаршьим детям иностранные языки, музыка, рисование и хорошие манеры? Они вырастают — и остаются в том же кругу, и бегают всю жизнь по кругу, ходят друг к другу в гости, ходят все вместе по кабакам, ходят оптом и в розницу по запредельно дорогим торговым точкам — и говорят на всех иностранных языках, которым их научили, о возможной стоимости нового колье Собчачки, о возможной стоимости нового любовника Аллы, о возможной стоимости новой фигуры этой выскочки Лариски… А заграничные братья по элите обмирают от восторга: надо же, в России наконец-то появились высокообразованные люди, на разных языках говорят! О возможной стоимости… Черт, в выходные надо зайти в поликлинику и сделать кардиограмму.

Но до выходных еще почти три дня, и за это время нужно успеть подготовить Настю к отсутствию бонны. Да и всех остальных нужно подготовить. А то, чего доброго, вернешься — а ребенок орет на няню, помыкает дедом, спит в футболке и режет картофель ножом…

Настя встретила известие о том, что Александра будет отсутствовать два дня, с грустью, но и с пониманием.

— Я помню, ты уже один раз уезжала, — со вздохом сказала она. — А со мной тетя Марина занималась. С ней было неинтересно. Я даже сначала плакала. Саша, ты не думай, я плакать не буду. Тогда я еще маленькая была, а теперь уже большая. И с тетей Ниной мы общий язык находим. И еще я с дедушкой заниматься буду, пароль д’онёр… И ты скоро вернешься. Ты же вернешься? А то я тогда боялась, что ты не вернешься.

Александра обрадовалась, что Настя помнит только один случай ее отсутствия. Два предыдущих она забыла, как страшный сон. Вообще-то страшным сном эти дни были для нянек, которые оставались с ней. Потом Александре долго, подробно и в лицах рассказывали, какие забастовки устраивала Настя по любому поводу, при этом выдвигая одно требование «Сашу хочу!» После первого же требования дочери Хозяин предложил Александре оплачивать все неиспользованные выходные в двойном размере. Он же не знал, что Александра и так не собиралась их использовать. Ей просто не нужно было так много свободных дней. По крайней мере — тогда. К тому же, и Хозяйка в доме жила. Какие там выходные… Так рисковать было просто опасно.

Леонард Семенович известие о предстоящих выходных Александры встретил с некоторой озабоченностью.

— Саша, вы уж меня проинструктируйте как следует, — попросил он. — Я ведь еще не очень понимаю, как можно, а как нельзя. Вдруг что-то не то сделаю? Настя ведь вон какая… необыкновенная. А я что? Еще ляпну что-нибудь не то… А вам потом чужие ошибки исправлять.

— Вы Насте не чужой. Вы Насте родной дед. — Сколько раз за последние дни она говорила старикам одно и то же? Просто досада берет. — И вы все делаете правильно… Только вот говорить Насте, что она необыкновенная, не надо. Да и думать так не надо. Настя обыкновенный ребенок. Только очень разговорчивый и… артистичный. Мартышка хитрая. Да вы и сами это прекрасно знаете.

— Да уж знаю, — согласился Леонард Семенович. — Но ведь она девочка хорошая, правда? Главное — не идти у нее на поводу. Правильно я задачу понимаю?

Правильное понимание Леонардом Семеновичем задачи Александру обрадовало. Хотя формулировка показалась несколько неожиданной: не идти на поводу у хорошей девочки… Ладно, с дедом все понятно, с этой стороны опасности можно не ожидать.

А Нина Максимовна при известии о том, что останется с Настей без Александры аж на два дня, чуть не хлопнулась в обморок. Это откуда же столько эмоций? В няне с двадцатилетним стажем! Которая каких только детей не повидала! И со всеми прекрасно справлялась! А иначе она никогда не попала бы в этот дом. Хозяин очень внимательно относился к подбору людей. Особенно тех, кто должен был быть рядом с дочерью.

Оказалось, что Нина Максимовна не с Настей одна боится остаться, а с Хозяином за столом сидеть.

— Без вас-то мне так и так придется вместе с Настей кушать, — горестно причитала она. — А вдруг и Хозяин приедет к обеду? Ведь уже два раза приезжал! И как мне тогда? Куда деваться-то? Настю ведь не оставишь! А еще он будет…

— Его не будет, — пообещала Александра, сдерживая раздражение. — В пятницу у него какие-то переговоры, а в субботу… тоже какие-то переговоры. Да и вообще, вам совершенно не обязательно есть вместе с Настей, если вы не хотите. Просто она не любит сидеть за столом одна.

Нина Максимовна помолчала, повздыхала, вытащила из кармана бумажную салфетку, повертела ее в руках, опять сунула в карман и решительно заявила:

— А хоть бы и приедет… Не съест же он меня, да? Я Настю все равно не оставлю. Что мне он? Все равно… Главное — что мы с Настей общий язык находим.

— Это она вам сказала? — догадалась Александра. — Про общий язык?

— Ну да, — призналась Нина Максимовна смущенно. — Такая умненькая девочка… Мартышка хитрая.

Ага, и с этой стороны особой опасности не ожидается. Да и вообще — почему она все время думает о какой-то опасности? Просто привыкла за три года. Три года, почти каждый день и почти каждую ночь, привыкла ограждать Настю от главной опасности — от родной матери… Все, опасности уже нет. Пора отвыкать от дурных привычек. И спокойно уезжать на выходные. Чего доброго, она так и отпуск когда-нибудь возьмет. И уедет вообще на целый месяц на какой-нибудь курорт. Хотя что там делать, на этом дурацком курорте? Лучше съездить посмотреть на бывшую княжескую усадьбу. Говорят, ее более-менее восстановили. Там сейчас не то музей какой-то, не то дом отдыха. Да хоть дом престарелых… Все-таки уже не обугленные стены.

Но отпуск — это когда-нибудь потом. Когда все… скажем, образуется. Когда не надо будет ждать опасности. А сейчас и два свободных дна — за глаза. За два дня она успеет сделать все, что хочет.

