Глава 1. Dropping little reels of tape, to remind me that I'm alone Playing movies in my head that make a porno feel like home There's a burning in my pride

Dropping little reels of tape, to remind me that I'm alone
Playing movies in my head that make a porno feel like home
There's a burning in my pride, a nervous bleeding in my brain
An ounce of peace is all I want for you. Will you never call again?

* * *
Всему и всегда находится логичное объяснение. Всегда родители могут обрисовать своим детям причины каких-либо событий, которые удивили или запомнились.
Не всегда объяснение родителей является именно тем логичным объяснением.
В семье Мур все были слишком спокойными, культурными и воспитанными в смирении, чтобы их объяснения совпадали с логикой, которой подчинялись «платиновые» детки в школе. Поэтому они Шелдона Мура и третировали, а он совершенно не понимал, что с ним не так.
В том, что с ними все было «так», он сомневаться уже перестал, ведь это были самые крутые, как и положено таким садистам, детки с такими же крутыми родителями. Особенно отличался один из них, и он, конечно, был самым главным. Не только в гадостях против Шелдона и многих других, кто ему не нравился, но и в принципе. Все его слушались.
Сложно было не слушаться, ведь одно слово поперек, и начнутся такие проблемы, что лучше было бы себе язык откусить, прежде чем сказать что-то.
Его мать была директрисой, огромной женщиной северного типа внешности, которая казалась настолько же холодной и бездушной, насколько гигантской и сильной. Миссис Гудруни и ее сынок Джастин, который был настолько же придурочным, насколько неповторимо смазливым. Пару раз Шелдон видел его старшего брата, приезжавшего из окружного центра, города с огромными возможностями и перспективами. Такого соседнего и такого далекого в то же время, отделенного огромным лесным пространством.
Тогда он поверил слухам о том, что старший был приемным. Друг на друга Джастин и Мун Гудруни были совершенно не похожи внешне, но в то же время вели себя практически одинаково, всем улыбались, но смотрели свысока. Старший это успешно скрывал лживой лестью в глаза таким серым мышам, как старосты курсов, делая вид, что он рад их видеть.
Джастин прямо в лицо говорил все, что о них думал. Шелдон наблюдал за ними до тех пор, пока Мун не уехал, и его младший, на виду у всех обожаемый братец свободно вздохнул.
В сравнении со старшим, младший был, конечно, всего лишь тенью, и когда Мун появлялся рядом, выражение лица Джастина менялось сначала на ненавидящее, а только потом – на любящее. Мун, судя по всему, даже учитывая весь его актерский талант, к младшему брату особо теплых чувств тоже не испытывал. По его лицу сложно было вообще сказать, что он испытывает чувства к кому-либо, кроме матери. Все знали, что к приемной, но миссис Гудруни и ее старший сын этого будто не помнили, обожали друг друга так, что окружающих тошнило от этой семейной любви.
Джейд Гудруни, их младшая сестра, вообще никогда не обращала внимания на братьев, даже на Джастина, хоть и училась с ним в одном классе. Она была себе на уме и явно не входила в эту элитную упряжку Гудруни, белобрысых и надменных, как последние сволочи.
Однажды она сказала Шелдону, встретив его случайно возле туалетов с разбитым носом, чтобы старался не обижаться на Джастина за его тупые шутки. Шелдон совет принял, но не то чтобы оценил, сдержанно прошептав, что сложно не обижаться, когда тебя постоянно бьют. И не столько больно даже, сколько обидно, сколько в груди кипит горячая ненависть, как сильно хочется убить, и с какой яростью вырывается потом шепот с проклятиями в адрес обидчиков.
С тех пор они общались гораздо ближе, их даже можно было назвать друзьями, и это Джастина взбесило еще сильнее. Джейд же ничего не делала, да и не могла сделать, Шелдон это понимал. Ему самому было стыдно перед ней, что он позволяет ее неадекватному брату постоянно срываться на нем.
Он даже не срывался, он просто таким образом развлекался, снимал напряжение, отдыхал и веселился за счет чужой боли. Поэтому Шелдон уверен был – отец с мачехой в корне не правы, когда говорят, что хулиганами становятся те, у кого в семье не все в порядке.
