Читайте также:
|
|
Всего полтора месяца миновало, а он так изменился, что Варя не сразу крикнула: «Ой, Володя!», когда Устименко уже стоял перед ней – высокий, раздавшийся в плечах, поросший темной щетиной мужчина в мятом парусиновом плаще, в жестких сапогах, простоволосый.
– Ой, Володя! – сказала Варвара счастливо и удивленно.
Дождь все еще моросил, осень началась ранняя, мозглая. Лицо у Вари было, в росинках, мохнатые ресницы Володи, плащ, простоволосая голова – все было мокро. И боже, какой он стал огромный – этот Володька.
– Книги намокли, черт! – сказал Володя.
– Здравствуй же! – произнесла Варя, отпихивая в сторону связку книг. Эта связка мешала ей взять Володю за плечи, притянуть к себе и поцеловать. Но она всегда все делала по‑своему и поцеловала Володю. – От тебя больницей пахнет! – сказала Варя. – Судя по твоим письмам, ты теперь совсем доктор, да? Не улыбайся так покровительственно, отвечай.
– Что же отвечать? – спросил Володя. – Я нормальный полузнайка, вот и все. Во всяком случае, лечиться у меня не советую.
– А Евгений вернулся очень важный.
Они поднимались по пологим сходням речной пристани. Дождь все моросил, мутные ручейки текли вдоль дороги. Варя говорила без передышки, Володя взглянул на нее и удивился, раньше она не была такой болтливой. Может быть, что‑нибудь случилось.
– Писем оттуда давно не было? – спросил Володя.
– Оттуда? Нет! – сказала она. – Совсем не было, давно не было. Вчерашнюю газету ты читал? Как они форсировали Эбро – это замечательная бригада. Батарея имени Тельмана...
– Что ты так стрекочешь? – спросил Володя.
Она шла отвернувшись от него. Он крепко взял ее за плечо и повернул к себе. Конечно, она ревела.
– Его ранили? – спросил Володя.
– Нет, – твердо сказала Варя. – Твоего папу не ранили, а мой жив.
Он не обратил внимания на эту странную фразу.
– Значит, и реветь нечего! – сказал Володя. – Распустилась ты без меня, вот что...
– Да, – подтвердила Варя. – Нервы развинтились.
– Какие у тебя нервы, девчонка! Даже слушать смешно...
Они пошли пока к Степановым, тетка Аглая должна была только завтра приехать из Тишинского района. Евгений кейфовал на диване, он тоже вернулся с практики. Но настроение у него было подавленное.
– Горю синим огнем! – сказал он, когда Варя вышла. – И посоветоваться не с кем. Просто идиотская история. Понимаешь, она мне, конечно, нравится и как товарищ, и как женщина, но брак дело такое – трэба помозговать. А тут папаша – декан, трепанет языком, и пропал я, мальчишечка...
Володя слушал хмуро.
– В таких делах я не советчик, – сказал он после паузы. – А вообще‑то ты, конечно, пакостник.
– А ты святой! Вот погоди, наставит тебе рога моя сестрица с твоей святостью, тогда попрыгаешь. Физиология есть физиология.
Володя хотел было рассердиться, но не смог. «Это как с блондинами и брюнетами, – подумал он. – Не виноват же человек, что он брюнет. Так и Женька – с ним ничего нельзя поделать, с этим оголтелым, тупым эгоизмом, с этой пошлостью, с жизненными истинами, в которые он раз навсегда поверил».
На круглом столике так, чтобы все приходящим было видно, лежали отзывы деятельности т.Степанова Е.Р. как лектора. Володя перелистывал справки разной величины – все с печатями, некоторые на листках, вырванных из ученических тетрадок, другие на каких‑то исписанных с обратной стороны бланках, третьи из блокнота. Женины лекции очень хвалили – он читал и о профилактике рака, и о личной гигиене, и об анаэробной инфекции, и о борьбе с рожистым воспалением, и о закаливании детей.
«Оптимистические перспективы, даваемые т. лектором...» – прочитал Володя в одном из отзывов.
– В общем, каждый день по лекции? – спросил Володя.
– А что ты думаешь, и по две бывало. Советский народ, знаешь, как жаждет научного слова? Вымотался я, дорогой мой, как собака.
– Что же ты делал в больнице?
– Ого! – неопределенно произнес Евгений. – И учти еще – занятия с младшим медицинским персоналом, беседы с больными в палатах, другие общественные мероприятия...