Для начала Александра захотела уехать в Москву не в пятницу утром, а в четверг вечером — поздно, когда Настя уже спала. Предупредила Нину Максимовну, попрощалась с Леонардом Семеновичем, проверила сумку — документы, ключи, деньги, кредитки — и направилась к воротам, за которыми ее ждал садовник Геннадий Иванович в своей разрисованной цветочками и листочками «девятке». Александра предполагала, что цветочки и листочки призваны замаскировать боевые шрамы престарелой машины, но двадцатитрехлетний Геннадий Иванович настаивал на том, что расписал машину из концептуальных соображений. Из концептуальных соображений, вы подумайте! Просто некоторые его однокурсники приезжали на занятия на «Ауди» и «Тойотах», а тут — «девятка» потрепанная. Вот и расписал концептуально. «Ауди» и «Тойоты» расписывать цветочками-листочками ни у кого рука не поднимется… Между прочим, Геннадий Иванович работал у Хозяина уже четвертый год, мог бы позволить себе хоть «Ауди», хоть «Тойоту»… Но не позволял. Содержал мать и младшую сестру. Мать была инвалидом, а младшая сестра — математическим гением. Почти все заработки Геннадия Ивановича уходили на сиделку для матери и на гимназию для сестры.

Александра торопилась — Геннадий Иванович уже давно ждал, специально задержался, чтобы ее подвезти. Но прямо возле ворот ее перехватил Тихоня. Привидение на побегушках. Нет, привидение для особых поручений. Которого, похоже, даже Сан Саныч опасался. Неслышно отделился от сумрака, как все они, заступил дорогу, внимательно глянул в лицо, негромко сказал:

— Добрый вечер, Александра Александровна. Я получил распоряжение отвезти вас домой.

— Добрый вечер… — Александра выжидательно замолчала, в свою очередь глядя ему в лицо так же внимательно. Не называть же его Тихоней.

— Меня зовут Андрей. Андрей Николаевич Зубов, — помолчав, представился тот. — Можно просто Андрей.

— Добрый вечер, Андрей Николаевич. Спасибо за предложение, но в этом нет никакой необходимости. Меня Гена довезет. Садовник. Он ждет в машине.

— А, клумба на колесах… — Тихоня сделал вид, что улыбнулся. — Яркая игрушка. Хорошо, как хотите. Но мне придется вас сопровождать на своей машине. Меры безопасности. Приказ есть приказ. Обязан выполнить.

Он говорил тихо и даже вроде бы смущенно. Ну просто вылитый Тихоня. Сан Саныч его опасался. Александра поняла, что тоже его опасается. Сильно.

— Ген, за нами поедут, — виновато предупредила она, сев в клумбу на колесах. — Не обращай внимания. Меры безопасности. Хозяин приказал.

— Сумасшедший дом, — флегматично заметил Геннадий Иванович, поглядывая в боковое зеркало. — Клоуны. Уроды. Маньяки. Все бы им кого-нибудь преследовать… Александра Александровна, вы, вообще-то, куда сейчас собирались? Домой? Или еще куда-нибудь? Хотите — оторвусь? На раз! Я прям на въезде пару переулочков знаю… Хренушки кто на хвосте удержится. Стряхну только так. А потом спокойненько доставлю в любой пункт назначения. Ну, пробуем? Кто не рискует — тот не пьет шампанского…

— Ой, нет, не надо! — Александра изобразила ужас. Геннадию Ивановичу это всегда нравилось. Он ощущал себя Шумахером. — Знаю, как ты рискуешь… Нет, Гена, ты уж поезжай себе потихонечку, а то у меня нервы и так вконец растрепаны. Тем более, что мне домой надо, а не куда-нибудь налево. Рисковать совершенно не из-за чего.

Геннадий Иванович самодовольно ухмыльнулся и слегка сбавил скорость. Его клумба на колесах неторопливо шлепала в правом ряду, гремя старыми костями и пропуская вперед всех желающих. Сзади с той же скоростью шлепал джип Тихони, тоже пропуская вперед всякий металлолом. Вот, наверное, кому обидно было…

— Во сейчас вертухай бесится, — озвучил Геннадий Иванович мысли Александры. — Я бы на его месте на таран пошел, ей-богу. А этот ничего. Крепкие нервы.

— Крепкие нервы, — согласилась Александра, не выдержала и оглянулась. — Как ты думаешь, Ген, откуда у них у всех такие нервы крепкие? Ведь такая жизнь… просто не жизнь, а не знаю, что такое. А им хоть бы что. Ничего с их нервами не делается.

— Ну как не делается? Обязательно что-нибудь делается, — авторитетно возразил Геннадий Иванович. — Законы природы не обойдешь. У них с нервами, может, еще и похуже чего-нибудь делается, чем с человеческими. Например, отмирают совсем… в результате невостребованности в процессе функционирования организма.

— Болтун, — с удовольствием сказала Александра. — Какой же ты болтун, Геннадий Иванович… Но у-у-умненький!

— В будущем году в аспирантуру пойду, — с гордостью похвастался Геннадий Иванович. Погрустнел и неохотно добавил: — Мне бы бабок немного подсобрать… Ленка в будущем году гимназию закончит. Ей тоже поступать надо будет. Может, на бесплатное поступит? Она все-таки гений у нас.

Александра согласно угукнула, но подумала совсем другое. Кому они сейчас нужны, гении? Кто вообще будет вникать — гений, не гений? На бесплатной основе будет учиться дебильный отпрыск не самых бедных родителей. Был бы не дебильный — отдали бы в Оксфорд. За Оксфорд и заплатить можно. А раз уж дебильный — так пусть и учится в отечественном ликбезе. С какой стати платить за такую ерунду? Нужное знакомство, нужный телефон, в крайнем случае — какую-нибудь мелочь нужному человеку… Дебильный отпрыск получит диплом и пойдет по папиным стопам — управлять наукой, производством, медициной, образованием… Или финансами. Они все очень любят управлять финансами.

До самого дома Александры в машине висело печальное молчание, ощутимое, как густой гвоздичный запах. Что это она вдруг о гвоздике вспомнила? Наверное, от плохого настроения.

