Часть вторая 2 страница

– Алексей Осипович, у меня к вам нескромная просьба. Не поделитесь тем, что у вас в правом кармане галифе? У вас еще и «наган» есть – вполне надежный револьвер, вам хватит. Честное слово, я ни в главнокомандующего, ни в этого кошака революции палить не собираюсь. А мне с железкой намного спокойнее будет.

Подполковник улыбнулся:

– Отдаю должное вашей наблюдательности, но вынужден просьбу отклонить. Если вы обратили внимание, вас охраняют отборные чины контрразведки. Снаружи все оцеплено. У большевичков под боком два десятка пулеметов. Вы и нам нужны, и им. Есть кому вас защищать. Кроме того, отстреливаться из окон из карманного «браунинга» смешно. Я, конечно, не подвергаю сомнению точность вашей руки и глаза, но…

– Понятно. Я, собственно, и не надеялась.

– Катя, вам страшно? Я думал, вы совершенно непробиваемая дама. Зачем пошли? Вполне могли остаться на квартире.

– Я, Алексей Осипович, человек испорченный и не очень честный. Но товарищей бросать – это уж вовсе свинство. Я мальчика сюда привела, хочу, чтобы он отсюда и вышел целым и невредимым.

– Куда вы его дальше поведете, Катя? – едва слышно спросил подполковник. – Туда, к себе? Я не спрашиваю куда, но все-таки. Неужели он так уникален?

– Фу, Алексей Осипович, за кого вы меня принимаете? Я детей не похищаю. Ему бы где-нибудь тихонько пристроиться. Жить мирно, солнышку радоваться. В монастырях, знаете ли, тоже не сахар.

Макаров глянул как-то странно и пробормотал:

– Солнышко – это хорошо. Но едва ли о пасторальной жизни речь идет. Ценный ваш Прот. Не отпустят. Такие перспективы мальчику открывают. Впрочем, что я вам объясняю.

– Черт его знает. Возможно, мальчику у вас лучше будет. К самостоятельной жизни он не слишком приспособлен. Ему бы самому решить. Но для начала недурно было бы сегодняшний день пережить.

Подполковник затянулся папиросой и задумчиво сказал:

– Чудовищное вы существо, Екатерина Георгиевна. Даже не знаю, что меня в большее замешательство вводит: вульгарность и циничность ваши безмерные или глаза чудные, искренние. Почему вам верить хочется? И что я в романтизм ударился, старый дурак?

Катя хмыкнула.

– Может, вы и дурак, но уж точно не старый. Муж мой едва ли старше вас был. Устали вы, отдохнуть нужно. Давеча, вместо того чтобы меня гомеопатическими дозами коньяка потчевать, выставили бы милягу-поручика подышать свежим воздухом. Я бы вам показала – возраст.

Подполковник изумленно приподнял бровь.

Катя фыркнула:

– Да правильно вы все поняли, Алексей Осипович. Я действительно девица циничная, прямолинейная. Ладно, не будем рассусоливать.

Катя отошла к своим. И кто за язык тянул? Заигрываешь, как… панельная. Тьфу!

По лестнице звонко затренькали шпоры – спустился туго стянутый ремнями мужчина. Придерживая кривую шашку, громко спросил:

– Колдуном кто у вас тут будет? Товарищ Троцкий ждет.

Прот медленно встал. Подполковник сочувственно похлопал его по плечу:

– Ну, с богом. Не волнуйся. Все обойдется.

Катя сделала знак Витке – сопровождающие, на выход.

– Что-то мелковат колдун, – удивился мужчина на лестнице. – Из лилипутов? В цирке откопали, ваше благородие?

– Вас препроводить мальчика прислали? – холодно поинтересовался Макаров. – Вот и провожайте. Товарищ Троцкий вполне осведомлен, кого именно приглашает.

– А эти… гражданки куда? У нас все здоровы, не хвораем. Нам сестрицы без надобности. Или барышни по другой части служат?

