Глава XVII Что такое забастовка?

«На каждой тропинке встречается терн,

Что нуждается в терпеливом уходе;

А в каждой судьбе — страдания

И потребность в искренней молитве».

Аноним

Маргарет вышла из дома очень неохотно и с тяжелым сердцем. Но долгая прогулка, да и суета милтонской улицы приободрили ее, прежде чем она дошла до первого поворота. Вскоре ее походка вновь стала легкой и стремительной, а губы заалели. Она стала обращать внимание на то, что происходило вокруг, полностью отрешившись от своих мыслей. Прежде всего, Маргарет заметила, что сегодня на улицах много праздношатающихся: мужчины, засунув руки в карманы, прохаживались по улице, молодые девушки, собравшись вместе, громко смеялись и разговаривали, очевидно находясь в приподнятом настроении, словно опьяненные свободой. Люди дурного нрава околачивались возле ступенек пивных, куря и довольно бесцеремонно обсуждая каждого прохожего. Маргарет это совсем не понравилось. Сначала она намеревалась прогуляться по полям, расположенным за городом, но теперь решила навестить Бесси Хиггинс. Эта прогулка не будет настолько живительной, как загородная, но все же, возможно, пойдет ей на пользу.

Когда она вошла, Николас Хиггинс сидел у огня и курил. Бесси качалась в своем кресле.

Николас вынул трубку изо рта и, поднявшись, подвинул свой стул Маргарет. Он стоял у камина и слушал, как гостья расспрашивала Бесси о ее здоровье.

− У нее слишком подавленное настроение, но чувствует она себя лучше, − сказал он Маргарет. − Ей не нравится эта забастовка. Она бы много отдала за то, чтобы мы успокоились.

− Это третья забастовка, которую я вижу, − сказала Бесси, вздыхая, как будто это было лучшим объяснением.

− Ну, третий раз окупит все. Вот увидите, мы пошлем к черту хозяев на этот раз. Вот увидите, они еще придут и попросят нас вернуться на работу за плату, которую мы требуем. Так и будет. Прежде не все шло гладко, я согласен, но на этот раз мы подготовились очень серьезно.

− Почему вы бастуете? — спросила Маргарет. − Забастовка − это прекращение работы до тех пор, пока вы не получите требуемый заработок, не так ли? Вы не должны удивляться моему невежеству, там, откуда я приехала, я никогда не слышала о забастовке.

− Как бы я хотела оказаться там, − сказала Бесси уныло. − Я смертельно устала от забастовок. Это последняя забастовка в моей жизни. До того, как она закончится, я буду в Великом Граде − Святом Иерусалиме.

− Она все время об этом говорит и совсем не хочет думать о нашем грешном мире. Но я и так сделаю все, что могу. Я думаю, лучше синица в руке, чем журавль в небе. Поэтому мы с ней никак не можем сойтись насчет этой забастовки.

− Но, − сказала Маргарет, − если у нас на юге наемные рабочие будут бастовать, то хлеб не будет посеян, сено не будет убрано, а урожай не будет собран.

− Ну и что? − спокойно сказал Николас.

− В этом случае, − продолжила она, − что будет с фермерами?

Он выпустил дым.

− Я полагаю, им нужно либо бросить свои фермы, либо предложить работникам справедливый заработок.

− А что, если они просто не смогут? Они не смогут бросить свои фермы в одночасье. А если у них не будет ни сена, ни зерна, чтобы продать в этом году, тогда откуда у них появятся деньги, чтобы заплатить работникам?

Продолжая пускать дым, он наконец сказал:

− Я ничего не знаю о жизни на юге. Я слышал, ваши работники − просто кучка слабаков. Они страдают от голода. Но они слишком носятся со своим страданием и не хотят увидеть, когда их надувают. Здесь же совсем не так. Мы знаем, когда нас надувают, и у нас много сил. Мы просто останавливаем свои ткацкие станки и говорим: − «Вы можете уморить нас голодом, но вы не обманете нас, хозяева!» И будь они прокляты, в этот раз у них ничего не выйдет!

− Я хотела бы жить на юге, − повторила Бесси.

− Там жизнь тоже не легка, − сказала Маргарет. − Везде есть горе, которое нужно терпеть. Есть очень тяжелый труд, который нужно выдержать, но очень мало еды, чтобы восстановить силы.

− Но этот труд на открытом воздухе, − возразила Бесси. − И вдали от этого бесконечного, бесконечного шума и противной жары.