— А гвоздика-то к завтраму вся сдохнет, — опять будто читая ее мысли, злорадно сказал Геннадий Иванович вместо прощания. — Парниковые цветочки. Изнеженные. А скоро осень. Я ж предупреждал! Так нет, обязательно надо дров наломать. В ящиках привезли! Уроды. Это ж какие бабки, мама дорогая… Александра Александровна! Глядите-ка, этот маньяк за нами прямо во двор приперся! Давайте-ка я вас до квартиры провожу, а?

— Ген, да ты что? — Александра даже развеселилась. — Этот маньяк — охрана! Забыл, что ли?

— А, ну да, — несколько смущенно согласился Геннадий Иванович. — Забыл. Все равно маньяк. В следующий раз обязательно оторвусь.

Александра вошла в подъезд и захлопнула за собой дверь с таким облегчением, будто и правда от маньяка спаслась. На свой третий этаж бежала по лестнице, не выдержав ожидания лифта, который сонно полз откуда-то из-под неба, с одиннадцатого этажа, наверное. На бегу выудила из сумки ключи, не сразу попала в замочную скважину, наконец, открыла, влетела в темное и какое-то чужое пространство квартиры, закрыла дверь, на ощупь нашаривая фиксатор замка и ручку засова, а потом уже стала хлопать по стене ладонью в поисках выключателя. Надо же, забыла, где в прихожей ее собственной квартиры расположен выключатель! Хотя если в собственной квартире бывать раз в полгода… Ага, вот он. Ух, какой яркий свет… Ух, какое пыльное зеркало… Ух, какие испуганные глаза глядят на нее из этого зеркала… И чего это вы так испугались, Александра Александровна? Привидения для особых поручений? Так он просто выполнял приказ Хозяина. Хозяин приказал ее охранять, а не… а не что-нибудь другое. Она выключила свет в прихожей, в темноте прошла в кухню и, осторожно отодвинув штору, выглянула в окно. Джип Тихони как раз выезжал со двора. Генкина клумба на колесах еще стояла на месте. Генка стоял рядом с машиной, курил. Жалко, что мама у него болеет. И было бы очень хорошо, если бы сестра в будущем году поступила на бесплатное отделение.

Александра отошла от окна, теперь уже в кухне долго искала выключатель, а потом пошла по квартире, включая свет везде. Квартира была — говорить не о чем, но всяких светильников, бра, ночников и настольных ламп в ней было великое множество. Вот Александра и включала их все. И только тогда, когда включать было уже нечего, — свет горел везде, даже в ванной, в туалете и в маленьком встроенном шкафу, — она заметила, что так и ходит по квартире с сумкой под мышкой, с ключами в руке, не переодевшись, даже не переобувшись… Вернулась в прихожую, стряхнула с ног туфли, бросила на столик сумку и ключи, машинально заглянула в зеркало. Добро пожаловать в клуб параноиков, Александра Александровна.

Потом она часа полтора лазила с мокрой тряпкой по всем углам, выискивая пыль. Пыли, как ни странно, было немного, с уборкой можно было бы и до утра подождать. Но ведь нужно было как-то оправдаться перед собой за эту иллюминацию. Не от паники, мол, а чтобы видно было… В процессе уборки лишние ночники, бра и настольные лампы постепенно выключились. Возвращалось забытое чувство дома. Покой. Защищенность. Свое место, свои вещи, своя посуда…

Только вот своей еды в своем холодильнике не было никакой. В жестяной коробке — немножко чая, пересохшего, как порох. В сахарнице — несколько окаменелых мармеладин. В открытом пакете — две галеты… Ну, это ладно, галетам положено быть сухими.

Каждый раз, собираясь домой, она забывает о том, что там нет Клавдии Васильевны с ее неизменным: «А вот у меня только что испеклось…» Варианты — «пожарилось», «сварилось», «согрелось», «остыло». В общем — сготовилось. Готово. Приготовлено для тех, кто сам себе не готовит. Живет на готовом. Александра тоже живет на готовом. И за многие годы до такой степени привыкла так жить, что, даже собираясь в свою заведомо пустую квартиру, тащит с собой эту привычку, а не какой-нибудь бутерброд, например. Завтра надо затовариться сразу на два дня. Что может понадобиться на два дня? В этом она тоже не очень ориентировалась. Отвыкла. Ничего, завтра начнет привыкать. А есть на ночь вообще вредно.

Чашка чая с усохшей до стеклянного звона мармеладкой — сейчас, еще такая же мармеладка и пару невесомых галет — на утро. Теперь обмазать гвоздичным маслом оконные рамы и открыть форточки. Теперь — под душ и… Вот тебе на! Горячей воды нет. От этого она тоже отвыкла. В тех домах, где она работала — жила! — последние тринадцать лет, никогда не было так, чтобы когда-нибудь чего-то не было. Холодный душ. Оффули, как сказала бы Настя. Зато полезно.

От окон несло приглушенным ночным шумом большого города. Тоже отвыкла. И привычным запахам гвоздичного масла. Там он ее раздражал в последние дни. А здесь — нет, здесь нравился. Хорошо, что она догадалась захватить с собой пузырек масла. Да и вообще все хорошо.

Ей приснился замечательный сон. Вся гвоздика вокруг дома завяла окончательно и бесповоротно, сухие стебли валялись в ящиках беспорядочно перепутанной грудой, а рядом с ящиками шла та пёстрая незнакомая кошка, пренебрежительно поглядывая на это сено, и время от времени чихала в его сторону. Проснувшись, Александра первым делом подумала, что незнакомая кошка — наверняка ничья. А по усадьбе повадилась гулять потому, что там собак нет. У всех соседей были сторожевые собаки. Хозяин собак не любил. Говорил: «Рабы». Интересно, как он к кошкам относится? Настя обрадовалась бы котенку…

Кажется, это называется «брать работу на дом». Не надо сейчас об этом думать. Надо думать о другом. Для начала — проверить, все ли в порядке в ее хозяйстве.

