Часть третья 2 страница

– Проходи, братва, располагайся.

В узком каземате, у бойницы со снятым пулеметом, стояли грубо сколоченные трехэтажные нары. Улыбался Прот. Мигом за шею уцепилась смеющаяся Витка:

– Ой, здоровий, Павлушка!

– Садитесь, – сказала Катя. – В тесноте да не в обиде.

Последним в узкое пространство втиснулся мрачный Герман. Витка церемонно протянула ему ладошку:

– С возвращением, Герман Олегович. Не скучали? А я так дюже.

– И мы скучали, между прочим, – Герман неуверенно улыбнулся. – Какая вы нарядная, Виточка.

Девчонка в наряде сестры милосердия действительно выглядела как-то иначе. Куда тот заморыш оборванный делся? Ну держись, ваше благородие.

– Все живы, все веселы, – уже хорошо. Переходим к текущим делам, пока никто посторонний не влез. Во-первых, куда ты, товарищ Павел, башку сунул? И кто вас учил таким тряпьем головы заматывать?

В дверь отсека без стука сунулся короткошеий боец в кожаной тужурке, под которой виднелась голая потная грудь. Махнул котелком:

– Катерина, я вашим хлопцам каши приволок. Небось, голодные? Пойдет?

– На таких, как ты, Степан, мир держится, – проникновенно заявила Катя. – Заваливай, как свободен будешь. За жизнь поговорим.

– А то! – боец щербато оскалился и исчез.

Пашка заглянул в котелок, полный гречневой каши с мясом, переглянулся с Германом.

– Екатерина Георгиевна у нас в авторитете, – пояснил Прот, протягивая две новые ложки. – Хорошо живем, товарищи революционные разведчики.

* * *

Троцкого было жалко до слез. Пашка его живьем ни разу не видел, но слыхал рассказы доброй сотни людей, которые были с вождем знакомы и с восторгом отзывались о Льве революции. Мотор, неутомимый пламенный мотор революции. Без него худо будет. Удержимся, спору нет, но нажмет буржуазия. И насчет перемирия народ сомневался. Обманут беляки, дипломатия у них изворотливая, столько лет врать учились. Разве им доверять можно? Хотя передых тоже нужен. В этом вопросе все бойцы сходились.

Пашка сидел с пулеметчиками у приоткрытой бронедвери. За день броневой металл нагревался так, что к любому сквознячку команда как к стакану самогона тянулась. Свободные бойцы разговаривали о будущем – как оно повернется, когда Петлюру раздавят? Пашка чувствовал себя своим, братва приняла без вопросов.

– Ну, Павлуха, че разведка-то думает? Куда дальше развернемся?

– Ну, нам в лес по прямому проводу брякнули, что на север ударим, – Пашка усмехнулся. – Или на юг. Я вот думаю, что конкретно командованию посоветовать. В таком деле с кондачка не решишь.

– Вот прицепливые, что вы хлопцу покою не даете? – захохотал Степан. – Служба есть служба. Знаешь не знаешь – молчи в тряпочку.

Степан был замом по пулеметной части командира бронеплощадки. Кривоногий крепыш питал огромное уважение к Катерине, а заодно и ко всей ее группе. Видать, успел повидать командиршу в деле. О произошедшем в городе, о гибели товарища Троцкого со всем штабом переговорщиков говорили смутно. Пашка не выспрашивал. Во-первых, народ себя винит, многие из команды бронепоезда непосредственно в отряде охраны переговоров состояли. Во-вторых, Пашка в глубине души опасался вызнать, что Катерина к тому делу руку приложила, – с нее станется, для нее ни красных, ни белых особо не существует. Свою правду командирша гнет. Хотя про ее охоту на петлюровских лазутчиков болтали много, да с такими фантастическими подробностями, что опять-таки не до конца верилось. Но то, что Катерина гайдамаков люто ненавидит, Пашка и раньше отлично знал.