Это ведь жизнь, и проблемы были, есть и будут у каждого, ненависть, унижение и беспомощность с беззащитностью перед чужой силой и властью испытывают все. Но есть закономерность, по которой вычисляется формула соотношения хулиганов и их жертв. В жизни каждого человека существует боль, и должна быть отдушина, в которую боль уходит.
Если в семье все в порядке, родители, пусть даже разведенные и снова нашедшие свою половинку, как у Шелдона, любят своих детей, то детей никто не учит защищаться. Они не могут постоять за себя, потому что не видят в этом необходимости, привыкли доверять, искренне выражать свои чувства, не прятать эмоции и высказывать мнение, зная, что его не только выслушают, но и услышат, и примут к сведению. Потом они попадают в коллектив и понимают, что не у всех такие семьи, что кто-то уже давным-давно испытывает боль и научился выпускать ее другим способом.
Хулиганы, которым не хватает внимания или любви в семье, которые не хотят возвращаться домой каждый день после занятий, потому что там будет скучно, тоскливо, а может, даже больно и обидно. Они учатся терпеть, стискивая зубы, чувствуя жар слез в глазах, стискивая кулаки и успокаиваясь глубоким дыханием, проклиная и ненавидя. Им больно настолько, что они чувствуют несправедливость жизни гораздо острее тех, кто радостно приходит в школу из своего пряничного домика с родителями из рекламы сока. Хулиганы сильные, они горят, они могут уничтожить, а могут обеспечить защиту не только себе, но и другим. С ними многие хотят дружить и общаться, им поклоняются, хоть и ненавидят за глаза. Они слабы и ранимы дома, но сильны и властны в школе, и когда они видят слабых, ничем не защищенных наивных ровесников, которые слишком смело высказывают мнение, которое хулиганам не нравится… они понимают, что это – их звездный час.
В их ненависти и садизме – вся боль за испытанные дома страдания, вся злоба и месть тем, кому ответить нельзя или невозможно. Они уверены, что эти пряничные детки, которых все любят, понятия не имеют о боли. Что эти разбитые носы, сломанные пальцы и ребра, выбитые зубы - ничто в сравнении с равнодушием или ненавистью родных.
Не только жертвам их насилия больно.
Хулиганов разрывает украденное детство, но рыдать они отвыкли, заменяя обиду яростью, забыв на людях о беспомощности, показывая свою силу во всем масштабе. Им жалко своих жертв порой, когда они видят их слезы, когда вспоминают себя на их месте. Они ненавидят своих жертв за то, что они не отбиваются, не могут за себя постоять. Ведь хулиганы не могут защититься от своих мучителей лишь в силу невозможности это сделать, родственников не избить и не уничтожить. Ровесников – можно, любым способом, наказание за это будет не таким уж сильным. Это того стоит.
Хулиганы ненавидят своих жертв за то, что как бы они ни причиняли им боль, эти глупые и наивные сладкие детки никак не научатся быть сильными, они только ноют и жалуются, этим вызывая еще большее презрение и желание унизить.
Жертвы тоже понимают часто, чего от них требуют, но не могут озвереть так же, они уже воспитаны по-другому, и их разрывает на кусочки боль от несправедливости мира. Да, порой им тоже жаль своих мучителей, они понимают, почему те ведут себя так. Они страдают, плачут, чувствуют боль от побоев и понимают, что когда-то и их мучители были в таком же положении. Они испытывают гораздо большее сострадание, без ненависти, но обиду уже не стереть. Они не понимают, в чем виноваты они, если они вообще никакого отношения к этому не имеют и не причастны к тому, что их родители – нормальные люди, которые способны дать своим детям лучшее, подарить любовь и внимание, а не научить их быть зверьми.
Правы все, не прав никто. Жертвам, возможно стоило бы попробовать прислушаться, пожалеть своих мучителей хоть раз. Страшно пытаться, но хуже стать вряд ли сможет. Хулиганам не хватает только ласки, любви и внимания, которые они изо всех сил отвергают. Чужие люди им не нужны из-за того, что у них нет даже родных. Им стоило бы подумать над тем, что их жертвы и впрямь не причастны к их проблемам. Нельзя уничтожать человека просто за то, что он не может защититься, нельзя становиться таким же диким, как те, кто сделал это с тобой.