В хозяйстве все было в порядке. Телефон не отключили. Александра обзвонила коммунальные службы — деньги за квартплату, газ и электроэнергию переводятся исправно, задолженности нет. В почтовом ящике сломан замок. Но это пустяки, она все равно никогда не получала ничего, кроме бесплатных газет с рекламой не нужных ей товаров и услуг. На лестнице встретилась Раиса Алексеевна со второго этажа:

— Ах, Шурочка, здравствуйте, как я вас давно не видела! Вы прекрасно выглядите! Наверное, в отпуске были? А вас Инна искала. Знаете, которая наш подъезд моет… Говорит, вы ей за уборку должны. Звонила — звонила, а никто не открывает. Она завтра опять тут мыть будет, так уж вы, Шурочка, имейте в виду…

Нехорошо получилось. Бабушка Инна живет на копеечную пенсию и на копеечную плату за мытье подъездов. Прошлый раз Александра заплатила ей, кажется, за полгода вперед. Может быть, и должна за последний месяц. В этот раз надо отдать за год вперед, два старых полотенца, запасы стирального порошка и средство для мытья окон. Бабушка Инна всегда радуется таким вещам. А у Александры все это валяется в пустой квартире мертвым грузом…

И тряпки в шкафу — тоже мертвым грузом. Не так уж их много, но и те ведь не носит. Платья висят годами, выходят из моды. Правда, у нее сроду не было одежды, которая вообще когда-нибудь в моду входила. Почти все — в стиле униформы гувернантки. А это что такое? А это вообще мамины брюки. Наверное, она их носила лет тридцать назад. Да и не похоже, чтобы носила, совсем новые. Белый лен, очень хорошее качество. Сейчас такие опять в моду вошли. Надо же — как раз… Может быть, выйти в брюках? Никогда она в брюках не ходила, даже интересно. И футболочка подходящая есть, и даже действительно модная — она ее зимой купила, как раз в прошлые свои выходные, но забыла здесь. А босоножки старые, зато удобные, как домашние тапки.

Александра посмотрелась в зеркало, очень себе понравилась, пожалела, что нет какой-нибудь дурацкой летней шляпы, подумала и обмотала голову маминым крепдешиновым шарфом, как чалмой. Белые штаны, белая футболка, белая чалма… Черные очки. Совершенно неузнаваема. Лицо и руки казались очень смуглыми. А она всю жизнь считала, что очень белокожа. Правда, она никогда в жизни не носила ничего белого. Кажется, она вообще никогда в жизни не носила ничего, кроме карнавальных платьев гувернантки. И еще несколько раз надевала карнавальное платье для падишахских праздников тщеславного Германа Львовича.

В общем-то, и сейчас она чувствовала себя одетой в карнавальный костюм. Зато сейчас этот костюм ей нравился. Надо еще найти ту плетеную пляжную сумку, которую она чуть не выбросила в прошлом году. Не выбросила только потому, что сумка была мамина. Маминых вещей и так почти не осталось. Да Александры Комисаровы вообще особо вещами не обзаводились. В чужие дома вещи ведь не потащишь. А свой дом появился только у последней из Александр. Но привычка жить без лишних вещей перешла к ней, наверное, по наследству.

Зато у нее есть деньги. Много. И сейчас она их будет тратить. Зачем она зарабатывает такие деньги, если практически ни на что их не тратит? Вот, например, ей давно хотелось… Ей ведь чего-то хотелось? Чего-то красивого. Или очень нужного? Забыла.

Ай, ладно, потом вспомнит. Сейчас ей хочется есть. Так что сейчас она пойдет тратить деньги на пошлые пельмени, ветчину и картошку. И что-нибудь для салата. И что-нибудь из сладкого. Миндаль в шоколаде. И что-нибудь солененького. Грибы, огурчики и рыбку. И хорошего сыру. И шампиньонов, запеченных в сметане… Да, но их придется самой же и запекать. А потом все не съеденное опять выбрасывать перед тем, как уехать из дому на полгода. Проще позавтракать в соседней пиццерии, а пообедать… Ну, там видно будет.

На площадке второго этажа Александре опять встретилась Раиса Алексеевна. Не узнала. Посмотрела подозрительно, поджала губы. Александра прошла мимо, как незнакомка. Дыша духами и туманами. Ой, как интересно, оказывается. Надо купить духи. «Красную Москву». Насте они нравятся.

Внизу у входной двери топталась еще одна знакомая соседка. Неловко возилась с замком входной двери, пытаясь нажать на рычажок локтем. Больше нажимать было нечем: в одной руке она держала огромный клетчатый баул, в другой — годовалого сына.

— Привет, Алена, — подходя, сказала Александра. — Сто лет не виделись. Это у тебя Федька уже такой? Ну-ка, посторонись, я открою.

Алена оглянулась, ахнула, расплылась до ушей, вместо того, чтобы посторониться, сунула Александре Федьку и, освободившейся рукой открывая дверь, радостно зачирикала:

— Ой, Саш, привет! Тебя не узнать! Ты давно дома? Надолго? Ой, приходи к нам завтра, праздновать будем. Федьке завтра год! Представляешь? Чужих не будет, только мать с отцом придут. Ну, мой еще своих привезет… Ты приходи, а то правда сто лет не виделись! Даже поговорить не с кем, прямо тоска… Расскажешь хоть, что у тебя как. Что ж, правда, видимся раз в полгода! Соседи называется! У тебя хоть жизнь, ты в обществе, а я все время дома сижу… Если выхожу — так вон, в химчистку… Завтра свекровь припрется, а этот вредитель на покрывало какао пролил. А она мне это покрывало только в прошлом месяце подарила! Свекровь-то! Представляешь? Ну, вот и несу, чтобы завтра постелить. А то если не увидит — обязательно спросит! Хорошо, что химчистка рядом. В феврале открыли. Итальянская! Ты не была, нет? Пойдем, покажу! Тут два шага!

Алена шустро семенила рядом, часто перекладывая свой баул из руки в руку и безостановочно жестикулируя освободившейся рукой. Александра несла на руках Федьку, слушала Аленино чириканье, думала, что бы такое подарить мальчику завтра, и с любопытством посматривала по сторонам. Каждый раз, приезжая домой на выходные, она обнаруживала во дворе и вокруг дома массу изменений. При ней никогда ничего не делали. Не рыли канавы, не сажали деревья, не строили детскую площадку. Она приходила — и видела: появилась канава, выросли деревья, детская площадка расположилась прямо на пути от подъезда к троллейбусной остановке. На детской площадке всегда, летом и зимой, на крошечных лавочках, на качелях и даже на бортиках песочницы сидели взрослые дяденьки. Может быть, они сидели не всегда, а только в те дни, когда Александра приезжала домой. Но скорее всего — всегда. А иначе откуда на детской площадке такое количество продуктов их жизнедеятельности? Не считая пустых бутылок. Бутылки они забирали с собой.