Впрочем, петлюровцев сейчас вся братва была готова голыми руками душить. На головной бронеплощадке «Товарища Троцкого» ехали деникинцы – двенадцать белых харь во главе с генералом Хомовым. Генерал был натуральным – пузатый, злой, глазами так и сверкал, но пасти не разевал. И то правда, беляки были не робкого десятка, ехать в окружении идейной коммунистической команды не робели и даже выползали на кратких остановках прогуляться вдоль поезда. Вышагивали вызывающе аккуратные, в своих черных гимнастерках, в нашивках и погонах с полковыми вензелями, с цацками на груди за «Ледовый поход» и прочие «победы». Держались смело, и задевать их команде «Товарища Троцкого» было категорически запрещено. Ну и не задевали, успеется. Сначала на Петлюру нажмем, пусть и беляки со своей стороны помогут, хоть какая от них польза.

Вообще-то, группа Катерины была вроде беляков, и даже хуже – офицерскому племени хоть личное оружие оставили. Однако Пашка освоился быстро, и то, что на поясе и плечах ничего не болтается, хоть и непривычно, зато двигаться куда легче. Глупо, конечно, в любой момент комиссару шифровку доставят, и хана. Только все равно чувствуешь себя среди своих. Пусть и под арестом – на остановках больше чем двоим из «своей» будки одновременно выходить не полагалось. Двое чекистов все время рядом в каземате сидят, приглядывают. Только бежать из «разведчиков» никто не думает. Кормят, как и всю команду, на остановках можно в вагон-конюшню смотаться – Пашка уже договорился с конюхами, что гнедую перековать нужно. В общем, жить можно. И Катерина как рыба в воде, сразу видно – красные звездочки ей глаза не колют. Прот весел, прямо не узнать. Герман, конечно, зубы стискивает, да его Витка опекает. Даже прогуливаются вместе. Бойцы зубоскалят, но без злобства. Мол, ишь, самого ободранного девка выбрала для себя откармливать. В Германе действительно бывшее «благородие» узнать трудно – загорелый, драный, очки и те почти не надевает. Снаружи перековался, внутри еще не совсем.

Куда больший интерес, чем беглый прапорщик со своей подружкой-сестрицей, у команды бронепоезда вызывала Катерина. Пашка раньше и не думал, что не только его с Германом вопросы так остро мучают. Вроде сто лет с командиршей знакомы, а до конца не поняли. Только команду «Товарища Троцкого» тоже ох как интересовала Катерина. Такие басни плетут – не знаешь, смеяться или плакать. Начиная с того, что была приближенной барышней-секретаршей самого Льва Давыдовича. Или вовсе наоборот, иную историю вообразили – что при деникинском штабе работала, лично товарищем Дзержинским засланная. С Пашкой, понятно, никто таких баек не обсуждал, но краем уха доводилось слыхать и враки позабавнее. Диковинно, что при таком всеобщем интересе никто шикарную блондинку «оприходовать» и не мечтал. Умела Екатерина Георгиевна себя в мужском обществе правильно поставить. Братва статью ее любовалась, но клинья не подбивала. Да и что подбивать, если барышня и не барышня, раз с таким интересом про бои и атаки слушает да расспрашивает. Любому герою про былые дела только дай вспомнить.

Пашка и сам был не прочь рассказать-приврать. Только домой хотелось. Сыт геройством. Одно дело – в цепи лежать, по белякам «пачками» лупить или за пулеметом, когда чужой «максим» своими очередями заставляешь заткнуться. А вот бабу лопатой по башке… Прав Герман – то не война. И Катерина права – придут немцы, вот тогда за винтовки браться нужно. Может, с беляками действительно мир получится? Хоть и сукины дети, а свои. Разграничиться, кордоны твердо поставить, потом рабочий народ сам с ними разберется. Как жить-то, пример будет – красная Москва рядом. Только сначала Петлюру с предательской Польшей необходимо подальше вышибить.

