Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Часть третья 1 страница

Читайте также:
  1. Contents 1 страница
  2. Contents 10 страница
  3. Contents 11 страница
  4. Contents 12 страница
  5. Contents 13 страница
  6. Contents 14 страница
  7. Contents 15 страница

– Молодцы, ребята! За Советскую власть всем беднякам биться надо! И «красные дьяволята» – хорошая кличка, лишь бы не белые.

П. Бляхин. «Красные дьяволята»

Молодая Россия вся вошла с нами в огонь. Необычайна, светла и прекрасна была в огне эта юная Россия. Такой никогда и не было, как та, под боевыми знаменами, с детьми-добровольцами, пронесшаяся в атаках и крови сияющим видением.

А.В. Туркул. «Дроздовцы в огне»

– Напрасно ждем. Даже если у НЕЕ получится, ОНА дальше пойдет, возвращаться не станет. Что мы ЕЙ? Ботва отрубленная.

Когда Герман злился, лицо у него становилось острым, как клюв молотка каменщика. Даже интересно, так нормальный парень, умный, толковый, и нате – брюзга остроносая. Психует. Ждет командиршу как архангела небесного, надеется отчаянно и притом бормочет склочно, разве что открытым матом Катерину не поминает. Одно слово – интеллигенция. И сам себе в жизни не признается, а уж другие и не суйтесь.

– Не заводись, – мирно сказал Пашка. – Придет. Не она, так ребята. Они-то уж точно про нас не забудут. Такой интерес имеют, что не захочешь – вернешься.

«Интерес» после вчерашнего закопали под осиной. Место паршивое: копнешь – в ямке вода мигом собирается. Ну, золоту ничего не сделается. Зато здесь спокойнее. Болото в двух шагах, с другой стороны бурелом лагерь прикрывает. Разве что специально кто искать станет.

– Они нас не найдут, – мрачно и уверенно сказал Герман. – Они же дети, без нее сюда вообще не доберутся. А мы еще и перепрятались.

Пашка дипломатично промолчал. В том, что пришлось перебираться на новое место, целиком был виноват он сам. Хорошо еще, Герман по офицерскому своему высокомерию вчерашние события молчанием обходит. Правда, он и без упреков, одними своими сомнениями дырку в башке проковырять вполне может.

– Паш, надо кому-то на старое место пойти, – Герман заерзал на шинели. – Обязательно нужно, иначе они покрутятся и уйдут. ОНА колебаться да сомневаться не привыкла. Ты знаешь, что они про нас подумают?

– Да ничего они не подумают, – в сотый раз с тоской заверил Пашка. – Мы их заметим. Ну что ты в самом деле? Всего-то на полверсты передвинулись. Бинокль имеем. Засечем в два счета.

Передвинулись от старого лагеря действительно недалеко. Насыпь железнодорожного полотна отсюда отлично просматривалась, роща, где прятались до этого, тоже оставалась на виду. Лежи да наблюдай. Еще от комаров отмахивайся. Злые они здесь, а без Катерины спасительный папоротник хрен отыщешь.

– А если ночью придут? Проскочат, не заметим, – занудно бормотал Герман.

– Ночью я туда пойду. Замаскируюсь, посторожу. Муха не пролетит, – опять же не в первый раз пообещал Пашка.

– Нет уж, я пойду, – возразил прапорщик. – У тебя контузия, сомлеешь и сам не заметишь. Я знаю, у самого мозги встряхивало.

Пашка потрогал повязку на голове. Башка ныла, но уже не так сильно. Да, опростоволосился давеча. Ух, стыдно вспомнить.

 