— Опять кто-то пристроился, — сердито сказала Алена. — Совести у людей нет. А на вид — приличный человек… Спорим: свои чипсы сожрет, а пакет прямо под ноги бросит. И еще чего-нибудь бросит. Другого места им нет. Опять дворничиха лаяться будет. Проходной двор какой-то… Детям выйти некуда. Устроили тут бомжатник, алкаши проклятые… Не, ну ты посмотри!

Александра посмотрела. Парень, сидевший на низкой скамеечке под кустом сирени, не был похож ни на бомжа, ни на алкаша. Действительно, на вид — приличный человек. Наверное, ждет кого-то. Поглядывает в сторону дома, коротая время, неторопливо жует чипсы. Скорее всего, услышал ворчание Алены, потому что повернул голову в их сторону, внимательно посмотрел. Очень внимательно. Но без интереса. Так умели смотреть привидения из команды Сан Саныча.

— Мама! — громко сказал Федька и обнял Александру за шею.

Парень на скамейке равнодушно отвернулся и опять уставился в сторону дома. Теперь Александре казалось, что он смотрит на ее подъезд. И на ее окна тоже. И вообще она его где-то видела.

— Вот ведь мужики, — сердито ворчала Алена, перехватывая баул другой рукой, а освободившейся показывая сыну кулак. — Вот ведь изменщики… По-моему, это у них в крови. Ты смотри: без году неделя, а уже к чужим девушкам обниматься лезет. Родную мать готов забыть. Ты с ним осторожней, он сейчас лизаться начнет. Всю косметику сожрет.

При этом Алена даже не сделала попытки забрать ребенка у Александры. Это хорошо. Александре почему-то казалось, что парень на скамеечке смотрит им вслед. Ей вслед. Сквозь чалму из маминого шарфа ощущала лазерный прицел.

— Мама! — опять громко сказал Федька, ткнулся Александре в лицо и мигом обслюнявил щеку.

Ощущение лазерного прицела исчезло. Александра засмеялась.

— Ты не думай, он нас не путает, — уверила ее Алена. — Это он пока только два слова знает — «мама» и «уйди». Есть хочет: «мама». На горшок: «мама». Гулять просится: «мама»… В общем, как чего надо — так сразу: «Мама!» А все остальное — «уйди»… Ну, давай его мне, что ли… Ты ж по своим делам собралась, а мы тут тебя грузим. Федь, иди ко мне.

— Уйди, — тут же продемонстрировал Федька все свои знания и крепче вцепился в Александру.

— Изменщик, — обиделась Алена. — Я ж говорю — это у них в крови… Саш, у тебя платок есть? У меня тут где-то салфетка была… Сейчас найду… И косметичка где-то…

— Не надо, — отказалась Александра. — Я не накрашена. Да и вообще все это пустяки… Я тебя до химчистки провожу. Ты и так со своим покрывалом вон как замучилась, куда тебе еще Федьку…

— Во спасибо, — обрадовалась Алена. — Во нам повезло… Ты не думай, Саш, тут уже близко! Буквально за углом.

За углом — это хорошо. Александра никак не могла отделаться от мыслей о любителе чипсов на скамеечке.

Она даже вошла в эту химчистку за углом вслед за Аленой, и пока та спорила с приемщицей о том, можно ли считать заказ срочным, стояла с Федькой на руках у окна, осторожно выглядывала на улицу, внимательно рассматривала прохожих.

— Ну все, давай его мне, — весело сказала Алена, наконец отделавшись от своего баула. — Спасибо, Саш, здорово помогла, ты настоящий друг. Придешь завтра-то? Приходи! Я такого всякого наготовлю, что ахнешь. Сейчас еще кой-чего прикуплю — и домой… Федя, иди к маме…

— Уйди, — безмятежно отозвался Федька.

— Мне тоже в магазин надо… — Александре показалось, что мимо окна прошел парень, очень похожий на любителя чипсов… — Ален, да пусть Федька пока у меня, ладно? Ты и так все руки отмотала. И назад еще с ним пойдешь.

— Это да, — согласилась Алена. — Не хочет своими ногами. Лентяй. Это у них в крови. Как куда выходить — так прямо мука мученическая… Ты завтра приходи, я ждать буду. Крабовый салат любишь? Я крабовый делать буду. И помидоры фаршированные. И грибы с картошечкой…

И до самого магазина Алена увлеченно рассказывала, что она наготовит к завтрашнему дню рождения Федьки. Александра делала вид, что слушает, кивала, пару раз даже что-то спросила, а сама все вертела головой, будто очень интересуясь витринами. Нет, кажется, за ними не шел никто, похожий на любителя чипсов.

В магазине она отдала Федьку Алене, поднялась на второй этаж, в кафе, которое обнаружила еще в прошлые свои выходные, и долго сидела там над плоской керамической тарелкой с горой непонятного состава. Непонятная гора называлась «Салат «Греческий». Наверное, из-за трех черных маслин, водруженных на вершину горы. Больше ничего греческого в салате не было. Да и вообще есть расхотелось. Захотелось поплакать.

В кафе вошел мужик лет под сорок… Нет, не мужик. Господин. Сел за соседний стол, мельком глянул на Александру, отвернулся было, но тут же опять повернулся и уставился уже безотрывно. Сразу видно — не привидение. Из этих, из хозяев жизни. Чей-нибудь Хозяин. Но Александра все равно почувствовала виском лазерный прицел. Бросила полуразрушенную гору греческого салата, прихватила в бумажную салфетку ломоть яблочного пирога и, кусая его на ходу, пошла из кафе. Есть на ходу неприлично. Она никогда раньше не позволяла себе таких вольностей. Никто просто не поверил бы, что она может так себя вести…

Вот и хорошо. Это не она.

