А.Д. В полку были большие потери?

За войну 200 летчиков и стрелков погибли в полку. Из тех четырех, кто со мной пришел в полк, в живых остался я один. Мы так вчетвером и держались: Коля Кузнецов, москвич, из Новогиреево, Коля Юрьев из Саратова, армянин Варгес (мы его Володей звали) Воробьян и я. Мы воевали в одной эскадрилье, выпивали вместе. Каждый день после боевых вылетов 100 грамм давали, но 100 грамм мало было, и мы всё время старались доставать самогонку. Организовывал нас Варгес. Он сочинил клятву, и мы поклялись, что живые съездят на родину погибших, расскажут родным, кто как погиб. Варгес предложил скрепить клятву кровью. Достал то ли бритву, то ли ножик, и каждому сделал надрез. Пошла кровь, и мы кровь смешали...
Первым Варгес и погиб. Погиб нелепо с адъютантом эскадрильи… Когда мы с Горского в Эстонию перелетали, он зацепился за высоковольтку. Не боевая потеря, что обидно. В феврале меня сбили, но я жив остался. Потом Коля Юрьев. Он возвращался с задания на Карельском перешейке, и попал под залп «Катюш». Потом в Восточной Пруссии погиб и Коля Кузнецов. К этому времени Коля уже был командиром нашей 3-й эскадрильи, у него уже было 100 вылетов. Сбила его крупнокалиберная зенитка, - прямым попаданием. Самолёт развалился пополам, и вместе со стрелком они погибли - кто с ним в тот день летал, видели. У него сестра осталась. И не женат он был... В основном летчики все молодые были, неженатые. Только Воробьян был единственный среди нас женатый летчик, кроме командира. Он начинал воевать техником, а потом в Ивановской области переучивался на летчика, и там женился на русской. Нина, как сейчас помню. У него была её фотокарточка, и он так ей гордился! И ребенок у них родился...
Когда война закончилась, лет шесть я служил, и потом поехал в Тамбов к родителям. Варгес, жил где-то в Армении. Точный адрес он говорил, но в тот момент его у меня при себе не было. Потом, отпуск небольшой, надо к родителям, - где я там буду искать? Не выполнил я клятву... Но в Новогиреево к Колиной сестре я приехал. Хожу около дома, - и меня просто всего трясет. Думаю: «Что я буду говорить? Коля погиб, а я жив!». Мне было стыдно, что я жив, а он нет... Ходил, ходил, и ушел, так до сестры и не дошел. А родственникам Коли Юрьева я потом написал письмо. В полку мне передали его ордена, и я после войны отослал их в Саратов, и описал, со слов других, как он погиб.
К потерям мы относились, как к неотъемлемой части нашей работы. Скажем в сентябре или октябре 1943 года на формировании, когда мы получали пополнение, мы находились на аэродроме Волосово. Там, во время тренировочных полетов получилось так: летчик Клочков выруливал на взлет, а его стрелок Лысенко был в увольнении в Москве. Он прибыл и видит, что его самолет, его летчик выруливает. Стрелок бежит навстречу: «Остановись, прекрати движение. Я полечу!» Клочков высаживает временного стрелка, сажает своего. Взлетели они. Он должен был сходить в зону, отработать упражнение, а потом кто-то из нас должен был лететь. Мы стоим, ожидаем своего вылета. Кто сидит на скамейках, кто стоит. Смотрим, - Клочков пошел к земле со скольжением. Думаем, может, скольжение отрабатывает? Потом на горизонте взрыв, столб дыма... Командир полка дал машину, мы поехали. Они упали в поле, и оба погибли... Это было на формировке, 100 грамм не давали. Так мы хромовые сапоги Клочкова на водку поменяли, где-то что-то достали - и так его помянули. Острота потерь притупилась. Каждый был готов к тому, что завтра и он может погибнуть. Не знаю, как у кого, но у меня бывали такие мысли: может завтра и моя очередь? Взлетаем на боевое задание, над аэродромом круг делаем, подстраиваемся один к другому, смотришь на аэродром, и мысли такие - а придется ли еще увидеть этот аэродром на обратном пути, будет ли этот обратный путь?

Дата добавления: 2015-09-06