У нас разные дороги

В шесть утра он открыл своим ключом дверь. Трехцветный Шарик, слабо ступая, закидывая зад, пошел к Володе навстречу. Варя, одетая, подложив ладошку под щеку, спала на его кровати. Настольная лампа была затенена так, чтобы свет не падал на то место, где положено было лежать Шарику. И прохудившаяся кастрюля, изящно прикрытая розовой крышкой из картона, стояла рядом с постелью выздоравливающего будущего Эрнса.

– Володя – тихонько окликнула тетка Аглая.

В носках, стараясь не скрипеть половицами, он вошел к ней. Укрытая до плеч, она ласково смотрела на него своими чуть раскосыми глазами.

– Намучился?

– Есть маленько!

И шепотом он стал ей рассказывать, как его нынче пригласил Постников. На мгновение Володе показалось, что тетка тоже что‑то хочет ему рассказать, но он забыл об этом, потому что захотелось еще поделиться разными институтскими новостями, а потом сразу же надо было спать. Сон всегда скручивал его мгновенно, одним ударом сбивал с ног. Засыпая, проваливаясь вместе с раскладушкой во что‑то мягкое и уютное, он услышал еще теткин голос про какие‑то ее новости, но выслушать не мог – спал.

– Вот так‑то, Шарик, – вздохнула Аглая и погладила будущего Эрнса по жесткой шерсти возле уха, – Никому до меня нету дела.

Шарик посопел носом и осторожно почесался – он очень себя берег и всячески соблюдал свое здоровье.

– А мне все про него интересно! – поглаживая пса за ухом, тихонько говорила Аглая. – Почему так? Да не скули, не больно тебе, мнительная какая собака!

Завтракали втроем, несмотря на сердитые телефонные звонки деда Мефодия, который кричал в трубку, что «девке не из чего по людям ночевать и людей объедать – чай, не нищие побирушки, изба есть и завтраком, слава богу, не обижены». Аглая настороженно поглядывала на Володю – спросит ли про вчерашние ее новости, но он не спросил. Варвара учила повеселевшего бывшего Шарика давать лапку, он рассеянно позевывал, отворачивался.

– Как ты думаешь, Эрнс поправится? – спросила Варя Володю.

– Угу! – ответил он.

– А почему он все зевает? Это не кислородное голодание?

Устименко промолчал.

– Не снисходит до нашей милости! – сказала Варя Аглае Петровне. – Великий человек, будущее светило.

– И рассеянный, как все великие! – подтвердила Аглая.

– Но великие люди не гнушаются обычными гражданами, ведь так? – осведомилась Варвара. – А ваш племянник гнушается.

Вдвоем – Аглая и Варя – сели на один стул и, обнявшись, принялись говорить про Володю так, будто его вовсе здесь не было.

– Он из тех, кто интересуется только собой.

– Дутая величина. Воображения больше, чем соображения.

Володя отсутствующим взглядом посмотрел на тетку и на Варю, спросил, который час, и вновь принялся рыться в своих конспектах.

– Еще из него, может, ничего и не выйдет! – предположила Аглая. – Внешне сама наука, а внутри пустота.

Варвара печально согласилась:

– Смотреть противно.

– Конечно, противно! – подтвердила Аглая. – Ведь фундаментальных знаний ни на грош, один только фасон. У нас на рабфаке таких называли «барон фон Мыльников».

– А может быть, он просто, Аглая Петровна, тупица и зубрила?

– Даже наверное. С ограниченным кругозором.

– Послушайте! – жалким голосом произнес Володя. – За что вы так на меня?

И вдруг Аглая заплакала. Но не так, как плачут обычно женщины, а по‑особому, по‑своему. Она даже смеялась, а слезы между тем, словно брызги, летели из ее глаз.

– Что ты, о чем? – совсем растерявшись, спросил Володя.

Только теперь ее бесполезно было спрашивать. Она не отвечала, подбирая пальцами крупные, словно горошины, слезинки. Варвара налила воды, Аглая подошла к окну, распахнула, высунулась наружу. Было видно, как вздрагивают ее плечи. Потом, внезапно успокоившись, сказала:

– Не обращайте, дети, внимания. Я что‑то устала за это время, знаете, так бывает. Живешь‑живешь – и устанешь. Ну, а теперь совсем трудно мне. Справлюсь ли?

– С чем? – тихонько спросила Варя.

– Со всем, – задумчиво ответила Аглая.