Но это жутко соблазнительно, это радует и расслабляет.
Жертвам порой тоже начинает нравиться пытка, которая тянется изо дня в день.
Золотой середины нет, как сказала Джейд, которая рассуждала на эти темы с Шелдоном так же, как рассуждали и его родители. Он старался прислушиваться к этому, терпеть, но когда слышал про золотую середину, его поражал истерический смех со слезами.
«Золотой середины нет. Есть платиновая», - думал он с иронией, понимая, что Джастина Гудруни нельзя отнести к типичным хулиганам, которые так изранены судьбой, что вымещают свою боль на ни в чем не виноватых одноклассниках, заменяя страстью избиений любовь, которой ему не хватило. У него есть добрая, потрясающая сестра, умная и понимающая, но он с ней не общается, делая вид, что ее не существует. У него есть мать, которая любила бы его ничуть не меньше старшего сына, но Джастину и это не нужно, он слишком ревнует мать к приемному брату, которого в глубине души ненавидит, которому дико завидует, опять же, из-за ревности к матери. Если он захочет, у него будет эта семейная любовь, а еще его обожает вся школа, причем, не так фальшиво, как жестоких отморозков, а по-настоящему. Слабаки, над которыми он издевается, его ненавидят, но молчат, ничего не в силах с этим сделать. Остальных же Джастин ласкает в лучах своей красоты и славы, такой улыбчивый подонок с хитрым, прищуренным взглядом уже в свои семнадцать. Он устраивает фееричные тусовки на стадионе возле Ужасного Авеню, прямо перед лесом, уговорив мать нанять рабочих, чтобы они расчистили это место и вырыли там бассейн. Он покупает своим бесконечным, постоянно меняющимся подружкам шмотки, безвозмездно швыряется деньгами, лучшему другу даже подарил машину, решив не покупать ее себе. Миссис Гудруни тогда до слез умилялась, причитая, какой у нее благородный и щедрый сын, а друг, безмозглый, но жутко сильный и источающий гормоны увалень, радостно возил Джастина куда угодно, приезжая по первому зову Его Высочества.
Джастин классно устроился. Его либо молча, беспомощно ненавидят, либо открыто, поливая комплиментами, обожают.
Однажды встретив в школе Муна Гудруни, Шелдон понял, что он не был совсем конченым кретином, как его младший брат. В старшем Гудруни были как эгоизм, так и справедливость, и сочувствие.
Что касалось его младших брата и сестры, то сочувствие со справедливостью достались явно только Джейд. Все остальное вобрал в себя Джастин полностью, окончательно и бесповоротно. Если от Муна немного веяло жестокостью, то его младший братец ей откровенно вонял и в то же время наслаждался, упиваясь.
Жалеть его и пытаться понять было слишком сложно, даже нереально, ведь дебилу было ясно, в чем его проблема. Его «бедой» был красавец, умница, любимец и гордость матери брат. Поэтому он отрывался на таких пряничных наивных мальчиках-для-битья, вроде Шелдона.
Он был козлом.
Тем не менее, когда до Шелдона все это дошло естественным путем учебы в школе и общения с Джейд, легче не стало. Что с глупыми внушениями родителей «прости его и пожалей», что с реальным взглядом на вещи было одинаково тяжело жить, потому что вот Джастину-то точно было по барабану, кто и как там из его жертв на него смотрит, что они о нем думают… ничего не менялось.
«И не изменится до выпускного. Еще хуже будет, если мы оба поступим в один и тот же университет».
Старший Гудруни свои ядовитые шипы там пустил ветвями по всему преподавательскому составу во время учебы, очаровав абсолютно всех. Джастину обеспечено отличное будущее. Если же Шелдону повезет, и пытки не повредят его учебе, он тоже попадет туда же. Ад продолжится.
«Это конец», - обреченно думал он.

* * *
Каждый раз это начиналось, как дружеский разговор. Не совсем дружеский, скорее, приятельский, будто они с Джастином были давними друзьями, просто когда-то их пути в старшей школе разошлись. Или даже в средней. И сейчас, в выпускном классе они иногда болтали на старые темы, посмеиваясь над прошлым.
Это было не так, на самом деле.