Покупки заняли не много времени. Себе она ничего не покупала, а что надо им — неизвестно, может быть, она совсем не нужное привезет. Гораздо дольше пришлось ждать такси. На стоянке табличка «Такси» была, а машин не было. От этого она тоже отвыкла. Привыкла, что если куда-то нужно съездить, — у ворот всегда ждет дежурная машина с дежурным привидением за рулем. Хотела уже тащиться с пакетами до метро, но тут на стоянку неторопливо влезла «девятка» с клетчатым маячком на крыше. Водитель лениво вылез, зевая, стал долго закрывать дверцу ключом, недовольно поглядывая на подходившую Александру.

— Я есть хочу, — хмуро сообщил он, не дожидаясь, когда она что-нибудь скажет. — С утра кручусь… Да и не завтракал толком…

— Я тоже, — так же хмуро ответила она.

— Ну, вот, тогда вы должны меня понять!

— А вы — меня.

В нем, кажется, проснулся интерес. Классовая солидарность голодных. И рабов.

— У меня настроение портится, когда я голодный, — доверительно признался водитель. Вопреки сказанному, настроение у него явно улучшилось.

— А у меня — характер, — в свою очередь так же доверительно призналась Александра.

— А вам куда вообще? — помолчав, нерешительно спросил он.

— Вообще мне… — Александра чуть не сказала «в Монино». — Вообще мне далеко. А сейчас — к трем вокзалам. И хорошо бы по пути банкомат встретить.

— Да на метро быстрее! — опять хмуро удивился водитель.

— У меня багаж! — Александра качнула в руках два пузатых пакета. — Как я с этим в метро толкаться буду?

Водитель глубоко задумался, глядя на ее пакеты. Неподалеку, рядом с магазином, остановился какой-то подозрительный джип. Из него никто не выходил. Совсем подозрительно.

— Два тарифа, — быстро сказала Александра, стараясь не смотреть на джип. — Только чтобы банкомат по пути… Два тарифа и пачка печенья. Ну?

— Ну! — Водитель заметно повеселел. — Ну, так бы сразу и говорили! Печенье — вперед. Предоплата. Вы куда сядете — вперед, назад? А банкомат — это мы сделаем, это тут недалеко…

Александра торопливо покидала свои пакеты на заднее сиденье, сама забралась туда же, захлопнула дверцу и уставилась на подозрительный джип сквозь тонированное стекло. Теперь можно было смотреть, за тонированным стеклом ее не видно. Хорошая вещь эти тонированные стекла. И почему это раньше они ей не нравились?.. К подозрительному джипу подошла толстая рыжая старуха в красном брючном костюме, передняя дверца распахнулась ей навстречу, и старуха тяжело полезла внутрь машины. Наконец влезла, дверца захлопнулась, джип лихо сорвался с места и через пять секунд исчез за углом. И не такая уж старуха толстая, и не такая уж рыжая… И вообще — не такая уж старуха. И красный костюм ей идет. Молодец: не боится носить такие костюмы в таком возрасте… впрочем, мы же уже решили, что не в таком уж она и возрасте…

Александра успокоилась, тут же забыла о подозрительном джипе и вспомнила о печенье для голодного таксиста. Полезла в пакеты, с трудом откопала пачку «Юбилейного», а попутно — упаковку тонко нарезанной копченой ветчины. И то, и другое протянула через спинку переднего сиденья, через плечо водителя, сунула почти ему под нос:

— Вон что у меня еще нашлось… Мясо, наверное, вам все-таки интересней, да? Только хлеба совсем нет.

— Ой, да ладно, — смущенно сказал водитель, но и упаковку с нарезкой, и печенье все-таки взял. — Я ведь не для того сказал…В общем, спасибо. Я правда жрать хочу… прямо невтерпеж. Вон банк, видите? Там банкоматы есть, я знаю. Вы не торопитесь, я подожду. Заодно и перекушу пока.

Александра и не торопилась. Неторопливо проверила оба своих счета, неторопливо сняла с рублевого сто тысяч, неторопливо подумала — и сняла с валютного три тысячи. Бумажек получилось много, и под несколько напряженными взглядами двух охранников она долго укладывала их в свою гувернантскую сумку, а потом совала в сумку пляжную, пеструю, плетеную. Вышла из банка, пошла к такси, почувствовала затылком лазерный прицел, не выдержала, оглянулась — оба охранника стояли в дверях, смотрели ей вслед. Эти уж точно не привидения из команды Сан Саныча. Александра помахала им рукой.

— Знакомы? — спросил водитель, торопливо дожевывая ветчину и вытирая руки пакетом из-под печенья.

— Совершенно незнакомы, — с удовольствием ответила Александра. — Абсолютно незнакомы. И это внушает некоторый оптимизм.

Водитель неопределенно хмыкнул и молчал до конца пути. Собираясь расплачиваться, Александра спросила:

— Двойной тариф — это сколько?

— Да ладно, это я так… пошутил. — Помялся, поулыбался смущенно и неловко добавил: — Вы все-таки меня от голодной смерти спасли… так что это… если что… если когда надо будет — я вас в любое время довезу. Телефон дать? Запишите. Позвоните — и я приеду.

Вообще-то ездить Александре было особо некуда. А если все-таки приходилось — то, как правило, на джипе с привидением за рулем. Но почему-то она все-таки записала номер сотового этого смешного таксиста, и имя его записала — Юлиан. Юлиан Афанасьевич. О чем родители думали? Беда.

А в электричке она уснула. Проснулась от того, что кто-то трогал ее за плечо. Открыла глаза, не сразу поняла, где она, не сразу поняла, чего эта тетка от нее хочет, не сразу поняла, о каком пакете она твердит…

— Упал, — тревожно говорила тетка и теребила Александру за плечо. — Дочка, слышь, что ли? Пакет, говорю, у тебя упал… А вдруг там чего прольется? Или еще как? А ты спишь… А если я подыму — так проснешься и ведь подумаешь чего… А? Вот я и думаю: лучше уж разбужу. А?

— Спасибо, — пробормотала Александра, с трудом выдираясь из жаркого, вязкого, непривычного дневного сна. — Пакет? А… Там ничего не прольется. Там только игрушка. Но все равно спасибо, что разбудили. Мне выходить скоро. А я что-то совсем расклеилась…

— Жарко, — поддержала разговор тетка, кажется, очень довольная, что ее не только не обругали за инициативу, но даже еще и похвалили. — Жарко и жарко… Вот ведь погода! А? А ведь осень скоро.