– Значит, вроде затейника у них практику отработал!
Удивительно, как Евгений умел не обижаться и все неприятности пропускать мимо ушей!
– Мальчик, мальчик, – сказал он только, – не знаешь ты, свет очей моих, что такое жизнь.
Со двора, весело стуча лапами, прибежал разжиревший на Вариных харчах Шарик; шерсть у него теперь лоснилась, глаза влажно поблескивали.
– Эрнс! – сказала Варя. – Тубо! Умри, Эрнс!
Бывший трехцветный Шарик «умер», потом принес Варину туфлю, потом «дал голос». «Совсем еще девчонка!» – думал Володя, глядя снисходительным, стариковским взглядом на Варвару.
– У‑у, мое счастье! – сказала Варя Шарику. – Я тебя съем сейчас! – И действительно укусила Эрнса за ухо.
– Сумасшедший дом! – пожаловался Евгений. Прохаживаясь по комнате и шаркая туфлями, он хвалил профессора Жовтяка. По его словам выходило, что Геннадий Тарасович «добрый старик», «симпатичный старик», «знающий старик», «наш старик». Выходило также, что Володя виноват в нездоровом отношении курса к Жовтяку. Надо уважать возраст, жизненный путь, доброе и отзывчивое сердце старика.
– Ты когда же с ним так сблизился? – спросил Володя.
– А он на даче в Займище жил, – ответил Евгений. – Мы с ним на рыбалку ездили, и вообще как‑то сошлись.
– Валяй, валяй! – усмехнулся Володя. – Вы друг другу подходите.
– Глупо!
– Почему же глупо? Вот поглядишь – он тебя выдвигать начнет, Ираидиному папаше неудобно, а Геннадий Тарасович должен на кого‑то опираться. Еще Мишку Шервуда потяните за собой, он ведь не чета тебе – умный...
Женька смешно по‑заячьи повертел носом и со своей подкупающей искренностью согласился:
– А что? Идея, между прочим! Шервуд – парень способный, даже талантливый, на него Тарасыч вполне может опереться...
Пришел с базара дед Мефодий, стал длинно рассказывать про цены и про то, что хоть тресни – нету телячьей печенки. Моркови – хоть завались, а на кой она дьявол?
– Зайцы мы, что ли, – сердился дед Мефодий. – Вон, полная кошелка, а печеночки ни в одном ларьке, ни на одном возу.
– Дорогой дедушка, – сказал Евгений, – а вот, будучи до революции крестьянином, ты часто кушал мясо? Небось на рождество да на пасху.
Дед смешался.
– То‑то, – наставительно произнес Женя. – У нас, разумеется, есть недоработки, особенно в части торговли, но хаять все подчистую – не пройдет. Базарные разговоры – обывательщина, мещанство.
– Так я‑то для вас печенку хотел, – сказал Мефодий. – Не для себя. Мне что. Вот Варвара печенку завсегда хорошо кушает.
– Оставь деда в покое, – сказала Варя. – Что к нему прицепился?
И пожаловалась Володе:
– Вернулся вчера и все время всех учит.
Она села рядом с Володей, взяла за руку, заглянула в глаза.
– Понимаешь, – сказала Варя, – сегодня день рождения маминого Додика. Это глупо, но будет обида, если мы не придем. Заранее предупреждены, и так далее, и прочее. Ты должен пойти с нами.
– Да, да, – согласился Евгений добродушно. – Давай отмучаемся вместе. Харчи там всегда так себе, скукота, разумеется, но муттер есть муттер, никуда от этого не денешься. Вымойся, переоденься – и дунем. Все‑таки мы молодежь, цветы жизни, надо украсить собой их мещанское общество.
– Чемодан твой в коридоре, у ванной, – сказала Варя.
Женька плотно притворил за Володей дверь.
– Ты ничего ему не скажешь?
– Нет, я не могу.
– Может быть, мне?
– Не суйся. Никто этого не может сказать, кроме папы.
– Но если ты все время станешь реветь...
– А уж это не твоего ума дело!
Евгений пожал плечами.
– Во всяком случае, его нужно держать побольше здесь, – посоветовал он. – На людях всегда легче. Ну, а самый факт – что ж, погибнуть в бою с фашизмом, да еще так, как Афанасий Петрович...
– Замолчи!