Неделю отсиживаться в роще было скучно. Вместе зашили-починили прапорщиковы сапоги, потом коротали время за беседами – политики и революции уже давно по обоюдному молчаливому согласию старались не касаться. Интересных тем и так хватало. Герман и про Москву много рассказывал, а уж про птиц… Прямо профессор какой-то птичий. Ну и, конечно, товарищу Катерине косточки перемывали. Что и говорить, командирша личность таинственнейшая. Пашка потихоньку мозги прапорщику вправлял: Катерина – человек свой, надежный, на нее равняться нужно, но по-иному о ней думать совершенно ни к чему. Сам Пашка сроду на отсутствие женского внимания не жаловался. Но там дело такое – с первого взгляда ясно, выгорит или нет. Обижаться не резон, не сошлись – значит, карты не так легли. Можно посмеяться, позубоскалить – что девицы, что дамы замужние – веселых хлопцев любят. Иной раз взглянешь на какую барышню – ахнешь. Но понятно, такая не подпустит. Ничего, мир велик, и радостей в нем всем хватит. Потому как с иными мадамами совсем и не радость найдешь. Так к себе привяжет, что только удавиться и останется. Вот и Екатерина Георгиевна из таких. Нет, не из таких – она сама по себе, особенная. Иной раз глянешь, как нагнется, как волосы с глаз отбросит, и на тебя точно провод от работающего генератора кинули. Загораешься, спасу нет. Только нужно жар тот удавить на «раз-два». Иначе нехорошо получится. Не по-товарищески. И если конкретно ее, Катерину, взять, еще и шибко больно тебе будет.

Герман вроде все понимает. Только заворожен от ушей до подметок. Ничего, потихоньку-полегоньку в норму приходит. Выздоравливает.

Обед съели не торопясь. Варили раз в день, по вечерам. Подножный корм стал привычен, да еще и мука в запасе оставалась. Вместе изобретали рецепты – со скуки и индейским поваром заделаешься. Вообще-то, не так плохо жилось. Погода хорошая, народ вокруг не шляется. Иногда поезд простучит по рельсам – опять же тема для обсуждения. В железнодорожных делах Пашка вполне сведущ, есть что рассказать, и про спорт и физическое развитие охотно может лекцию прочесть. Герман думал-думал да потихоньку включился, вместе стали гимнастику делать. Мускулатура у господина прапорщика, понятно, запущенная. Зато жилистый. Скоро сможет гимнастерку без стыда скинуть. Хотя некоторым он и такой мосластой жердью нравится.

Про Витку вспоминали с улыбкой. Вот цепкая девчонка. Горя хапнула полной жменей, но бьется, выкарабкивается. Хоть и жидовка, но своя в доску. Вот он, интернационализм во всей красе. Нет, про интернационализм тоже не нужно, уж очень Герман про него едко язвит.

– Ладно, я за водой. – Пашка зевнул и поднялся. В кронах деревьев шелестел ветерок – дни держались жаркие, если бы не ветер, совсем бы упарились. Лошади застоялись, и им жарко, пастись толком не дают, нужно хоть напоить сполна.

– Давай я схожу? – Герман сел, поправил свою срамную фуражку.

– Ага, а прошлый раз кто ходил? – Пашка закинул на плечо карабин, взял ведра. – Наблюдайте, ваше благородие. Вот в следующий раз, в порядке очереди, на променад отправитесь.

Ходить к речушке было одним из немногих удовольствий. Прогуляешься, проветришься. На обратном пути ведра не хуже гирь мышцы разминают. Торопиться некуда, гуляй, птичек слушай, заодно что погрызть высматривай.

Ремня Пашка надевать не стал, под гимнастерку задувал ласковый ветерок, холодил поясницу. Путь знакомый – из рощи по кустам, потом в низинку. Главное, одной и той же дорогой не ходить, тропку не натаптывать. Место безлюдное, до ближайшего села версты с четыре будет.

На солнцепеке было истинное пекло, Пашка с облегчением нырнул под тень прибрежных кустов. В ветвях старой ивы самозабвенно выкликала кукушка. Надо думать – «кукушка обыкновенная». В здешних местах в основном «обыкновенные» и встречаются. Спасибо Герману, просветил. Чудно – офицер, а пташками увлечен. Раньше Пашка в жизни бы не поверил, а сейчас вроде ничего удивительного – и среди офицеров люди встречаются.

Пашка поставил ведра. Снять сапоги, гимнастерку – еще одно удовольствие. Солнце у воды не такое жгучее, речушка хоть и мелка, но прохладу хранит. Пашка за цепочку извлек из шаровар часы – замечательный механизм был изъят из ящика с реквизированными ценностями. Не из жадности, а исключительно для определения времени. Должен боец точное время знать или нет? По правде говоря, часы Пашке очень нравились. Герман сказал, что швейцарские, настоящий хронометр. На то, что швейцарские, – плевать с высокого дерева, вовсе не революционная страна Швейцария. Но хорошие механизмы Пашка давно приноровился определять. Может, действительно себе оставить? Они ведь не совсем золотые, только сверху, – разве такое за мародерство считается?