Накинула плащ и ушла.

Потом Варя, притворяясь хорошей девочкой, мыла посуду, а Володя читал газету и внезапно понял, о какой своей новости хотела давеча рассказать тетка. В «Унчанском рабочем» была напечатана заметка о конференции педагогов Каменского района и о том, что там выступила завоблнаробразом т.Устименко А. П.

– Ты понимаешь, Варя? – спросил Володя. – Ох, я свинья! Конечно, ей очень трудно, первые дни такой работы, и вчера, когда я вернулся... Ох, как паршиво!

Варя села, развязала тесемки фартука, кинула полотенце на стол.

– Ну скажи же что‑нибудь! – велел Володя.

– Что?

– Ведь не так уж я виноват.

– Тут ничего не поделаешь, – вздохнул Варвара. – Ты такой! Самое главное твое не здесь, а там.

– Где там? И какое главное?

– Не сердись! – попросила Варя грустно. – Может быть, это и хорошо, но это трудно, Володя. Там, в институте, ты, наверное, вовсе не эгоист, но тут это даже страшно.

Удивительно, как умна бывала эта девочка. И как умела угадать самое существенное. Но тут же она сморозила дичайшую глупость.

– Мне цыганка нагадала, – сказала Варя, – знаешь, в прошлое воскресенье. Честное слово... не веришь честное пионерское! Такая страшная цыганка, старая, носатая, глазища – во! Нагадала, что... в общем, про нас с тобой. Будто я тебе не нужна. Будто у нас с тобой разные дороги...

Володя молчал, отвернувшись, глядел на красные гроздья рябины под открытым окном, ежился от холодного осеннего ветра.

– Ну ладно, Варюха, я, конечно, скотина, – подавленно согласился он, – но не такая уж. Вот увидишь, переменюсь в корне. Буду чутким и, как его... есть еще всякие сахаринные слова...

– Ты не сможешь.

– А вдруг?

– Не сможешь! – повторила Варвара, глядя прямо в глаза Володе. – Тогда это будешь не ты. Это будет другой человек. А мне нужно, чтобы именно ты не ушел разной дорогой. Ты!

– А ты? – спросил он.

– Что я?

– Ведь и ты можешь уйти разной дорогой. Твоя дурацкая цыганка сказала, что у нас разные дороги, а не у меня.

Он подошел к Варваре и взял ее за руки повыше кистей. Любя ее, никак он не мог решиться сказать это словами. И не то чтобы не мог решиться, а просто стыдился. Скажешь: я тебя люблю, а она ответит: ну и что же? С Варьки все могло статься. Да и так она сама все понимает.

– Ты понимаешь, рыжая? – спросил он.

– Что? – простодушно ответила она.

Тогда он сжал ее запястья. Никак Володя не мог отвыкнуть от этих школьных мальчишеских штук – дергать ее за косы, крутить руки. Но сейчас ничего не получилось – маленьким дракам наступил конец. Чувство жалости и нежности было куда сильнее мальчишества, которое еще осталось в нем.

– Так‑таки ничего не понимаешь?

– Ничего! – пряча лицо, ответила Варвара.

– Тогда берегись! – жестко сказал Володя и, неудобно притянув к себе, прижал ее спиной к подоконнику.

Холодный ветер хлестал ему в щеку и шумел ветвями рябины за отрытым окном, но он ничего этого не замечал, он не слышал, как Варя, высвободив руки, толкала его ладонями; он начал соображать только тогда, когда между своими губами и Вариным розовым ртом увидел ее ладошку, которую она ловко подсунула в самое последнее мгновение.

– Вот! – сказала она.

– И очень глупо! – все еще задыхаясь, рассердился Володя.

– Ты должен объясниться мне в любви! – поправляя волосы, серьезно, без улыбки велела Варвара. – Понимаешь? На микробов и на Пастера с Кохом у тебя есть время, а на Степанову нет? Не бойся – не засмеюсь.

– И предложить руку и сердце?

– Сердце – да, а руку – обойдусь!

– Значит, ты не пойдешь за меня замуж?

– Это мое дело!

– Я‑то предполагал, что оно все решено.

– То есть как это? – удивилась Варвара.

– Довольно просто: мы с тобой женимся.

– В твое свободное время, да, Володечка?

Он молчал, моргая: сердце все еще колотилось у него в груди. А Варя, высоко подняв локти, заворачивала на затылке свою взрослую прическу.

– Я очень тебя люблю, Варюха! – сказал Володя.