«Товарищ Троцкий» двигался медленно. Относительно успешно проскочили Лозовую. Заправились водой и углем на разъезде под Самойловкой. Оба паровоза уголь так и жгли – «Троцкий» шел в боевом положении – бронепаровоз неизменно держал пары, артиллеристы и пулеметчики дежурили на постах. Два раза обстреливали – не всерьез, лишь пощелкали по броне бессильные пули. «Троцкий» высокомерно не отвечал. На подходе к Екатеринославу застряли надолго – соединялись по телеграфу с комендантом города, потом пытались связаться с Махно. Пашка успел приволочь своим обед, потом ужин, а в крошечном строении вокзала все бились с телеграфистами, пытаясь достать неуловимого Батьку. Команде отходить от бронепоезда запретили. Хван, рябой, непоколебимый как валун, комиссар «Троцкого», курил на крыльце вместе со щеголеватым хлыстом – адъютантом генерала Хомова. Сам генерал вместе с командиром «Троцкого» Васильковским прочно устроились в комнатушке телеграфиста.

Дальше «Товарищ Троцкий» двинулся только под утро, выслав вперед дрезину с разведчиками. Пашка в то время спал на полу, привычно упираясь спиной в спину прапорщика. В закутке разведчиков было тесновато. Стучали под металлическим полом колеса, изредка заглядывала в амбразуру луна. Катерина все шепталась с неугомонной Виткой. Уму-разуму, надо думать, учила.

День «Борец за свободу товарищ Троцкий» простоял на солнцепеке, посреди степи. Ветер слабо колыхал выжженные высокие травы. Все люки и щели бронепоезда были распахнуты, но полуголая команда изнывала от жары. Наблюдателям на раскаленной броне было еще хуже. Приказано было не выходить. Вдали, в призрачном мареве, маячили чьи-то всадники. Обстановка оставалась напряженной. К бронепоезду подлетали какие-то лихие чубатые хлопцы на взмыленных конях, потом подошла дрезина, привезла помятого господина в пенсне. Привезшие господина делегата путейцы устало курили, поглядывая на грозные броневагоны.

Потом все успокоилось, по переговорной трубе пробубнили приказ: «Всем, кроме наблюдателей и дежурных пулеметчиков, отдыхать». Из вагонов по-прежнему выходить не разрешалось. Обед раздали сухим пайком.

Пекло под броней ужасно. Пашка со скуки принялся помогать набивать ленты. Второй номер ближнего «максима» оказался родом из станицы Копанской, можно сказать – земляк.

У приоткрытой застопоренной двери собралась обычная компания – бойцы, неизменный Степан, присевший на корточки Прот. Катерина рассказывала об обычаях американских индейцев. О том, как дикари детей воспитывают, как собак дрессируют. Как с колонизаторами в старину воевали. Интересно рассказывала, командир бронеплощадки молчаливый латыш Працис и тот прислушивался.

– Лихая у вас командирша, – земляк утер лоб локтем. – Неужто и правда за океанами бывала?

– Да она разве всерьез скажет? – вкладывая в гнезда холщовой ленты патроны, Пашка улыбнулся. – Я же с ней недолго, но так понимаю, она на такие задания хаживала – нам лучше не знать. А насчет океанов – не удивлюсь.

– Бывают же такие бабы. Не дай бог охомутает – всю жизнь во фрунт стоять будешь. Это я фигурально, не про вашу товарищку, а вообще, – пулеметчик принялся укладывать ленту.

– Ясное дело. За такой не угонишься, – сказал первый номер, усатый татуированный моряк-балтиец. – Политической грамотности не хватит. Да и по ночам неизвестно кто кого… То ли дело, у меня в Выборге краля была… Ты, Николка, на чекистку не заглядывайся. Тебе кто посмирнее нужен. Типа евреечки этой. Тихая, и глазки ничего. А что нехристь, так не старые времена. Выучится борщ украинский варить, и все в ажуре.

Пашка хмыкнул:

– Опоздали. Борщ она варить умеет. Только уж выбрала, кому варить. Но ты, Никола, не огорчайся. Домашняя да спокойная – то не про нашу Виту. Она из «нагана» в лоб шмальнет, не задумается. Уж будьте уверены. Товарищ сугубо проверенный, но амуры разводить я бы поостерегся.