Пашка полюбовался на четкие движения стрелки. Положил часы на одежду. На купание ровно пять минут. Ничего, Герман прошлый раз вернулся, тоже ворот мокрым был.

Вода пахла илом, лягушками. Вроде и проточная, а разве с морем сравнишь? Пашка снова нырнул, показав сияющему солнцу белые ягодицы, задел руками дно, вынырнул, фыркая.

– Хлопець, ти звидки будеш?

Пашка обомлел – у его одежды на берегу стоял дед, беззубо улыбался.

– Ой, дидусь, а я якраз запитати хотив… – Пашка, вздымая брызги, рванул к берегу.

Дедок не торопясь поднял карабин:

– Солдатик будеш чи що?

– Так я ж говорю… – Пашка выскочил на берег.

– Дезертиром гуляєш? – спросили басом от ивы.

Пашка замер, с некоторым опозданием зажав стыд в горсти. В двух шагах от него, у ствола, стояла крепкая девка – ростом с незадачливого купальщика, а в объеме куда представительнее. Взгляд у младой селянки был мрачный, в руках имелась лопата и пустой мешок.

– Та ви, громадяни, нияк за рибою? – неловко пошутил Пашка.

– Ни, ми рогоз копаємо, – охотно объяснил дед, тыча стволом карабина куда-то вдоль берега.

Пашка машинально глянул, в тот же миг затылок лопнул ослепительной болью.

 

Очнулся Пашка лежа носом в сырую землю. У щеки прыгали крошечные прибрежные мушки. Шевельнуться сил не было, череп сочился болью, от которой в глазах темнело – начисто раскроила череп, бабища проклятая.

– В воду та дело с концом, – басом говорила между тем коварная баба. – Ти, дидусь, що вигадуєш?

– Так-то воно так, – задумчиво шепелявил дед, держа часы за цепочку и любуясь блеском. – А як у нього товарищи рядом? Ось, глянь, ведра, откуда?

– Ни, вин злодюга, – убежденно заверила огромная селянка. – Це вин в Артюховке титку Полину злякав и телицю увив. Шантрапа. Молодый кобель, ишь отростил…

– Хоч що видростив, тоби все одне не дистанеться, – дед пожевал беззубыми деснами. – В воду неможна, вспливе он.

Пашка попытался рывком встать – где там, руки подогнулись, едва дернулся.

– Ксанка, та ты його не добила?! – всполошился дед.

Внучка со свистом взмахнула лопатой.

– Не надо! – захрипел Пашка, закрывая голову руками. – Я коней увел в Артюховке. Подилюся, лише не губите!

Дед и девка озабоченно переглянулись.

– Лошадей? – пробасила внучка. – А як их ховати? Сусиди що скажуть, а, дид?

– Тарасу разве що видвести? – рассудительно разгладил бороду дед. – Ни, взнають.

– Офицерськи кони, справни, – простонал Пашка. – Я у беляков увив. Мене лише не губите…

 

Босые ноги заплетались, шатало, как после самогона. Напивался Пашка редко. Может, и зря. Ничего толком в жизни не успел. По затылку текло горячее, голова пульсировала, раскалывалась на части. Дед, после того как стянул руки пленника бечевкой, прихрамывал сбоку, подслеповато и подозрительно озирался. Девка-корова тащила все вещи, включая Пашкин карабин. Оружие несла под мышкой, явно больше полагаясь на привычную лопату. Ведра девица тоже не забыла, они побрякивали, и сквозь головную боль Пашке казалось нелепым, что его убьют, а потом пойдут дальше, бряцая ведрами.

– Эй, солдатик, збруя-то на конях э? Или в ночь увив? – прошепелявил дед.

– Гнидий пид сидлом. А другого лише с недоуздком узяв, – пробормотал Пашка. Его пошатнуло, ноги запутались в цепкой траве. Дедок заботливо поддержал под связанные руки.

– Ходи-ходи, – сердито сказала девка. – Ишь, твердолобий. Носит вас, вовкив, погибели на вас немае. Ироды.