– Это кто барышня? – ласково спросила Катя. – Я? Ты, товарищ, язык-то попридержи. Мы сюда не напрашивались, работы и так полно. Мальчик несовершеннолетний, болезненный. Ты ему лекарство дашь, если что? Нас ваши военные секреты не интересуют. И ваш вождь не шибко интригует. Мы привычные, мы под дверью подождем. Если опасаетесь, можете на нас какую-то пулеметку наставить. Аники-воины, блин.

Военный хохотнул:

– Да ты, сестрица, смотрю, из бедовых. Даром что накрахмалена. Поднимайтесь, на лестнице подождете. Но чтоб носа внутрь не совать. Оторвем.

Поднялись по мраморной широкой лестнице. Площадка третьего этажа была залита солнечным светом. У высоких дверей стояли двое часовых – кожаные с ног до головы, в руках «наганы».

– Здесь ждите, – военный кивнул на стул у подоконника. – И чтоб тихо.

– Нет, песни орать начнем, – огрызнулась Катя и обняла Прота: – Ну, не мандражируешь?

– Чего ж, – мальчик попытался улыбнуться. – Вы правильно сказали, насчет вечности. Кому она нужна?

Катя успела разглядеть прихожую, несколько вешалок – на одной сиротливо болталась папаха и черный зонт. Вдоль стены стояли кресла. Слава богу, в тусклой желтой обивке. Донесся обрывок громкой фразы. Прот вошел, дверь за мальчиком закрылась, один из часовых сделал многозначительный шаг, загораживая проход собственным телом. Стукнули каблуки зеркально начищенных сапог.

Прямо ставка Гитлера какая-то. Катя почесала бровь. В ставке фюрера ей побывать не довелось, но «кожаные» вели себя точь-в-точь как киношные эсэсовцы. Экая показуха. Даже «наганы» новенькие, вороненые, точно вчера со склада. Театральщина.

Вита прижалась к подоконнику, судорожно теребила передник. Кожаная гвардия произвела на девчонку сильное впечатление.

– Садись, – пробурчала Катя. – Мы с тобой не на посту номер один, в ногах правды нет.

Вита осторожно присела на край стула. Катя запрыгнула на широкий удобный подоконник. Часовые пялились с ухмылками. Катя разгладила на коленях непривычный передник, вполголоса поинтересовалась:

– Что уставились, товарищи гвардейцы? Женщин не видели? Или бомбы опасаетесь? Нету у нас бомбы. И ядом мы плеваться не умеем. Что в револьверы вцепились? Смотрите, пальцы сведет, бабахать зазря начнете.

Левый «кожаный» сделал неприличный жест стволом «нагана», намекая, что именно у него свело. Катя ответила столь же неприличным жестом, показывая, куда охранник может засунуть все, что у него чешется, включая револьвер. Стражи тихо засмеялись. Витка покосилась на командиршу как на сумасшедшую.

Сидели в тишине. Изредка из-за двери доносились отголоски громко сказанных фраз, но в основном и там было тихо. Склонявшееся к закату солнце сквозь стекло пригревало спину. Катя поглядывала в окно – узкий двор упирался в глухой брандмауэр соседнего дома, выходящего фасадом на параллельную улицу. До стены всего метров пятнадцать, но опасаться красным дипломатам нечего – стрелять по окнам неоткуда. В принципе, снайпер и на крыше может устроиться, но уж очень близко и высоко – угол обстрела неудобный. Да и Макаров заверял, что там на чердаке пост выставили. Основательно товарищ Троцкий устроился, безопасность блюдет. Если, конечно, не считать совершеннейшим безумием идею лично отправиться на переговоры в город, прочно удерживаемый противником. Видимо, отчаянное положение у Советов.