– Нет уж, я после войны к нам на Азов вернусь. Там девчата – лучше не найдешь, – пробормотал пулеметчик. – А из «нагана» – так я уже насмотрелся. Может, закончится заваруха, а, товарищи?

Голос Катерина приглушала, выводила не слишком ровно под стук колес:

Мы покинем вагоны и поезда,

Мы уйдем из теплушек и эшелонов,

Чтоб шагнуть на перроны и уйти в города

С полустанков и станций в деревни и села.

В безмятежных перинах мы забудемся сном,

Нас согреют родные дома и постели,

Мы достанем замки и покрепче запрем

За дверями шкафов фронтовые шинели.

Но все это будет тогда, когда

Закончится последняя война…[18]

– От то песня, – сказал кто-то из артиллеристов. – Прямо про нашу жизнь…

– Не, наша про «Каховку», – сказал молоденький, не старше Пашки, сигнальщик. – После «Смело, товарищи, в ногу» первая вещь. Видали, как деникинцы вчера прислушивались? И их забирает. Хорошую песню товарищ Катя принесла.

Каховка, Каховка, родная винтовка,

Горячая пуля, лети!

– Вот вы, товарищи, с жаром выводите, – из люка спустился комиссар Хван. – Смотрите, всех махновцев распугаете. До чего ж народ у батьки мнительный, никак сговориться не можем. Товарищ Катерина, можно тебя на минуту, посоветоваться нужно.

Они поднялись на броню. Екнувшее было сердце Пашки утихомирилось. Чекисты мирно обсуждали с наводчиком орудия, почему в песне об Орле и Каховке поется – боев-то там, считай, и не было?

Пашка переглянулся с Германом и Виткой – роковую шифровку командование, похоже, пока не получило. Вот жизнь – у своих вроде, а сидишь как под молнией. Легко Проту жмуриться – он, может, что и знает, да веры ему особой нет, Витка рассказала, как он насчет себя обмишулился.

Через Екатеринослав пролетели в полночь, с лязгом, не останавливаясь. Промелькнул вокзал, оцепление на перроне, публика, оттесненная к зданию и что-то кричащая. «Троцкий» проскочил стрелки, вырвался в пахучую свободу темной степи. Замедлили ход, уже спокойно остановились у разъезда. Бойцы привычно поволокли на водокачку пулемет. Под прикрытием постов принялись загружать уголь.

– Не рады нам были в городе, – сказала Вита. – Похабное орали.

– Орать орали, а стрелять не стреляли, – заметила Катерина. – Может, дело на лад пойдет.

– Не обольщайтесь, Екатерина Георгиевна, – хмуро сказал Герман. – Слишком много крови пролито. Не будет мира.

– Да я согласна и на вооруженный нейтралитет с пограничными спорами, склоками и провокациями, – командирша поправила ремень, стягивающий точеную талию. – Вы, Герман Олегович, только представьте себе, какое это счастье: слюной брызгать, нотами протеста сопредельную сторону забрасывать, таможенные гадости выдумывать. Только бы в штыковой не сходиться.

– Да я разве возражаю, – неохотно согласился Герман, глянул на сияющие в темноте глаза подружки. – Упертый я, да, Вита?

– Вы, Герман Олегович, очень даже последовательный, – сказала Витка.

Прапорщик смутился как полный дурак. Прот по своему обыкновению лукаво жмурился. Командирша украдкой подмигнула. Пашке вдруг стало завидно. Витка, конечно, не принцесса какая сказочная. Дури у самой в голове вдоволь, а ведь повезло его благородию. Вот хоть что говори, а видно, что повезло. И как так бывает – два дня назад и мыслей таких у прапора не было, а теперь…

* * *

День выдался тяжелым. На рассвете не успели тронуться, как оказалось, что пути впереди разобраны. Ремонтники уложили рельсы, «Товарищ Троцкий» прополз верст десять, встал – путь впереди был взорван. Пашка попросился в ремонтники – ничего, взяли. Людей не так много, все, кто с делом знаком, нужны.