И оставшиеся десять минут до Монино инициативная тетка рассказывала Александре о том, что сделали с погодой проклятые демократы, депутаты, террористы, капиталисты и ее сосед Колька, который просто мент, но тоже алкаш. Вот раньше, при проклятых коммунистах, погода была куда лучше, хотя тогда их каждую осень гоняли на картошку, холодрыга была — не приведи господи, а они в сарае жили, спали прямо на земле, и девочки с их курса все попростужались страшно, а потом многие всю жизнь лечились, но все равно детей так и не родили, вот какая беда. Все от этой экологии. Вот раньше, при проклятом царизме, никакой экологии и в помине не было, так и люди по сто лет жили. Свекровь, например, девяносто четыре года прожила, замучила всех — не приведи господи, не старуха была, а сибирская язва, царствие ей небесное. А сосед Колька, алкаш, вторую квартиру купил, там ремонт такой, что весь дом дрожит, и пыль летит, и краской воняет, в подъезд войти нельзя, не то, что жить. Жара ведь — не приведи господи, спать совсем невозможно, а тут еще Колька со своим ремонтом… Вот раньше, при проклятом Сталине, этого Кольку живо забрали бы: а вот скажи, откуда у тебя деньги на вторую квартиру? Да и на первую. Первую тоже ремонтировал — пыль столбом… Вот от чего вся экология.

Александра слушала с интересом. Думала: через двадцать — тридцать лет опять будет какая-нибудь революция. Или переворот. Или перестройка. И кто-нибудь будет ругать проклятую новую власть, и говорить, что при проклятых демократах, депутатах, капиталистах и даже террористах было не в пример лучше, и пойдет национализировать квартиры соседа Кольки. Именем революции. Или именем перестройки. Нынешнюю элиту съедят, если она не успеет смыться за бугор сто сорок восьмой волной эмиграции. Новая элита будет образовываться из новых комиссаров. Или новых депутатов, какая разница… Прабабушкино кольцо достанется — в лучшем случае — следующей Александре…

Надо было все-таки зайти в тот новый диагностический центр, сделать кардиограмму.

— Чего, давление, наверное? — спросила тетка за прилавком, отсчитывая сдачу и с сочувствием поглядывая на Александру. — У меня нынче тоже вот голова прямо раскалывается… Больше ничего взять не желаете? У меня весь товар свежий, и холодильник — как зверь, по такой жаре разве ж можно без холодильника, как тут некоторые… Может, рыбки желаете? Кижуч совсем свежий.

Александра не желала кижуча. Она вообще не очень понимала, почему зашла на этот игрушечный рыночек. Наверное, потому, что он прямо на пути оказался… А, да, потому, что надо было купить печенья и ветчины. А может быть, и не надо. Может быть, они больше обрадовались бы кефиру. Или капусте.

— Сашенька, — с радостным изумлением сказала Зоя Михайловна, всхлипнула и уткнулась носом ей в ключицу. — Сашенька, девочка моя, как же мы соскучили-и-ись…

Настёна сидела в своей комнате на ковре посреди пола и сосредоточенно перекладывала разноцветные лоскутки из одной коробки в другую. Подняла голову, настороженно уставилась исподлобья.

— Здравствуй, Настя… — Александра с трудом проглотила комок в горле. — Ты меня не узнала? Это я, Саша… Я тебе подарок привезла. Извини, ко дню рождения не успела. Но ведь это ничего?

Настёна неуверенно заулыбалась, стала неловко подниматься, как поднимаются дети, недавно научившиеся ходить: встала сначала на четвереньки, потом медленно выпрямила ноги, потом оторвала ладони от пола и, наконец, поднялась во весь рост. Постояла, растопырив руки, качнулась и пошла к Александре, улыбаясь уже с доверчивой детской радостью. Сейчас будет испытание… Настёна подошла, обхватила Александру за шею тяжелыми горячими руками, ткнулась губами в лицо и, конечно, тут же обслюнявила ей щеку.

— Я тоже очень рада тебя видеть, — тихо сказала Александра, осторожно высвобождаясь из тяжелых горячих объятий и нечаянно вспоминая Нину Максимовну с ее «я не всех детей люблю». — Посмотри, что я тебе привезла… Нравится?

— Да, — невнятно пробормотала Настёна, глядя на Александру сияющими глазами и улыбаясь во весь рот. — Саша. Да…

Перевела взгляд на пакет, который Александра поставила на пол, заинтересовалась, опустилась перед ним на корточки, осторожно потрогала руками, заглянула, опять невнятно пробормотала:

— Мишка?..

— Мишка, — подтвердила Александра, машинально вытирая щеку концом маминого шарфа. — Мишка панда.

Настёна уже не слушала, увлеченно высвобождая большую плюшевую игрушку из пакета. Дело двигалось с трудом, но Настёна не нервничала, не торопилась, отворачивала пестрый целлофан по сантиметру, старательно разглаживала складки и заломы ладонями. Она всегда так себя вела, когда ей что-то нравилось. Предпочитала процесс результату.

— Она сегодня спокойная, — за спиной Александры сказала Зоя Михайловна. — Да и вообще в последнее время ничего… Пойдем, Сашенька, я тебе хоть покормлю чем-нибудь. А Настёна пусть тут. Ты не волнуйся, это теперь надолго, даст бог — часа на два… Поговорим спокойно.

Говорила Зоя Михайловна всегда об одном — как Настёна себя чувствует. По ее словам, Настёна чувствовала себя хорошо. Хорошо кушала, хорошо себя вела, хорошо спала, хорошо гуляла… Хорошо училась — недавно вот такое слово сказала, и еще вот такое, и ведь понимает, что говорит, и то, что ей говорят — тоже почти все понимает…

Слушать это было невозможно. Две недели назад Настёне исполнилось семнадцать.

— Не надо меня кормить, — как всегда, сказала Александра, входя за Зоей Михайловной в кухню. — Я опять только минут на пятнадцать… Совсем некогда, ничего не успеваю сделать… Вот, я тут вам немножко ерунды всякой принесла…

Она сунула пакет на угловой кухонный диванчик, села рядом и приготовилась слушать обычные отнекивания Зои Михайловны: «Ой, нет-нет, нам ничего не нужно», — и обычные рассказы о здоровье Настёны. Ну, что ж теперь. Это еще не самое страшное наказание за ее преступление.