А вот что вы, товарищ сержант, сами-то здесь делаете? Выяснить толком ничего не выяснила. Контрразведка белых участвовала в облаве на мальчика весьма усердно, но что, собственно, дало толчок к охоте на малоизвестного прорицателя, понять так и не удалось. Похоже, сей вопрос и Макарова поставил в тупик. Или кто-то подсунул Прота как отвлекающую цель, или контрразведку вдохновили перехваченные сведения. Возможно, именно странный интерес к мальчику и подогрел желание ухватить приз первыми. Значит, интриги националистов? Но если верить Макарову, никакого пана Кулу контрразведка не знает. Впрочем, это неудивительно – ВСЮР с трудом контролируют город, а что творится в пригородах, белые знать не могут, да и не особо хотят. Борьба с бандитизмом отложена до окончательной победы славного Белого движения. Или не менее славного Красного. Чтоб они все сдохли. Нет, не годитесь вы, Екатерина Георгиевна, в детективы-аналитики. Что-то мысли больше к Проту обращаются. Не сожрал его еще тот тигролев р-р-революции?

Громкий, с металлическими раскатистыми нотами голос раздался, казалось, прямо за дверью:

– Не верю!

Часовые вздрогнули, Витка подскочила со стула, да и сама Катя невольно дернулась.

– Не верю! – рявкнул зычный голос за дверью. – Мистификация! Насмешка! Не понимаю, как они вынюхали, но меня этим не смутить. Состряпали, хитроумно, тонко, но состряпали! Мистика?! Пусть! Я верю в одну мистику – мистику революции! Я непримиримый атеист. И поповщиной меня не взять! Где этот подполковник?

Дверь с треском распахнулась, и на пороге возник буйный черный человек. Пышная шевелюра оттягивала голову назад, воинственно сияли стекла пенсне, тараном торчала остроконечная бородка.

– Попросите подполковника ко мне! Срочно!

– Да иду я за ним, Лев Давыдович, иду, – мимо буйного человека протиснулся давешний военный, туго опутанный ремнями, запрыгал по ступенькам вниз.

– И непременно наших вызовите! Слышите, товарищ Трушин? Сейчас же!

Военный кивнул и исчез внизу. Волосатый Лев революции негодующе блеснул стеклышками пенсне и захлопнул дверь.

– Лев Давыдович! – заорала Катя, соскальзывая с подоконника. – Товарищ Троцкий!

С трибуны товарищу сержанту горланить не приходилось, но голос повышать она умела. В лоб уставились стволы «наганов», несчастная Витка в ужасе скорчилась на своем стуле.

– Товарищ предсовнаркома! – рявкнула Катя, не обращая внимания на револьверы.

Дверь распахнулась, выглянул вождь советской России – ладонь картинно лежит на колодке «маузера», глаза зорко прищурены. Глянул на Катю. В близоруких голубых глазах за стеклами пенсне мелькнуло недоумение.

– Сильно извиняюсь, Лев Давыдович, я насчет мальчика. Вы на него не сильно шумели? Он ребенок нервный…

Троцкий неожиданно усмехнулся:

– Патронажная сестрица? Вы за кого меня принимаете? Мы с вашим маленьким фокусником вполне мирно собеседовали. Я, барышня, стараюсь карать вожаков провокаторов, а не слепых исполнителей чужих приказов. Тем более детей. Революция несет миру величайшее великодушие, а не слепую ярость.

– Я и не сомневалась. О вашем великодушии настоящие легенды ходят. Но уж очень мальчик слабенький. Вы там провокаторов хоть на кол сажайте, но с ребенком помягче. Очень вас прошу, – проникновенно сказала Катя.

Вершитель революционных судеб с интересом воззрился на нее, но тут по лестнице взбежал подполковник Макаров:

– Господин Троцкий, новые вопросы возникли?

– И не один, – ядовито заверил предсовнаркома. – Входите и извольте объясниться.

Дверь захлопнулась. Один из «кожаных», опустив, наконец, револьвер, выразительно постучал себя по лбу. Другой, поправляя фуражку, прошептал:

– Спятила? Чуть свинцовую пилюлю не схлопотала. Коза…

– А що вы пистолями размахиваете? – подала голос пришедшая в себя Вита. – Во всеоружии, а баб боитесь.

– Уж тебя-то, мышь сионская, и вовсе перепугались, – усмехнулся охранник. – Что, увидела товарища Троцкого и чуть со стула не перекинулась? То-то.

– Так мы же его и вправду в первый раз видим, – сказала Катя. – Прямо вихрь какой-то. Матерый человечище.

– Помалкивайте лучше, – пробормотал второй охранник и неодобрительно посмотрел на напарника.