Бронепоезд прополз еще верст двадцать – снова встал. Теперь с ремонтниками увязался и мрачный Герман. Рельсы отставной прапорщик таскал наравне со всеми. Насчет технической грамотности у него было все в порядке, небось, на заводах своих оптических не коровам хвосты крутил. С матом и шутками залатали путь, «Троцкий» пополз вперед – судя по всему, ненадолго. И точно – между лысых выжженных склонов снова натолкнулись на торчащие, завитые винтом рельсы.

Пашка с кувалдой уже привычно бежал за ругающимся командиром путевого взвода, когда со склона по ремонтникам вжарил пулемет. Лежать, пряча голову за шпалы, когда в руках кувалда вместо карабина, было и вовсе погано. По выгнутым рельсам щелкали пули.

С бронепоезда ответно застучали пулеметы.

– Отползай, кто без оружия, – заорал комвзвода, щурясь на солнце. – Давай, хлопцы, задницы берегите.

Пашка полз за прапорщиком. Худые ноги Германа споро двигались, мелькала протертая ткань офицерских галифе. На ходу прапорщик изощренно ругался – ни дать ни взять Катерина разошлась. Несмотря на свист пуль, Пашку разбирал смех. Вот все в банде командирские обороты освоили. Разве что Прот еще язык придерживает.

Грохнула носовая башня. Под разрывами шрапнели неведомые пулеметчики мигом умолкли. Залегшие ремонтники вернулись к воронке. Пашка вновь взялся за кувалду…

За день «Троцкий» продвинулся недалеко. Застряли где-то на подходе к Апостолово. Двигаться дальше было опасно – высланные на дрезине разведчики попали под пули, вернулись с раненым. В темноте десантный взвод окопался на ближних курганах, среди горькой полыни. Пашка таскал им котелки с ужином.

Спали беспокойно. В темноте кто-то пытался подобраться к бронепоезду, но пулеметным огнем был отогнан.

– Паршиво, – сказала Катя.

– Зажмут, – согласился уставший Пашка. – Очень запросто зажмут.

– Может, и так, – командирша сидела босая на узких нарах и задумчиво накручивала на палец светлую челку. – Только пока мы тут едва волочимся, как бы у начальства в Москве до нас руки не дошли. Поковыряются, отстучат шифровочку, совсем нехорошо выйдет.

– Да уж какие сейчас шифровки? – сказал Герман. – Со Снигиревкой связаться нет возможности. А то Москва… Екатерина Георгиевна, вы бы насчет нашего оружия переговорили. Доберутся до нас снаружи – разбираться, кто такие, никто не станет.

– Куда вам еще оружие? Целый бронепоезд вас охраняет, – пробормотала Катя. – Если насчет нас какой приказ придет – требуйте разбирательства непосредственно в Москве. Прот им пищу для размышления подсунет. Но это на крайний случай, естественно.

Последние слова Пашке не понравились. Похоже, собственное задание командирша выполнила. А если уйдет? Как же без нее?

Сверху свесилась голова Прота:

– Екатерина Георгиевна, вы не беспокойтесь. Выкрутимся. Я знаю, как их запутать.

– Лучше никого не путать. Лучше нам до места добраться. С «Троцким» или самостоятельно. С ЧК вообще лучше не связываться. Сердитая организация. Серьезная. А будет еще покруче. Запомните, господин великий прорицатель.

– Запомню. А вы не дразнитесь, – Прот спрятался на своей куцей полке.

– Все, товарищи шпионы, спать пора. Пока дают… – скомандовала Катерина.

* * *

Разбудила перестрелка. Часовые опять кого-то заметили. Светало. День начинался хмурый, небо плотно затянуло тучами. Разведка донесла, что пути и впереди, и позади повреждены. Пашка видел, как командир, комиссар и начарт разглядывали в бинокли серые пустынные высоты. Там же, на рубке паровоза, торчал генерал Хомов.

Дохнувшая свежего воздуха Катя протиснулась на свое место:

– Что-то, ребята, начинаю я сомневаться. Не оправдывает себя железнодорожный транспорт. Экая канитель тормозная.