– По‑товарищески? – хитро осведомилась она.

Володя немножко смутился.

– И как товарища – тоже.

– На досуге?

– А что ты, собственно, хочешь? Башню из слоновой кости?

– И башню неплохо! – покладисто согласилась Варвара. – А еще лучше, – хижину на озере. И чтобы мы с тобой и еще такие беленькие барашки. Шарика возьмем переименованного...

Глаза ее лукаво светились.

– Ужасно ты боишься быть сентиментальным, Вова, – сказала она, – ужасно. Ну так боишься – хуже смерти. А это ведь грустно. Покуда крутил мне руки или за косы дергал, еще была какая‑то романтика, а теперь «коротенько», как любит выражаться наш Женюра: пойдешь за меня замуж – и все. Ах ты, Вова, Владимир. Иногда мне кажется, что я гораздо старше тебя.

– Не понимаю, чем уж я так плох?

– А ты и не плох. Ты даже хорош. Конечно, в свободное время.

Не глядя на него, она сметала ладонью крошки со стола, и еще раз Володя подумал, как верно Варя видит и как точно размышляет. Что это за чудо – юность? Совсем еще девчонка, а уже умеет заметить смешное и скверное, умеет наказать словом, умеет зацепить за больное место.

Очень ему досталось от Вари в этот день.

Он только ежился.

Но потом она его похвалила:

– Работник из тебя получится недурной.

– Всего только? Недурной? – обиделся он. – А вот из тебя работник будет никакой, это уж можешь мне поверить.

– Не все в этом грешном мире гении.

– Это пoшло.

– А попрекать меня моей ординарностью – это не по́шло?

– Перестань, надоело! – велел Володя.

– Знаешь, что еще в тебе плохо, – словно не слыша его, сказала Варя, – знаешь? Ты беспощадный! Ах, какой ты беспощадный, Вовка, какой ты мучитель! Это невозможно объяснить толком, но ты либо терпеть не можешь, либо обожаешь.

– Тебя я обожаю, – сердито пробурчал Володя, – особенно когда ты не говоришь длинные речи.

Стуча когтями, в кухню пришел Шарик‑Эрнс, несколько раз покрутился у Володиных ног и улегся. Варвара продекламировала, как всегда, неточно:

Затоплю я камин, буду пить...

Хорошо бы собаку купить...

Она сердилась, на щеках ее горели красные пятна.

– А тебе я нужна знаешь для чего? – спросила Варя погодя. – Знаешь? Я, Вовик, умею слушать твои бредни не тогда, когда мне интересно, а когда ты хочешь выговориться, когда тебе нужно, чтобы тебя слушали. Я знаю и цену тебе, и цену мне. Конечно, все твое интереснее и важнее. А вот тебе все, что происходит со мной, совершенно неважно и совсем неинтересно. Все, что у меня, – все это непременно глупо. Скажешь, нет? И если желаешь, то вчера в одной книге я прочитала меткие слова, прочитала и запомнила: «В их отношениях наступила осень». Это про нас.

– Все‑таки ты еще совсем девчонка! – снисходительно заметил Володя.

А вот именно этого не стоило говорить. Варвара обиделась, ушла и даже хлопнула дверью. Володя остался один со своими печальными мыслями и с хворым Шариком. И, надо отдать ему справедливость, как следует всыпал себе за свое равнодушие, за черствость, за хамство, за проклятый эгоизм, даже за подлость по отношению к тетке Аглае. Он сказал себе слова куда похлестче, чем давеча говорила ему Варя. Он поклялся прекратить это свинство. И разве он был виноват, что в то время, покуда поносил себя, потихонечку, как бы шепотом, в нем начали бродить давно, исподволь липнущие к нему мысли о возможности группировки болезней, о нарушениях химизма человеческого тела, и он крадучись, воровато, стесняясь сам себя, стянул с этажерки книгу Гамалеи, для того чтобы еще раз прочитать только один интересный абзац. Только один, напомнить себе идею, проверить...

Но тут же потребовался справочник – и, естественно, он не слышал, как Аглая Петровна открыла своим ключом дверь, как вошла к нему в закуток, как спросила:

– Обедать будем, юродивенький?

– М‑м‑м! – сказал он, перелистывая справочник.

– Варвара давно ушла?

– Кого?

И только по дороге к Постникову Володя вспомнил, что опять так ничего и не спросил у тетки.

Дата добавления: 2015-09-06