К предсовнаркома торопливо прошли несколько человек. Катя без особого интереса проводила взглядом людей в полувоенной форме. Эти не львы, эти бумажные кроты революции. Без таких никакая власть не устоит. Вроде мелькнуло и смутно знакомое лицо. Честно говоря, Катя большевистских функционеров знала слабовато, разве что по портретам, когда-то мельком виденным в 40-х. Но там не до изучения исторических физиономий было.

Вскоре вышел подполковник Макаров. Снял фуражку, вытер платком гладкую макушку:

– Мальчик в порядке. Только товарищ Троцкий в очевидное верить никак не желает.

Вышел затянутый ремнями военный, постучал папиросой по крышке портсигара:

– Да, господин подполковник, подсунули вы нам сюрпризец. Что сосунок делает, а? Пожалуй, я к нему под лапку соваться не стану.

– И не нужно, товарищ Трушин. Прошлое свое мы с вами знаем, а будущее ведь – как его проверишь?

– Согласен. Но пацан сулит такое дерьмецо, что и представить тошно. С вашей подачи, подполковник? На нерв давите, а?

– Да я бы с удовольствием. Но, боюсь, мальчик и нам райских кущ не обещает.

– Понятно, – военный покосился на Катю. – Барышня тоже из ваших? Цирковая? Как рявкнула – чистый комэска. Шашку в руку и в седло. Экие глазки ледяные, сразу видно, из идейных. Пролетарской кровушки жаждет обпиться?

– Вряд ли. Мадемуазель к милосердию более склонна, о мальчике заботится.

Приехал Деникин. На лестнице сразу стало многолюдно. Озабоченные адъютанты зашмыгали вверх и вниз. Подтянулась дополнительная охрана красного вождя. На ступеньках, ведущих на чердак, устроился широкоплечий тип, в неизменной коже, и с «Шошем»-ручником на коленях. Главнокомандующий ВСЮР, в сопровождении тучного генерал-лейтенанта и двух адъютантов с пухлыми портфелями, ни на кого не глядя, поднялся наверх. Двери плотно закрылись.

– Да мы тут посинеем ждать, – сказала несклонная к переоценке тонкости дипломатического момента Катя.

– Покраснеете, – ухмыльнулся охранник с пулеметом.

Подполковник Макаров только коротко глянул на него, закурил новую папиросу. Портсигар его порядком опустел. Видимо, волнуется Алексей Осипович. Уставшие «кожаные» поглядывали на офицера с ненавистью – курить им тоже страшно хотелось.

– Алексей Осипович, вы бы не частили так, – сказала Катя. – Задымили все. Да и нам завидно.

– Виноват, – подполковник спохватился. – Совершенно о манерах забыл.

– Да дыми, чего там, – пулеметчик нехорошо улыбнулся. – Недолго вам осталось дорогим табачком баловаться. Вот передохнём маленько да и покончим с модой золотопогонников охранять.

– Что так? – поинтересовалась Катя. – Патронов до хрена осталось? Руки чешутся?

– Руки у народа – одна мозоль, чесаться нечему. Передохнуть нужно – это партия правильно придумала. Урожай убрать, тиф добить. Дать тем, кто обманут, дух перевести да верные выводы сделать. Может, и кто из ваших одумается, стрелять в народ бросит. Ну а не передумает… пощады не будет. Революция в крови закалилась. Закончим дело. Как не вертитесь, закончим. Последний и решительный – оно очень правильно сказано.

– Тьфу! – Катя поморщилась. – Ну ты страшила премудрый, прям в голове опилки пополам с отрубями. Последний решительный – это не с золотыми погонами. Это с немцами. С поляками. С хохлами, что задницу немцам лижут. С японцами.

– Ты меня не агитируй, – отозвался пулеметчик. – Я японцев сроду не видел. Хватит с нас за Порт-Артуры кровь лить. И с Петлюрой и поляками мы замиримся. Потому как вы – первый враг. Классовый. И покою, пока нашу правду не примете, никому не будет. Ты барышня красивая, упрямая. Жаль тебя будет к стенке ставить. Тикала бы себе за кордон. Лично я к красивым и упрямым злобы не имею. И замуж бы такую взял. Но ежели на принцип пойдешь – рука не дрогнет. К стене поставлю и полосну. Без мучений и всяких там кордебалетов.