Из чемодана Володя достал смену белья, выстиранную и заштопанную еще старухой Дауне, вынул пакет с сургучными печатями, носки, галстук, который так и не привелось повязать ему за все время своей практики, серую, «смерть прачкам», рубашку. И с тоской взглянул на стопочку книг, перевязанных бечевкой. Ни строчки не прочитал он в Черном Яре.
Женька вышел в коридор, увидел пакет, присвистнул:
– Ого! Воображаю, что тут написано. Давай осторожненько вскроем, потом объяснишь, что печати сломались сами. Прочтем, интересно же!
– Положи на место! – велел Володя.
– Здорово ты все‑таки провонялся больницей, – сказал Евгений. – И ни одной вещички не приобрел! А я, между прочим, схватил себе в тамошнем сельмаге великолепный отрезик на костюм из под прилавка. Провернул мероприятие – лекцию, конечно бесплатную, тема: «Гигиена брака», подал под острым соусом – и все в полном порядочке. Пятый курс, надо иметь вид...
Володя терпеливо промолчал: он решил больше не вязаться с Евгением. Все равно, словно об стенку горохом...
В ванной Володя побрился, пустил душ и долго наслаждался обрядом мытья, унаследованным от отца. Это отец его научил взбивать пену мочалкой, мыться «малой» и «большой» водой, полоскаться «начерно» и «набело», пробовать чистоту волос «на скрип». Когда‑то давно они вместе ходили в баню и мылись там подолгу, охали, парились, пили квас и начинали все сначала. Наверное, и в Испании отец отыскал баню. Какую‑нибудь мраморную, с кариатидами и парящими в воздухе розовыми амурами...
– Ты долго еще будешь мыться? – спросил Евгений.
Варя повязала Володе галстук – он совсем не умел делать такие вещи – и пригладила волосы щеткой. Евгений попрыскал на себя из пульверизатора, Володя подал Варе плащ.
– Да, мы обедать дома не будем! – крикнул Женя.
– Не завою, – сказал дед из кухни, где шуршал листами журнала «Огонек». Он очень любил рассматривать картинки. – Интересно, как там накушаетесь. Видел давеча ихнюю Паньку на базаре: дали, говорит, всего ничего денег, а обед на цельную роту велено сготовить...
Ираида и несколько незнакомых Володе накрашенных женщин уже сидели на холодной и мозглой террасе у Валентины Андреевны. Поверх скатерти Ираида раскладывала желтые дубовые и кленовые листья – под каждым прибором и под каждой рюмкой должна была лежать такая «живая» салфетка.
– А, деревенский доктор приехал, – сказала Валентина Андреевна и протянула Володе руку для поцелуя, но он не поцеловал, а только сильно встряхнул. – Ну как там? Все лечили?
– Все лечили, – грубым голосом ответил Володя.
Додика еще не было, он проводил какие‑то мотоциклетные соревнования. Во дворе, на цепи вякала Додикова охотничья собака. Подруга Валентины Андреевны Люси Михайловна, значительно подняв бровки, говорила:
– Ах, дорогая, не спорьте, пожалуйста, со мною, преждевременные морщины – результат нашего невнимания к себе. Например, смех. Посмотрите, как я смеюсь. Округляю полость рта и смеюсь: хю‑хю‑хю, – сделала Люси Михайловна. – Смеховой акт в наличии, а мускульная система не расслабляется...
Володя смотрел на Люси Михайловну выпученными глазами. Варя слегка толкнула его в бок. Евгений расхаживал по веранде, курил папиросу и сердито переговаривался с Ираидой. А нахальный толстый коротышка Макавеенко по обыкновению рассказывал накрашенным гостям свои анекдоты и сам первый смеялся.
Пришли еще какие‑то неизвестные Володе муж с женой. У него было львиное лицо, а она так громко шуршала шелком, что казалось, будто все время сердито шепчет.
– Кто такие? – поинтересовался Володя.
– Главная портниха в городе, – сказала Варя. – Ее зовут по‑старорежимному – мадам Лис. А с ней ее муж, – она его берет с собой в гости.
– Наукой доказано, – продолжала желтокожая и сморщенная Люси Михайловна, – что преждевременные морщины появляются также в результате неправильного положения лицевой части головы во время процесса сна. Если следить за собой и во сне, то возможно избежание преждевременного сморщивания.
Она заметила на себе упорный взгляд Володи и, «округлив полость рта», улыбнулась:
– Не правда ли, молодой доктор?
– Не знаю, мы это не проходили, – хамским голосом сказал Володя, – и как это следить за собой во время сна?