− Иногда там идет сильный дождь, а иногда ужасно холодно. Молодые достаточно выносливы, но пожилые мучаются от ревматизма, сгибаются и увядают раньше времени. И все же они должны работать по-прежнему или идти в работный дом.

− Я думала, вам нравилось жить на юге.

− Так и есть, − ответила Маргарет, чуть улыбаясь, поскольку поняла, что ее поймали на собственных словах. − Я только имела в виду, Бесси, что в этом мире везде есть и хорошее, и плохое. И раз уж ты чувствуешь себя несчастной здесь, я думаю, что будет справедливо рассказать тебе, что там тоже есть несчастные.

− Вы сказали, они там никогда не бастуют? — неожиданно спросил Николас.

− Нет! − ответила Маргарет. − Я думаю, что для этого у них слишком много здравого смысла.

− А я думаю, − ответил он, вытряхивая пепел из своей трубки с такой силой, что она сломалась, − что они слабы духом.

− О, отец! − воскликнула Бесси, − чего вы добились своей забастовкой? Вспомни о той первой забастовке, когда умерла мама… как нам всем пришлось страдать от голода… а тебе − больше всех. И все равно многие вернулись на работу за тот же самый заработок, пока все не вышли работать. А некоторые остались нищими на всю свою жизнь.

− Да, − согласился он. − Та забастовка совсем не удалась. Те, кто руководил ею, оказались или дураками или скверными людьми. Вот увидите, на этот раз все будет по-другому.

− Но за все это время вы не сказали мне, почему вы бастуете, − заметила Маргарет.

− Ну, дело вот в чем. В Милтоне есть пять или шесть хозяев, которые снова стали платить ту зарплату, что платили два года назад, и продолжают процветать и обогащаться. А теперь они приходят к нам и говорят, что мы должны получать меньше. А мы не будем. Мы просто сначала уморим себя голодом, а потом посмотрим, кто будет на них работать. Они убьют курицу, несущую золотые яйца.

− Вы уморите себя, чтобы отомстить им?!

− Нет, − ответил Николас, − я просто скорее умру, чем уступлю. Если за это хвалят солдат, то почему бы бедному ткачу не быть таким же?

− Но, − сказала Маргарет,− солдат умирает во имя народа, во имя других.

Он мрачно рассмеялся:

− Милая, вы еще очень молоды, но не думаете же вы, что я могу содержать трех людей − Бесси, Мэри и себя − на шестнадцать шиллингов в неделю? Не думаете же вы, что я бастую ради себя? Я делаю это во имя других, как и ваш солдат. Только он умирает ради людей, которых никогда не видел. А я забочусь о Джоне Баучере — он живет по соседству с больной женой и восемью детьми, и все восемь еще слишком малы, чтобы работать. И я забочусь не только о нем, хотя он, бедняга, ни к чему не годен, кроме как работать одновременно на двух станках, но я забочусь о справедливости. Почему, спрашиваю я, сейчас мы должны получать меньше, чем два года назад?

− Не спрашивайте меня, − сказала Маргарет, − я не знаю. Спросите своих хозяев. Они, конечно, объяснят вам, почему. Это не просто их блажь.

− Вы нездешняя, поэтому и говорите такое, − сказал он сердито. − Много вы знаете! Спросите хозяев! Они велят нам заниматься своим делом, а они будут заниматься своим. Наше дело, как вы понимаете, − получать гроши и быть благодарными, а их дело − заморить нас голодом, чтобы увеличить свою прибыль. Вот и все.

− Но, − произнесла Маргарет, решив не уступать, хотя и видела, что она сердит его, − может быть, состояние торговли таково, что они не могут предложить вам то же самое жалование?

− Состояние торговли. Это просто уловка хозяев. Я говорил о размере жалованья. Хозяева сами управляют торговлей и просто пугают нас, как детей. Я скажу вам, чего они хотят − они хотят отбить у нас всякую волю и заставить работать без продыху. А значит, мы должны терпеть и упрямо бороться — не за нас одних, а за всех, кто рядом с нами, за справедливость и справедливое жалованье. Мы помогаем хозяевам получать прибыль, и мы должны помочь им потратить ее. Не то, чтобы нам хочется сразу много денег, как нам хотелось раньше. У нас есть сбережения, и мы решили держаться вместе. Никто не пойдет работать, пока Союз рабочих не договорится с хозяевами. Поэтому я говорю: «Даешь забастовку», и пусть Торнтон и Сликсон, и Хэмпер, и иже с ними посмотрят на это!