– Благодарствую, – Катя погладила бровь. – Смотри, как бы у тебя «Шош» не рассыпался меня стрелять. Великую справедливость собрался наводить французской штампованной шарманкой? Магазин кривой уговаривать слезными пардонами будешь? Что морщишься? Страну победившего социализма фуфлом буржуйским защищаем? Без таких, как господин подполковник, еще лет тридцать нормального ручника не придумаем.

– Придумаем, – пообещал пулеметчик, – еще и не такое придумаем…

– Дискуссию разводите? – из двери выглянул подтянутый Трушин. – Я тебе, Степан, сколько раз говорил язык придерживать? Тебя, сукиного сына, давно в агитотдел сплавить нужно было. Вот что, барышни, через полчаса перерыв назначен. Мальчонку нужно будет чаем напоить, что ли. Утомился он. Только нужен мальчонка еще будет, так что внутрь заходите и нечего здесь бойцов разлагать. И вы, подполковник, заходите. Товарищ Троцкий добро дал. Ты, Макаров, человек разумный, палить сдуру не начнешь.

Переговоры шли за прикрытой дверью, у которой торчали еще один «кожаный» и щеголеватый капитан из свиты командующего. Из зала доносился резкий голос Троцкого. Ему отвечали приглушенно, неразборчиво. Усаживаясь на диванчик в углу, Катя глянула на пришибленную массой впечатлений Виту. Этак всю разведгруппу измором из строя выведут. Бедняге Проту еще труднее.

– Алексей Осипович, а где здесь… самовар, что ли? Чем мальчику подкрепиться?

– Снизу принесут. Господа большевики нашу снедь употреблять опасаются, мы, соответственно, их угощений избегаем. Так что пока из штаба подвезут.

– Разумно, – Катя пыталась разглядеть происходящее в зале переговоров. Мешал маячивший за дверью адъютант.

Ладно, подождем. В полутемной (большие окна зашторены) комнате пахло недавним ремонтом. Мебель, явно подобранная в спешке, беспорядочно стояла вдоль стен. На некоторой красовались кляксы извести. Бордовых тонов, слава богам, не наблюдалось.

Катя поскребла ногтем известку на подлокотнике:

– Готовились к приезду дорогих гостей, Алексей Осипович? Дизайн наводили, старались, а они неблагодарно «Шошем» грозят?

– Идея готовить хоромы к приезду хамоватых гостей действительно крайне сомнительна. Даже не знаю, кого и осенило. Екатерина Георгиевна, а откуда такие познания в пулеметном деле? Супруг по этой части служил?

– Не угадали. Один мой хороший товарищ числился большим мастером по части пулеметов. Можете не верить, но чистокровный германец. Гансом звали. Погиб он… – Катя онемела…

Фигура в двери наконец сдвинулась, стал виден Прот. Мальчик почти утопал в глубоком кресле, рассеянно катал по пухлому валику оторванную пуговицу. Кресло было шикарное, мягкое, обитое бархатом. Бархатом с узором в темно-бордовый цветок.

Подполковник Макаров охнул от крепкого удара локтем в бок.

– Вашу мать, Алексей Осипович! Какого черта?! Вы про мебель клялись?

– Катя, помилосердствуйте! Вы мне ребро сломали. Первый раз это дурацкое кресло вижу. Неужели сегодня поставили?

Катя решительно встала. Макаров ухватил за локоть:

– Да погодите вы! Ничего ведь не происходит. Он там уже два часа сидит. Сейчас я узнаю…

Он подошел к капитану. Через минуту вернулся к напряженно застывшей Кате:

– Нелепое совпадение. Вчера красный Бонапартий жаловался на невыносимые бытовые условия, умышленно созданные в зале переговоров. Часть мебели поменяли. Кажется, привезли из губернского суда.