— Спасибо, Сашенька, — рассеянно пробормотала Зоя Михайловна, тронула пальцами бок пакета, отвернулась к плите и взялась за чайник. — Спасибо, девочка… И как бы мы без тебя?.. Ну, ладно, я не буду, а то заплачу еще, а мне нельзя. У тебя времени мало, Сашенька, я понимаю, ты и так-то никогда не отдыхаешь, а еще и на нас свои выходные тратишь… Я уж тебя сильно задерживать не буду. Только мне с тобой посоветоваться нужно. Очень нужно, очень. Больше-то не с кем. А сама я не знаю, как быть.

— Конечно, Зоя Михайловна. Я сделаю все, что смогу.

Она постаралась сказать это как можно спокойней. Но вдруг стало страшно. Очень страшно, очень. Как будто вот прямо сейчас случится что-то неповторимое… Хотя ведь все давно случилось.

— Да я уж и не знаю, что тут можно сделать… — Зоя Михайловна поставила чайник на огонь, села на другой конец углового диванчика, положила руки на колени и принялась их внимательно разглядывать. — Теперь, Сашенька, никто ничего не может сделать… Валя-то умерла.

Какая Валя умерла? И почему Александра должна об этом знать? И о чем тут советоваться? Если кто-то умер — так, действительно, что тут можно сделать?

— Валентина. Дочка моя. Мать Настёны… — Зоя Михайловна подняла голову и теперь смотрела на Александру усталыми, но спокойными глазами. — Умерла Валя. Еще два месяца назад.

— Как это?..

Господи, какой идиотский вопрос… Как умирают люди? Как умирают все? Как все. И зачем ей знать, как умерла Валентина, дочь Зои Михайловны, мать Настёны? Она давно уже не думала о ней, как о живой. Никак не думала.

— Да здесь она умерла, в Монино, — спокойно объяснила Зоя Михайловна. — А то бы я и не узнала никогда… Машиной ее сбило. Говорят, сама кинулась под колеса. Под грузовик… Да нет, кинулась — это вряд ли. Пьяная опять была, вот и не глядела. Наверное, к нам приехала. Она иногда появлялась, денег просила. Редко, правда… Или, может, за ключами. Она ключи один раз теряла, в квартиру не могла попасть. А у меня всегда запасные хранятся. В общем, сюда приехала. И — вот… Если бы где еще — так я и не узнала бы… А то сама увидела. Так страшно было, Сашенька… Так мне было страшно… Никто ее не узнал. И я никому не сказала, что это дочка моя. Как неопознанную похоронили, наверное.

— Как это?.. Почему это?.. Ведь у нее же документы какие-нибудь… И следствие, наверное, было… И вы-то ее узнали! Вы точно ее узнали?.. Зоя Михайловна, я что-то совсем ничего не понимаю.

Она правда совсем ничего не понимала. А страх усиливался. Зоя Михайловна смотрела на нее спокойными глазами, медленно качала головой — не понятно, то ли слышала Александру, то ли думала свою думу. Посмотрела, подумала, наконец все так же спокойно заговорила:

— Я ведь о ней давно уж не думала… как о живой. Не могу я ей Настёну простить. Она во всем виновата. Сколько лет со зверем жила. Все больших денег хотела. И уж куда больше-то? Так все мало, все мало… А в саване карманов нет. А как пить стала — так и вовсе не человек. Не захотела я ее узнавать. Большой грех… Но вот не смогла простить. А следствие… Я не знаю. Не установили, наверное. К нам никто не приходил. И к ней никто не приходил, я нарочно в Москву ездила, в квартиру зашла… Свинарник. Ободрано все, и мебели никакой, и посуды никакой… Соседей повстречала, никто ничего не знает, ее вообще никто из соседей не знал. Дом-то приличный, а она… Вроде бы, нечасто у себя бывала. Ее даже и не видал никто. А документы ее здесь, у меня. Я еще когда забрала… Думала: сожжет еще, или потеряет, или вовсе продаст… Она уже два раза паспорт теряла, еле-еле восстановили. Последний паспорт получала — так это когда всем меняли. Я ее сама отвела, а потом и забрала сразу, у себя спрятала. И все остальные документы тоже — и на квартиру, и диплом, и все… Так вот, Сашенька, я и не знаю, что мне делать-то теперь. Там Настя прописана. Если что со мной — как Настя одна? Я бы ту квартиру продала, хоть деньги были бы, знаю женщину одну, она бы за Настей — как за родной… Но она тоже без денег. А я квартиру как продам? Ведь никто же не знает, что Валентина умерла. А раз живая — так и Настя наследство не получит. Не знаю я, что делать. Пойти признаться, что ли? Что это Валентина была… Что не стала я говорить… С ума совсем сошла… Не смогла простить… Грех какой страшный…

Александра слушала и думала, что никто никого никогда не может простить. Даже мать, даже родная мать не смогла! Что уж говорить о самой Александре… Она и себя-то не может простить. И какого совета ждет от нее Зоя Михайловна?

А, да, квартира. Наследство, да. Надо подумать.

— Надо подумать, — сказала Александра. — Признаваться или нет — это ваше дело, Зоя Михайловна. Тут я вам ничего советовать не могу. Но если речь идет только о квартире… Извините, я вас понимаю, я представляю, что вы пережили. Но раз вы заговорили о квартире, давайте пока не будем говорить о… ни о чем другом.

Она вытащила из маминой пляжной сумки свою гувернантскую, а из нее — ворох слегка помятых бумажек. Сложила их на столе двумя стопками, чтобы не разлетелись, обе прижала сверху: долларовую — ножом, рублевую — сахарницей.

— Ты что это, Сашенька? — испугалась Зоя Михайловна. — Ты зачем это?… Это… это… куда ж это всё? Мы и так на твои деньги живем… Если бы не ты… Но ведь тут — какие тысячи! Сашенька, это ты чего ж задумала? Ты… прощаться пришла?..

Дата добавления: 2015-10-16