– Хю‑хю‑хю! – засмеялась Люси Михайловна. – И очень даже можно. Вообще, товарищи, мы крайне мало внимания обращаем на самомассаж путем поколачивания складок, морщин и дряблостей на коже.
– Меня сейчас вырвет! – шепотом сказала Варя Воллоде. – Как она говорит ужасно про это поколачивание...
Но Люси Михайловна не могла остановиться.
– Самомассаж – мой конек, мои альфа и омега, моя последняя любовь, – говорила она. – Итак, правой рукой нужно поколачивать складки на правой стороне лица, а левой – на левой. Дряблости под глазами поколачивают подушечками пальцев. Что же касается до подчелюстных морщин и отвисаний, то с ними надлежит бороться путем похлопывания тыльными сторонами пальцев...
Пелагея понесла салаты – очень много салатов, с картошкой, морковкой, свеклой, зелеными листьями, луком – все в красивых вазах. Короткий, наглый Макавеенко сказал, принюхиваясь:
– Всегда у молодоженов овощи! Силос! И полезно, и недорого, и в своем вкусе. Только ведь я предупреждал: люблю мясо!
Приехал на автомобиле Додик и завел патефон с собакой на внутренней стороне крышки.
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль
Ничего теперь не надо вам...
– Послушайте, – негромко сказал Додику Евгений, – это же безобразие, патефон вы просто у нас сперли. Я уехал на практику, а вы явились к деду...
– Ах, оставьте, железный человек! – сказал Додик.
Он был выбрит, напудрен, с прямой английской трубкой в зубах, с ямочкой на подбородке, до того чистоплотный и порядочный, что могло прийти в голову, будто он международный вор.
Пили водку, мадеру, портвейн, пиво и шартрез. Валентина Андреевна держалась кончиками пальцев за виски и говорила Евгению:
– Неужели наука не может побороть обыкновенную мигрень? Третий день страданий! Третий день!
Жена присяжного поверенного Гоголева тоже всегда жаловалась на мигрень и пальцами сжимала виски.
– Выпей водки, мама, – сказал Евгений. – Сосуды расширятся, и мигрень проскочит.
– Правда? – округляя глаза, спросила Валентина Андреевна.
Она выпила и водки, и пива, и мадеры.
– Ах нет, нет, что вы, – говорила на другом конце стола Люси Михайловна. – Надо отличать уход за жирной кожей от ухода за сухой кожей. Это элементарно. Так же как совершенно безграмотно мазать лицо при наличии угрей кремами и мазями.
– Володька, перестань таращиться! – жалостно попросила Варя. – Не слушай, и все. Не надо ничего подчеркивать.
– Я не подчеркиваю, – сказал Володя.
– Нет, подчеркиваешь! – крикнула Варя. – Выпей лучше водки!
– Это просто смешно, – говорил Додик, сидя в центре стола, весь в букетах и бутылках. – Просто смешно. Гонщик в условиях дождевой погоды не может не соблюдать...
– Ура! – заорал наглый Макавеенко. – Я, кажется, нашел в салате жилу от говядины. А мадам Лис, между прочим, идет особое обслуживание и отдельная подача. Там салат из цыпленка. Ура гостеприимным молодоженам!
Мадам Лис шлепнула Макавеенко по руке, а сам львинообразный Лис налил себе полный чайный стакан липкого ликеру.
– Мадам Лис, а правда, что фасон фигаро опять входит в моду? – спросила Ираида.
– Дела, деточка, только в деловой обстановке – ответила мадам Лис.
– Браво, браво! – захлопала в ладоши Валентина Андреевна. – Действительно, дела в деловой обстановке. А сейчас мы пьем! У нас праздник! Семейный праздник!
Валентина Андреевна была счастлива: вино ударило ей в голову, стол казался совсем таким, как когда‑то у присяжного поверенного Гоголева; ели и пили вокруг приличные люди, никто не говорил о кораблях, о пушках, о маневрах, о полето‑часах, никто не запевал сиплым голосом про Конную Буденного.
Потом Паня принесла всем по чашке бульону с пирожком, потом были крошечные котлетки с зеленым горошком и большие, страшно жирные, какие‑то размазанные торты.
– Это от Макавеенки, – шепнула Варя Володе. – Он же главный по части тортов и пирожных. Мама сказала, что, наверное, его скоро посадят – очень сильно ворует.
Еще не дообедали, когда Валентина Андреевна почувствовала себя дурно. Евгений с Ираидой исчезли, Варвара и Володя повели Валентину Андреевну в спальню, где росли кактусы и висел портрет кактуса.