– Да мне наплевать откуда! Немедленно мальчика оттуда выведите! Или я сама туда ворвусь и вытащу.

– Катя, вы в своем уме?

Катя ухватила дражайшего Алексея Осиповича за ремень портупеи. От ярости зубы свело. Сейчас «наган» у него выдрать, заодно промеж ног заехать…

За окном грянули «Прощание славянки».

И Катя, и подполковник в изумлении оглянулись на окно. Испуганная Витка отодвинула портьеру:

– Музыканты, Катерина Еорьевна.

– От окна отойди. Оркестра не видела?

– Не видела, – покаянно призналась Вита.

На площади десяток музыкантов в потрепанной военной форме громко, но весьма нестройно выводил знаменитый марш. Особенно старался тромбон и облезлый барабан.

К окну поспешно прошел адъютант главнокомандующего, за ним нахмурившийся товарищ Трушин.

– Никак, вы, господа белогвардейцы, очередную провокацию учудили?

– Что там? – громко и недовольно спросил Деникин, поднимаясь из-за стола в зале переговоров.

– Оркестр, – недоуменно доложил штабс-капитан. – Не понимаю чей. Совершенно точно не алексеевцы. Возможно, саперного батальона?

– Разберитесь и доложите.

– Вот, товарищи, подлинная суть Белого движения, – насмешливо прокомментировал Троцкий. – Эполеты, белые перчатки, духовой оркестр, цирковые представления, барышни в талиях корсетных…

«Нет на мне никакого корсета», – раздраженно подумала Катя, двигаясь к двери зала заседания. Макаров попытался ухватить за руку, девушка уклонилась.

В зале Троцкий все повышал голос:

– И это в момент, когда изнеможенная страна получила мизерный шанс прекратить бессмысленное кровопролитие. Пусть временно, пусть на несколько дней! Варьете, шантан, вульгарный вертеп! Господа, опомнитесь, страну нельзя спасать руками с насандаленными ногтями! Да, необходимы компромиссы! Мы все слышали ужасающие прогнозы. Пусть они всего лишь игра нездорового, болезненного воображения, но, если в них имеется хоть капля предвидения, мы обязаны это учесть. Генерал, даже признавая антагонистические разногласия наших позиций, не могу не воззвать к голосу вашего рассудка. Демаркационная линия должна быть согласована не позднее завтрашнего дня.

– Еще раз, господин Председатель Совета народных комиссаров, – раздался глуховатый голос Деникина, – напоминаю, извольте меня именовать согласно званию – генерал-лейтенантом…

«Упрямые как бараны, – подумала Катя, неназойливо оттесняя от двери «кожаного. – Пусть спорят до посинения, а парня я сейчас вытащу». Прота она видела, сидел все такой же отстраненный, опустив голову, играл пуговицей.

На улице стукнул близкий выстрел. Прот вздрогнул, выронил пуговицу, потянулся к полу… Присутствующие обернулись к зашторенному окну…

Потолок вспух. Катю ослепил огненный шар, растекшийся по комнате.

Взрывной волной девушку отшвырнуло на середину прихожей.

Густое облако пыли заполнило все вокруг. Уши словно воском залило. Катя едва слышала, как кашляет где-то рядом Витка. Болела поясница. Катя нащупала под собой раздавленный стул.

– Витка, на улицу выползай, – то ли прошептала, то ли прокричала Катя. В ушах нарастал мучительный болезненный звон. Из дверного проема залы – двери были снесены с петель – ползли густые клубы пыли и дыма. Катя с трудом подняла себя на ноги и, спотыкаясь, побрела в дым.

Над полом облако дыма было реже. Сгибаясь, девушка переступила через сучащее ногами тело, в дверном проеме лежал охранник в коже – верхнюю часть черепа ему снесло начисто. Катя ощупью обошла опрокинутое кресло. До взрыва Прот сидел где-то левее. Здесь пыль висела абсолютно непроницаемым облаком. Где-то рядом трещало, разгораясь, пламя – в известковой взвеси мерцало тусклое пятно. Катя наступила на тело, машинально содрала с окна чудом уцелевшую портьеру, накрыла тканью огонь. Ориентироваться было невозможно – часть потолка рухнула, накрыв длинный овальный стол. На мгновение, точно насмешка, сквозь пыль и дым мелькнуло вечернее, но все еще голубое и чистое небо. Катя стянула с головы косынку, повязала нижнюю часть лица. Где пацан?