– Порешите меня? – безнадежно пробормотал Пашка. – За що, граждане? Я ведь за народну справу воював.

– Та навищо тебе вбивати? Невже ми убивци яки? – ласково прошепелявил дед. – Отпустимо. Только щоб бильше у нашого села не крутився. А так йди, куди ноги несуть.

Девица за спиной откровенно фыркнула.

Убьют. И под кустом прикопают. Вот тебе и смерть в лихом бою. Дальше их вести нельзя – Герман сразу не сообразит. Девка бедовая – чистый паровоз-толкач. Такая если с лопатой – никаких белоказаков не надо. Эх, опозорился ты, Павел Георгиевич.

Пашка остановился, за что немедленно получил тычок черенком лопаты:

– Шагай, злодийська харя!

– Не пиду! Хоч исподнее дайте. К лошадям выйдем – вы меня враз кончите. Не согласный я так.

Девка двинула так, что ребра захрустели. Пашка, хватая воздух, повалился на колени.

– От тварюга! – разгневанная баба снова замахнулась.

– Постой, Ксана, – дед обеспокоенно захромал вокруг. – И правда, срамно и не по-божому. Пусть пидштанники натягне. На що вони нам, таки дурни кальсони?

– Ти йому лише руки расплутай, – злобно сказала девка. – Вин же кинется. Дивися як зиркает. Чистый вовк.

– Та я своих не чипаю. Я ж за народ воював, – Пашка шагнул к девахе, примеряясь, как ловчее выбить лопату.

Чертова корова шагнула назад, вскинула лопату:

– Та и не думай!

– Все, тут кинчайте, – решительно сказал Пашка. – Гину я ни за що, вид руки своего же товарища, сильского пролетаря. Вот життя! На руку мировой буржуазии граете. Обмануютеся вы, товарищи. Пожалеете, та поздно будет.

– Бач, горланит, – окрысился дед. – Не инакше, сотоварищи рядом.

Бежать Пашка не мог – ноги не держали. Да и в глазах все мельтешило. Ведь забьет лопатой, проклятая корова. Ну разве правильная смерть для бойца революции? Вот диалектика.

Вставай проклятьем заклейменный

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов,

 

– надтреснуто и громко, надрывая пересохшее горло, запел Пашка.

– Глотку йому заткни! – заверещал дед. – Своих накличе!

От взмаха лопаты Пашка умудрился увернуться. От второго удара тоже ушел, но споткнулся и сел на колючую траву. От толчка череп взорвался такой болью, что стало уже все едино. Смутно увидел, как на спину взмахнувшей лопатой бабе кто-то прыгнул, блеснула сталь знакомого штыка-кинжала. Пашка заставил себя раскрыть зажмурившиеся было глаза. Баба топталась, как ряженый медведь, старалась стряхнуть обхватившего ее сзади Германа. Картина была диковинная – бабища габаритами со слона, на ней тощий как жердь прапорщик. Штык Герман бросил и двумя руками обнимал толстенную женскую шею.

Старик едва слышно пискнул и побежал на слабых ногах в кусты. Пашка с трудом встал, но догнал мироеда в три шага, от души пнул в спину. Дед с размаху вмазался в ствол вяза, беззвучно рухнул.

Германа видно уже не было, только ноги прапорщика дергались, каблуками землю рыли, силясь сдвинуть непосильный груз, – баба сверху ворочалась рыхлой горой, давила массой.

– От бисов син. Стрекулист[16] драний, – толстые пальцы нащупали горло прапорщика, сдавили.

Пашка подхватил лопату. Отполированный мозолистыми пальцами черенок лег в ладонь неловко, и удар пришелся плашмя. Баба только пригнулась ниже. Пашка огрел ее второй раз, уже со всей дури, аж в руках засаднило. Бабища зарычала. Герман хрипел под ней, царапал ногтями кобуру «нагана». Пашка бросил лопату, поднял карабин. Ударил прикладом в затылок, туда, где из-под платка торчали сальные пряди. Силы в Пашкиных руках, видать, совсем не осталось. Но баба хрюкнула, как-то сразу расплылась еще шире. На необъятной спине появлялись темные точки, Пашка с опозданием расслышал глухие хлопки выстрелов – задавленный прапорщик упер ствол «нагана» в душную плоть и судорожно опустошал барабан.