Додик проводил жену взглядом, выбил трубку о каблук, сказал Макавеенке:
– Попался, который кусался. Это и есть радости семейной жизни. И не уйти: поднимет визг, что она больна, а я шляюсь...
– Выпьем! – предложил Макавеенко.
– Выпьем! – согласился Додик.
К ним подсели Люси Михайловна и еще одна пожилая дама, которую звали Беба. Беба была стриженая и выкрашенная перекисью, после чего еще сильно завита барашком. Розовые плечи ее были оголены.
– Ну, старухи, – сказал наглый Макавеенко, – поборемся еще с дряблостью, а? Я слышал, что красавицам после пятидесяти лет очень помогает маска из ржаной муки. Намазала морду – и Вася!
– Вы не джентльмен! – воскликнула Беба. – Надо быть добрым.
– А я, между прочим, в джентльмены и не лезу, – сообщил Макавеенко. – Я в торговой сети работаю, детка, там закон джунглей царствует.
Он слегка куснул Бебу за голое плечо:
– Гам‑гам. Страшно?
Додик завел патефон, пригласил Бебину молоденькую сестру Куку. Макавеенко пригласил Бебу. Сочный до жирности голос пел:
Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось.
В этот час ты призналась,
Что нет любви.
Володя сидел в кабинете Додика и сердито перелистывал книжки, а Валентина Андреевна, пластом вытянувшись на кровати, держала дочь за руку и жаловалась:
– Ты и не представляешь, девочка, как с ним не просто. Он требует, чтобы у меня были интересы, и буквально принудил меня – он же волевой, ты видела, как развита у него нижняя челюсть, – буквально принудил поступить на курсы кройки и шитья. И дело не только в моих интересах, дело в средствах. Он же сумасшедший, он хочет создать мне постоянный комфорт – красоту жизни, он говорит мне «маленькая», он любит называть меня «маленькая», или «светик», или «беби», он говорит: у тебя есть вкус, ты можешь стать ведущей портнихой в городе. И не в том смысле, что я буду сама шить, нет, я буду давать указания... Например, наши платья, так называемые полуприлегающие, – это же кошмар! Полное отсутствие линии. Совершенно не умеют брать полуокружность бедер! А перевод вытачки в подрез проймы? Мы занимаемся с Бебочкой у мадам Лис...
– Варь! – угрюмо позвал Володя из соседней комнаты.
– Сейчас! – ответила Варвара.
– Это Володя? – спросила Валентина Андреевна.
Варя кивнула.
– Какой‑то он все‑таки мужлан, – сказала Валентина Андреевна, – сидит букой, никакого шарма. А шарм в мужчине – это все. Я сейчас читаю Достоевского. Князь Мышкин ведь идиот, а какой шарм...
– Мама, не говори того, чего не понимаешь, – жалобно попросила Варя.
– То есть как это?
– Не говори про Мышкина, я тебя умоляю.
– Ты мне грубишь, девочка, ты грубишь своей мамочке...
– Не говори про Мышкина, не смей! – крикнула Варя.
И выскочила из комнаты.
– Варвара! – донеслось ей вслед. – Это хамство, Варвара!
– Уйдем! – шепнула Варя Володе.
Муж мадам Лис, напившись пьяным, спал, подложив под львиное лицо огромные волосатые лапы. Сама мадам Лис танцевала с Додиком. Бархатный голос из патефона все еще пел про утомленное солнце. Белый, непривычный к такой жизни Додиков пес гремел ошейником и тоскливо подвывал. Макавеенко, сидя на краю стола, произносил речь, обращенную к Бебиной сестре Куке:
– Да, смысл жизни состоит в том, чтобы брать от нее все, не откладывая исполнение своих желаний ни на минуту, ни на секунду! Слушайте сюда все, как говорят одесситы! Я материалист и не верю в райское блаженство после смерти. Идите сюда, молодой человек! – крикнул он, заметив Володю. – Идите поспешно! Бегите ножками! Я вижу, вы не согласны со мной? Он не согласен со мной, да, Кукочка? Так что? Я беру от жизни, чего только желаю, потому что я не идеалист, как некоторые…
– Идем же, Володя! – сказала Варя.
– Зачем ты меня сюда притащила? – спросил Устименко.
Дата добавления: 2015-09-06; просмотров: 116 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
В чем же счастье? | | | Отец погиб |