Снова пришлось согнуться. Под руки попалось что-то круглое, припорошенное белой пылью. Страшась увидеть знакомый прищур, Катя тронула – голова повернулась, открыла ухоженную с проседью бородку. А, главнокомандующий. То есть, простите, ваше превосходительство, – генерал-лейтенант. Катя вытерла о юбку руку, испачканную сочащейся из оборванной шеи генеральской кровью. Следующее тело оказалось завалено рухнувшими балками и крышкой стола. Судя по размеру щегольских, припудренных известкой сапог – не Прот. Катя наткнулась на стену, испещренную сотней свежих оспин, кашляя, перебралась через мешанину обломков мебели, двинулась налево. Проклятый подол цеплялся за все подряд. Массивное кресло валялось на боку, из разодранной обивки торчали пучки конского волоса. Катя наступила на что-то скользкое.

– Твою мать! Дерьмо сплошное!

– Жив я еще, – отозвался Прот откуда-то снизу и судорожно закашлялся.

Мальчик лежал, придавленный креслом и досками, присыпанный пылью, как и все кругом.

– Чего разлегся? Удобно?

– Мне руку оторвало, – пробормотал Прот. – Катя, вы целы? А Вита где?

– Да подожди ты! – Катя, упав на колени, уперлась плечом и приподняла кресло вместе с широким пластом штукатурки и расщепленной дранки. Прот застонал.

– Тихо-тихо! Рука на месте. Плечо немного подранено.

Судя по пятну крови, рука пострадала порядком. Сейчас вытащить, повязку-жгут наложить…

В углу кто-то страшно застонал:

– Ой, боже мой, ноги, ноги… Товарищ предсовнаркома… Лев Давыдович, вы живы?

Катя подхватила мальчика:

– Держись. Сейчас вытащу на свежий воздух. Проплюемся.

Прот застонал – его левая рука болталась плетью.

– Ой, больно! Почему я сразу не умер?

– Блин! Потому что жить будешь. Херня твоя хиромантия, вовсе и не угадал. Руку, балбес, придерживай.

Пыль медленно оседала. Из-под груды обрушившегося потолка неторопливо сочились ручейки крови. Вокруг валялись изуродованные тела, изломанная мебель. Казалось, в комнату угодил заряд шрапнели. Катя переступила через обрубок человеческого тела – конечности оторваны, лишь витой аксельбант чудно светился на уцелевшем клочке кителя. В углу продолжали хрипло стонать. Катя приостановилась, поудобнее перехватывая мальчика (тощий, а весу немерено). За просторными провалами окон – рамы напрочь выбило – все голубело июльское небо. Сквозь вату, забившую уши, постукивали выстрелы. И было еще что-то, отчего Катя остолбенела: прямо по голубому небосводу летели темные фигуры. О, крепко тебя контузило!

Катя опомнилась. Конечно, не летели – гуськом плыли наискось, прицепившись к протянутому через двор проводу. Этакий импровизированный фуникулер. Тьфу, прямо черепашки-ниндзя какие-то. А «фуникулер», между прочим, прямо сюда их несет.

Катя, не разбирая дороги, кинулась к двери. Чуть не приложила мальчишку головой о разбитый проем. Прот охнул. Катя споткнулась о труп, запуталась в вешалке. Черт, не проберешься, а «черепашки» не конфетками угощать будут.

Кто-то поддержал за локоть.

– Катерина Еорьевна, он живой? Ой, та що ж такое? – Витка закашлялась.

– Так. Не перхай. Бери Прота. И валите отсюда изо всех сил.

– Та я же не удержу!

– Удержишь. Деваться тебе некуда. Пошли вон отсюда!

– Я сам, сам! – забормотал мальчик.