Герман ерзал, выбираясь из-под трупа. У Пашки сил помочь не оставалось – сидел, обхватив голову руками, – сквозной дыры в черепе не было, но из-под пальцем обильно сочилась кровь.

– Перевязать нужно. Изойдешь, – просипел прапорщик.

– Деда глянь. Уползет, народ приведет, – морщась, пробормотал Пашка.

Герман встал было – его судорожно и коротко вывернуло рвотой. Покачиваясь, загребая сапогами изрытую землю, побрел в кусты.

Вернулся скоро – Пашка еще только натянул трусы и пытался замотать голову нижней рубахой.

– Давай, – прапорщик принялся надпарывать штыком ткань рубахи, драть на полосы. Клинок в пальцах вздрагивал. – Дед тоже готовый. Лежит.

– Со страху, должно быть. Я его чуть задел, – пробормотал Пашка, подставляя голову. – Слышь, ты прости. Проспал я их.

– Угу. Я навстречу-то со скуки пошел. Слышу, орешь. Вот дерьмо…

 

Голова разламывалась, но на ногах Пашка держаться мог. Даже лопатой поработал. Герман тоже копал, но был прапорщик не совсем в себе. Оно и немудрено.

– Уходить нужно. Хватятся их.

– Куда уходить? Мы же как привязанные.

 

Пока решали, куда уходить, да в сумерках лошадей и бричку переводили, слегка с души отлегло. Отмахиваясь от комаров, Пашка развел в крошечной ямке огонь, поставил котелок. Жрать абсолютно не хотелось, даже наоборот. Но кровопотеря большая, хотя бы жидкости похлебать обязательно нужно. Герман закончил возиться с лошадьми, сел – руки бессильно свисают с колен, кисти из коротковатых рукавов торчат.

– Паш, чем мы теперь от гайдамаков отличаемся?

– Мы ж не хотели. Они сами…

– Оправдание, да? Это же женщина была.

– Она-то?

Прапорщик застонал:

– Ну да, слониха вонючая. Полоумная. Меня это оправдывает? Я же в нее весь барабан…

– Брось. Она и меня, и тебя чуть на тот свет не отправила. Это я виноват. Стыкнулись, так что ж теперь…

– Вот именно, что теперь? Я же как те стал, что в корчме… Витка вернется, как ей в глаза смотреть?

– Незачем ей говорить. Я не к тому, что врать, а к тому, что гадостные вещи лучше в себе хранить. Ей-то это дерьмо зачем? А от гайдамаков мы, что ни говори, отличаемся. Мы никого гробить и грабить не хотели. Сидели тихо, ни о чем таком не думали, не гадали. Это дед, старый пень, на хронометр польстился. Я-то, дурак, конечно, очень виноват. Только грабить и сильничать мы не собирались. Я бы по доброй воле к этой бабище и на пушечный выстрел не подошел. У тебя-то дурных мыслей насчет нее не мелькнуло?

Герман позеленел:

– Ты, краснопузая морда…

В точку попало. Пашка пошел к бричке, взял бутылку с чистой водой. Из кустов доносились кашляющие звуки. Оно и понятно – покойница и при жизни весьма сильнодействующим средством была.

Герман утирался пучком травы.

– На, рот пополощи, – Пашка откупорил бутылку. – А потом в морду мне дай. Я нарочно брякнул. Пусть полегчает. Это я кругом виноват. Взяли грех на душу, эх…

Герман звучно глотнул:

– Сволочь ты, Павел. Воистину коммунистическая. Но морду я тебе когда-нибудь потом отполирую. Сейчас у тебя и так башка со сквозняком. Но про бабу эту, царство ей небесное, не смей вспоминать. Чай завари, что ли, урод моральный…

 

Отвар в котелке настоялся, ароматный, горьковатый. Зудели комары, в дреме всхрапывали лошади. Угасающая луна проглядывала сквозь ветви осин.

– Слышишь, Пашка, – прапорщик плотнее завернулся в шинель, – я больше воевать не могу и не хочу. Звереем мы. На равных с теми гайдамаками стали. Человеческого облика окончательно лишились. Выродки.