− Торнтон!− воскликнула Маргарет. − Мистер Торнтон с Мальборо-стрит?

− Да! Торнтон с фабрики Мальборо, как мы зовем его.

− Он один из хозяев, с которыми вы враждуете, да? Какой он хозяин?

− Вы когда-нибудь видели бульдога? Поставь бульдога на задние лапы и одень его в сюртук и брюки, и вы получите Джона Торнтона.

− Нет, − ответила Маргарет, смеясь. − Я не согласна с этим. Мистер Торнтон не похож на бульдога, у него нет ни короткого носа, ни вздернутой губы.

− Нет, не по виду, согласен. Но если Джон Торнтон ухватиться за что-нибудь, он вцепится, как бульдог. Его можно отогнать только вилами или оставить в покое. Он стоит того, чтобы с ним бороться, этот Джон Торнтон. Что касается Сликсона, — через несколько дней он будет соблазнять своих людей вернуться на работу и обещать им златые горы. Но их просто обманут, как только они окажутся в его власти. Он хорошо отыграется на них своими штрафами. Он скользкий, как угорь. Он как кот, такой же лоснящийся, хитрый и жестокий. С ним никогда нельзя бороться честно, как с Торнтоном. Торнтон − такой же непреклонный, как дверной гвоздь, упрямый парень, железный до последнего дюйма, − настоящий бульдог.

− Бедная Бесси! − сказала Маргарет, поворачиваясь к ней. − Ты горюешь? Тебе не нравятся сражения, правда?

− Правда, − тяжело вздохнула девушка. − Мне все это отвратительно. Мне бы хотелось говорить о чем-нибудь другом в свои последние дни, а не о столкновении, звяканье и грохоте, не о работе и жалованье, не о хозяевах, рабочих и штрейкбрехерах. Я так устала от всего этого!

− Бедняжка! − Хиггинс мгновенно смягчился.− Твои последние дни должны быть прекрасными. Но из-за забастовки я все время буду дома, и тебе будет веселее.

− Табачный дым душит меня,− сказала она недовольно.

− Тогда я никогда не буду больше курить в доме! − ответил он нежно.− Но почему же ты не сказала мне раньше, глупышка?

Она молчала какое-то время, а потом ответила так тихо, что только Маргарет ее слышала:

− Полагаю, ему скоро захочется выкурить трубку или выпить, как он делал раньше.

Ее отец вышел на улицу, очевидно для того, чтобы докурить трубку.

Бесси сказала страстно:

− Ну разве я не дура, разве нет, мисс? Я знала, что должна удержать отца дома и подальше от людей. Они ведь всегда готовы соблазнить человека во время забастовки выпивкой! И вот мне нужно было прицепиться к его трубке. И он уйдет, я знаю, он уйдет, и никто не знает, где все это закончится. Лучше бы я позволила себе задохнуться!

− Твой отец пьет? − спросила Маргарет.

− Нет, не скажу, что пьет в горькую, − ответила она по-прежнему взволнованным голосом. − Но что из этого? У вас, так же, как и у других людей, бывают дни, я полагаю, когда вы встаете и просто живете, ожидая хоть каких-то перемен, какого-то толчка. Однажды я вышла и купила четыре фунта хлеба в другой булочной, просто потому, что мне стало плохо при мысли, что я снова увижу то же самое перед глазами, услышу одно и то же, снова буду думать о том же, или не думать ни о чем, по правде говоря, и так день за днем. Мне бы очень хотелось быть мужчиной, чтобы кутить, даже если бы пришлось потом брести куда-то на новые места в поисках работы. А что до отца − и всех мужчин − в них это еще сильнее, чем во мне. А что им делать? Для них это малый грех, если они ходят в пивные, чтобы разгонять кровь, стать бодрее и видеть то, что они не видят в обычное время − картины, зеркала и тому подобное. Но отец никогда не был пьяницей, хотя может быть, ему становилось хуже от спиртного, время от времени. Только видите, − теперь ее голос стал унылым, умоляющим, − во время забастовки столько всего происходит, чтобы сломать человека, поскольку у него появляется надежда. И откуда придет утешение? Он станет злым и безумным − они все, − а потом они устают от злости и безумия и в своем гневе совершают поступки, о которых были бы рады забыть. Благослови ваше милое сострадательное лицо! Но вы не знаете еще, что такое забастовка.