Неловко обхватив друг друга, подбитый пророк и девчонка поковыляли к распахнутой двери на лестницу. Катя присела, начала шарить по скользкой коже на боку у мертвеца – где кобура? Черт, пустая.

Поздно. В окно зала влетела первая фигура, выругалась, оступившись, отцепила карабин страховки, замерла с револьвером наготове. Следом въехала вторая тень, задела сапогами рухнувшую балку, тоже выругалась:

– От бисови качели! Не станешь.

Катя распласталась на полу, голова на ноге трупа – может, за мертвую примут?

«Летуны» въезжали в окно как на конвейере, споро разбегались по углам, вскидывая готовое к стрельбе оружие. Двое втянули в окно нагруженного человека – на спине тренога, еще что-то громоздкое. Пулемет?

– Швидше! По плану, по плану. Да втихомирте вы його!

В углу сухо треснул револьверный выстрел – жуткие стоны оборвались.

– Свету маловато, – озабоченно сказал возящийся у стены тип.

– Ничого, подсветимо. Не возися. На лестнице хто?

– Йдемо, пан сотник.

На спину Кате наступил тяжелый сапог. Двое пришельцев с карабинами шмыгнули к двери на лестницу. Засели, выставив оружие, – от девушки их отделял лишь перевернутый стол.

Влипла, – ни туда ни сюда. Хорошо еще, ребята успели выбраться. Догадается Витка плечо пацану чем-то перетянуть?

– Швидше, швидше! – торопили в зале. – Где головний жид?

– Так хто ж тут розбере? – ответили со смешком. – Гляньте, пан сотник, – от этих одна требуха залишилась.

– Плохо. Могут не повирити.

– Я готов, пан сотник, – сказал человек у стены.

Катя сообразила, что на треноге торчит не что иное, как кинокамера.

– Зараз. Того поближче пидсуньте. И лицем, лицем сюди. Так, це у нас товариш нарком, – пид ноги його. Спочатку фото, потим знимемо загальний план. И обличчя, обличчя ретельнише. Та бачу, що облич не залишилось. Олександр Петрович, постарайтесь. Це у нас, мабуть, сам Бронштейн. Бис його знає, по маузеру лише можна впизнати. Деникин у нас де? Швидше!

– Пид столом, мабуть, – сказал длинноусый человек с карабином за плечами и фотокамерой в руках. – Доставати будемо?

– Якщо залишиться час. Хлопци, ставайте. Спочатку вас. И швидше, зараз червони очухаються.

У разрушенного стола, торопливо поправляя папахи со шлыками, выстроились трое парней. Двое держали карабины, третий картинно расправил желто-голубое полотнище.

– Морди погероичнее, – приказал человек рядом с кинооператором.

Катя стиснула зубы. Знакомый голос, знакомый. Как же до него дотянуться?

На улице чаще застучали выстрелы. Бухнула граната.

– Швидше! Готови? Деникина не знайшли?

– Нема. Ось сестриця околела. Не заминить?

– В загальнийий план пиде. Тильки подил ий задерить пикантнише. «Москали та их шльондри» – добре. Але спершу хлопцив. Почали!

Сверкнул магний. Человек, стоящий над Катей, отвернулся, выругался.

– О! Як блискавка. Аж очи виела.

Катя вскинулась на локте, ударила ногой в колено. Человек с проклятием начал падать, девушка, обхватив его сзади, перехватила карабин. С одной руки выстрелила – хлопец, гордо позирующий камере, дернулся – из головы полетели брызги. Вот это был бы кадр.

Тело в объятиях Кати вздрогнуло – в ответ стреляли мгновенно. Ладно, пока бейте своих, чтоб чужие боялись.

Падая за косяк, Катя опять зацепилась за вешалку. Вот же проклятый предмет интерьера – растопырится, хуже спирали Бруно. Ничего, карабин в руках, жить можно. Пока…

Как и ожидала, от двери, что вела на лестницу, сунулся один, Катя выстрелила ему в грудь. Второй, гад, не поднялся, наугад пальнул из-за стола. Плохо. Сейчас с двух сторон зажмут. Вон пан Кула как орет. Придется самой навстречу выходить…

Дата добавления: 2015-09-06