– Так что ж здесь скажешь? Грязные мы. Ну ничего, следующее поколение придет, оно чище будет. Нас осудят, зато сами… В общем, мы – чернорабочие истории. Кому-то и такое выпадает…

– Нет, так я не могу. Пределы у человека должны быть, – Герман судорожно завозился под шинелью, и ремень с кобурой полетел в кусты. – Хватит! Пусть что угодно со мной делают. Я больше в живое стрелять не буду.

Пашка поцарапал обломанным ногтем кружку, сказал тихо:

– Зря ты, Гера. Я, может, тоже стрелять не хочу. Раньше думал – ладно, пусть вошки, пусть дурь в головах, пусть мародерство, но бывает и слава. Ну вроде – поднялись в штыки, грудь в грудь, по-честному. Хер там. Со славой, видать, такого не бывает. Ошибся я. Бойня. Вон, наша Катерина, иной раз врагов точно курей режет. Адская она баба, хоть и нравится мне сильно. Но и ей война не в радость. Иной раз морду там набить или яйца открутить – это она с удовольствием. Но убивать – морщится. Только должность у нее такая. Ну, мы-то с тобой попроще. Кончалась бы война быстрее, пропади она пропадом. Я домой хочу, маманя там переживает. Да… Но вовсе чепуха получится, если револьверами швыряться. Ты, конечно, человек серьезный, самостоятельный, сам решать можешь. Но, допустим, прибегут завтра наши, а на хвосте у них кто висит… Сейчас, между прочим, все едино – красные или ваши золотопогонные, петлюровцы или еще какие бандиты. Нас сейчас к стенке куда проще поставить, чем всерьез с нами разбираться. Мы с тобой погрустим маленько да и под винтари встанем. А Прот и Витка? Их, думаешь, сахаром накормят? Сам знаешь, что с девчонкой сделают. Охотников много. А она, между прочим, на нас надеется. Особенно на тебя.

– Паш, замолчи, а? – пробормотал Герман.

– Молчу, – податливо согласился Пашка. – Пройдусь, осмотрюсь. Ты допивай, пока чай горячий.

Кобуру нашел с трудом. Ремень змеей запутался в ветках. Обмотав ремень вокруг кобуры, Пашка прошелся вдоль опушки. Насыпь тянулась пустая, темная. Где-то далеко уныло гавкала собака.

Герман сидел, привалившись спиной к колесу брички, обломанный козырек фуражки надвинут на глаза. Пашка неназойливо сунул кобуру под бок товарищу.

– Что ты подсовываешь? – сердито проворчал прапорщик. – Я пока амозонкин «маузер» позаимствовал. Надеюсь, не пришибет за наглость. А этот мерзкий «наган» засунь куда-нибудь. Я его держать не могу – все ладонь к рукоятке липнет.

* * *

– Нет, сегодня не придут. – Пашка отогнал воспоминания, осторожно зевнул. Голова ныла, в сон тянуло неудержимо. – Поезда сегодня не было. Разве что через Мерефу добирались и теперь оттуда идут.

– Может, они от самого города сами по себе катят? С амазонки станется какой-нибудь фаэтон угнать.

– Навряд ли. На фаэтоне опасно. Катерина сопливой командой без нужды рисковать не станет.

– Что ты их так уничижительно?

– Почему их? Я про нас всех. – Пашка ухмыльнулся. – Как ты думаешь, чего она с нами так нянчилась? Ну, сначала случайно, а потом? Прот ей нужен был, а мы?

– Тихо ты! – Герман рывком вскочил на колени. Лошади навострили уши.

– Состав идет. Я давно слышу, – небрежно сказал Пашка, слегка кривя душой.

 

Перебежали на опушку, залегли. Герман продул затвор:

– Медленно идет. Осторожные.

– Тяжелый, – пробормотал Пашка, прислушиваясь к отдаленному перестуку колес. За деревьями показались паровозные дымы.

 

– Ну ты и сказал – «тяжелый», – прошептал Герман.

Состав неторопливо полз по насыпи. Бронепоезд: три бронеплощадки с цилиндрическими орудийными башнями, так называемого карусельного типа, вооруженные трехдюймовками. Бронепаровоз – чудище, закованное в металл. Еще один паровоз – «черный» вспомогательный, контрольные платформы с рельсами и шпалами. Еще три товарных вагона в хвосте и снова контрольная платформа, обложенная мешками с песком, из-за которых торчат пулеметные рыла.