Завтрак, тем не менее, выдали горячий. Пашка залез с котелками на свою бронеплощадку. Бойцы возились с пулеметами.

– Слышь, Павло, ты ежели что, на подачу становись. Справишься? Со жратвой поживей заканчивай. На прорыв, видать, пойдем.

– Вперед? Назад?

– А без разницы. Наших здесь на сто верст нету. Бандитствующий элемент кругом. Перемирия не признает. Эх, нам бы хоть батальон стрелковый, разметали бы эту шушеру до самой Одессы.

– Не столковались с батькой, выходит?

– С Махном-то договорились. А эти хрен знает кто такие. Никого вовсе не признают.

Пашка пошел кормить и докладывать обстановку. И увидел, как командирша пытается просунуть взъерошенную голову в амбразуру. Вернее, хоть ухо высунуть.

– Что, команду «воздух» у вас не подают? – сердито заорала Катя.

«Ньюпор» покружил над бронепоездом. С курганов по нему захлопали из винтовок. «Товарищ Троцкий» немедленно грохнул в ответ из трехдюймовок.

Аэроплан прошел над самым бронепоездом, лихо выбросил вымпел, едва не угодив на контрольную платформу. Потом, покачав крыльями, «Ньюпор» ушел на юг.

«Троцкий» замер в напряженном ожидании. Пашка подумывал опять проситься в десантно-ремонтную группу. Винтовку не дадут, но кувалду один хрен доверят. Все ж лучше, чем сидеть, невесть чего дожидаясь.

После полудня за курганами началась разрозненная стрельба. Через несколько минут из охранения прибежал посыльный. К путям подошел эскадрон, с ходу сбил обложившую «Троцкого» цепь.

Оказалось, казаки, преданные отряду барона Таубе. От Никополя подошли. Кавалерия не приближалась, всадники гарцевали у кургана, разглядывали дышащего паром «Товарища Троцкого». Ближе подскакал есаул с тремя всадниками. Навстречу направился генерал Хомов в сопровождении адъютанта и невозмутимого комиссара Хвана. Кратко переговорили, есаул козырнул – отдельно, с изящным издевательством отдал честь большевистскому представителю. Едва не задев невозмутимого Хвана горячим дончаком, развернул коня и наметом полетел к своим.

Под прикрытием кавалерии ремонтники «Товарища Троцкого» залатали путь, и бронепоезд двинулся к Апостолово. Спокойно заправились водой и загрузили уголь. На станции к бронепоезду никто не подходил, словно зачумленные прибыли. В поселке постреливали. Всадники казачьей сотни мелькали у выпускающих стрелок. Туда ушла и дрезина с ремонтниками и пулеметом. Стрелку привели в порядок, и вскоре «Троцкий» выполз на простор.

Дальше шли спокойно. Еще раз появился «Ньюпор», снова сбросил вымпел. Мост через Ингулец миновали без приключений. Стрелки, охранявшие мост, выстроились вдоль насыпи, но выглядели настроенными весьма недружественно. Под свист и улюлюканье «Товарищ Троцкий» прогромыхал по мосту.

– Ничего, – сказала Катя, разглядывая стрелка со спущенными шароварами, демонстрирующего бронепоезду самую незагорелую часть тела. – Привыкнут, господа-товарищи. Время подлечит. У нас вечно все через «х» делается, – в данном случае через товарища Хвана и его превосходительство Хомова. Да и другие хладнокровные головы найдутся. А филейными достоинствами пугать – это пожалуйста. Найдется кому их демонстрировать – хоть на все стороны света выпячивай.

Впереди была Снигиревка. По последним сведениям, в поселок повстанцы не врывались, можно будет заправиться. «Товарищ Троцкий», принюхиваясь рылами орудий, вполз на станцию. К спрыгнувшему на ходу начальнику обеспечения и его бойцам затрусил начальник станции. Приказ в Снигиревке получили, водокачка исправна, только вот угля, товарищи, хоть расстреливайте, нет. Восемь кубов дров имеется. К подобному команда «Товарища Троцкого» привыкла – пока бронепаровоз набирал воду, бойцы выстроились двумя цепочками, перебрасывали поленья в тендер черного паровоза. Затем захрустел забор у станционных строений. Голый по пояс Пашка лихо работал кувалдой, валя ветхие столбики.

