Глава шестая. Поздней осенью, «мимоездом», как он выразился, приехал Родион Мефодиевич

Развод

Поздней осенью, «мимоездом», как он выразился, приехал Родион Мефодиевич. У Валентины Андреевны были гости – две курящие немолодые дамы, обе полные и любящие поговорить о своем дурном настроении, о каких‑либо таинственных сердечных «перебоях» и о том, что все в конечном счете «от нервов». Была дочь декана Института имени Сеченова Ираида – высокая, гибкая, зеленоглазая, вся в каких‑то цепочках, медалях и брелоках, словно премированная на выставке кровного собаководства. Была знаменитая в городе портниха «мадам» Лис, к которой подлизывались, и двое мужчин – Даниил Яковлевич Полянский, картинно раскуривающий трубку, и его приятель Макавеенко, плотный блондин с брюшком и с весело‑наглыми, всегда вытаращенными глазками. Ждали еще профессора Жовтяка, но он позвонил, что приехать не сможет и «в совершеннейшем отчаянии». Послушав контрабандные пластинки Вертинского и Лещенко, отужинали и сели за кофе с бенедиктином. Разговор шел об испанских событиях. Даниил Яковлевич – Додик – рассказывал о премьер‑министре Испании Хирале как о своем хорошем знакомом. И о Хосе Диасе он тоже рассказывал кое‑что. Родион Мефодиевич терпеливо послушал и курящих дам, и Макавеенко, и дочь декана Ираиду. Они все высказались насчет Испании и по поводу того, что Михаил Кольцов пишет интересные и острые корреспонденции. Впрочем, Додик не разделял этот взгляд.

– Знаете, – сказал он, – об Испании каждый очевидец может написать еще, может быть, покрасочнее и поколоритнее, чем товарищ Кольцов. Главное – быть там вместе с народом...

– А бои с быками – это тоже, кажется, в Испании? – своим привычно утомленным голосом спросила Валентина Андреевна.

– Обязательно! – подтвердил Макавеенко. – Это у них национальное, вроде как у нас были карусели или там на кулачки дрались. В Мадриде это дело самое уважаемое...

Родион Мефодиевич поставил чашечку с недопитым кофе на поднос и вышел. Варвары, конечно, не было дома. Евгений в кухне хлебал борщ.

– Ну как? – спросил Родион Мефодиевич.

– Газету верстали, – вяло сказал Евгений. – Измучились! Шрифтов нет, материал неинтересный, поверхностный, за всех приходится писать самому, хоть плач. Я ведь, пап, редактор многотиражки институтской.

– А ты на всех не пиши! – посоветовал Степанов. – Это жульничество получается, если за других писать.

– Идеалист ты, папахен! – вздохнул Евгений.

Родион Мефодиевич походил по комнатам, покурил, потом, болезненно морщась, нечаянно услышал, как Алевтина разговаривала в передней с Додиком.

– Вопрос надо решать кардинально, – говорила она, – и в категорической форме! Я не намерена больше терпеть приезды этого человека, чуждого мне и морально, и вообще. Господи, как ты не понимаешь – мне душно в этой обстановке...

– Хорошо, хорошо, я готов, – торопливо обещал Даниил Яковлевич, – но не сегодня же...

– Я скажу сегодня! – пообещала Алевтина.

Входная дверь хлопнула. Женщина, которую Степанов считал своей женой, вошла в столовую. Крепко сжимая кулаки, неподвижный и бледный, Родион Мефодиевич потребовал:

– Скажи сегодня!

– Ты подслушивал! – взвизгнула Алевтина. – Очень красиво – этот человек к тому же еще и подслушивает!

– Ты должна сказать сама, – повторил он. – Я знаю все это давно, нужно быть дураком, чтобы не видеть, но ты должна сказать свое последнее слово. Говори!

– Что?

– Ты желаешь разойтись?

– Я хочу человеческой жизни! – крикнула она. – Ты должен мне дать жизнь, а что я имею? Для чего я столько лет переживала? Другие всё имеют: машины персональные, дачи, в Гагры ездят по три раза в год...

Начиналась старая история – слезы. Сейчас она потребует валерьянки, потом Евгений будет считать ей пульс. Нет, он больше так не мог.

– Давай разойдемся мирно, – заговорил он спокойным, хоть и слегка хриплым голосом. – Ты уедешь к Додику...

– Очень красиво, – сказала она. – Я в одну комнату, а ты здесь барином. Не выйдет, товарищ Степанов!