«Борец за свободу товарищ Троцкий» – было выведено на бронированном борту свежей красной краской.

– Наши, – пробормотал Пашка. – В смысле, красные. Видать, город-то обратно взяли. Вот так – за нами не заржавеет.

– Или эту железяку наши у ваших отбили, – ехидно прошептал прапорщик. – С каких это пор «Товарищ Троцкий» под триколором разъезжает?

Действительно, на передней бронеплощадке, рядом с красным флагом, развевался трехцветный флаг старой России.

Бронепоезд, неспешно уползая головными вагонами за деревья рощи, дал короткий гудок.

– Останавливается, – панически прошептал Герман.

– Как же, нужны мы ему, – скептически пробормотал Пашка.

Тем не менее, оба паровоза окутались паром, до опушки донеслось грузное лязганье.

«Щас как даст из всех стволов», – с нешуточной тревогой подумал Пашка.

Герман ткнул локтем:

– Бинокль-то где? Или сразу побежите своих приветствовать, товарищ коммунарий?

 

Из товарного вагона и с бронеплощадки соскакивали вооруженные люди – расходились от насыпи. Пашка пытался рассмотреть, вроде бы – красные. Сбегавший за биноклем прапорщик заранее плюхнулся на четвереньки, подполз, принялся вглядываться. Пашка крепился-крепился, не выдержал:

– Ну? Кто такие-то?

– Вроде ваши, – мрачно пробормотал Герман. – Или ряженые. Черт его знает. Чего встали-то здесь, у нас?

– С тобой собрались воевать, – насмешливо предположил Пашка. – Сейчас еще пара стрелковых полков подойдет, кавкорпус подтянется, и начнут. Может, ты великодушие проявишь – сразу им сдаваться предложишь?

– Иди ты… – прапорщик опустил бинокль, протер глаза, снова принялся всматриваться. – Слышь, Паш, по-моему, это ОНА там. В военной форме. Глянь сам…

Насыпь в стеклах «цейса» рывком приблизилась. Катерина в окружении военных стояла у бронированного вагона. В новенькой ладной гимнастерке, в щегольских сапогах, только по светловолосой голове и узнать можно.

– А ты говоришь – фаэтон, – растерянно прошептал Пашка. – Смотри, на какой дуре прикатила.

– А если это не она, а ее привезли? – со своей вечной подозрительностью поинтересовался прапорщик.

– Я выйду. А ты присматривайся. Если что, не выходи, пока я второе упражнение из комплекса Миллера не начну делать. Помнишь?

 

Выходить из кустов на виду у огромного бронированного змея было как-то неловко. Пашка напомнил себе, что бронепоезд есть суть трудовых усилий умелых рук пролетариата. В конце концов, в Екатеринодаре самому приходилось подобную дуру ремонтировать. Там, правда, всего две бронеплощадки было.

Независимо повесив карабин на плечо, Пашка, фальшиво насвистывая, направился прямиком к насыпи. С «Товарища Троцкого» сразу заметили, навстречу вышло человек десять. Пашка с огромным облегчением различил среди них высокую стройную фигурку.

– Здравствуйте, товарищи, – Пашка напоказ поправил ремень с кобурой.

– Здорово, хлопец, – ответил широкоплечий командир, при шашке и бинокле.

– Это товарищ Пашка, – представила Катя. – Ездовой, пулеметчик и вообще мастер на все руки. Как у вас обстановка, Паш?

– Можно сказать, нормально. Слегка побеспокоили, но жить можно. Как вы, товарищ Катя?

– Отлично. Значит, грузимся. Места спальные, полноценные. Оружие и шрифты живенько в вагон. Лошадей грузим? – Катя обернулась к усатому командиру.

– Так глянем, що у вас за клячи. Может, сразу на колбасу? – усмехнулся усач.

– Так, ждите, товарищи. Мы скоро. Пошли, Павел, – Катя хлопнула товарища по плечу.

Пашке совсем не понравилось, как смотрели командиры вслед. Молча, настороженно. И на Катерине никакого оружия – на командиршу такое не похоже.