– За складом деревья, – заорал чернявый, верткий как обезьяна начальник обеспечения. – Пилим, на «утюг» забираем. Веселей, товарищи.

Внезапно захлопали выстрелы. Пашка, в обнимку с кувалдой, нырнул за угол приземистого склада. Вокруг попадали бойцы, матерясь, щелкали затворами. Огонь по красноармейцам вели с чердака двухэтажного наполовину выгоревшего дома. Когда-то там располагалось управление участком Харьково-Николаевской железной дороги. Били с чердака беспорядочно, хлопали несколько винтовок, пухал револьверчик. В ответ с водокачки уже затарахтел пулемет. Десяток бойцов, пригибаясь, кинулись в обход.

Кончилось все быстро. Команда «Троцкого», ругаясь, принялась валить оставшиеся деревья. На бронепоезде оказался один раненый, да убило сигнальщика. Парнишку-сигнальщика Пашка знал – на одной бронеплощадке числились. Энергично вжикали пилы, Пашка таскал яблоневые колоды. На пятачке у вокзала бойцы под командой вездесущего Степана копали могилу. Из выгоревшего здания злые красноармейцы выгнали нескольких пленных.

Когда Пашка умывался, толкаясь под бурной струей у водокачки, раздалась команда строиться всему личному составу. С бронеплощадки спускались представители белых, сполз мрачный генерал. Пашка увидел на платформе командиршу и, вытираясь рубашкой, поспешил к своим.

Стоять в строю плечом к плечу с невысокой Виткой было странно. Пашка уже и забыл, когда в строю-то стоял. Вообще-то, абсолютно не соскучился по этому делу. Бойцы в две шеренги вытянулись вдоль вагонов. Отдельным коротким строем на правом фланге стояли беляки. От станционного здания подошел комиссар Хван. За ним вели троих пленных.

– Еще одного на чердаке хлопнули, – вполголоса сказал чекист, стоящий рядом с Катей.

– Товарищи! – голос у комиссара был глуховатый, но разносился над станцией, точно Хван говорил в рупор. – Наш героический «Борец за свободу товарищ Троцкий» следует с ответственным заданием. Имеется приказ командования о перемирии. Имеется договоренность. Имеется ненарушимое понимание серьезности обстановки. Наиболее сознательная часть граждан перемирие безоговорочно приветствует. Имеются достижения на дипломатическом фронте. Даже анархистски настроенные отряды относятся к договоренности с пониманием. Но есть и гады, что предательски стреляют нам в спину. Нагло игнорируют волю трудового народа. И на приказы белого командования, под влиянием международных обстоятельств пошедшего на переговоры с Советской властью, эти выродки тоже высокомерно плюют. Я так понимаю – как ни крути, выходит, кругом одни предатели и бандиты.

Трое «предателей и бандитов» стояли перед строем. Старшему вряд ли исполнилось семнадцать. Чумазые от гари мальчишки. У двоих на рукавах сползшие трехцветные повязки. Сочувствующие Белому движению, значит. Эх, дурачки.

– Бойца мы потеряли, товарищи, – глуховато продолжал Хван. – Пал наш дорогой товарищ Жатьков не в горячем бою, а от трусливой пули в спину. Похороним мы героя с честью и помнить будем. А этих щенков бешеных – по всей революционной строгости, и чтобы следа от них на земле не осталось…

– Господин комиссар, – из короткой шеренги офицеров вышел генерал Хомов. – На этих людях опознавательные знаки Белого движения. Следовательно, по договоренности они должны быть обезоружены и переданы представителям ВСЮР. Я готов их взять под арест под свою ответственность…

– Хрена там, ваше превосходительство, – нагнув крупную голову, отчетливо сказал Хван. – По договору мы вам военнопленных передаем и беженцев. А те, кто стрельбу продолжает, под договоренность не попадают. Согласно параграфу второму, пункту первому, – к ним по всей строгости военного времени. Что и будет непреложно выполнено…

– Комиссар, – рядом с генералом встал высокий штабс-капитан. – Мальчишки они. Про перемирие ничего не знали. Передайте их нам, мы разберемся.