– Значит, дело в комнате?

– И во всем остальном. Я не желаю оставаться нищенкой. Что наживали, то все пополам!

Степанов кивнул, говорить больше он не мог. А Валентина Андреевна через десять минут уже деятельно и бодро звонила из передней по телефонам, что‑то рассказывала своим подругам, понемножечку каждой рыдала, а кому‑то посетовала:

– Ах, деточка моя, ты же знаешь: из хама не сделаешь пана.

Надо было кончать все немедленно. Дождавшись Варвару, он собрал всех в столовой, выпил большой стакан холодной воды, сказал, отрывая слова:

– Мы с Алей решили разойтись. Вы люди взрослые, всё понимаете сами. Но один вопрос должны решать вы. Кто желает остаться со мной, кто отбудет... с мамой.

Варвара молчала, крепко вцепившись в рукав его кителя. Красные пятна горели на ее щеках. Евгений, в сетке на голове, в полосатой пижаме, прогуливался возле буфета.

– Женя! – молитвенно воскликнула Валентина Андреевна. – Женя, как ты можешь еще думать?

Евгений погасил окурок, усмехнулся и произнес щурясь:

– Ты странный человек, мама! Неужели ты предполагаешь, что я буду менять Родиона Мефодиевича на этого... прости меня... солидного, красивого, элегантного, но все‑таки проходимца...

Степанов смотрел на Евгения, не отрывая взгляда. Что означали эти слова? Что он думал в эти минуты?

– Не вдаваясь в лишние подробности, – произнес Женя, – я желал бы остаться сыном человека, которому я обязан всем. Да и тебе, мамуленька, будет куда проще: свободна, молода, жизнь начинается сначала. Так?

Он обнял ее за плечи, поцеловал и ушел.

Утром на своем автомобиле приехал чем‑то крайне раздраженный Додик, сухо поздоровался с Родионом Мефодиевичем и прошел в комнату Валентины Андреевны. Потом постучал к Степанову.

– Нам надо поговорить как мужчина с мужчиной, – произнес он, усаживаясь и прижимая пальцем табак в трубке. – Нужно уточнить квартирные вопросы, все, что касается имущества, и прочее и прочее. Валентина Андреевна нервничает, вы уезжаете...

– Да, я уезжаю, – перебил Додика Степанов. – Уточнять вы можете все с Евгением, он парень с головой. Вот так.

И отвернулся к окну.

Было слышно, как они ушли – Алевтина и ее Додик, как хлопнула парадная дверь и отъехал от дома автомобиль. Тихонько вошла Варвара, спросила:

– Пап, хочешь чаю?

– Нет, – уныло ответил он.

– А кофе хочешь я тебе сварю?

– И кофе не хочу.

– Может быть, тогда ты выпьешь водки?

Степанов усмехнулся:

– Это ты решила меня утешить? Не надо, дочка. Мужик я двужильный...

– Может быть, ты хочешь, чтобы мы с Женей переехали к тебе в Кронштадт?

Родион Мефодиевич подумал, потом сказал:

– Видишь ли, девочка моя золотая, говорю тебе доверительно: переезжать вам покуда нет смысла, потому что я сам не знаю, где буду завтра.

– Это как?

– А вот так. Могут услать в длительную командировку. Афанасий Петрович уже две недели как уехал.

Варвара прижалась к плечу отца, сказала шепотом:

– Я понимаю, я понимаю, пап. Но Володя ведь ничего не знает...

– А мы погодя к нему отправимся, он и узнает.

Пока Варвары и Родиона Мефодиевича не было дома, Евгений весело и свирепо торговался с Додиком по поводу вещей, книг, мебели, размена квартиры. Додик в конце концов пожаловался:

– Послушайте, что вы делаете из меня дурака? Я же не мальчик.

– И я не мальчик! – сказал Евгений. – Я делю все имущество на четыре части: три четверти наши, остальное ваше. Пойдите к любому юристу – другого выхода нет. И вообще даже смешно, Даниил Яковлевич: вы влюбились, вас любят, а тут какая‑то ерунда с барахлом. Неприлично, если хотите знать. Темочка для фельетона...

– А рояль? – невесело осведомился Додик.

– Не рояль, а пианино. И зачем вам оно? Мама же не играет...

– Вы какой‑то кремень – рассердился Даниил Яковлевич.

Степанов уехал вечерним поездом.

Дата добавления: 2015-09-06