– Екатерина Георгиевна, ребята живы? В заложниках никак?

– Вроде того. Под присмотром. Мы люди новые, особо доверять нам резонов нет. Но сразу под допрос не угодим. Не трусь, товарищ Павел.

 

– Это что, подкрепление? Не многовато ли? – поинтересовался Герман, стоя за стволом дерева с карабином наперевес.

– Вижу, бодры и в добром здравии, Герман Олегович.

Катя улыбнулась, и Пашка увидел, как от этой улыбки у бедного прапорщика карабин начал из рук выскальзывать. Вот сколько дураку ни говори… Балбес интеллигентный. Ведь как товарищу она тебе улыбается. Эх, чудо в перьях офицерское…

– Значит, вот что, парни. Следуем прямиком до Одессы. Проезд бесплатный, с охраной и кормежкой. Но оружие придется сдать. Под охрану и расписку. Шмонать до приказа из Москвы нас никто не будет. Мы особая группа ЧК. Так что до окончания проверки можно не суетиться.

– А когда проверят? – угрюмо нахмурился Герман.

– Тогда будет видно. Приходится рискнуть.

– Так они это… по телеграфу, – пролепетал ошеломленный Пашка. – В ЧК разговор короткий. Шлепнут нас, Екатерина Георгиевна.

– Не шлепнут. Мы в пути. Связь плохая. Проверить сложно. Да и не до нас сейчас в Москве.

– Что значит – не до нас?

– По дороге расскажем, – Катя мельком глянула на Пашку. – Новостей много. Только сейчас главное – неназойливо золотой запас протащить. Ты, Паш, уж извини, но свой финансовый вклад в обеспечение победы мировой революции на потом отложи. В Одессе советскую власть облагодетельствуешь. Иначе у ребят все изымут.

– Да я понимаю. Только как мы такую тяжесть протащим?

– Официально. Как шрифты для подпольной типографии.

– Что вы, Екатерина Георгиевна, они первым делом в мешки полезут. Я этот народ знаю.

– Сдадим под расписку. Опечатанными, – Катя похлопала по карману. – Не хмыкайте так презрительно, Герман Олегович. Мы с вами нынче от лица ЧК работаем. С нами шутки плохи. За нами тень Феликса Эдмундовича маячит, пусть он пока будет здоров. Так что нечего торчать столбами.

Пашка запрягал. Герман выкапывал «шрифты». Командирша возилась с мешками, навешивая бирки.

– От чьего лица опечатываете? – мрачно поинтересовался Герман.

– Ломбард № 5, – Катя озабоченно капала сургуч. – Только тут не разберешь без лупы. – Не тряситесь, все нормально будет. Мы хоть и непроверенные, но в авторитете. Без указаний Москвы нас никто не тронет. Команда на броннике – стойкая. Сплошь коммунисты. Тебе, Паш, понравится.

 

Нельзя сказать, чтобы Пашке так уж понравилось. Особенно когда оружие и тяжелые мешки сдавали. Каптенармус, правда, шутил, когда номера записывал, с ходу предложил один «маузер» на «веблей»[17] поменять. Редчайшая штука, с клеймом английской королевской короны. Катя посулила один «маузер» на ящик патронов и два запасных диска для «льюиса» сменять. Вообще, командирша выглядела веселой, подшучивала. Это малость успокаивало.

Лошадей погрузили в вагон в хвосте поезда. Пашка помогал заводить. Было грустно – свыкся, лошадки хорошие. Добротную бричку, что оставляли у насыпи, тоже было жалко. Уж подумывал, как бы на паре лошадок домой заявиться. Теперь-то тю-тю упряжка.

Пашка рысцой добежал до броневого вагона, откуда махала Катя. Бойцы подхватили за руки, втянули вовнутрь. Паровоз уже дал гудок, лязгнули тяжелые сочленения бронепоезда.


Дата добавления: 2015-09-06; просмотров: 56 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Часть первая 1 страница | Часть первая 2 страница | Часть первая 3 страница | Часть первая 4 страница | Часть вторая 1 страница | Часть вторая 2 страница | Часть вторая 3 страница | Часть третья 3 страница | Часть третья 4 страница | Часть четвертая |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Часть вторая 4 страница| Часть третья 2 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.038 сек.)