Хван кивнул, шагнул назад, ткнул коротким пальцем в грудь старшему мальчишке:

– Про перемирие слыхал?

– Мы его не признаем, – ломким голосом выкрикнул пленный. – До последней капли крови сражаться будем. До корня вас, быдло, уничтожим. А вам, господа, стыдно. Предательство это, господа!

– Вот сопля дурная, – прошептал пулеметчик за спиной Пашки. – Сам к стенке лезет.

Комиссар Хван повернулся к строю.

– Товарищи! Именем революции провокаторы приговариваются к высшей мере социальной ответственности. Приговор приказываю привести в исполнение немедленно.

– Комиссар! – генерал Хомов шагнул вперед, за ним не слишком слаженно, но единодушно шагнули офицеры. – Вы срываете договоренность. Мы категорически протестуем! Из-за трех малолетних глупцов вы рискуете…

– Согласен – дурни они сопливые, – комиссар яростно ткнул растопыренными пальцами в сторону отшатнувшихся пленных. – А там хлопец лежит. Честный, геройский, ему жить бы да жить. Мы революцию в спину расстреливать не дадим. Пяться на место, генерал. Разговор окончен. Что вы белорыцари без страха и упрека, я слыхал. Только сейчас под руку не лезьте.

С бронеплощадки отчетливо звякнули нацелившиеся на кучку офицеров пулеметы.

– Вы ответите, Хван, – сухо сказал генерал.

Комиссар кивнул и повернулся к строю:

– Добровольцы есть?

Из строя шагнули десятка два красноармейцев. Пашка видел Степана в кожанке, с неуклюжим «Шошем» за плечом.

Комиссар прошел вдоль строя. Пашка боком ощутил, как подобралась командирша, нет, не шевельнулась, но тело ее, гибкое и легкое, мгновенно перешло из расслабленной настороженности к напряжению скрытой стальной пружины, задень – разогнется, отшвырнет в долю секунды. Пашка с тоской подумал, что собственные, куда более рельефные мускулы, и в жизни до такой степени не натренировать. Для того нужно не гири качать, а настоящим котом-тигром родиться.

Рукоять кувалды, стоящей рядом с сапогом, Пашка придержал кончиками пальцев, потому как дернулось плечо прапорщика. Простой он парень – не мозгом, а твердым лбом думает, к тяжелой железке тянется. Витка вздохнула. Качнулся, но ничего не сказал чекист рядом с ней.

Глаза у комиссара были воспаленные, красные:

– Ну, товарищ Мезина? Дело не женское. Хлопцам своим прикажи. А то сидите, ни рыба ни мясо. И закроем вопрос.

– Никак нет, товарищ комиссар, – тихо и четко сказала Катя. – Группу засветите. Нам высовываться не положено. Будьте добры ответа из Москвы дождаться.

– Не дури, Катерина, – устало сказал Хван. – Не кисейная барышня отговорками отговариваться. Здесь я командую. Ну-ка, хлопцы, выходите.

– Не дам группу, – мягко сказала Катя. – Приказ из центра будет, тогда и командуйте. И кончайте цирк, Иван Денисович. Видали мы уже такое.

Хван кивнул. Не отводя взгляда от безучастного как маска лица девушки, бросил чекисту:

– Под замок их, Борис. Парашу поставьте, и пусть сидят. Башкой отвечаешь.

– Что ж ты, Катерина? – сказал чекист, подсаживая путающуюся в платье Витку. – Нашла время кобениться. Юнкеров один черт в расход отправят. Твои-то хлопцы на чистоплюев не похожи. Рассчитались бы за парнишку, и совесть бы не мучила.

Дата добавления: 2015-09-06