− Успокойся, Бесси, − сказала Маргарет. − Я не скажу, что ты преувеличиваешь, потому что я мало знаю об этом. Но, возможно, так как ты нездорова, ты видишь все в мрачном свете.

− Вам хорошо так говорить — вы жили в великолепных зеленых лугах всю свою жизнь, и никогда не знали ни горестей, ни забот, ни искушений.

− Будь осторожна,− сказала Маргарет, ее щеки вспыхнули, а глаза заблестели, − будь осторожна в своих суждениях, Бесси. Я пойду домой к своей матери, которая очень больна… очень больна, Бесси, для нее нет выхода из плена страданий, кроме смерти. А еще я должна весело разговаривать со своим отцом, который не имеет представления о ее настоящем состоянии, и которому нужно сообщить эту новость постепенно. Единственный человек, который может посочувствовать мне и помочь, чье присутствие могло бы успокоить мою мать больше, чем кто-либо другой на земле, − невинно осужден − его убьют, если он приедет навестить свою умирающую мать. Это я рассказываю тебе, только тебе, Бесси. Ты не должна упоминать об этом. Ни один человек в Милтоне − едва ли кто еще в Англии − знает об этом. У меня нет забот? Я не знаю беспокойства, хотя я хорошо одета и у меня достаточно еды? О, Бесси, Бог справедлив и уготовил нам наши судьбы, хотя никто, кроме него, не знает, сколько горечи в наших душах.

− Прошу прощения, − ответила Бесси кротко. − Иногда, когда я думала о своей жизни и о том, как мало радости я видела, то верила, что, может быть, я − единственная из тех, кто обречен на смерть падением звезды с небес. «И имя сей звезде — «полынь». И третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они сделались горьки».^[10] Любой может переносить боль и горе лучше, если думает, что судьбы всех предопределены заранее: так или иначе, тогда кажется, будто моя боль необходима для завершения замысла, а иногда кажется, что все напрасно.

− Нет, Бесси, подумай! − сказала Маргарет. − Бог не причиняет боли по своему желанию. Не живи одними пророчествами Откровения Иоанна Богослова, лучше прочти понятные отрывки из Библии.

− Осмелюсь сказать, так будет разумнее, но где еще я услышу такие величественные слова и обещания, где еще услышу рассказ о том, что так отличается от этого ужасного мира и этого города, как не в Откровении? Много раз я повторяла строфы из седьмой главы для себя, просто чтобы слышать, как они звучат. Это словно слушать орган. Нет, я не могу бросить Откровение. Оно дает мне больше утешения, чем любая другая книга в Библии.

− Позволь мне прийти и прочитать тебе несколько моих любимых глав.

− Да, − сказала она с жадностью, − приходи. Отец, может быть, тоже послушает тебя. Он не обращает внимания на мои разговоры и говорит, что все бесполезно.

− А где твоя сестра?

− Пошла резать фланель. Я была против, но мы должны как-то жить. А Союз рабочих не может предложить много денег.

− Ну, я должна идти. Ты сделала доброе дело, Бесси.

− Я сделала доброе дело?

− Да. Я пришла сюда очень грустной и думала, что мое горе − единственное в мире. И теперь, услышав, как тебе пришлось мириться со страданиями столько лет, я почувствовала себя сильнее.

− Благослови вас Бог! Это доброе дело − дать силы хорошему человеку. Я, пожалуй, возгоржусь, если подумаю, что могу сделать для вас добро.

− Ты не возгордишься, если подумаешь об этом. Но ты запутаешься, если будешь думать слишком много. И я бы очень хотела, чтобы ты нашла утешение.

− Вы не такая, как все те, кого я видела. Я не знаю, из чего вы сделаны.

− Как и я сама. До свидания!

Бесси качалась в кресле, глядя ей вслед.

− Интересно, много ли таких людей, как она, на юге. Она − как дыхание свежего воздуха. Ее присутствие освежает меня хоть ненадолго. Кто бы мог подумать, что лицо, такое чистое и сильное, как у ангела, которого я видела во сне, − знакомо с горем, о котором она говорила? Не знаю, ведом ли ей грех. Хотя все мы грешим. Несомненно, я много о ней думаю. И отец тоже. И даже Мэри. А такое случается не так уж часто.

Дата добавления: 2015-10-16