Наверное, если бы в школе не было никакого Джастина Гудруни и его любимого дружка-увальня, который своей брутальностью оттенял смазливую грацию директорского сыночка, Шелдона даже считали бы симпатичным. Он не был некрасивым, просто не был таким девчачьим идеалом, как Джастин. У него были тонкие прямые волосы естественного русого цвета, которые он прятал под извечную шапку, чтобы не встряхивать постоянно челкой и не казаться кому-то там эмо.
Шапка все равно была предметом дегенератских шуток. Он не был коротышкой, но был жутко худым. Красивое же и развитое тело Гудруни, с каким нужно было родиться, и которое он практически не шлифовал в спортзале, наслаждаясь таким, какой он есть, выгодно отличалось. Не говоря уже о внушительных мышцах его увальня, который мог убить, наверное, одним удачным ударом в висок.
- Куда идем, Кейси? – вкрадчиво, с фальшивой любезностью спросил Джастин в этот раз. Шелдон закрыл глаза и вздохнул, прикусывая губу. Он ненавидел школьный бассейн за то, что он был в подвале, такой огромный и темный даже днем, потому что энергосберегающие лампы под высоким потолком создавали впечатление скорее морга, чем бассейна. Они с Джастином шли по длинному и темному коридору вдоль шкафчиков. Свет уже был практически везде выключен, раздевалки – пусты, только кто-то задержался поплавать в бассейне, и из открытых двойных дверей слышались голоса.
Шелдон забыл в шкафчике часы, за ними и вернулся, надеясь, что за ним никто не пойдет. Как всегда, он ошибся, Гудруни обожал такие моменты, чтобы докопаться до него. Скорее всего, его увалень тоже где-то недалеко, снимает это все на мобильник, чтобы потом отправить десяткам бывших и настоящих подружек, которые завтра над Шелдоном будут ржать так, что их грудь будет заманчиво колыхаться и радовать Гудруни.
Шелдон открыл шкафчик, достал свои часы, убрал их в карман на всякий случай, если Гудруни приспичит пошутить, и хотел уже закрыть дверцу шкафчика, когда Джастин сам ее захлопнул, а второй рукой пихнул его так, что Шелдон привычно ударился лопатками и вздохнул.
- Я, кажется, спросил, куда ты идешь.
- Уже никуда.
- Освободился ради меня? – умилился Джастин так фальшиво, что стало обидно уже сейчас.
- Конечно.
- Заткнись, Кейси. Не смей разговаривать со мной.
- Я не Кейси.
- Не отвечай мне! – Джастин ткнул его кулаком поддых со всей злостью, которая в тот момент его захлестнула из-за очередного услышанного разговора матери и ее помощницы. Снова нахваливали Муни, аж трясло от этого уже.
- Что тебе опять от меня нужно, а?.. – Шелдон не смог удержаться, устало прижался затылком к шкафчику и зажмурился, дергаясь от глухих всхлипов.
- Меня это радует, - удивленно, будто ответ был очевиден, пожал плечами Джастин. – Так кто там у нас не Кейси? Ищем внимания и сочувствия, хочется всем показать, какой ты бедный и несчастный? Что ты скажешь психологу, если она вдруг вызовет тебя поговорить насчет твоих штучек? Что это я тебя довел? Только попробуй, я тебя тогда вообще лично вскрою. При мне будешь их резать по всем правилам, понял? И не поперек, дебил, не наискосок, как придурок, а вдоль, до самых подмышек, - Джастин хмыкнул и зацепил длинным, поистине аристократичным пальцем ряд браслетов «счастья» на руке одноклассника, которой тот держался за солнечное сплетение.
Шелдон дернулся было, но Гудруни уже рывком их дернул на себя, согнув палец, как крючок, магниты, на которых браслеты держались вместо застежек, легко разомкнулись, и вся стопка браслетов упала на пол, пара осталась висеть на пальце Джастина, магниты снова притянулись друг к другу и защелкнулись. Джастин игриво покрутил их, пока они не слетели и не упали где-то в темноте, у противоположной стены.
- Покажи, что там у нас?.. – он поманил тем же пальцем, чтобы Шелдон развернул руку запястьем к нему, но тот наоборот спрятал ее чуть ли не за спину, как в младших классах.
Джастин побледнел, и тени под его идеально выпирающими скулами стали еще темнее, вытянутое, безупречное лицо приобрело холодное выражение раздражения, которое ничего хорошего Шелдону не светило.
- Покажи, придурок, кому сказал! – он резко, без замаха ударил его в лицо сильно сжатым кулаком, чтобы больно было очень, а синяк расплылся не слишком большой. Даже нос оказался не разбит, Шелдон просто схватился второй рукой за верхнюю губу, по которой удар и попал, порезав ее о зубы изнутри.
- О-о-о, да у нас же уже все зажило практически, - весело протянул Джастин, схватив его за руку и развернув ее просто силой, рассматривая затянувшиеся порезы, с которых уже смело можно было отодрать корку засохшей крови, а потом наслаждаться опасным, темно-розовым цветом свежей кожи шрама.
- Ну, ничего, сегодня же ты все обновишь, - Гудруни хмыкнул, и пока Шелдон не успел ляпнуть что-то, вроде «нет» или «ошибаешься», он сдернул с него шапку, схватил за волосы и дернул вниз, навстречу своему острому, но твердому, как камень, колену, впечатывая в форменные брюки носом раз, второй, третий, потом отвесил унизительную оплеуху. Шелдон потерял равновесие, отвлекаясь на боль в лице и стараясь при этом всем молчать, даже не дышать, упал на бок. Следующим он увидел начищенный острый носок форменного туфля, который с разгона, как в европейском футболе, которым Джастин увлекался, впечатался ему в живот. Шелдон даже видел, как Гудруни замахивался, но сделать ничего точно не успел бы, только закашляться, подумав, что у него внутри все сейчас разорвется.
Но это был один случай из множества, так что это даже успокаивало. Это не смертельно, можно пережить, хоть и жутко больно.
Джастин для верности ударил его раз, потом добавил сверху вниз, будто давил жука, по бедру, впечатав в него невысокий каблук школьной обуви. Взбесившись, он был даже красивее, чем обычно, ни разу не крашеные, слегка вьющиеся, как у принца из сказки про Золушку волосы упали на лицо, и он убрал их, зачесав пятерней направо. Выглядеть они стали, как гениальная укладка, сделанная стилистом, и за это его тоже хотелось придушить.
- Ты же хочешь спросить, почему я это делаю?.. – ехидно уточнил он, сев на корточки и опираясь пальцами одной руки о пол возле лица Шелдона, который согнулся и старался не шевелиться, подтянув колени к груди. Он даже хотел отвернуться, но Гудруни схватил его снова за волосы и дернул, так что голову будто обожгло, заставил смотреть на себя. – Потому что ты мне все равно ничего не сделаешь. Вот что ты мне сделаешь, а? Попробуй хоть что-нибудь, и Артур тебя потом разделает, как отбивную, а еще трахнет, так что твои вопли услышат голодающие выблядки в Африке. Если ты хоть что-то там против меня задумаешь, так и знай, вся школа тобой будет пользоваться, сделаем из тебя настоящего педика. Ты же и так педик. Только педики вскрываются ради того, чтобы их пожалели, а не чтобы сдохнуть. Лучше бы ты наконец сдох уже, надеюсь, сегодня вечером от такой жестокой обидки ты дорежешься до вен, а не просто так поцарапаешься, придурок. А если нет, то лучше бы давал в задницу, это больнее, говорят, сам не пробовал. И пользы бы от тебя больше было, Артуру ты, кстати, нравишься в этой роли. Всего лишь мешок тебе на голову надеть, чтобы рожа страшная не мешала, а на остальное и глаза закрыть можно.
Шелдон его старался не слушать, настойчиво повторяя правила с урока алгебры в уме, закрыв глаза.
- Так что удачного вечера, Кейси, - Гудруни с чувством плюнул ему в лицо и отпустил, ударив еще раз о пол носом, пихнул ногой, поднимаясь, и расслабленно отправился по коридору обратно к лестнице. Настроение у него, судя по походке, стало превосходным.
***
Kacey Cutter - личное имя, ставшее нарицательным для тех, кто режет запястья не с целью самоубийства или повышения контроля над эмоциями, а ради привлечения внимания. Еще имеют грубый вариант названия Cutter Slut.

Дата добавления: 2015-09-06